Текст книги "Дивное лето (сборник рассказов)"

Автор книги: Карой Сакони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

В самый разгар

– Ну, вот я и здесь, только выключила кофеварку. Алло! Алло, Анча!

– Да, да, я слушаю. Интересно, что он будет делать дальше, где встретит Новый год?

– Я только кофеварку выключила. Могу и тебя угостить чашечкой кофе… – смеется Кати. – Слышишь?

– Ладно. Я вот смотрю, как он теперь будет ей врать.

– Ой, а я прозевала. Так сейчас этаего жена? Очень даже ничего себе.

– Фамилии не знаю, но, кажется, я уже видела ее в каком-то фильме. Наверно, его тоже ставил Пьетро Джерми [7]7
  Пьетро Джерми (род. в 1918 г.) – итальянский режиссер и актер, лауреат премии Оскара. Советскому кинозрителю известен по фильму «Развод по-итальянски».


[Закрыть].

– Все такие фильмы он делает, правда? Ой в них знает толк.

– Вот красотища! – гудит в трубку Анча.

– Что, что?

– Ты что, не смотришь, что ли?

– A-а. Да, да, я только устроилась поудобнее.

Кати забралась в угол софы, подложила под себя диванные подушки, свернулась калачиком и умудряется при этом потягивать кофе. Зеленую телефонную трубку она придерживает подбородком и из-под распущенных рыжих волос смотрит на экран, озаряющий комнату голубым светом.

– Анча? Налить тебе немножко кофейку в трубку? А? Крепкий получился, так что опять не смогу заснуть… – Она горько усмехается, ерзая на подушках и устраиваясь поудобнее.

– Ничего мужик, а?

– Это Уго… Как его?

– Тоньяцци [8]8
  Тоньяцци, Уго – популярный итальянский актер.


[Закрыть]. А что, нет?

– Плюгавенький малость.

– Сама ты плюгавенькая!

– Ах, прости, дорогая, я не знала, что ты в него втюрилась.

Невнятное бормотание на другом конце провода. Кати потягивает кофе.

– Ну ладно, давай смотреть.

Тоньяцци в гостиной. Поглядывает на часы. Накрытый стол. Кьянти и шампанское. На Тоньяцци белая рубашка, брюки к смокингу. Жена в фартучке хлопочет – кормит супруга. Дети под ногами вертятся. Тоньяцци смотрит на часы – ему пора. «В полночь смотри телевизор, я тебе помашу…»

Анчу словно кто щекочет:

– Спорим, он их обведет вокруг пальца!

– Ну и гад!

– Интересно, к которой из любовниц он пойдет?

– Ах, он гад такой, – твердит Кати.

Тоньяцци трогательно прощается с семьей. Торопливо убегает. Следующий кадр. Ну конечно, он у той красотки! Она еще в фильме «Соблазненная и покинутая» снималась. Маленькая, темноволосая, этакая молодая пантера. Сидят перед телевизором. Полночь. Тоньяцци, музыкант с телестудии, на экране поднимает бокал с шампанским, подмигивает…

– Нет, ты посмотри, какой гад! Ты видишь?

Голос Анчи:

– Ах черт, изображение прыгает. Наверно, кто-то включил стиральную машину. Все у телика, передачи в самом разгаре, а они стиральную машину включают!

– Так ты не видишь? – Кати возмущенно объясняет: – Он же у своей любовницы сидит! Конечно, он с приятелями заранее отснял в студии эту новогоднюю сцену. Ты видишь? Алло!

Молчание. Только из телевизора доносится приглушенное чтение, звучит итальянская музыка. Отставив чашку, Кати вытягивается на софе, лицо ее мрачно. Она дует в трубку.

– Алло! Алло!

– Ну вот, настроила. Черт их побери! В самый разгар включают стиральную машину! А что будет с третьей? Спорим, он еще и к ней пойдет? Алло! Кати?

– Я слушаю.

– Я говорю, он и к третьей еще пойдет.

– Да, я слышу.

– Что с тобой?

– Ничего.

– Ах, ну какая же ты дура, ведь это всего лишь фильм.

– Знаю. Знаю, что это всего лишь фильм. У тебя нет поблизости часов? Который теперь час?

– Увы, нет, часы в другой комнате. Должно быть, минут пятнадцать одиннадцатого. Алло!

Кати ложится на спину. Потом отворачивается к стене. Голос Анчи из зеленого аппарата ползет следом.

– Ну, что я говорила? Уже и с этой прощается. Нет, он по мне, этот тип!

Кати набрасывается на зеленую трубку и, стоя на коленях:

–  По тебе?!Рехнулась?!

Итальянская музыка. Гармоника, шарманка, как обычно. Кати отворачивается от голубого мерцания. В мембране скрип, хрип.

– Кати? Кати! Ты плачешь?

Гортанный голос актера, женский смех, шум римской улицы, хотя телевизор приглушен нарочно, чтобы можно было болтать по телефону.

– Ты что, плачешь? Ну что с тобой?

– Вот ты скажи мне!.. – Кати по-детски всхлипывает. – Нет, ты скажи! Он в пять часов кончает. В пять! И каждый день в полночь… Он и телевизор этот проклятый купил, чтобы самому каждый день спокойно до полуночи…

– Но что он говорит? Все-таки, что? Ведь говорит же он что-нибудь?

– Ухмыляется.

– Что?

– У-хмы-ля-ет-ся!

– Как? Просто ухмыляется, и все? Он что, приходит пьяный?

– Нет. Станет в дверях и у-хмы-ля-ет-ся!

– Погляди! Погляди-ка! И эта ребенка ждет! – Вопль Анчи – вопль истинных поклонников кино.

– Знаешь, я, пожалуй, положу трубку.

– Ой, нот, нет! Не сердись! Просто я одновременно фильм смотрю, и у этой черной пантеры тоже будет… Прости! Значит, просто ухмыляется? И ты терпишь?

– Что?

– Ну то, о чем говорила. Что он домой не приходит.

– Что я могу поделать?

– Ты даже не спрашиваешь, где он бывает?

– Боюсь спросить.

– Но, может быть, у него действительно какое-нибудь важное дело?

– Каждый день? А, брось!

– Н-да, каждый день, это слишком. Конечно.

– Слушай, я правда положу трубку. Что я тебе надоедаю со своим этим. Просто вдруг нашло что-то. Смотри фильм. Я повешу трубку. Выключу и…

– Кати! – Молчание, – Кати! Алло!..

– Да. Я слушаю.

– Не дури! Смотри, не сделай какой-нибудь глупости… Живи я поближе, сейчас пришла бы к тебе. Хорошо бы, да? От этого телефона никакого толку.

– Анча? Знаешь, а может, у него и нет женщины. Вообще никого нет. Подозрительно только, что он ухмыляется.

– Это, должно быть, жуткобесит.

– Я уж подумала даже, что ему просто домой идти не хочется.

– Да, но где же он болтается допоздна?

– О! От этого с ума сойти можно!

Кати переползает на коленях в самый угол софы, в полушки. Они валяются теперь как попало. Обеими руками она сжимает зеленую трубку.

– И эта ухмылка его, знаешь!..

– Вот это прямо понять невозможно, – Анча слушает Кати вполуха. И вдруг неожиданно вскрикивает. – Ой, видала? Не сердись, но ведь он, бедняга…

– Я не видела. Вообще ничего не видела. Ничего!

– Я только потому, что он бедный… гляди! Он умер!

– Что он?..

– Умер, Тоньяцци умер. Ой, смотри скорее! Сидит на почте в кресле, мертвый. Не выдержал. Его пытаются привести в чувство, все напрасно. О, как мне жаль его!

– Умер?

– Хана! Кара божья, а? Видала?

Кати медленно поворачивается к телевизору и сквозь всклокоченную рыжую гриву смотрит на экран. В голосе Анчи надежда, ей так хочется поговорить о Тоньяцци.

– Видела? Алло, Кати!

– Хоть бы об этом подумал. – Кати уставилась на тусклый экран. – Да, об этом. Я же беспокоюсь, не случилось ли с ним какой беды.

– О, не думай о таких вещах.

– А вдруг! Может, именно сегодня он пришел бы вовремя? Только где-то что-то… В такие минуты в голове одна мысль: в «Скорую» звонить, в полицию, в больницы…

– Глупости!

– Знаешь, если бы мы оставили…

– Что?

– Ре-бен-ка! Если бы оставили ребенка, может, тогда… Но я ведь боялась, что малыш будет раздражать его. – Кати резко смеется в трубку. – И он не станет спешить домой…

– Да, человек все рассчитывает, высчитывает…

– Что ты говоришь?

– Говорю, выгадываем все, как лучше. А, черт! «Новости» смотришь?

– Нет.

– Подожди, я тоже выключу.

Кати сидит неподвижно на корточках в углу дивана. Ноги затекли, но она не меняет позы. На экране мелькают города, улицы, танки, заводы, машины. Молодые парни в белых рубашках, заложив руки за голову, бегут вдоль стены. Прямо на деревья падает самолет. Лицо африканского министра. Зал заседаний ООН. Хорошо поставленный, бесстрастный голос диктора.

– Я здесь, – раздается в трубке голос Анчи. – Кати?

– Ну говори, говори!

– О чем?

– Не знаю.

1968

Полночь в доме туриста

До одиннадцати Йоцек околачивался на кухне: складывал грязную посуду, перебрасывался шутками с судомойкой и поварихой, сваливал в помойное ведро объедки с тарелок – а взамен получил полную тарелку студня и порцию свиной колбасы; прихлебывая пунш, он заглядывал в зал, как только распахивалась дверь, и смотрел на танцующих. С темно-коричневых балок свисали цветные полоски серпантина, горели фонарики: официанты разносили по столам обернутые белыми салфетками бутылки шампанского – к новогоднему тосту. Часов в одиннадцать Йоцека потянуло на свежий воздух, он вышел на заснеженную площадку за домом, побрел к конюшне, заглянул к лошадям. Лошади встретили его ржаньем: Йоцек похлопал их по крупам, почесал шеи под густой гривой и подбросил сенца.

– Вот и вам новогоднее угощение! – бормотал он. – А там сейчас веселье в полном разгаре!

С вершины гор со свистом налетел ветер, наметая к конюшне мелкую снежную пыль; Йоцек, зажмурясь, подставил лицо снежному вихрю, с наслаждением вдыхал чистый морозный воздух. Чуть поодаль, увязая по колено в снегу, бродил какой-то мужчина с непокрытой головой и без пальто. Должно быть, кто-то из гостей вышел освежиться. Человек потоптался у дома, зачем-то заглянул в дровяной сарай, потом обошел вокруг дома и вынырнул у палисадника перед окнами завхоза, явно что-то высматривая. Йоцек направился к нему. Застигнутый врасплох, мужчина остановился.

– Вон что, – смущенно посмеиваясь, сказал он Йоцеку, – так это не вы ли привезли сюда на санях наши вещи?

–  Акак же, – кивнул Йоцек. – Кроме меня, тут возить некому.

– Тогда с Новым годом вас! – сказал мужчина.

– Благодарствуйте, а только двенадцати еще нету.

– Эка беда, нет – так будет! – Мужчина внимательно разглядывал Йоцека. Достав из кармана сигареты, он закурил сам и угостил старика.

– Лучше бы вам зайти в дом, – нерешительно посоветовал Йоцек, – не ровен час простынете. Да и за Новый год скоро уж чокаться пора…

Мужчина горбился, ежился под порывами ветра, потирал руки, согревал дыханием озябшие пальцы и глубоко затягивался сигаретой; это был брюнет лет сорока, явно любитель выпить: несколько одутловатое лицо выдавало его пристрастие к спиртному.

– Послушайте, – обратился он к Йоцеку. – У меня к вам просьба.

– Пожалуйста… какая же просьба? – подбодрил его старик.

– У вас ведь, наверно, есть тут какая-нибудь комнатушка?

– Как же не быть, есть! Ведь я тут живу.

– Я плачу вам сто форинтов. – С этими словами мужчина вытащил заранее приготовленную аккуратно сложенную сотенную бумажку и протянул старику, – Взамен прошу только в полночь пустить меня на часок к вам в комнату. На часок, не больше. Меня и… ну, словом, с дамой. Не беспокойтесь, все будет в наилучшем порядке… Ну, идет?

– А по-другому нельзя уладить? – замялся Йоцек.

– Как тут уладишь? Там ведь, в доме, сами понимаете… неловко…

– Да комнатенка-то у меня неказистая больно! Койка железная, заместо одеяла – попона, рвань всякая…

– Вы уж посочувствуйте, не портите мне новогоднюю ночь, – принялся упрашивать мужчина. – Ведь и вы были молоды.

– Не по душе мне такое, – проворчал Йоцек, но сотенная уже перекочевала к нему в ладонь. Мужчина, взяв его под руку, потянул за собой.

– Ну-ну, покажите, где оно, ваше жилье. Оставите дверь незапертой, вот и все, что от вас требуется.

Йоцек, отстранившись, высвободил руку, вынул из кармана ключ на шнурке.

– Пожалуйте сюда. Да только смотрите, чтобы все было в аккурате. Я такими делами сроду не занимался, и если тут прознают…

Он повел мужчину вниз по склону, меж сосен, пригнутых тяжестью снега. Возле одной из дверей пристройки старик остановился, отпер замок, вошел, зажег свет и занавесил окно, спустив мешковину. Воздух в помещении был спертый; в железной печурке горел огонь. Йоцек стал у кровати, глянул гостю в лицо.

– Вот она какая, моя комната. Для вас бедновата будет.

– Нет, нет, ничуть, – поспешно возразил мужчина. – Вот разве что свечу зажечь. Найдется у вас свеча? Оставьте тогда на столе. Свеча будет в самый раз – романтика и все такое прочее… – Потирая руки, мужчина дождался, пока старик достанет свечу из ящика стола, а затем увлек его прочь. – Ну, пошли скорее, а то Новый год на носу! – Он оживленно хохотнул и похлопал Йоцека по спине. – Ничего, старина, все будет в порядке!

Гость заторопился к главному входу; свет из окоп ресторана отразил на заснеженном склоне его непомерно длинную, вихляющуюся тень. Йоцек опять побрел на кухню; сотенная уютно пригрелась у него в кармане, и на душе у старика полегчало. Он тишком прихватил с блюда мосол и принялся обгладывать оставшееся на нем копченое мясо; обсасывая кость, подошел поближе к двери в ресторан, поискал взглядом нового знакомца; хотелось посмотреть, с какой такой женщиной надумал он укрыться в полуночной тьме.

– Чего встал на дороге? – окрысился на старика один из официантов. – Самая беготня началась, а он тут под ногами путается!

– Ишь, разбушевался, – возмущенно огрызнулся Йоцек. – У всех людей Новый год, а для меня, выходит, и праздника нету?

Наконец старик увидел того мужчину: он с компанией сидел за столиком неподалеку от двери. Справа от него сидела блондинка, молча наблюдая веселое застолье, зато брюнетка по левую сторону держалась развязно и крикливо. Йоцек не мог определить, которая из двух прошмыгнет после полуночи вместе с этим типом в его хибару. Мужчина одинаково приветливо обращался к обеим, оживленно подливал вина, чокался, наклоняясь то к одной, то к другой, доверительно нашептывал что-то, обнимал их за плечи; женщины в свою очередь прижимались к нему с обеих сторон, хотя блондинка вела себя сдержаннее. По их поведению Йоцек тоже не сумел докопаться до истины. Компания успела как следует подвыпить, приятели обнимались через стол, щелкали пальцами, подзывая официанта, громко говорили и смеялись.

Комендант следил за часами; за минуту до полуночи он подал зпак оркестру, и музыка смолкла. Поднялся шум, началась суета. Хлопали пробки, пенилось шампанское в бокалах. Комендант подскочил к заранее приготовленной медной ступе и принялся отбивать двенадцать ударов. Наступила темнота; гости запели гимн. Отовсюду раздавался звон бокалов, шутки, смех. Йоцек, позабыв обо всем на свете, растроганно замер; он хотел было пожать руку какому-то официанту, но тот шмыгнул мимо; старик наугад тыкался в темноте, ища рукой встречную руку.

– С Новым годом… с Новым годом… – взволнованно бормотал он, но руки скользили мимо, никому не было дела до одинокого старика. Потом опять зажегся свет и заиграла музыка, суета поднялась пуще прежнего. Сновавшие взад-вперед официанты толкали Йоцека с разных сторон.

– Эй, старина, отошел бы ты в сторонку! Чуть поднос у меня из рук не вышиб!

Йоцек даже не стал огрызаться. Он пробился сквозь толпу: уж очень хотелось ому посмотреть, исчез ли тот мужчина. Его нигде не было видно. Гости танцевали, обвитые ленточками цветного серпантина, осыпая друг друга конфетти из пакетиков. Женщин тоже не было видно: ни блондинки, ни брюнетки. Йоцек прижался к стене, чтобы никому не мешать; в сапогах, в вельветовом пальтеце стоял он, нереминаясь, в ярко освещенном зале, но вскоре ему захотелось спать: от шума, музыки, быстро мелькающих в танце пар кружилась голова.

В кухне стряпуха сунула ему большую глиняную кружку подогретого вина.

– Выпейте, Йоцек, от этого сон будет крепче.

А колбаски не хотите?

Йоцек покачал головой: нет, ничего он больше не хочет, вот только выпьет вина и отправится на покой. Старик прикидывал про себя, освободилась ли его комната.

– Время-то как быстро пролетело, – произнес он, лишь бы что-то сказать.

– И впрямь, – поддакнула повариха. Она раскраснелась от жара, суетясь в пропитанной запахом топленого сала кухне; тонкий белый халат, взмокший от пота, был расстегнут сверху, и в вырезе виднелась мощная грудь; присев на табуретку у плиты, повариха обмахивалась полой халата. – Ничего не скажешь, пришлось нам сегодня потрудиться! – тяжело отдуваясь, проговорила она. – А ну-ка, кусочек ливерной!

Йоцек, прихлебывая вино, покачал головой.

– Вот-вот, и вам бы только выпить!.. – вздохнула повариха. Все вокруг было пропитано запахом сала. Курчавые завитки, выбившиеся из-под косынки, прилипли к потному лбу поварихи. Глубоко посаженные глаза на красном, распаренном лице казались заплывшими от усталости. – Эх, Йоцек, Йоцек! – Она помассировала свои мощные лодыжки; ноги повыше колен у нее были мягкие и белые. Она тяжело поднялась и передвинула котел на плите. – Что, все не нажрались там? Эк подмели все подчистую… Суп из квашеной капусты, вот что им теперь понадобится… – Из зала доносилась музыка; в мойке горой громоздились грязные тарелки. – Ну что ж, пускай их веселятся, верно, Йоцек? Старый год минул, новый настал. Что вы для себя загадали, Йоцек?

Она с улыбкой ждала ответа, но, видя, что старик только пожимает плечами, махнула рукой.

– Поставьте-ка вон туда свою кружку да отправляйтесь на боковую, коли охота пришла.

– Я аккурат и собирался, – сказал Йоцек. – А то ведь мне чуть свет выезжать…

Повариха больше не обращала на него внимания: одернув фартук, она опять принялась за работу. Йоцек решил, что время вышло и можно идти в свою каморку. С тропинки всмотрелся, не просвечивает ли огонек сквозь мешковину. В окне было темно. Он отворил дверь; сперва ему показалось, будто в комнате так никто и не побывал, по тут он почувствовал сладковатый запах духов, а включив свет, обнаружил на столе наполовину опорожненную бутылку шампанского. Йоцек опустился на железную койку, посидел немного, затем повернул голову и оглядел подушку; он было поднял ее, чтобы перевернуть на другую сторону, но передумал и, бережно поднеся ее к лицу, принюхался. От подушки исходил чужой, незнакомый запах: так пахло от женщин, приезжавших из города по узкоколейке, он не раз улавливал этот запах, когда встречал гостей на вокзале. Йоцек обвел взглядом пустую комнату и снова поднес подушку к лицу.

– Он самый, – проговорил он вслух, – бабий дух… – Ему сделалось как-то не по себе от этих громко вырвавшихся слов, он положил подушку на место, встал, подошел к столу, повертел в руках бокалы. – Надо будет обратно снести. Только бы не заметили… – Йоцеку самому не правилось, что он говорит вслух, но совладать с собой не мог. – Первым делом надо бутылку опорожнить. – Он схватил бутылку с шампанским. Но выливать пожалел: не пропадать же добру. Отхлебнул глоток, подержал во рту, смакуя, затем как следует потянул из бутылки. Больше он уже не говорил вслух – расхотелось. Он скинул сапоги и растянулся на своем убогом ложе. Лежал неподвижно, не решаясь прижаться щекой к подушке, и сон долго не приходил к нему. Ему стало зябко, и он укрылся; лежать без подушки было неудобно, и ему с трудом удалось заснуть.

На рассвете старик запряг лошадей: надо было, как обычно, съездить на центральную базу и обратно. Светало, когда он тронулся в путь; ветер утих, и лишь деревья и кусты с подветренной стороны ощетинились колючками инея. Лошади то и дело по грудь проваливались в сугробы, снег скрипел под полозьями. Йоцек, закутавшись в полушубок так, что только нос торчал наружу, сидел на облучке. Было тихо; серое небо готовилось низринуть снежные потоки.

В стороне от дороги за деревьями он уловил какой-то шорох. Йоцек отогнул воротник полушубка и прислушался. Странные звуки приближались; они явно исходили от человека, по это не были чьи-то отдаленные голоса да скрип лыж по снежному пасту – привычные для здешних мест; кто-то пешком пробирался по лесу. Йоцек натянул поводья, и лошади стали. Шум слышался теперь совсем близко, и вот Йоцек увидел под елями женщину в зеленой лыжной куртке и сапогах; она с трудом шагала по глубокому снегу. Шапку она, видимо, потеряла, на непокрытые белокурые волосы с веток осыпался снег. Заметив возчика, женщина остановилась.

– Скажите, пожалуйста, – усталым голосом проговорила она, – вы едете к узкоколейке?

– К ней самой, – ответил Йоцек. – Где центральная бала.

– Не подвезете меня? – Женщина доплелась до повозки, ухватилась за боковую решетку и взглянула на старика. В этот момент Йоцек узнал ее: ночью в ресторане она сидела рядом с тем мужчиной. Кровь бросилась ему в лицо; он лишь неловко махнул ей рукой, знаком показав, чтоб садилась.

– Комендант мог бы предупредить вас, что я поеду к узкоколейке, – сказал Йоцек, когда повозка тронулась.

Выбившаяся из сил женщина, сгорбившись, сидела рядом с ним.

– Я не знала сама, что захочу уехать, – покачала она головой.

Йоцек помолчал; он осторожно потянул носом, но от женщины лишь свежо пахло снегом; ничто не напоминало запах духов в его каморке.

– Я вас и с Новым годом не поздравил! – усмехнулся Йоцек. – А ведь так оно полагается… – Он взглянул на свою попутчицу и осекся: на глазах у нее выступили слезы. – Вот-те на! – растерянно воскликнул он. – Что же это…

– О господи! – Женщина разрыдалась. – Этого не может быть, этого просто не может быть! – Тут она опомнилась и, тихонько всхлипывая, ухватила Йоцека за руку. – Не сердитесь, дяденька, не хочу я портить вам настроение, уж лучше мне слезть, доберусь и пешком…

– Еще не хватало замерзнуть на дороге! – проворчал Йоцек.

– Может, и лучше бы мне замерзнуть! Умереть, да и дело с концом!..

– Экие страсти вы говорите, милая! – Йоцек стегнул коренную. – Праздник пришел, Новый год, людям веселиться положено!

– Веселиться! – опять расплакалась женщина. – Какое уж тут веселье! Вот он зато повеселился: в полночь сбежал с этой… Нет, нет, пустите меня, лучше я в лес пойду!

Йоцек удержал ее за руку:

– Эк что удумали!

Женщина притихла и только мотала головой. Йоцек поднял воротник, чтобы спутнице не видно было его лица. Он бормотал лошадям привычные слова, однако мысли его были далеко: стофоринтовая бумажка не шла из ума. И угораздило же его польститься на деньги! Сани заносило по бездорожью, Йоцек старался удержать поводья. «Значит, с ним была чернявая…» – думал он.

– Красиво тут у нас, – хрипловато заговорил он и обвел кнутом вокруг. Женщина не отвечала. – Зима нынче суровая… – добавил Йоцек.

– Сам завез меня сюда, – после долгого молчания произнесла женщина. Она обращалась не к Йоцеку, а скорее говорила сама с собой. – Мой муж… – Голос ее звучал уже спокойнее. – Прежде мы всегда встречали Новый год вдвоем, дома. Я никак не могла понять, почему он так рвется сюда… А теперь пусть меня поищет!

Йоцек долго молчал, прежде чем решился спросить:

– И вы просто так взяли и уехали? Ему даже не сказали?

Женщина невесело рассмеялась:

– Он еще спит. – И вдруг припала к Йоцеку; она билась лбом о костлявое плечо старика и, смеясь, приговаривала: – А я-то как верила!.. Так обмануться!..

У Йоцека кровь стыла в жилах; испуганный, потрясенный, смотрел он на заснеженный лес, на бескрайний простор вокруг.

1969