Текст книги "Кулинарная книга каннибала"

Автор книги: Карлос Бальмаседа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

3

Беатрис Мендьета работала уборщицей в компании, предоставляющей услуги по уборке и уходу за помещениями государственных и коммерческих организаций, частных домов и жилых комнат, сдаваемых внаем туристам. Последний путеводный лист предписывал ей сделать уборку в «Альмасене Буэнос-Айрес» в воскресенье 5 февраля 1979 года. У женщины не было постоянного места работы, кроме нее в компании работало еще девять уборщиц, которые по очереди появлялись в конторе, у всех у них был скользящий график, отвечающий потребностям клиентов. Назначенная на этот день смена начиналась в девять утра и заканчивалась в полдень. Поскольку на столь большую площадь отводилось совсем немного времени, следовало быстро, без задержек и перекуров пройтись по обоим этажам. Беатрис никогда не пропускала смены и не бросала работу на середине, это была женщина не старше тридцати пяти лет, белокожая, с розовыми веснушками, с рыжими, коротко стриженными волосами, пухленькая, но весьма проворная, симпатичная и болтливая, как парикмахерша. Когда-то она была замужем за городским садовником Родольфо Бермудесем, однако с тех пор прошло почти десять лет, муж ее разговаривал как уличный торговец, он ухаживал за ней, извергая из себя потоки красноречия до тех пор, пока она не оказалась в его в постели. И в первую ночь, которую они провели вместе на простынях, разгоряченно дыша от сладострастного наплыва чувств, он вдруг поднялся, как пират на носу брига, и предложил ей выйти за него замуж. Он произнес это, используя глаголы и прилагательные, насквозь пропитанные невыносимым грехом, Беатрис выслушала его и оторопела, на миг она потеряла дар речи, не понимая, было это немое затишье благоприятным знаком или же признаком неминуемой катастрофы. Но женщина была одинока, ее семья жила в забытой богом деревне к югу от Буэнос-Айреса – несколько сельских домов и неработающая железнодорожная станция, – так что она выдержала паузу, глядя на ровный потолок, и затем сказала «да», улыбнувшись белозубой улыбкой астронавта. Свадьба прошла в едином порыве: утром их поженил мировой судья, а тем же вечером обвенчал и священник, затем праздник для нескольких приглашенных в автомастерской кузена-садовника – они накрыли ремонтируемые автомобили брезентом, развесили гирлянды на стенах, соорудили столы из взятых напрокат досок и козлов, и сразу же после полуночи – тост за здоровье новобрачных, бросить невестины подвязки, торт на части – и до свидания, молодожены. Потом они отправились в медовый месяц в горы Кордобы, семь дней сладострастных покусываний и шлепков, но едва они вернулись, случилось несчастье: садовник начал проводить вечера, вцепившись в бутылку джина, какой-то странный страх парализовал его здравый смысл, неожиданно он отказался от великолепных бедер своей супруги, ее влажных губ, ненасытного языка, всегда пахнущих жасминовым шампунем округлых грудей. Когда Беатрис надоел такой губительный целибат, она плюнула на мужа, разразилась длиннющей тирадой и, не чувствуя за собой никакой вины, оставила домик, который они снимали в районе госпиталя. Беатрис в тихой злобе перебралась жить в пансион в центре города, она явилась туда с глазами, полными слез, и двумя чемоданами, не считая еще ее энергии и водопада слов, который извергался из нее, куда бы она ни шла. Если садовник был охоч потрепаться, то и она не отставала от него: едва ее будил будильник, она тут же начинала говорить все, что ей на ум придет, и уже не останавливалась, ее речевым потоком управлял какой-то пьяный компас, который заставлял ее переключаться с одной темы на другую: она смешивала милые истории с грубыми шутками, нежные воспоминания с грязной ложью, прозаические любовные шашни с благородными воспоминаниями, – все это походило на изуродованную энциклопедию с перемешанными страницами. И хотя большую часть времени она работала там, где не было людей, – в домах и пустых апартаментах для туристов, конторах и магазинах до их открытия – она не прекращала своего словоизлияния: говорила вслух так, как будто кто-то слушал ее, жестикулировала, высокопарно кланялась, грозила пальцем и смёткой из перьев призракам – адресатам своего пустословия, – это была актриса без постоянного репертуара в самом разгаре спектакля.

5 февраля 1979 года, как и во всякий свой рабочий день, Беатрис пришла к восьми часам в контору, нашла путевой листок в ящике со своими инициалами и, прочитав его, отправилась в «Альмасен». В «Альмасене» она уже бывала, полгода назад она провела там весь день, хозяйка его овдовела незадолго до рождения своего первого ребенка, роды прошли трудно, так что до сих пор сама она не могла полноценно заниматься уборкой огромного дома, сил у нее хватало только на то, чтобы сделать пару шагов. Женщина весь день проводила на кровати с ребенком, читала и смотрела телевизор.

Чтобы добраться от главного входа «Альмасена», расположенного на углу квартала, до верхнего этажа с жилыми помещениями и мансардой, нужно было пройти через двенадцатиметровую залу таверны. Траектория движения была непростая и непрямая: столы и стулья, три больших квадратных, под мрамор, цветочных горшка с живыми растениями, два небольших буфета, и только минуя все это, можно было попасть на величественную главную лестницу, находящуюся в центре зала, или же свернуть на скромные служебные, жавшиеся к стенам. А потом еще пройти по длинным коридорам, ведущим к жилым комнатам и ванным.

Беатрис не знала, как у нее это получилось, и даже представить этого не могла, но она клялась, что всю дистанцию она преодолела за несколько секунд на одном дыхании. Должно быть, она прыгала, как страус нанду, или же в спину ее подталкивал дьявол, однако она не сумела ни объяснить, как она пролетела это расстояние, ни вспомнить, каким путем двигалась: слетела ли она вихрем по главной лестнице или скатилась кубарем по служебной.

Молодой офицер, дежуривший в 1-м комиссариате полиции провинции Буэнос-Айрес, Франко Лусарди – четыре месяца назад он окончил Школу полиции имени Хуана Вучетича, [4]4
  Хуан Вучетич(1858, Австро-Венгрия – 1925, Аргентина) – аргентинский криминалист хорватского происхождения, создатель дактилоскопической системы регистрации, используемой в Южной Америке.


[Закрыть]– принял заявление Беатрис. Но прежде ему пришлось изрядно помучиться. Лусарди рассказал, что женщина выглядела измочаленной, как если бы она пролетела эти четыре квартала, отделявшие «Альмасен» от комиссариата, однако в докладе начальству он использовал более нейтральные слова – однозначные прилагательные и существительные. Словно неприятности, если использовать нужные слова, могут пройти незаметно. Сухая форма, под которую редактируются события, – язык улицы так не похож на язык полицейской бюрократии.

Капрал Матиас Ломбардо, охранявший входную дверь комиссариата в тот момент, когда мимо него смерчем пронеслась Беатрис, вспомнит потом, что пропустил ее, не спросив даже, кто она такая, потому что увидел, с какой скоростью она несется, глаза навыкате, вся в поту, еле дышит, в руках тряпка и бутылочка с отбеливателем. Беатрис бежала словно от землетрясения, она не могла связать пару слов и только заикалась. Лусарди, чтобы успокоить ее, вызвал женщину-полицейского. Беатрис приготовили чаю – она не захотела его пить, предложили сигарету – она не курила, и Лусарди уже не знал, что бы еще такого предпринять, чтобы она сказала хоть единую связную фразу. Подождали.

Сердцебиение понемногу улеглось, и через полчаса в глазах Беатрис появилась осмысленность, бледность прошла, ноги перестали дрожать. А когда она начала рассказывать то, что хотела рассказать, ее уже было не остановить; офицер Франко Лусарди молча выслушал патологические подробности, которыми сыпала Беатрис, прерывая ее, чтобы переспросить о чем-либо; слушая, он подумал, что бедная женщина свихнулась, но в соответствии с правилами, однако без особого энтузиазма приказал срочно выслать в «Альмасен» наряд пожарных и фельдшера из больницы.

Двадцать минут спустя в дежурке зазвонил телефон. Лусарди машинально глянул на часы, протянул руку к краю стола из сероватого металла и неохотно снял трубку. Иногда нетрудно почувствовать тревожные знаки, немного опыта нужно, чтобы предчувствовать неприятности. Он услышал мягкий голос, который говорил с другого конца провода; пока Лусарди слушал, он то и дело говорил «понятно», хмурил брови и поджимал губы. Он повесил трубку и, тяжело вздохнув, встал и сделал три или четыре шага в сторону деревянного шкафа, который поблескивал дешевым лаком, открыл дверцы, порыскал на полках и достал несколько листов бумаги. На обратном пути к креслу закурил еще одну сигарету с золотистым табаком «вирджиния».

Лусарди снова посмотрел на часы, словно бы до этого не разглядел их, но на то они и часы, чтобы смотреть на них, когда нам хочется, и сказал сам себе, что время-то всего четверть двенадцатого, а неприятность уже на столе. Он устроился за печатной машинкой, глянул на сидящую перед ним женщину и вежливо попросил ее еще раз начать сначала.

Беатрис пробыла в комиссариате больше двух часов, от нервов у нее уже крутило живот, она до тошноты нарассказывалась о недавних впечатлениях, ей, которой так нравилось говорить, вдруг захотелось онеметь, но наконец Лусарди попросил ее подписать протокол и сказал, чтобы она шла домой отдыхать.

В докладе Лусарди не хватает слов и деталей, но в нем есть суть, а то, что отсутствует, – это субъективность, которая в наличии в любом рассказе. Вот что следует знать: в это воскресенье в девять утра Беатрис Мендьета пришла в «Альмасен Буэнос-Айрес», чтобы сделать уборку. Она открыла входную дверь и вошла в главную залу. Сделав несколько шагов, она почувствовала сильный неприятный запах, уловила насыщавшие воздух плотные испарения. Зажгла свет и подошла к окну, чтобы открыть его и проветрить помещение. Затем прошла через залу, кухню и ванные комнаты первого этажа, но не обнаружила ничего странного. Когда она поднималась по главной лестнице, то поняла, что зловоние усиливается, становясь невыносимым. Она быстро, почти не дыша, сбежала вниз, отыскала бутылку с отбеливателем и тряпку и вернулась на лестницу. Смочив тряпку отбеливателем, она поднесла ее к носу. Поднялась по ступеньками, короткими шажками двинулась дальше, морщась и прикрывая глаза. Сначала осмотрела ванные, но там ничего не нашла. Потом подошла к главной комнате. Повернула ручку и медленно открыла дверь – комнату заливал свет. В тот миг она почувствовала, что волна гнилостного запаха ударила ей в лицо, машинально она отступила и закрыла дверь, но через мгновение снова смочила отбеливателем тряпку и вошла.

Поначалу Беатрис даже не поняла того, что открылось ее взору, она часто-часто заморгала, чтобы осознать увиденное, и тогда кровь застыла в ее жилах. С трудом она двинулась в сторону двуспальной кровати и отчетливо разглядела: голый и грязный ребенок, похоже мертвый, а также целый скелет с волосами на черепе, красные пятна на простынях и подушках. От зловония, наполнявшего комнату, у Беатрис скрутило внутренности, как будто вырвавшийся из ада шквал кусал ее легкие зачумленными клыками.

Женщина уже было отвернулась – ее рвало, – когда малыш замахал ручкой и закашлялся, сопля выскочила из его носа, он поднял веки и вонзил в Беатрис взгляд своих черных, как головешка, глаз, и приступ тошноты обернулся страхом. Беатрис поклялась, что в тот самый момент она почувствовала, как дьявол коснулся ее кожи, и она в страхе выскочила оттуда и теперь снова и снова клялась: на улице она оказалась в одно мгновение.

С заявления Беатрис Мендьеты, которое заняло двадцать три страницы, офицер Франко Лусарди начал дело, названное им «Расследование неясной смерти в „Альмасен Буэнос-Айрес“». Название ни к чему особенному не обязывало, на самом деле никто ничего не расследовал, в ближайшие дни офицер добавил заключение судебного врача полиции, заключение лаборатории, проводившей анализ человеческих останков, грязных пятен и отвратительных следов, найденных в спальне, и в завершение – свидетельства нескольких соседей, знавших обитателей «Альмасена». 13 февраля 1979 года Лусарди сложил дело в конверт и послал его судье. На конверте рукой написал «Дело Ломброзо».

Молодой офицер Франко Лусарди даже представить себе не мог, что та же фамилия ему встретится через шестнадцать лет.

4

Первая мировая война длилась четыре года и три месяца, на полях сражений и в траншеях погибло около десяти миллионов человек, еще двадцать три миллиона получили ранения на улицах городов, на патрулируемых солдатами перекрестках дорог, под развалинами собственных жилищ, многие из них на всю жизнь остались помеченными войной: калеки, инвалиды, униженные женщины и дети, не говоря уже о сиротах и вдовах, – давно известно, что ни за какими цифрами не скроешь зверства, свершаемые ежечасно людьми. Когда 28 июня 1914 года в столице Боснии Сараево убили эрцгерцога Франца Фердинанда, наследника честолюбивого австрийского трона, появился предлог, который искали тогдашние империалистические и националистические режимы, чтобы развязать войну.

Многие туристы, отдыхавшие в роскошном отеле «Бристоль» города Мар-дель-Плата, владели шикарными особняками в Париже и Мадриде, так что, когда разразилась война, они перестали путешествовать через океан – прощай, развратная жизнь на пассажирских лайнерах, бороздивших Атлантику, до свидания, ароматные сезоны европейского лета на пляжах Биаррица и Лазурного Берега. В довершение всего сбитые с толку аристократы сомневались в безопасности плавания через океан, где курсировали подлодки и корабли военных флотов воюющих сторон, но порой деньги туманят мозги и не дают верно оценивать ситуацию; в мае 1915 года немецкая подводная лодка выпустила несколько торпед в металлическое брюхо трансатлантического лайнера «Лузитания» и потопила его, корабль раскололся, как орех, погибло множество пассажиров, потому что судно ушло в пике быстрее, чем злосчастный «Титаник». С тех пор «Лузитания» покоится на дне пучины, в его металлическом чреве тысячи скелетов, изъеденных солью и изувеченных укусами морских тварей, получивших удовольствие от неожиданного пиршества. Но от такой бессмысленной смерти рождается новая жизнь, потому что ничего не теряется на дне морском, наоборот, невозмутимая природа диктует свои законы: одна форма существования материи сменяется другой.

Но из-за войны не только миллионеры теряют свои излюбленные маршруты. Беды не разбирают, кто богат, а кто беден, несчастьям наплевать на социальные классы, а невзгоды времени не принимают во внимание родословные. У многих иммигрантов потерялась связь с европейскими родственниками, семьи оказались разделенными, Атлантический океан стал стеной с колючей проволокой, дети остались без родителей и мужья без жен, разрушительное шествие войны уничтожило родные селения тех немногих, кто желал вернуться. В Аргентине осели многие из Старого Света, кто уже не мог вернуться на родину. Ярость военных сражений слишком опустошила земли, могильные плиты заняли посевные поля, дороги стали называться иначе, а границы снова перетрясло, как трясет сбрасывающих старую кожу гадюк.

В отеле «Бристоль» работали повара, выписанные из Италии и Франции, обученные в шикарных ресторанах, мастера настоящих лакомств и кушаний, уминаемых знатью. Это были гастрономы, получившие образование в алгебраической школе Мари-Антуана Карема, [5]5
  Мари-Антуан Карем(1784–1833) – знаменитый французский повар.


[Закрыть]известного как «божественный Антуан», несомненно самого известного повара в истории, придворного кулинара царя Александра I, короля Георга IV Английского, барона и баронессы Ротшильд, разных послов и благородных сибаритов. Карем показывал свое поварское искусство в Санкт-Петербурге и Париже, в шикарных замках Булони, при лондонском дворе и на чрезмерно обильных пиршествах имперской Вены.

Одним из таких наследников гастрономического завещания Карема стал родившийся в маленьком селении Капоретто, что на севере Италии, Массимо Ломброзо. Массимо всегда хотел работать в лучших отелях Италии и Франции и искал удобного случая, чтобы начать самостоятельную жизнь. К двенадцати годам он уже работал подсобником на кухне постоялого двора в Триесте, потом его взяли в один из ресторанов в Падуе в качестве помощника повара, через два года он стал специалистом по супам в отеле «Принц Савойя» в Милане, а в девятнадцать лет – мастером по мясу, соусам и кондитерским изделиям в римском отеле «Амбаскиатори Палас». Прошло три года, и, когда он перебрался в парижский «Гранд-Отель», его повысили до старшего повара; он уже находился на родине международной гастрономии и испытал колоссальную гордость, когда стал помощником шеф-повара на кухне отеля «Ритц»: его выбрали на эту должность коллеги – такова в те времена была традиция. Но у Массимо была заветная мечта. Есть такие страстные желания, которые не покидают нас никогда и не дают нам покоя, и у Массимо таковым было желание скопить достаточно денег, чтобы вернуться в свое селение и построить там гостиницу с рестораном: его жена и сын занимались бы гостиничными номерами, а он – кухней, он даже рисовал в своем воображении, как создает свою собственную кулинарную школу. Но столько раз наши грезы прерываются кошмаром: по Капоретто звериной пастью прошлась война, австрийские и немецкие войска вторглись в район, и итальянские солдаты с гордостью вспоминают про бегство с поля битвы, шедевр военной тактики, который спас тысячи жизней. [6]6
  Капоретто —населенный пункт в Северной Италии, в районе которого во время Первой мировой войны австро-германские войска осенью 1917 года нанесли сокрушительное поражение итальянской армии.


[Закрыть]В одних случаях бегство – это подарок, в других – тихое чудо. Но года идут, а потерянная земля не возвращается: по окончании войны Капоретто отошел со своими убогими развалинами к Югославии, новые хозяева заменили итальянское название славянским – Кобарид, через несколько лет он стал частью недавно образованной Республики Словения. В Кобариде, в селении, которое снова переименовали в Капоретто и в котором уже не пахло кровью и порохом, словенцы создали музей Первой мировой войны.

Когда началась война, Массимо Ломброзо исполнилось тридцать четыре года. В 1910 году он со своей женой Касандрой и единственным сыном Ренцо переехал в Аргентину. В Париже Массимо нанял на работу пораженный его кулинарными способностями доктор Иполито Марсьяль Луро, акционер и член правления отеля «Бристоль», адвокат-миллионер, который за пятнадцать лет трижды овдовел – черная магия судьбы не упускает случая, чтобы подпортить жизнь сильным мира сего. Бывает, что боль дает новые силы, и, получив душевную рану, Иполито, будучи на пороге своего сорокашестилетия и страдая от одиночества, начал ухаживать за Марией де-лас-Мерседес Анчореной. Слащавый романтизм ухажера привлек ее внимание: Марии на тот момент исполнилось сорок два года, это была незамужняя без комплексов женщина, она никогда не ходила к алтарю, и никто не сомневался в том, что ее тайное призвание было поступить схимницей в монастырь в Тигре, [7]7
  Тигре– северо-западный пригород Буэнос-Айреса.


[Закрыть]который она имела обыкновение посещать и оставлять там в изобилии пожертвования и молитвы. Мария была красивой женщиной, зрелой и безвольной, изящное тело все еще крепкое, а в ее взгляде спящего вулкана пряталось что-то такое, что позволяло угадать ее самые сокровенные желания – только-то и нужно было, что заметить этот взгляд. Это еще не все, она и ее три старшие сестры обладали одним из самых богатых наследств в Аргентине: процветающие имения и угодья, при мысли о которых у тех, кто пытался подсчитывать их годовой доход, перехватывало дыхание. Никто тогда не понял, что за чудесная отрава пробудила у обоих любовь. Они познакомились на одном торжественном приеме, который в театре «Колон» организовал нунций – посланник Папы Пия X искал способ заполучить денег для новоявленного «Сиротского приюта Девы Фатимы» в районе Палермо. [8]8
  Палермо —район аргентинской столицы.


[Закрыть]Едва Иполито и Мария столкнулись на выходе из ложи, как вдруг кровь в их жилах закипела, краска залила лицо женщины, ладони окатила влажная волна, и пары незаметных знаков оказалось достаточно, чтобы она поняла: Бог хочет видеть ее не в монастыре, а в супружеской постели этого незнакомца – неисповедимы замыслы Господни, – и ее взволнованное сердце не оставляло сомнения, что человек перед ней – следствие деяний и милости Святого Духа. Иполито глянул на Марию, и огненный язык ожег его кожу, он подумал: таинства страсти слишком сложны, чтобы медлить с их толкованием, ни один человек верно не понимает ярости любви, и остается только отдаться во власть течения, чтобы понять, куда вынесет жизненный поток. И после того как Иполито трижды овдовел, ему было уже все равно, Бог ли, дьявол ли дергает за ниточки его судьбы. Два месяца тактичных ухаживаний – и к алтарю. Они запланировали тихую свадьбу, прошлое жениха не вызывало восторга в семье невесты, то же можно сказать и про родню трижды вдовца, но любовь скорее упряма, нежели слепа. О частном характере венчания позаботился друг Иполито, а по совместительству и его исповедник, образованный иезуит, человек мягких манер, который, будучи рукоположенным, сам окрестил себя высокопарным именем – Лазарь Бенедиктинец, так он заставлял величать себя еще во времена учебы в семинарии. Священника на церемонии сопровождали два белокурых и худых мальчика-служки, внучатые племянники невесты, а всего приглашенных – кузенов и кузин, свояков и своячениц, бабушек-дедушек, тетушек-дядюшек, братьев-сестер и свидетелей – оказалось не более ста двадцати человек. От алтаря – к свадебному столу в особняке викторианского стиля, которым новоиспеченный супруг владел в районе Бельграно, а оттуда в экипаже, запряженном шестеркой белых лошадей, которых Иполито с удовольствием использовал для поездок на ипподром, на трансатлантический лайнер, отчаливший на следующий день в Соединенные Штаты.

Путешествие, которое спланировал в медовый месяц доктор Иполито Марсьяль Луро со своей новой и последней супругой, продлилось десять месяцев, наполненных сопливыми нежностями и высокомерными бестактностями. Поначалу они отправились в Нью-Йорк, потом в Лондон, а оттуда в Париж, после съездили в Венецию, прокатились по романтическим островам Эгейского моря. В отеле «Ритц» они познакомились с Массимо, помощником шеф-повара, который в первый же вечер поразил их чудесным рецептом «Камбала Шатобриан в шампанском соусе». Пара попробовала блюдо и послала за поваром. Массимо подумал, что это еще одно чудачество богатеев из Южной Америки, но, когда Иполито спросил его на прекрасном французском, как удалось сотворить такое поистине достойное Диониса кушанье, Массимо рассказал, как его приготовил: филе из двух небольших камбал он положил в горшочек, вылил туда полбутылки шампанского, добавил несколько шампиньонов, белого лука-батуна, мелко натертой моркови, щепотку чеснока, еще одну молотого перца, мускатного ореха, лука-шалота и изысканных трав. «И это все? Чего-то не хватает, не так ли?» – шепотом спросил Иполито (блюдо выглядело и пахло просто изумительно). И Массимо, поняв, что у его гостя тонкий вкус, улыбнулся, учтиво наклонился и сказал, что, кроме этого, он держал все не более получаса на медленном огне, потом процедил, чтобы убрать лишнюю жидкость, и тут же добавил в горшочек половник немецкого соуса, еще шампиньонов и еще один бокал шампанского, в завершение – водяная баня, а перед подачей на стол слегка смазал блюдо мороженым и маслом из местности Изиньи. Приятная беседа растянулась до полуночи; после кофе со сладким пирогом Мария оставила мужчин одних и ушла в номер. Иполито был восхищен превосходными познаниями повара и между тостами, не скупясь на похвалы, предложил ему отправиться за океан в Новый Свет работать шеф-поваром в отеле «Бристоль». Массимо Ломброзо сказал, что сегодня же вечером переговорит с женой и завтра даст ответ.

Семейство Ломброзо сошло с корабля и село на поезд, который довез их до Мар-дель-Платы. Они сняли маленький домик в районе Ла-Перла, в нескольких кварталах от пляжей Пунта-Иглесиа. Прошло три счастливых года, они считали доходы и строили планы на возвращение в Капоретто, но разразилась война, и они поняли, что уже некуда возвращаться, и волей-неволей стали планировать свою дальнейшую жизнь в этом очень быстро развивающемся курортном городке.

Массимо Ломброзо в отеле «Бристоль» подружился с Лучано и Людовико Калиостро. Порой место работы превращается в настоящую школу, а призвание – в страсть. Все трое работали на огромной кухне, которая неожиданным образом трансформировалась в чудесный учебный класс, где сверкали цвета серебра вытяжные колпаки, пять плит из литой стали с фестонами и бронзовыми бра, надставные шкафы из полированного орехового дерева, небольшие плитки и жаровни, стены были выложены кафелем небесно-голубого цвета, пол – квадратными черными и белыми плитками, котелки, горшки, чайники, кастрюли и сковородки из английского чугуна, полки и столы из кедра, на них – половники, ножи, кастрюльки, дуршлаги, разделочные доски, крючки, мясорубки, два шкафа с посудой, солонки, сита, воронки, соковыжималки, ступки, терки, миксеры, ручные мельницы, холодильники, тостеры, шкафчик с пряностями. Всего было в достатке и все было под рукой для удовлетворения страстного желания близнецов учиться.

Лучано и Людовико были очарованы кулинарными познаниями молодого Массимо, бывшего на десять лет младше их, постепенно они стали видеть в нем брата. Массимо был безупречным учеником европейских кулинарных мастеров и ревностно коллекционировал поваренные книги и рецепты, формулы которых оттачивались на протяжении веков. Не только насилием и ложью живут цивилизации, искусство гастрономии тоже создает свою собственную историю, когда ей это разрешают.

Благодаря Массимо близнецы узнали секреты французской, итальянской, азиатской гастрономии, гастрономии кочевых мусульманских племен Африки, настоящие сокровища которых оставались неизвестными для непосвященных поваров, живших в те времена в Аргентине. Вот как родилась в Калиостро эта неукротимая, словно подводное землетрясение, страсть, превратившая их в необычайных поваров с международным признанием. Повара отеля «Бристоль» работали каждый день с рассвета до заката, с кратким перерывом на сиесту – не более двух часов, – чтобы дать возможность расслабиться телу и голове, однако в таком ритме они жили с ноября по конец марта, остальные месяцы сидели сложа руки, потому что туристы осенью и зимой за море не ездили. Когда же разразилась мировая война, все изменилось: прощайте, вольные и прекрасные привычки dolce far niente. [9]9
  Беззаботная праздность (ит.).


[Закрыть]

Так что братья искали удовольствия в туманных набережных Мар-дель-Платы, в холодном воздухе океана, который снимает тревогу и будит чувства, в колыхании моря, нашептывающем о несбыточных мечтах, в линии горизонта, теряющейся в бесконечности. Через несколько лет ностальгия по потерянному раю заставила аргентинских аристократов превратить маленький курортный городок в город праздных удовольствий: они настроили огромных в английском стиле особняков, трех– и четырехэтажных вилл, как те, что сверкают в Каннах, бульвары на морском побережье напоминали о прогулках по Лазурному Берегу. В те золотые годы Мар-дель-Плату стали называть аргентинским Биаррицем. И вот миллионеры заполонили парки и улицы, и как только они утолили свою жажду наслаждений, которая разъедала их тоску, они отыскали того, кто утолит их аппетит исключительными кулинарными творениями, – вот так братья Калиостро стали королями самой изысканной гастрономии в стране.

Какие гастрономические тайны, выкованные веками, поведал Массимо Ломброзо близнецам Калиостро? Список длинен и солиден, это различные языческие книги, полные чудес и алхимических тайн. Сначала самые древние: он перевел для них параграфы из античного трактата Митека, написанного на греческом чьей-то знающей, но анонимной рукой, о нем упоминал Платон в связи с кулинарными подвигами Эрасистрата, специалиста по рыбе и дарам Эгейского моря, или из отважного Афтонитаса, кудесника по красному и белому мясу, который придумал морсилью. Он дал им также почитать другое великое произведение, настоящую древнюю поваренную книгу «Софисты за пиршественным столом», написанную египтянином Атенеем спустя три века после того, как беднягу Христа распяли и мучили уксусом, в те времена используемым римлянами и как подлое питье, и как эффективную приправу. Также они насладились рецептами знаменитой книги «О кулинарном искусстве», приписываемой римлянину Гавию Апицию. Как рассказывают Светоний, Сенека и Плиний, этот мастер родился приблизительно за двадцать пять лет до Рождества Христова и прославился своими кулинарными познаниями. Известно о нем немного, осталась только его волшебная книга; похоже, что замечательный Гавий Апиций растворился в прошлом, века изменяют биографии до неузнаваемости, и один-единственный человек вдруг находит отражение во многих людях и сам теряет лицо. Но осталась бесподобная книга, и ее – во все эпохи – достаточно для того, чтобы следы не затерялись совсем. Книгу «О кулинарном искусстве» издали во времена Лоренцо Медичи, и ее слава быстро докатилась до самых роскошных домов Флоренции, Венеции и Милана. Прошло уже почти две тысячи лет после смерти Гавия Апиция в Ливии от отравления лососем, зараженным аэромонозом, когда близнецы вычитали в книге избранный богом рецепт и превратили его в легендарное блюдо: необыкновенный «Цыпленок Элагабал». [10]10
  Элагабал —в западносемитской мифологии бог солнца и плодоношения.


[Закрыть]Лучано готовил его с соусом гарум, маслом и вином, приправляя зеленым луком-пореем, кориандром и чабрецом. Сначала он варил цыпленка с тщанием ювелира, насвистывая, он отбирал травы и специи и в кедровой ступке толок перец и маленькие орешки пинии, потом промывал специи нежным бульоном, оставшимся после варки цыпленка, и добавлял теплое молоко. И это еще не все: он заливал цыпленка соусом и доводил до кипения на малом огне, медленный огонь – как ласки обворожительной женщины, и когда цыпленок покрывался золотистой корочкой, заливал его яичным белком. Сложное блюдо, и только руки настоящего мастера знают, как приготовить его так, чтобы разом не забить вкусовые рецепторы, но никто и не говорит, что поварское умение достается в наследство по благословению божественного провидения.

Массимо распахнул братьям двери свой библиотеки, это как оставить незапертым свое сердце, и Калиостро встретились с ароматами, которые до этого момента были скрыты от них, с экзотическими смесями и комбинациями, подчеркивающими вкусовые ощущения, продуктами волшебных оттенков и лечебных свойств, вызывающих аппетит и возбуждающих страсти: лук-батун, кориандр, горный сельдерей, мята, лук-шалот, укроп, кардамон, ягоды можжевельника, тихоокеанский перец, ангелика, девясил, шалфей, чабрец и рыльца шафрана – это лишь малая часть из длинного списка неувядающих трав и приправ. Лучано обратил внимание, что дары моря превращались в амброзию, когда их приправляли восточными разновидностями перца, его «Кальмары из ада», традиционное наслаждение Южной Атлантики, которое до сих пор подают в некоторых тавернах Мар-дель-Платы в пасхальные праздники, превратились в блюдо межнациональной кухни: он варил кальмаров в глиняном горшочке с крупной солью, кукурузным маслом, мягким вином, порезанным соломкой луком-пореем, в другой глиняный горшок одновременно крошил вареную морскую крапиву с белым перцем и душицей. Смешивал все в первой посудине и доводил до кипения на медленном огне, однако прежде, чем блюдо подавать на стол, заправлял его бенгальским перцем.