Текст книги "Дни изгнания"

Автор книги: Катарина Керр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

Когда подошел срок, Адерин был далеко со своими учениками, показывая им, как правильно выкапывать лекарственные корни. К тому времени, как он вернулся в лагерь, Далландру уже забрали в палатку к Энабрилье, и по эльфийским обычаям его бы уже не пустили к ней, даже если бы он захотел.

Весь вечер он просидел у костра с другими мужчинами, которые говорили мало, выглядели угрюмо и только передавали по кругу мех с медом. Наконец подошла уставшая Энабрилья, чтобы пригласить Адерина в палатку.

– Сын, – сказала она. – Ребенок и мать чувствуют себя хорошо, хотя… нет, все хорошо.

– Скажи правду, – набросился на нее Адерин. – Что не так?

– Да в общем ничего особенного. Далландра справилась прекрасно, и хотя устала, все такая же деятельная и сильная, как всегда. А вот малыш что-то очень спокойный. Он ни разу не заплакал, даже когда начал дышать.

Спеша в палатку, Адерин припомнил все истории насчет подменышей и в ужасе думал, кого же родила его жена. Но младенец действительно выглядел абсолютно нормально и больше походил на человека, чем на эльфа. Ушки у него были слегка заостренные, но зрачки человеческие, а лицо и ручки – пухленькие, а не длинные и тонкие. В отличие от дэверрийских женщин эльфы никогда не заворачивают своих младенцев в свивальники. Облокотившись на подушки, Далландра держала его, свободно завернутого в легкое одеяльце, а он сосал грудь. Адерин встал возле нее на колени и поцеловал в лоб, а потом долго смотрел на сморщенное, красноватое создание со светлым-светлым пушком на голове. Его сын. У него есть сын, и в этот миг он снова стал молодым и почувствовал, что никогда не любил мать своего сына так сильно, как в эти минуты. Но если он скажет ей это сейчас, она еще сильнее начнет жалеть его… старик, торжествующий над младенцем, как над доказательством того, что он еще мужчина!

– Как мы назовем его, Адо? – Голос ее был тихим и дрожащим от усталости. – Я собиралась назвать его именем моего отца, но я так давно его не видела, что не имеет значения, если ты выберешь другое имя.

– Я об этом совершенно не думал. Это глупо, конечно, но мне не приходило в голову, что ребенку нужно имя.

Она поморщилась.

– С тобой все в порядке? Что-то болит?

– Нет, нет, все хорошо. – Она посмотрела на него с вымученной улыбкой. – Я хотела назвать его Алодалэнтериэль. Сокращенно можем называть его Лэйн.

– Это звучит прекрасно. Если тебе нравится, так и назовем.

Хотя по-эльфийски младенца звали Алодалэнтериэль, Адерин предпочитал называть его прозвищем, звучащим по-дэверрийски: Лослэйн. Это было легче произносить, кроме того получался каламбур, потому что «Лослэйн» означало «утешение в учености, и это забавляло Адерина. Прошли годы, и имя оказалось знамением, потому что Лослэйн и ученость были единственными оставшимися ему утешениями.

Далландра не могла сказать, когда именно она решила вернуться к Стражам. Сначала она поняла, что не особенно любит младенца, который стал для нее бременем. После его рождения она довольно долго ходила печальная, не понимая, откуда и почему взялась эта грусть. Малейшее неудачное слово или косой взгляд – и она заливалась слезами, а плач Лослэйна превратился для нее в пытку. Адерин везде брал Лослэйна с собой и приносил его к матери, только если малыш хотел есть. Далландре не нравилось кормить его грудью. Когда он сосал, вместо удовольствия, которое обычно испытывают матери, она ощущала только резкую боль в животе. Потом боли прекратились, но молока у нее не хватало, Лослэйн не наедался и громко кричал. Энабрилья пыталась приучить его сосать овечье или кобылье молоко, но оно вызывало у младенца неукротимую рвоту. Только одно доставляло Далландре радость – безграничная любовь Адерина к сыну, хотя к этой радости примешивалась горькая мысль о том, что ее мужчина думает теперь не о ней, а о ребенке.

От постоянного недоедания Лослэйнмот умереть совсем маленьким, но когда ему исполнилось два месяца, они перебрались в алардан где Далландра познакомилась с только что родившей женщиной по имени Банамарио. У нее было столько молока, что она могла прокормить своего ребенка и еще двоих, и Далландра без малейших колебаний отдала ей сына. Когда она увидела, как ласково улыбается Банамарио сосущему младенцу, как нежно гладит его по тонким светлым волосикам, как осторожно прикасается к его округлым ушкам, юную мать потрясло до глубины души чувство вины за то, что она и вполовину не любила собственного сына так, как любила его совершенно посторонняя женщина. Далландра была эльфом, а этот народ относился к каждому новорожденному, как к сокровищу, кроме того, младенцы были гарантией того, что их род не вымрет, поэтому чувство вины со временем превратилось в глубокую кровоточащую рану. И все же она продолжала надолго оставлять Лослэйна с кормилицей, которая была счастлива оказать услугу мудрейшей.

Далландра все чаще уезжала одна на равнину, подальше от шума и суеты алардана, и думала там о Стражах, особенно об Элессарио, по которой сильно тосковала. Иногда она думала, что любила бы Лослэйна больше, родись он дочкой, а не сыном, но главная проблема была, конечно, в ней и Адерине. Им обоим следовало быть молодыми, когда родился их сын, они должны были трястись над ним, и ссориться из-за него, и от этого сильнее любить друг друга. Конечно, у них бы родился еще ребенок, может даже два. Но всего этого не было, и мир для нее стал бесцветньхм, и она жила только воспоминаниями о другом, прекрасном мире, где все было проще и красочнее. Она чувствовала себя, как человек, которого прогнали от костра, когда бард рассказал только половину своей лучшей истории, и теперь он никогда не узнает, чем все кончилось. Что хотел Эвандар сделать для своего народа? Она все чаще и чаще вспоминала Эвандара и то, что он сказал ей на прощанье – возвращайся, если будешь несчастлива. Он знал, думала она, он знал, что это произойдет.

Перед тем, как алардан снялся с места, Адерин договорился, что Банамарио и ее муж перейдут в его алар. Лослэйна будут кормить и любить лучше, чем его будет кормить и любить она сама, подумала Далландра, и вопрос для нее был решен.

Вечером она зашла в палатку кормилицы, поцеловала на прощание Лослэйна и вновь ощутила укол совести за то, что так легко бросает его, ее маленького пухленького младенца с серьезным взглядом, пахнувшего молоком; но стоило ей выйти из лагеря, и чувство вины исчезло, и она больше толком ни разу и не вспомнила Лослэйна.

Далландра прошла около пяти миль на запад и нашла рощицу ореховых деревьев, росших там, где сливались вместе три ручья, образуя речку. Она сразу узнала ее, хотя две сотни лет назад ореховых деревьев здесь не было, а речка была совсем мелкой. Там ее ждал Эвандар, прислонившийся к дереву.

Он насвистывал трогательную мелодию. Далландра нисколько не удивилась тому, что он словно знал о ее появлении.

Было так здорово снова видеть его, сердце ее дрогнуло, и она вдруг поняла, что, кажется, любит его.

– Ты уверена, что хочешь вернуться? – спросил он.

– Уверена. Все это так странно. Мне не понравилось быть матерью, но теперь я могу принять роды. Я все же считаю, что кое-кому из вас хватит мужества, чтобы родить ребенка.

– Элессарио, например, и другим молодым. – Он засмеялся. – Забавная шутка. Родить ребенка. Я сразу и не понял. Знаешь, я становлюсь таким серьезным, я таким никогда не был.

Вместе вошли они в переливающийся туман, а впереди, между темными холмами и высокими горами, расстилалась ж4ущая их дорога. Далландра притронулась к шее, на которой уже висела аметистовая фигурка на золотой цепочке.

– А ты, Эвандар? Когда придет время, перейдешь ли ты в мой мир раз и навсегда?

– Могу ли я сделать это, зная то, что знаю, имея то, что имею?

– Если нет, ты потеряешь дочь.

Он остановился и посмотрел на нее, надувшись, как ребенок.

– Я могу быть такой же коварной, как и ты, – усмехнувшись, сказала Далландра. – Подумай только, если ты пойдешь первым, Элессарио обязательно пойдет за тобой. Она любит тебя даже больше, чем ты ее. Ты только представь себе: ты можешь спасти ее, спасая себя!

– Ты бесстыжая мошенница! – И он засмеялся, запрокидывая голову. – Я тебе кое-что скажу, Далла. Теперь я знаю, что значит тосковать о ком-то, и как это горько. Знаешь, почему?

– Думаю, что да. А как же Альшандра?

– Она покинула меня. Она ушла далеко вглубь.

– Далеко вглубь?

– Это плохой путь. Я объясню тебе позже.

Он поцеловал Далландру, и вокруг сомкнулся туман, а потом дорога превратилась в залитый солнцем луг, пестрящий яркими цветами.

В этот момент Адерин ощутил холод двеомера и понял, что она опять ушла. На этот раз он не плакал и не проклинал ее, просто сказал кормилице, что у Далландры осталась несделанной важная работа и ей пришлось вернуться. Банамарио, счастливая тем, что у нее есть целых два младенца, которых можно любить, и тем, что она живет в новом аларе, где всю тяжелую работу взяли на себя другие эльфьи, сказала только, что ей это все равно…

Ночью, когда он забылся тяжелым сном в палатке, вновь ставшей слишком большой и пустой, Далландра пришла к Вратам.

Во сне ему казалось, что они стоят на высоком утесе и смотрят вниз на покрытые туманом равнины. Видимо, мы находимся на западной стороне пастбищ, думал он, а на востоке восходит солнце в грозовых кроваво-красных тучах, что считается знамением зла. Далландра была одета не в эльфийские тунику и штаны, а в длинное платье пурпурного шелка, подпоясанное кушаком с драгоценностями. Как часто бывает во сне, он безо всяких объяснений знал, что это платье того стиля, который существовал в давно исчезнувших городах на далеком западе.

– Я пришла, чтобы принести свои извинения за то, что вновь покинула тебя, – сказала Далландра. – На этот раз ты не хотел, чтобы я осталась.

Это был не вопрос, а утверждение, и сердце Адерина сжалось от несправедливости сказанного, от того, что она могла подумать – он хотел, чтобы она ушла. А ведь он хотел только одного – снова суметь полюбить ее.

– Я не виню тебя за уход, – только и ответил он. – Для тебя в нашем мире не осталось ничего, верно? Даже сын не смог порадовать тебя.

– Верно. Но все же я хочу сказать, что…

– Ш-ш-ш! Не надо ничего объяснять, и просить прощения тоже ни к чему. Иди с миром. Я знаю, что тебя ничто больше не держит рядом со мной.

Она медлила, глаза ее наполнились слезами, губы печально скривились, и в то же время образ ее начал таять, бледнеть, превратился в туман, и ветер унес его в серый мрачный свет штормового утра. Он снова был в своей палатке, совсем проснувшийся, и слышал, как плачет Лослэйн в своей подвесной кожаной колыбельке. Адерин встал, переодел малыша и отнес его к Банамарио, чья палатка стояла рядом. Она кормила мальчика, а Адерин сидел возле нее на корточках и думал о двух стрелах с серебряными наконечниками, лежавших где-то в его палатке завернутыми в старое одеяло, залоге от Стражей, и залог этот оказался таким жестоким и беспощадным.

– Вот какой хороший мальчик, – приговаривала Банамарио. – Не хочешь больше кушать, мой хороший? Вот твой папа, Лэйн, иди к папе.

Адерин взял младенца и положил его на плечо, чтобы он отрыгнул, а Банамарио уже кормила своего ребенка, мальчика по имени Джавантериэль.

– Как вы думаете, мудрейший, когда вернется Далландра? – рассеянно спросила она.

– Никогда.

Она озадаченно посмотрела на него.

– У двеомера свои пути, Банни. Она выбрала тот, по которому больше никто из нас пойти не может.

– Я понимаю, но, мудрейший, мне так жаль!

– Меня? Не нужно. Я с этим смирился.

Но начиная с этого дня Адерин ни в чем не мог отказать Лослэйну, даже когда тот вырос и стал просить то, чего ему не следовало иметь.

Элдис
918

Глава первая

Проведя шестьдесят странных лет в Бардеке, Невин вернулся в Элдис поздним летом 918 года и остановился в Аберуине с необычной вещью, спрятанной для большей сохранности под рубашку. Находясь на чужбине, где он изучал магию у бардекианских жрецов, Невин решил сделать талисман для Верховного Короля: заряженный магией драгоценный камень, который будет постоянно излучать благородство и добродетель в сознание своего владельца. Для этого Невин купил очень необычный камень и прочитал множество описаний подобных ритуалов в библиотеках различных храмов, но, чтобы создать талисман, он привез камень домой.

Большой, как грецкий орех, совершенно круглый и гладко отполированный, этот опал был пронизан бледными золотыми прожилками, играл голубовато-розовым светом и чем-то походил на шкуру экзотического животного. Пока, несмотря на всю свою красоту, это был просто драгоценный камень, хотя и стоил целое состояние, но после того, как Невин завершит свою работу, он станет необыкновенно притягательным, и цена ему будет – человеческая жизнь.

В центре Аберуина находилось здание купеческой гильдии, внушительная приземистая башня со стеклами в окнах нижнего этажа и прочной сланцевой крышей. Меняла сидел в простой каменной комнате с очагом, двумя стульями и длинным столом. Там Невин и нашел его, полного седого человека, сидевшего перед горой свитков. Позади него, у входа в следующую комнату, стояли вооруженные стражники.

– Я только что вернулся из Бардека, – сказал Невин меняле.

– Вы пришли в очень удачное время, добрый сэр, сегодня хороший курс обмена. Присаживайтесь, присаживайтесь.

Невин подтянул к себе шаткий трехногий стул и, усаживаясь, заметил, что один из стражников с интересом скучающего человека наблюдает за ним. Это был юноша лет двадцати, высокий и мускулистый, светловолосый и голубоглазый, над верхней губой у него только начинали пробиваться усы. Невин не взглянул бы на него больше, если б не серебряный кинжал на поясе у стражника. Заметив кинжал, Невин пристально вгляделся в лицо юноши и чуть не выругался вслух, потому что хорошо знал душу, жившую в этом теле. Тут его отвлек меняла:

– Я даю вам тридцать дэверрийских серебряных монет за каждый полновесный бардекианский зотар.

– Да что вы? Это действительно щедро! Что, в Элдисе какие-то проблемы?

– Вы, наверное, давно здесь не были?

– Годы.

– Хм. – Меняла о чем-то подумал, прежде чем решился продолжить. – Я надеюсь на всех богов в Иных Мирах, что слухи – это только слухи, но поговаривают, что гвербреты тоскуют по тем временам, когда они были принцами. А Верховный Король далеко отсюда, друг мой.

– Это так. Мятеж?

– Давайте скажем просто, что купцы из Бардека предпочитают заработать меньше денег, только бы не попасть в передрягу. И теперь они привозят нам куда меньше звонкой монеты, чем раньше.

Меняла сосчитал зотары Невина, подвел итог на кусочке пергамента, который Невин подписал, и пошел в подвал, чтобы поменять деньги. Невин повернулся к юному стражнику и улыбнулся ему.

– Как тебя зовут, сынок? Похоже, тебе немного надоела эта служба.

– Мэйр, мой лорд. Я недолго буду охранять это место. Он нанял меня на время. Видите ли, его постоянный стражник сломал запястье, но, благодарение богам, лубки уже сняли.

Невин рискнул слегка приоткрыть двеомер, те его силы, которые управляли памятью, и лицо «серебряного кинжала» расплылось и изменило форму. Несколько мгновений Невин смотрел в усталые глаза барда Мэдина. Невин был так рад увидеть его, что едва не подпрыгнул от счастья. Ему так хотелось обнять барда, но, конечно, Мэйр не помнил своей прошлой жизни, и Невин не стал делать глупостей.

– А чем ты собираешься заняться потом? – спросил он. – Если слухи правдивы, скоро в Элдисе будет полно работы для «серебряных кинжалов».

– Если вы спросите меня, я вам отвечу, что все это – конское дерьмо, мой лорд. Гвербреты могут болтать над кубками с элем все, что им в голову взбредет, а вот найти денег и снарядить войско намного сложнее. Я думаю поехать на запад. Я еще никогда там не был.

Возможно, это было своего рода знамение. Невин еще не решил, где именно он будет трудиться над опалом, но на западном побережье была одна славная деревушка, о которой у него сохранились добрые воспоминания.

– Я тоже направляюсь на запад, – сказал Невин. – Твой капитан не будет против, если я присоединюсь к войску?

– Капитан? Войско? – Мэйр захохотал. – «Серебряные кинжалы» уже пятьдесят лет не собираются в отряды, добрый сэр. Был, знаете ли, королевский указ. Теперь мы можем ездить по одному или по двое, не больше.

– В самом деле? – Невин был потрясен. Меня не было слишком долго, подумал он. – А почему?

– Я не знаю. Это королевский закон, и меня он устраивает. А если вам нужен охранник, то меня можно нанять.

– Поедешь в Каннобайн?

– С удовольствием. Пара серебряных монет?

– Договорились. Тогда отправляемся послезавтра на заре.

Мэйр пришел вовремя. Когда он появился, Невин уже оседлал только что купленную лошадь и заканчивал навьючивать мула. «Серебряный кинжал» вел в поводу прекрасного вороного боевого коня, к седлу которого были приторочены две седельные сумы, постель, простой белый щит и шлем. Мэйр с интересом посмотрел на мула.

– Так вы травник?

– Травник. Так что можешь не бояться заболеть во время путешествия.

Мэйр ухмыльнулся и, не дожидаясь просьбы, помог навьючить мула. Они провели коней в поводу по запруженным утренним улицам и сели верхом, выбравшись за западные ворота.

Последний утренний туман таял под летним солнцем. По левую руку у подножья светлых утесов сверкало искрами и пенилось бирюзовое море, а по правую колосилась в полях золотая пшеница. У Мэйра было прекрасное настроение, он то насвистывал, то напевал что-то приятным чистым тенором. Стоило ему немного поупражняться, и он мог бы стать бардом. Невин искренне радовался тому, что человек, о котором он продолжал думать, как о Мэдине, снова поет. Но ему пришлось решительно одернуть себя. Теперь это Мэйр, а не Мэдин, и против всех законов двеомера, да и против здравого смысла, принимать одного за другого.

Он повернулся в седле, чтобы похвалить пение Мэйра, и еще раз удивился. Позади «серебряного кинжала», прильнув к нему, как дитя, сидела голубая фея довольно большого роста. Он пытался убедить себя, что, конечно же, не может существо, пусть очень любившее Мэдина когда-то, оставаться преданным ему после стольких лет, но тут фея поймала его взгляд и так самодовольно ухмыльнулась, что сомнений не осталось – это она. Все последующие дни их неспешного путешествия в Каннобайн Невин часто видел фею. Она целыми днями порхала вокруг Мэйра, а ночами сворачивалась рядом с ним в клубочек, как преданная собака. При этом было очевидно, что Мэйр не видит фею, потому что он частенько наступал на нее, если она не успевала вовремя отпрыгнуть в сторону. Однажды, когда Мэйр пошел к фермеру, чтобы купить продуктов, Невин решил поговорить с феей, хотя толковать с диким народцем о смерти – все равно что бросать слова на ветер.

– Ты знаешь, ведь он больше не видит тебя. Он теперь не тот, кого ты знала раньше.

Фея огрызнулась, обнажив длинные заостренные зубки.

– Нехорошо его так преследовать. Ты должна находиться вместе со своим народом.

В ответ на это она запрокинула голову и слабо застонала. Невин обеспокоился еще сильнее, потому что вообще-то дикий народец не мог издавать звуков.

– Я поговорю с одним из твоих королей, – сказал он, – и посмотрим, что…

Она в бешенстве завизжала, начала увеличиваться в размерах и вдруг исчезла с порывом холодного ветра.

В прошлой жизни Мэйр не только водил знакомство с диким народцем, но успел побывать и «серебряным кинжалом», но Невин решил считать это простым совпадением Он, конечно, не стал бы бесчестить себя назойливым вмешательством в чужие дела, но Мэйр сам захотел рассказать свою историю, когда они ночью сидели у костра.

– Ты ведь не из Элдиса, сынок? – спросил его Невин.

– Нет. Я родился в Блэйсбире, и именно там мне достался этот проклятый кинжал. Я служил в клане Волка, и однажды вечером мы с ребятами здорово напились. Одному из моих друзей и пришла в голову эта идиотская затея. Ему нравилась одна девчонка – это было довольно паршиво, добрый сэр, он походил на вепря во время гона, так ухлестывал за этой дочкой портного, но ее папаша, он за ней здорово следил. Так что мой дружок решил, что мы должны ему помочь. Мы все пошли в лавку к этому портному, Нин позвал девчонку из окна спальни, а я и еще один парень пошли к передней двери. Мы сделали вид, что деремся, и старый папаша кинулся за нами следом. Мы его заставили поплясать: по-всякому обзывали, вообще неплохо повеселились, но немного перестарались. – Мэйр вздохнул и потер подбородок. – В общем, мы окунули его в деревенскую лошадиную поилку, ну, просто чтобы посмеяться, а в это время Нин кувыркался с девчонкой под изгородью. Папаша пожаловался лорду и ругался, пока Авоик не взял сторону старого портного и не выкинул нас из дружины. Между прочим, совершенно несправедливо, потому что Нина потом взяли обратно: дура-девчонка забеременела, и Нину пришлось жениться на ней.

Это прозвучало так негодующе, что Невин невольно рассмеялся. Мэйр расправил плечи и посмотрел на старика.

– Ты что, не считаешь это несправедливым?

– Гм… да. Просто ты первый парень из всех, кого я знал на своем веку, ставший «кинжалом» из-за глупой проделки.

– Ну, вот такая у меня вышла история, добрый сэр. Я просто хотел немного посмеяться, а они взяли и перевернули все с ног на голову.

Как-то ближе к вечеру Невин и Мэйр поднялись на вершину холма и увидели Каннобайн, раскинувшийся вдоль небольшой реки под названием И Брог. Разглядев круглые, крытые соломой дома, Мэйр широко ухмыльнулся.

– Сегодня к ужину полагается эль, мой лорд. А может, в этой дыре даже таверна есть?

– Последний раз, когда я приезжал сюда, была. Но с тех пор прошло столько лет!

Теперь в Каннобайне была сотня семей, преимущественно фермеров и рыбаков, и он стал в два раза больше, чем помнилось Невину. Они нашли маленькую таверну и вполне приличный постоялый двор. Сняв комнату, Невин заказал эль и ужин для себя и решил угостить на прощание обедом своего «серебряного кинжала». Хозяин постоялого двора, полный мужчина по имени Эвейсн, суетился рядом.

– Много мимо вас проходит торговцев? – спросил Невин из чистой вежливости.

– У нас в городе есть свой купец, он там, на западе, торгует с этими племенами, у которых странные имена. Из Аберуина иногда приходят, покупают коней, которых он приводит с собой. – Он помялся, покусывая губы. – Вы не травник, сэр? У моей жены суставы болят, вот я и спрашиваю.

– Травник. Утром, если она пожелает, я с удовольствием поговорю с ней.

Утро для Самвэйны, жены хозяина, выдалось не из лучших. Накрывая на стол, она перечисляла им все признаки своего недуга, причем явно не в первый раз. За ростбифом и турнепсом они выслушали рассказ о таинственных болях в суставах, странных болях в пояснице, ночных потах, то горячих, то ледяных. К яблочному пирогу полагалась история о головных болях и минутах странного головокружения.

– Причина всех ваших болезней – в климаксе, – заключил Невин. – У меня есть хорошие успокоительные травы, они должны вам помочь.

Мэйр густо покраснел и едва не подавился.

– Моя нижайшая благодарность, – поклонилась Самнэйна. – а то я прямо поражаюсь, ей-ей. Слушайте, а вы не хотите поселиться в нашем городе, добрый сэр? Уж столько лет прошло, как к нам заходил травник.

– Вообще-то я подумываю об этом. Я уже слишком стар, чтобы бродить по дорогам, и мне нужно поселиться в тихом месте.

– О, нет города спокойнее, чем Каннобайн! – Самвэйна засмеялась. – Самое волнующее событие – собаки для охоты на вепря, принадлежащие лорду Пертису, задрали двух цыплят на Мининой ферме!

Невин, довольный, улыбнулся. Он прикоснулся к опалу, спрятанному под рубашкой. Если в Аберуине ожидаются волнения, ну его к чертям, этот Аберуин. Несомненно, до захолустного Каннобайна не доберутся даже слухи о мятеже.

– Черт побери, как можно быть таким упрямым?

– Это связано с именем моей семьи. – Пертис Майлвад прикоснулся к эмблеме на рубашке. – Мы Барсуки, друг мой, Мы не сдаемся.

– Ну, если так рассуждать, то мы, Медведи, не должны вылезать из берлоги! – Данри, тьерин Кернметона и лучший друг Пертиса, взгромоздился на край резного стола и посмотрел на приятеля. – Но будь я проклят, если так поступлю!

– А почему, ты думаешь, я прозвал тебя Соколом еще когда мы были мальчишками? Но на этот раз ты взлетел слишком высоко.

Они уединились в маленьком кабинете Пертиса, заперев дверь, и поступили правильно, потому что слова Данри попахивали государственной изменой. Комната была забита вещами: большой письменный стол, полка с двадцатью томами сводов законов в кожаных переплетах, два стула, куча маленьких бардекианских ковриков и две поби;ых молью оленьих головы на стенах – трофеи с какой-то давно забытой охоты одного из предков. Шлем Пертиса небрежно болтался на рогах большого оленя, а его щит был прислонен к конторке с вырезанными на ней собаками и барсуками.

– Мне всегда нравилось мое поместье, – рассеянно заметил Пертис. – Так далеко от всех. Тихо и спокойно. В таком месте, как Каннобайн, легко остаться в стороне от всех заварушек.

– Ты никак не поймешь, что сейчас невозможно остаться в стороне.

– Да что ты? Погоди, сам увидишь.

Данри опять вздохнул. Он был высоким, с надменным лицом, на котором часто отражался еле сдерживаемый гнев, и густыми светлыми усами, всегда влажными от меда. Однако в последнее время Данри замкнулся в себе, а усы походили на крысиные хвосты, словно он постоянно жевал их, думая о чем-то. Пертис не мог понять, что на уме у его друга. И вот на тебе. Конечно, все шестьдесят лет после того, как два королевства объединились, в Элдисе постоянно ворчали, мечтая о независимости и былой славе, недовольство кипело, как каша на медленном огне. Теперь огонь раздули; каша начала выплескиваться через край.

– Я всегда надеялся, что мы к этому придем, – говорил Данри. – И мне трудно поверить, что ты настолько слеп, что не видишь эля в собственной кружке.

– Я никогда не любил кислый эль. Какая мне разница, присягать на верность одному королю или другому?

– Перро, это же дело чести!

– О каком мятеже ты говоришь, если у вас даже нет короля, под чьи знамена можно встать? Или вы отыскали какого-нибудь неизвестного наследника престола?

– Конечно, не следует так отзываться о нем, но мы действительно его нашли. – Данри взял со стола кожаный собачий ошейник и начал теребить медную пряжку. – Парень дважды по женской линии связан родством со старинным королевским родом, и есть девушка, у которой родство по мужской линии. Если мы их поженим, они будут достойными претендентами. У них обоих в жилах течет добрая элдисская кровь, и наше дело правое. – Он продел конец ошейника в пряжку и затянул. – Между прочим, друг мой, твои права на трон ничуть не меньше, чем его.

– Нет! Нет у меня никаких прав! Никаких, ты слышишь меня? Мой самый знатный предок отрекся от престола; я происхожу по линии его жены-простолюдинки и хватит об этом! Ни один жрец в королевстве не поддержит моих притязаний на престол, и ты это прекрасно знаешь!

– К любому жрецу можно найти подход. – Данри положил ошейник. – Но ты, безусловно, трав. Я просто кое-что обдумывал.

– Слушай, даже шакалы убивают свою добычу прежде, чем начинают драться за нее.

Данри поморщился.

– Когда я достиг зрелого возраста, – продолжал Пертис, – я принес клятву королю Айрику, обещая служить ему хорошо и верно и положить свою жизнь за него. Кажется мне, что и ты, и остальные наши друзья приносили такую же клятву.

– Да к черту все! Ни одна клятва не считается обязательной, если ее давали под принуждением!

– Никто не приставлял к моей глотке меч. И возле твоей я тоже меча не видел.

Выругавшись, Данри вскочил со стола и попытался пройтись по забитой мебелью комнате.

– Принуждение было в прошлом. Они лишили Элдис всех прав и независимости под угрозой начать резню. Это дело чести, Перро.

– Если я нарушу клятву, у меня не останется чести, за которую стоит сражаться. – И Пертис погладил барсука, вышитого на рубашке.

– Ах, черт подери всех твоих проклятых Барсуков! А если ты не с нами, что тогда? Побежишь с доносом к этому фальшивому королю?

– Никогда, но это только ради тебя. Ты что же думаешь, я сам суну голову моего верного друга в петлю? Да я скорее умру!

Данри вздохнул и отвернулся.

– Лучше б и тебе остаться в стороне, – сказал Пертис.

– Да я погибну раньше, чем сумею это сделать. А ты можешь трубить о своем нейтралитете на все четыре стороны света, все равно окажешься в самой гуще. Что ж, ты думаешь, мы собираемся делать? Собирать свои дружины прямо в Аберуине? Нет, придет весна, и мы встретимся в лесу, здесь, на западе.

– Вы грязные ублюдки!

Данри захохотал, дружески похлопав Пертиса по плечу.

– Мы как-нибудь постараемся не потревожить его светлость и не потоптать его огород. Ну ладно, ладно, до весны еще далеко. Я верю, что ты придешь к нам, когда настанет время. Если же нет, это может стать для тебя опасным. Ты знаешь, я никогда не подниму руку на тебя, или на твой дан и семью, но ведь есть еще и другие… – Он многозначительно замолчал.

– То есть неприсоединившихся обдерут как липку, а потом еще устроят осаду? Замечательно! Можешь передать своим дружкам, что я буду защищать свою землю до последнего вздоха, и мне наплевать, будет там у вас король или нет.

– Они другого от тебя и не ожидают, Я тебя предупреждаю: когда мы победим, не рассчитывай на большой почет или высокое положение в новом королевстве.

– Я это как-нибудь переживу. Уж лучше я умру нищим попрошайкой, чем нарушу свою клятву чести. – Пертис слабо улыбнулся. – Ты употребил не то слово, друг мой. Не «когда» вы победите, а «если».

Данри вспыхнул от ярости. Пертис не опускал взгляда, пока Данри не выдавил кривую улыбку.

– Лавай оставим решение богам, – сказал Данри. – Кто знает, куда приведет человека его вирд? Очень хорошо. Пусть будет «если».

Пертис проводил Данри до ворот, где стояла его оседланная лошадь. Данри сел верхом, попрощался, как обычно, и пустил коня рысью. Пертис смотрел на клубы пыли и ощущал, как предчувствие опасности холодным комом ворочается в желудке. Какие глупцы, думал он, и, возможно, самый большой глупец – я. Он посмотрел на свой дан, на невысокий, приземистый брох, стоявший за бревенчатой оградой – нет ни крепостного вала, ни бастионов, потому что денег всегда не хватало.

Видимо, сейчас имело смысл потратиться на укрепления, хотя бы на ров и земляной вал. Многого, конечно, в поместье не хватало, но сторожевая башня в его дане была лучшей в Каннобайне: на ней каждую ночь зажигали маяк, предупреждая проходящие корабли о рифах возле берега. Если мятежники направятся в его сторону, подумалось Пертису, возможно, он сумеет договориться и будет продолжать зажигать огонь, чтобы подчеркнуть свой нейтралитет. Возможно. Желудок превратился в кусок льда.