Текст книги "Бабочка на ладони"

Автор книги: Катажина Грохоля

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

– В четверг, да? Кшисек, заезжай за нами. – Юлия торопится разрушить повисшее молчание.

– Я поеду прямо в аэропорт… – тихо произносит Кшиштоф.

– Не волнуйся, мы за вами заедем. – Роза тянет руку за третьим куском пирога и, встретив укоризненный взгляд Себастьяна, оставляет кусок на тарелке.

До чего же вкусный пирог. И как здорово – не думать о том, что там происходит с твоей талией.

Не морить же голодом ребенка, думает Роза. Надо попросить рецепт у пани Марты.

* * *

Господи, неужели мать не могла придумать ничего получше? Почему именно в Египет? Там же террористы, неужели она об этом не знает? Не лучше ли слетать в Грецию или на Кипр? Или поехать куда-нибудь в дом отдыха на Мазуры? Правда, на Мазурских озерах не очень-то тепло в апреле, не то что в Египте. И одна? И не скучно ей будет? Только бы благополучно вернулась!

И что ей в голову взбрело?

Еще отравится чем-нибудь!

* * *

Я и сфинкс. Интересно, почему эта мысль мне раньше не пришла в голову? Юлия перепугалась, а мне казалось – обрадуется. Пусть лучше собой займется. У меня ведь и времени не так много осталось. Юлия вроде и не замечает, что я в отличие от нее уже взрослая. И давненько.

* * *

Роман закрывает дверь. Юлия многозначительно смотрит на часы:

– Мы и так уже опаздываем.

Они сбегают по лестнице, стараясь не шуметь, но у пана Янека чуткий слух. Дверь его квартиры приоткрывается – как всегда, когда они приходят или уходят.

– Слышали историю про воров? – Не дожидаясь ответа, пан Ян выходит на лестницу и облокачивается о перила. Ему не терпится поделиться новостью. – Вы только поглядите, куда все катится. Блаженной памяти отец мой оставлял дверь квартиры незапертой, зная, что никому и в голову не придет в квартиру заглянуть. Четвертый номер, в этом доме. А сейчас? Что за времена настали!

Юлия бросает на Романа выразительный взгляд, но Роман бессилен.

– Украли машину, недалеко отсюда… А утром хозяева выходят – машина стоит вымытая, бак полный, внутри записка: простите, пожалуйста, это был вопрос жизни и смерти, благодарим за содействие и в качестве компенсации приглашаем вас в театр «Багателя».[15]15
  Основанный в 1918 г. известнейший камерный драматический театр. Расположен в Кракове на перекрестке улиц Кармелицкой и Крупничей.


[Закрыть]

– Вот видите, пан Ян! Мир не так уж плох, – улыбается Роман и ловко огибает пана Яна. Но тот успевает ухватить художника за локоть:

– А вот и нет! Значит, так, уважаемый. (Юлия в расчет не принимается, она женщина, пан Ян обращается к Роману как к единственному собеседнику.) Пошли они в театр, возвращаются, а из квартиры вынесено все подчистую… А вы говорите! Раньше ничего подобного и представить себе было невозможно! Жить не хочется в таком мире. Умирать не жалко, вот ведь досада!

* * *

– Басенька, опоздаем! Плюнь ты на этот чертов кафель! Нашла время! Рабочие придут только на следующей неделе!

– Петрек, иди сюда!

– Басенька!

– Какой кафель ты купил?

– Я уже объяснял тебе, произошла ошибка… И ты согласилась не менять его. Не начинай снова. Нас ведь ждут.

– Но, Петрусь, посмотри, что во второй коробке!

– И что ты туда полезла? С кафелем ничего не случится. Он уже несколько недель лежит себе и никому не мешает.

– Я хотела посмотреть, вдруг среди коробок появилось гнездо? Голубей жалко. – Бася глядит на Петра. – Оказалось, нет, не успели свить. Зато посмотри сюда!

И Бася показывает мужу плитку, о какой мечтала, – золотисто-коричневую, блестящую, с вкраплениями более светлого оттенка, с фактурой, как у дерева.

Удивленный Петр вскрывает коробки и всюду видит коричневый кафель. В каждую коробку вложен листок с печатным текстом. Петр подносит бумажку к глазам и читает:

– «Мы благодарим Вас за отличный выбор. Наша продукция своим отличным качеством славится во всем мире. Недавно мы запустили новую производственную линию. – Польских букв нет, отмечает Петр, и читает исковерканные слова: – Линию, которая випускает поцти цто зивой кафель. Пуст этот кафель освессяет Васу зизнь как солнце на Коста Браво! К каздым двадцати квадратным метрам насих изделий мы прилагаем в подарок коробку зелтого кафеля».

– И что теперь будем делать? – Бася готова расстроиться, она уже успела полюбить эти желтые плитки.

– Прекрати, – говорит Петр. – Все тебе не так. С тобой умом тронешься!

– Вот и тронься, – поощряет Бася, вместо того чтобы обидеться.

* * *

– Может, накрыть на террасе? – Роза смотрит на заходящее солнце. Какой чудесный апрель, месяц, когда расцветает новая жизнь, и весна берется за дело всерьез, и формируется целый год.

– Пока еще слишком холодно. – Себастьян встает у Розы за спиной, кладет руки ей на живот. Скоро, всего через несколько недель ребенок начнет шевелиться. Интересно, каково это – обнимать двух людей сразу: одного внутри, другую снаружи?

Подумать только, если бы он случайно не обратил внимания на объявление на столбе о поездках на лечение в Литву, что тогда было бы? Текст был составлен настолько двусмысленно, что у Себастьяна сразу же мелькнула мысль об аборте и о внезапном плохом самочувствии Розы. Какое счастье, что он не пропустил объявление, ведь вполне мог пойти другой дорогой или поехать на велосипеде… Сейчас, минуточку… Не так все было… Кажется, кто-то упоминал об этих поездках. Буба? Ну да, конечно. Это Буба ему подсказала. Любопытно, насколько твоя жизнь зависит от сущих мелочей – типа по какой улице пойдешь и кого на ней встретишь…

– Бабочек в животе сегодня чувствуешь? – спрашивает Себастьян.

There are some butterflies in my stomach – вспоминает Юлия. По-английски означает «мною овладела тревога». А по-немецки «заиметь мотыльков в животе» значит влюбиться. Вот если бы из всех языков мира взять только хорошее, теплое, ласковое и создать на этой основе один всемирный язык, в котором не было бы таких слов, как фальшь, война, насилие, беспокойство, ненависть…

Роман и Юлия глядят на Розу и Себастьяна. Как же красива Роза, странно, что они этого раньше не замечали.

– Привет, – тихо произносит Юлия. Роза оборачивается и улыбается:

– Я хотела на террасе, но Себек считает, там нам будет холодно.

– Возьми, это для ребенка. – Юлия протягивает Розе коробочку, в ней – ограненный хрустальный шарик, переливающийся миллионами радуг, пусть Роза его повесит над кроваткой, будет красиво, как в квартире Бубы.

Юлия подсаживается к Розе:

– Можно потрогать?

Живот совсем не заметен, будь на месте Розы Бася, никто и внимания бы не обратил. Но у Розы там уже не впадина, а легкая выпуклость. Совсем маленькая, но все-таки.

А, как известно, прикосновение к животу беременной приносит счастье.

– Конечно. – Роза с гордостью оголяет живот, почти совсем плоский.

Сейчас Розе больше всего докучают частые походы в туалет, словно соответствующего вместилища в организме и вовсе нет.

Буба смотрит на крошечные радуги: разлетелись по комнате в последних лучах заходящего солнца и пропали. Радуга – это важно, это самое главное.

– Ну, класс! – В дверях вырастает Бася. – Кто додумался?

– На радугах резвятся ангелы, – улыбается Буба, – шалят и кувыркаются.

– Ты хочешь нас убедить, что ангелы на самом деле существуют?

Буба пожимает плечами. Она не накрашена. Кожа у нее совсем прозрачная.

– Я часто вижу ангелов. Разных: херувимов, серафимов. Может, вскоре я их всех увижу. Всего шесть случаев излечения на сколько-то миллиардов, не забывайте…

– Буба, перестань, – просит Юлия. – Так уж и миллиардов! Ведь не все народонаселение принимается в расчет, только больные, у кого есть этот чертов рак почки!

– Там, где шесть, будет и семь, и восемь, и девять. Бесконечное множество. Буба, ты же сама говорила, что миллион начинается с единицы!

Наступает тишина.

– Жаль, Кшисека нет, – говорит Роза, чтобы прервать молчание.

– Кстати, насчет Кшисека. Я ведь вам не рассказывал, пришел договор из его фирмы. – Петр кладет руку на Басино плечо. – Знаете, сколько мы заработали на его рекламной кампании? Только Бася не хочет признаться, что это все она…

Бася стряхивает с плеча ладонь мужа. Ну что он кривляется, она ведь уже со всем примирилась. А было на что обижаться: мало того, что снял ее без разрешения, так еще и передал фотографии Кшисеку. Провернул все у нее за спиной, а сейчас, вон, совестно. Только она не станет старое поминать. Теперь они не только смогут справиться с ремонтом, но и внесут первый взнос за машину.

Петр не знает, почему Бася скрывает, что это она дала свои снимки Кшисеку. Впрочем, такие мелочи уже не имеют значения. Он всегда гордился этим фото.

– Знаешь, Петрек, когда живешь с женщиной, нельзя ни на минуту забывать, что она понимает тебя совсем не так, как ты себе навоображал. – Себастьян ставит на стол салатницу. В ней лечо, приготовленное им под диктовку Розы. Он страшно горд. Первый раз он приготовил нечто острое. Мать не ест острого.

* * *

Зенек сидит на Рыночной площади рядом с молодым наркоманом. Сам он в завязке и держится уже… сколько же? Две недели и девять часов. Да, сперва было тяжело, первые часы казались годами, но теперь сократились до шестидесяти минут.

Зенек протягивает молодому шприц.

– Если кто-то дает тебе шприц, то не затем, чтобы подчинить тебя. И не затем, чтобы ты спрыгнул с иглы. А чтобы не заразился. Если же кто-то дает тебе чистую дурмашину, чтобы ты не заразился, значит, в мире есть хотя бы один человек, которому ты небезразличен, – терпеливо разъясняет он.

Может, сейчас парнишка и не услышит, но когда-нибудь вспомнит об этом. Пусть не сегодня. Пусть через месяц или два.

– Ну а если существует хотя бы один такой человек, может появиться и следующий. Да хоть бы и ты сам. Если же на свете будут целых два человека, которым ты небезразличен, значит, вас много. Тогда ты сам можешь проявить заботу о ком-то. Я теперь сам такой. Вот – новые шприцы. Ко мне приходил ангел и сказал: вот тебе шприц. Теперь я делаю это ради нее. Тогда же я подумал: если после этого я перестану колоться, может быть, она и поправится. И она выздоровела.

Утомленная Белая Дама собирает свои вещи, уже вечер, ее ждут дети. Она проходит рядом с Зенеком и слышит последнюю фразу. Может, он что-нибудь знает?

– Ты говоришь о Бубе? – спрашивает она и замечает широкую улыбку на его лице. – Буба выздоровела? – спрашивает она снова, желая убедиться.

– Выздоровеет, – говорит Зенек с гордостью, как будто это он станет причиной удачной операции, как будто это будет его костный мозг, как будто белые кровяные шарики уже овладели искусством бойцов тэквондо и одержали победу над всем темным в теле Бубы. – Обязательно, – повторяет он, а Белая Дама поднимает кверху большой палец.

Она указывает на жизнь, а не на смерть.

* * *

– Петрусь, уже полдвенадцатого!

– Может, и уходить не стоит?

– Идем же, ты только посмотри на Бубу, она совсем выдохлась.

Буба не соглашается. Вдруг они видятся последний раз в жизни?

– Я еле держусь, – подтверждает она, – но давайте посидим еще немножко. Мне будет скучно без вас.

– Кто с тобой летит? – Себастьян присаживается рядом с лежащей на диване Бубой и берет ее за руку.

Кшиштоф не пришел, я больше его не увижу, думает Буба. Не рука Себастьяна должна бы лежать сейчас в моей ладони, но и это приятно.

Хорошо, что он не пришел, я бы не вынесла его присутствия.

А раз не пришел, то для него все это ничего не значит.

Совсем ничего.

Типа бутерброд с маслом.

Или все-таки нечто большее?

Он знает, что я больна, мог бы встретиться со мной и попрощаться.

Правда, возможно, ему стыдно.

Лишить умирающую девственности? Фу!

– Кто летит с тобой, Буба?

– Не знаю. Представления не имею. Какой-то хрен из фонда будет меня сопровождать.

– Ромек, – Петр милосердно меняет тему, – почему ты не похвастался, что твоя картина получила премию?

Бася и Роза в изумлении распахивают глаза.

– То есть как?

– Я знала, знала! – хлопает в ладоши Юлия. – Я все знала!

– Откуда такие сведения, Петрек?

– От верблюда. По радио говорили, – объясняет Петр, и Роман делается весь красный.

– Что же ты мне ничего не сказал? – Бася с упреком глядит на мужа. Она бы подготовилась: какая-нибудь забавная безделушка или букетик цветов, как прима-балерине, или, может, бутылочку чего-нибудь…

Нет, только не бутылку. Петр рассердился бы.

– Я… я сам не знал, – бормочет Роман. Юлия подбегает к нему и целует прямо в губы.

– Как это ты не знал?! – злится Петр. – Тебе что, не сообщили об этом?

– Да нет…

– Твоя «Девушка под дождем» произвела фурор!

– Ты что, отдал «Девушку» на выставку? А я видел ее? – Себастьян смотрит на Романа.

– Не расстраивайся. – Буба встает с дивана, все-таки надо ехать. А может, переночевать у Розы? Не стоит проводить последнюю ночь у себя. Ей уже пора спать. Но она им еще задаст на прощанье. – Ага, крылатая девица в прозрачном дождевике, а на заднем плане сверкают молнии. Такого китча Ромек еще не малевал.

– Ну ты, Буба, даешь. – А сама говорила, что нравится. Напоминает бабочку! – смеется Роман. – Вот черт! Народ, выпейте за здоровье художника!

– Себек, открывай шампанское! – требует Роза.

Она и не устала вовсе, да и Буба неожиданно приходит к выводу, что полдвенадцатого – детское время. Поспать, в конце концов, можно и в самолете.

Себастьян звенит стаканами. Шампанское от Енджея: хотели открыть по случаю рождения ребенка. Пробка летит в балконную дверь.

Апрель, а как тепло!

– К рождению ребенка мы купим другую бутылку или упьемся простой водой. – У Бубы дрожит голос, и она завершает: – За нас!

Все поднимают стаканы: Себастьян не любит мыть бокалы, стаканы удобнее. Даже Роза делает вид, что отпила глоточек.

* * *

– Только не прогоняй ее, у нее такие нежные крылышки, ты ей что-нибудь повредишь.

Бася открывает окно:

– Она сама улетит.

– Ты же говорила, они тебе противны. – Петр рассматривает бабочку.

– Я? – возмущается Бася. – Я люблю бабочек… как и Буба… Они такие… ищущие свет…

Петр не отрывает от бабочки глаз. Светлые крылышки, темное тельце… присела на мгновение, чтобы передохнуть, и опять начала танцевать на стекле. Она не знает, что другая створка окна открыта и нет нужды пытаться пробить прозрачную преграду. Бабочка бьется, колотится о стекло и снова замирает.

– Погаси свет, ей тогда легче будет найти выход… А то она не понимает, куда лететь…

Петр гасит свет и возвращается к Басе.

– Во всех нас есть что-то от бабочек, не правда ли? Мы все что-то ищем, что-то светлое и настоящее… как и она… Петрусь, забери из квартиры Бубы цветы и проверь, все ли там в порядке? Она вся на нервах, может, газ забыла выключить или еще что…

* * *

Может, нам не суждено больше встретиться, надеюсь, ты простишь меня.

Если я приняла тебя у себя, ничего плохого не случится. Иными словами, что бы ни случилось, все будет к лучшему и для тебя, и для меня. Благодаря тебе я не боюсь ничего.

Буба засыпает.

* * *

Петр закрывает за собой зеленую дверь. Он все проверил, воду перекрыл, горшки с цветами унес к себе. Надо будет время от времени здесь проветривать. Опять кто-то выкрутил лампочку в коридоре. Оставь он дверь открытой, посветлее было бы.

Тихо, на ощупь, он закрывает дверь, совсем как Буба, незаметно, чтобы не провоцировать соседку. Ему так не хочется бежать поутру за зеленью или маслом… И разговаривать ему не хочется.

Вчера вечером ему показалось, что в окнах Бубы свет… Померещилось, конечно, отблески, двойные отражения… Стоит выглянуть из кухни, и видно Бубины окна. Два горшочка жалкого плюща. Кажется, цветы у больных не очень-то растут. Они с Басей позаботятся о них, Буба вернется и обрадуется.

Он роняет ключи. Черт! Осторожно ставит на пол горшки, и все же соседкина дверь приоткрывается. На пороге показывается Розовое Трико. Ну вылитое привидение, неужто она на электричестве экономит? Бывает же.

Все, попался. Бубе – той всегда удавалось проскользнуть.

– Пан Петрусь, это вы?

– Добрый вечер, уважаемая, – вежливо отвечает Петр, и голова соседки поворачивается в его сторону.

– А что это вы там делаете? Петр нагибается за горшками:

– Переношу цветы.

– Цветы? Что за цветы? Чем это вы так грохочете, пан Петр? Девушки, что гонялась по чердаку за котом, там уже нет. Наверное, умерла, как и ее тетка.

Волосы у Петра на голове становятся дыбом.

Да что она такое несет?

– Вы там за котом ухаживаете?

– Нет.

Петр не представляет, как продолжать разговор. Как следует разговаривать с сумасшедшими?

– Кота-то я иногда вроде слышу, а ее – очень редко.

Петр спотыкается о половик – черт побери, что за тьма кромешная! Собственно, он мог бы сам ввернуть лампочку, не дожидаясь прихода электрика.

– Что вы там делаете? Не ударились?

– Света нет, кто-то вывернул лампочку, и я споткнулся.

Розовое Трико отступает и только сейчас зажигает свет у себя. В полосе яркого света Петр замечает, что женщина на ощупь проводит рукой по стене. Перед глазами у него встают все покупки, которые он передавал в протянутые руки, глаза всегда за темными стеклами очков, расчеты за покупки со всегда молчаливой, несимпатичной, чуть ли не немой дочерью Розового Трико раз в месяц.

Розовое Трико – слепая.

* * *

У Бубы светлый платок на голове. Она всегда ненавидела парики – в них так жарко, – все четыре штуки отдала Розе. На память. Никогда в жизни она больше не наденет парик. Это точно.

Ксендз Енджей встревоженно озирается: собрались все, кроме Кшиштофа, а ведь уже объявили начало регистрации пассажиров.

Неужели именно эта девушка шептала ему: «Не говори, только никому не говори»? Заранее бы узнать, а то он опять что-нибудь перепутает.

У Себастьяна через плечо переброшена скромная сумка – Бубина ручная кладь. И это – все ее достояние? Один чемодан в багаже и эта сумка?

Петр сжимает Бубу в объятиях и легонько приподнимает над полом.

– Спасибо тебе, – шепчет он ей на ухо, – спасибо, что ты была рядом, что в любое время дня и ночи можно было постучать в твою зеленую дверь. Мы будем заглядывать в твою квартиру, не беспокойся!

Прозвучало глупо, но ничего умного не приходит ему в голову.

Как будто Бубе не о чем больше заботиться, кроме как о квартире!

«Вот идиот», – думает Петр и еще раз крепко обнимает Бубу.

– Пассажиры, вылетающие в Нью-Йорк, приглашаются на паспортный контроль.

Пора.

– Помни, повесь еще один хрустальный шарик после родов, шарики – это радуги, а радуга… – шепчет Буба, уткнувшись Розе в живот.

– Радуга – символ единения с Богом, а вовсе не глупый предрассудок, – поясняет ксендз Енджей. – Ну, попрощались. Иди, пора! – Ксендз беспрестанно озирается, словно потерял кого-то, поглядывает в направлении дверей.

– Буба, спасибо тебе, спасибо. Сама знаешь за что. – Себастьян на ухо благодарит ее за ребенка, кто знает, что могло бы случиться?!

– Кшисек даже не пришел попрощаться! – Юлия произносит слова шепотом, но Буба расслышала.

– И очень хорошо. Еще остается Роман. И Юлия.

Последние объятия.

Енджей все больше нервничает.

– Где же сопровождающий Бубы? – шепчет Петр.

Ведь она не может лететь одна, ей нужен опекун, обещали ведь, неужели… Ксендз Енджей машет рукой. Что случилось?

Еще раз прижаться головой в платке к плечу очередного провожающего, постараться не расплакаться. Все будет хорошо, иначе и быть не может, в этот раз произойдет чудо, они встретятся снова через какое-то время. Буба обязательно вернется, и прощаться надо так, будто она едет на каникулы или в отпуск… ненадолго. И Буба уходит.

Она еще раз оборачивается и машет рукой, через мгновение она пропадет из виду.

Заканчивается регистрация билетов и оформление багажа пассажиров, вылетающих в Нью-Йорк рейсом номер…

И тут в зал аэропорта врывается Кшиштоф.

Весь в поту, он тащит за собой тяжеленный чемодан.

Зачем ему чемодан?

– Агнешка! – кричит Кшиштоф.

Буба оборачивается и замирает.

– Агнешка! – Кшиштоф расталкивает друзей, не привыкший к такому обращению чемодан на колесиках падает на бок и скользит по полу.

– Благодарю Тебя, Господи. Я уж начал думать, ты опоздаешь. Быстрее, багаж!

Ксендз Енджей размахивает в воздухе уже обеими руками, будто болельщик, поддерживающий бегуна. Кто-то из персонала аэропорта подбегает к Кшиштофу:

– Оформление багажа закончено, проследуйте, пожалуйста, за мной!

Енджей не отстает от Кшиштофа и сотрудника в мундире:

– Благодарение Богу, я уж подумал, что-то случилось!

Они ничего не понимают. Кшиштоф летит? С кем? Куда? И кто такая Агнешка?

Буба словно вросла в землю – там, вдали, – стоит и смотрит на Кшиштофа, на то, как тот лихорадочно пихает чемодан на ленту багажного конвейера, ждет, чтобы поставили печать, осмотрели, проверили.

А они все переводят глаза то на него, то на нее.

Кшиштоф взял отпуск?

– Я напишу, мы сразу же напишем, позвоним, – кричит Кшиштоф, мчится к Бубе, останавливается перед турникетом у окошка паспортного контроля, еще три человека отделяют его от Бубы.

Буба вот-вот исчезнет.

Буба поворачивается и медленно движется к турникету.

– Ох, успел. – Ксендз Енджей вытирает пот со лба. – А вы что? Корни здесь намерены пустить? Что это у вас рты пооткрывались? Ну как дети, совсем как дети.

– Кшисек? – Роман глядит на Енджея.

– И чего глаза вылупил? Он продал машину, добавил сорок тысяч. А ты думал, я украл недостающую сумму?

– Кшисек? – эхом повторяет Юлия. Невероятно! Кто угодно, только не он. Ведь у него такая работа, на секунду вырваться нельзя. А обожаемая машина, а серьезная должность, а весь уклад жизни? – Он взял отпуск?

– Какой там отпуск! – Ксендз Енджей машет рукой. – Отпуск! Написал заявление об уходе. Вот так!

– Агнешка, подожди! – кричит Кшиштоф, и все пассажиры оборачиваются на него.

Сумка падает из Бубиных рук, она стаскивает с головы платок, но им не видно, улыбается она или плачет.

– Агнешка? Так Бубу зовут Агнешка? – шепчет Роза и думает, что это очень красивое имя.

Если родится девочка, почему бы не назвать ее Агнешкой?