Текст книги "Через пустыню"

Автор книги: Карл Фридрих Май

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

Глава 3
В ГАРЕМЕ

В полуденный час, когда светило в Египте заливает землю своими жаркими лучами, каждый, кого дела не гонят наружу, стремится спрятаться под сенью собственного жилища, пытаясь хоть там обрести прохладу и покой.

Вот и я лежал на мягкой кушетке в снятой мною квартире, потягивал пахучий мокко [42]42
  Мокко – смесь сортов йеменского кофе.


[Закрыть] и наслаждался ароматом пряного джебели [43]43
  Джебели – сорт табака.


[Закрыть], которым была набита моя трубка. Толстые стены без окон на улицу защищали от солнечного жара, а дырявые глиняные сосуды, через стенки которых равномерно вытекала нильская вода, настолько увлажняли духоту в помещении, что я почти не ощущал обычной при полуденном зное усталости.

Внезапно снаружи раздался звонкий голос моего слуги Халефа-аги.

Да, мой бравый маленький Халеф стал агой [44]44
  Ага – хозяин, господин, уважаемый человек (тур.).


[Закрыть]. И кто же дал ему этот титул – спросите вы? Смешной вопрос! Кто же иначе, как не он сам!

Через Триполи и оазисы Куфра мы приехали в Египет, посетили Каир, который египтяне называют просто-напросто эль-Миср (Столица) или еще милее – эль-Кахира (Победоносный), поднялись вверх по Нилу, насколько это позволили мои ограниченные средства, а потом сняли для отдыха апартаменты. Я бы с удовольствием находился там все время, если бы роскошный диван и все ковры не были густо усыпаны готовыми к действиям кусачими созданиями, а именно блохами.

Снаружи раздался звонкий голос слуги Халефа-аги, вызвавший меня из мечтаний:

– Что? Как? Кого?

– Эфенди! – робко ответили ему.

– Ты хочешь побеспокоить эфенди, важного господина и учителя?

– Я должен поговорить с ним.

– Как это «должен»?! В то время, когда он отдыхает? Может быть, черт – Аллах, защити меня от него! – наполнил твою голову нильским илом, так что ты перестал понимать, что такое эфенди, человек, которого Пророк наполнил мудростью, и он может все, даже воскрешать мертвых, если они только поведают ему, отчего умерли!

Не стану скрывать, что здесь, в Египте, мой Халеф стал совершенно иным! Он преобразился в весьма гордого, до отвращения грубого и ужасно хвастливого человека, а это на Востоке говорит о многом.

В странах утренней зари каждый немец слывет великим садовником, каждый иностранец – хорошим стрелком или знающим врачом. На беду мне в Каире как раз попала в руки старая, полузаполненная гомеопатическая аптечка. Я испытывал ее на многих: у знакомых и у чужих людей, выдавая по пять крохотных, как зернышки, таблеток для сохранения мужской потенции. Потом, во время поездки по Нилу, я давал матросам на кончике ножа молочный сахар от всевозможных недомоганий и с неслыханной быстротой получил репутацию врача, состоящего в союзе с шайтаном, который, мол, может оживить мертвого всего лишь тремя зернышками проса.

Эта слава пробудила в Халефе разновидность мании величия, которая, однако, не мешала ему, к счастью, быть вернейшим и внимательнейшим слугой.

Среди прочего он купил на свои ограниченные средства плетку из бегемотовой кожи. Без этой плетки он себя просто не мыслил. В Египте Халеф бывал и раньше; он уверял меня, что без плетки здесь и на улицу выйти невозможно. Плетка наделает значительно больше дел, чем вежливость или деньги, которых у меня, разумеется, было вовсе не так уж много.

– Храни Бог твою речь, сиди, – снова услышал я голос просителя, – но я непременно должен увидеть твоего эфенди, великого врача из Франкистана [45]45
  Франкистан – общее обозначение европейских стран на Ближнем Востоке, где со времен крестовых походов европейцев по традиции именовали франками.


[Закрыть], и говорить с ним.

– Сейчас это невозможно.

– Это очень нужно, иначе бы хозяин меня не послал.

– А кто твой хозяин?

– Богатый и могущественный Абрахим-Мамур, да ниспошлет ему Аллах тысячу лет жизни!

– Так скажи мне, сиди, что мне следует сделать, чтобы попасть к знаменитому врачевателю?

– Разве ты никогда не слышал о серебряном ключе, который открывает жилища мудрых?

– Я захватил этот ключ с собой.

– Так отпирай.

Я напряженно вслушивался, пока не уловил звон пересыпаемых монет.

– Всего пиастр? [46]46
  Пиастр – турецкая серебряная монета.


[Закрыть] Человек, я скажу тебе, что дыра в замке больше твоего ключа; он не подходит, так как слишком мал.

– Я смогу сделать его побольше.

Снова зазвенели монеты, вроде бы серебряные. Я не знал, смеяться мне или гневаться. Этот Халеф-ага стал настоящим пройдохой.

– Три пиастра? Хорошо. Теперь по крайней мере можно спросить, чего ты хочешь от эфенди.

– Он должен пойти со мной и взять с собой волшебное лекарство.

– Прекрасно! Итак, кто же болен?

– Жена моего хозяина.

– Я не могу этого позволить.

– Почему?

– Мой хозяин чтит Коран и презирает женщин. Прекраснейшая из женщин кажется ему скорпионом на горячем песке.

С каждой минутой мне приходилось все больше признавать талант Халефа-аги, хотя я, разумеется, испытывал большое желание пройтись по его собственной спине бегемотовой плеткой. Тем временем я услышал голос просителя:

– Ты должен знать, сиди, что он не будет касаться ее одежд, не увидит ее лица. Он только поговорит с нею через решетку.

– Удивляюсь глубине твоих слов и мудрости речи, человек. Разве ты не понимаешь, что эфенди через решетку не может с нею говорить?

– Почему?

– Потому что здоровье, которым должен ее одарить эфенди, не дойдет до женщины, а останется висеть на решетке. Пошел прочь!

– Я должен тебе еще кое-что сказать, неустрашимый ага. У нашего хозяина в сокровищнице припрятано больше кошельков, чем ты когда-либо сможешь сосчитать. Он наказал мне передать, что ты тоже можешь прийти. Ты получишь бакшиш, какого и хедивы Египта [47]47
  Хедив – титул вице-короля Египта (тур.).


[Закрыть] не дадут.

Теперь проситель наконец-то поумнел и половчее подцепил моего Халефа на крючок, каким ловят каждого восточного человека, когда хотят его расположить к себе. Маленький управитель моего двора немедленно изменил свой тон и ответил куда как дружественнее:

– Аллах да благословит твои уста, друг мой! И все же один пиастр на моей ладони милее мне десяти кошельков на чьей-то чужой. Но твой кошелек такой тощий, словно шакал в ловушке или пустыня с той стороны Мокаттама [48]48
  Мокаттам – гряда холмов на окраине Старого Каира, где расположена Цитадель.


[Закрыть].

– Так последуй же совету своего сердца, мой брат!

– Какой я тебе брат! Опомнись, человек: ты же раб, тогда как я сопровождаю и защищаю своего эфенди как свободный человек. Совет моего сердца что-то запаздывает. Как может поле приносить плоды, если с неба падает так мало капель?

– Вот тебе еще три капли!

– Еще три? Тогда я посмотрю, можно ли побеспокоить эфенди, раз уж твой хозяин действительно даст бакшиш.

Одно обстоятельство в этом деле чрезвычайно заинтересовало меня: звали лечить не мужчину, а женщину.

Но поскольку мусульманин, если не считать вечно странствующих кочевников, никогда не покажет глазам чужестранца обитателей женских покоев своего дома, то речь шла наверняка об уже немолодой женщине, которая, видимо, благодаря своим свойствам души и характера сохранила любовь Абрахим-Мамура.

Халеф-ага вошел ко мне.

– Ты спишь, сиди?

Шельмец! Здесь он звал сиди меня, а снаружи заставлял так величать себя самого.

– Нет. Что ты хочешь?

– Снаружи стоит человек, который очень хочет поговорить с тобой. Его ждет на Ниле лодка, и он сказал, что я тоже должен ехать.

Хитрый парень сделал это последнее замечание только для того, чтобы обеспечить себе обещанные чаевые.

– Пусть этот человек войдет!

Халеф вышел и впустил посланца. Тот склонился до пола, снял обувь и униженно ждал, пока я не обратился к нему.

– Подойди! Кто ты?

– Слуга великого Абрахим-Мамура, живущего выше по реке.

– Что ты хочешь мне сказать?

– Тяжелое горе пришло в дом моего хозяина, потому что Гюзель, венец его сердца, исчезает в тени смерти. Ни один врач, ни один факир, ни один волшебник не смогли поставить ее на ноги.

– Я не знаю местности, где живет твой господин. Далеко это отсюда?

– Он живет на берегу реки и посылает за тобой лодку. Через какой-нибудь час ты будешь у нас.

– Кто отвезет меня назад?

– Я.

– Хорошо, тогда едем, только подожди минуту снаружи! Он взял свои башмаки и обулся. Я поднялся, накинул дорожное платье и взял свой ящичек с аконитом [49]49
  Аконит – растение семейства лютиковых, содержит алкалоид аконитин, возбуждающий нервную систему, а затем действующий парализующе.


[Закрыть], серой, сон-травой и разными другими средствами, которым положено быть в маленькой походной аптечке. Уже через пять минут мы сидели в четырехвесельной лодке. Я погрузился в свои мысли. Халеф-ага был горд, как паша с тремя конскими хвостами в тюрбане. За пояс он засунул обложенные серебром пистолеты, полученные мной в подарок в Каире, и острый, поблескивающий кинжал. В руках он держал неизменную бегемотовую плетку.

Мимо проплывали берега, засеянные просом, табаком, кунжутом, кассией [50]50
  Кассия – род растений семейства бобовых.


[Закрыть], а позади полей тянулись вверх гибкие пальмы.

Когда мы приблизились к нужной ограде, я заметил, что от реки под стену уходил узкий канал, предусмотренный, несомненно, для снабжения водой тех, кто жил за оградой, чтобы обитателям не надо было утруждать себя выходом за ворота. Наш проводник шел впереди. Он обогнул два угла и подвел нас к уходящей от воды стене. Здесь он дал условный сигнал какому-то ожидавшему за воротами человеку, которые сейчас же для нас открыли.

Встретивший нас за воротами чернокожий африканец оскалил в улыбке зубы, но мы не удостоили вниманием его глубокий земной поклон и прошли мимо слуги во двор.

Посланец ввел нас через темный низкий проход в маленький внутренний дворик, середину которого занимал бассейн. Стало быть, канал, замеченный мною раньше, доходил досюда, и строитель уединенного дома умнейшим образом подумал прежде всего о том, чтобы в достатке обеспечить себя и своих ближних всем тем, что является самым необходимым и незаменимым в жарком климате этой страны. Одновременно я заметил, что вся усадьба устроена так, чтобы безо всякого ущерба переносить ежегодные разливы Нила.

То была обширная, полутемная и высокая комната, в забранные решеткой оконца которой падал приятный мягкий свет. Обои, лепные арабески и орнаменты придавали комнате жилой вид, а стоявшие в нише сосуды с холодной водой поддерживали в помещении довольно приятную температуру. Деревянный парапет разделял помещение на две половины: переднюю – для слуг и заднюю – для хозяина и гостей. Вдоль задней стены, от одного угла до другого, возвышался широкий диван. На нем восседал Абрахим-Мамур, «владелец многих кошельков».

Когда я вошел, он поднялся, но, по обычаю, остался стоять перед своим диваном. Поскольку местной обуви я не носил, то снимать свои кожаные ботинки не стал. Я пошел прямо по дорогим коврам и присел рядом с хозяином.

Где-то я уже видел эти черты, эти прекрасные, тонкие и в своей дисгармонии все же такие дьявольские черты? Испытующе, остро, колюче – нет! – буквально пробуравливая, проникал взгляд маленьких, лишенных ресниц глаз в мои зрачки и потом снова возвращался, холодный и словно бы успокоенный. Где же я встречал этого человека? Я видел его; я должен только припомнить, но чувствую, что случилось это не в дружеской обстановке.

– Селям алейкум! – медленно прозвучало под пышной, окладистой и, разумеется, черной бородой.

Голос был холоден и глух, он был лишен теплоты и всяких признаков жизни. При звуках этого голоса можно было бы испугаться.

– Алейкум! – ответил я.

– Да позволит Аллах течь бальзаму в следах твоих ног, да позволит он капать меду с кончиков твоих пальцев, лишь бы мое сердце не слышало больше собственного горя!

– Бог даст тебе мир и позволит мне найти яд, который подтачивает жизнь твоего счастья, – ответил я на его приветствие, так как врач никогда не может спросить о жене мусульманина, не преступив обычаи и законы вежливости.

– Я слышал, что ты мудрый хаким [51]51
  Xаким – лекарь, целитель (устар. араб.).


[Закрыть]. Какое медресе ты посещал?

– Никакого.

– Никакого?

– Я не мусульманин.

– Нет? А кто же ты?

– Немей!

– Немей! О, я знаю: немей – умные люди. Им известны камень мудрости и абракадабра, изгоняющая смерть [52]52
  Абракадабра – магическая формула, которой приписывалась чудодейственная сила.


[Закрыть].

– На свете нет ни камня мудрости, ни абракадабры. Он холодно посмотрел мне в глаза.

– Передо мной тебе не надобно таиться. Я знаю, что волшебник не должен говорить о своем искусстве, и я вовсе не хочу выспрашивать тебя о нем… Ты только должен мне помочь. Чем же изгоняешь ты болезнь из человека – словами или каким-нибудь талисманом?

– Ни словами, ни талисманом – лекарствами.

– Ты можешь не скрываться от меня. Я верю в тебя, потому что – хотя ты и не мусульманин – рука твоя приносит исцеление, словно ее благословил Пророк. Ведь ты найдешь болезнь и победишь ее…

– Господь всемогущ; он может спасти и погубить, и только он один заслуживает почестей. Если же я должен помочь, то говори прямо, в чем дело!

Столь откровенное требование – выдать тайну его дома, даже самую малую, – казалось, очень задело Абрахим-Мамура, хотя он должен был подготовиться к этому; по меньшей мере он сейчас же попытался скрыть свои сомнения и выполнил мое пожелание:

– Ты родом из страны неверных, где не считается позором вести речь о том, какова у матери дочь…

Я внутренне посмеялся той манере, с которой хозяин пытался избежать разговора о «своей жене», но внешне остался серьезным и ответил довольно холодно:

– Ты знаешь, что я могу тебе помочь, и все же оскорбляешь меня.

– Каким образом?

– Ты называешь мою родину страной неверных.

– Вы и есть неверные!

– Давай помолчим о вере!

– Мусульманин не может говорить о своей жене. А ты позволишь мне говорить о женщинах Франкистана?

– Позволю.

– Когда жена франка больна…

Он посмотрел на меня, как будто ожидал от меня какого-то замечания. Я только кивнул, чтобы он продолжал.

– Итак, если она больна и не принимает никакой пищи…

– Дальше!

– Если она теряет блеск своих глаз и полноту своих щек, если она устала и, несмотря на это, не знает больше отрады сна…

– Дальше!

– Если она может стоять, только на что-то опираясь, а ходит медленно, крадучись – от холода дрожит, от жары горит…

– Я слушаю. Продолжай!

– Если она от каждого шороха приходит в ужас и передергивается… Если она ничего не хочет, ничего не любит, ничего не может ненавидеть и боится ударов собственного сердца…

– И…

– Если ее дыхание похоже на дыхание маленькой птички… если она не смеется, не плачет, не говорит… если она не произносит ни слова радости, ни на что не жалуется, и даже ее вздохи больше не слышны… если она больше не хочет видеть солнечный свет, а ночами не спит и сидит, скорчившись, в углу…

Он снова посмотрел на меня, и в его горящих глазах был различим страх, который, казалось, увеличивается при каждом упомянутом симптоме болезни. Должно быть, он любил больную последним, потускневшим жаром своего почти выжженного сердца и, совсем не желая и не зная этого, выдал мне своими осторожными словами всю свою любовь к жене.

– Ты еще не закончил!

– Если она временами внезапно вскрикивает, как будто ей вонзили в грудь кинжал… если она безостановочно шепчет слово на чужом языке…

– Какое слово?

– Имя!

– Дальше!

– Если она кашляет, а потом кровь струится по ее бледным губам..

Теперь он смотрел на меня так пристально и испуганно, что я заметил: мое решение будет для него приговором, спасительным или убийственным. Я не замедлил выложить уничтожающее:

– Тогда она умрет.

Сначала он несколько мгновений сидел неподвижно, как будто его хватил удар, потом вскочил и, собравшись с духом, встал передо мной. Красная феска соскользнула с его обритой наголо головы, трубка выпала из рук; лицо подергивалось от противоречивых чувств. Это было поистине ужасное лицо, производящее неизгладимое впечатление.

– Гяур! – загремел он на меня.

– Как ты сказал? – спросил я холодно.

– Я сказал «гяур»! Осмелишься ли ты возразить мне что-нибудь, собака? Ты должен умереть, гяур!

– Я умру, когда это станет угодно Богу, а не когда тебе этого захочется.

– Молись!

– Абрахим-Мамур, – ответил я ему, как и прежде, спокойно. – Я охотился на медведей и ловил гиппопотамов; слон внимал моим выстрелам; мои пули встречали льва, «душителя стад». Благодари Аллаха за то, что ты еще жив. Моли Бога, чтобы он укротил твое сердце. Сам ты не способен на это, потому что твой дух слишком слаб. И все-таки ты, если сейчас же не смиришься, умрешь.

Это новое оскорбление было тяжелее других, и АбрахимМамур попытался схватиться со мной, прыгнув навстречу, но сразу же отскочил назад, потому что теперь и в моей руке сверкнуло оружие. Мы стояли один против другого, ведь он сразу же после того, как нам принесли кофе и трубки, прогнал прислугу.

– Я крайне удивлюсь, если наша встреча закончится миром. Ты назвал меня собакой, а я тебе говорю, что в следующее мгновение после того, как ты еще раз скажешь это слово, моя пуля застрянет в твоей голове. Прими это во внимание, Абрахим-Мамур.

– Я позову слуг.

– Зови, если хочешь увидеть их трупы, а сразу же после этого умрешь и ты.

– Ого! Ты же не Бог!

– Я немей. Ты когда-нибудь чувствовал руку немей?

Он презрительно усмехнулся.

– Прими во внимание, что ты и не заметишь этой руки, как она тебя настигнет! Она не вымыта в розовом масле, как твоя. Однако я хочу сохранить мир в твоем доме. Ты не хочешь, чтобы я победил смерть – твое желание исполнится. Господь тебя храни!

Я убрал револьвер и пошел к двери.

– Стой! – крикнул он.

Я уже почти дошел до двери и не обернулся.

– Так умри же, гяур!

Я мгновенно повернулся, успев отклониться. Его кинжал просвистел мимо меня и глубоко воткнулся в дощатую стену.

– Теперь ты мой, подлец!

С этими словами я подскочил к нему, поймал его за руку и в тот же самый момент рванул на себя и швырнул об стенку.

Несколько секунд Абрахим-Мамур пролежал неподвижно, а потом снова вскочил. Глаза его были широко открыты, жилы на лбу вздулись, губы посинели от бешенства; но я наставил на него револьвер, и он испуганно замер.

– Теперь ты узнал руку немей. Не смей еще раз дразнить меня. Не будем тратить времени. Жизнь твоей Гюзели в опасности.

Я с умыслом произнес ее имя. Это подействовало.

– Кто тебе назвал ее имя?

– Твой посланец.

– Неверный не может произносить имени правоверной!

– Я всего лишь произнес имя женщины, которая уже завтра может стать мертвой.

Опять он посмотрел на меня взглядом, в котором читалась железная непреклонность, потом закрыл лицо руками.

– Правда ли, хаким, что она уже утром может быть мертва?

– Правда.

– И нет никакого спасения?

– Возможно.

– Не говори «возможно», скажи «неминуемо». Готов ли ты мне помочь? Если она выздоровеет – требуй что хочешь.

– Я готов.

– Тогда дай мне свой талисман или свое лекарство.

– У меня нет никакого талисмана, а лекарство я сейчас тебе дать не могу.

– Почему?

– Врач только тогда в состоянии вылечить больного, когда он увидит страждущего. Давай пойдем к ней или прикажи ей выйти к нам!

Он отпрянул, словно получил удар.

– Машалла! Ты сошел с ума? Наверное, дух пустыни выжег твой мозг, и ты не знаешь, что требуешь. Ведь женщина, на которую упадет взгляд чужого мужчины, непременно умрет!

– Еще скорее она умрет, если я не смогу осмотреть ее. Я должен измерить частоту ее пульса и услышать от нее самой о многом, что касается ее болезни.

– Ты действительно не лечишь при помощи талисмана?

– Нет.

– И словом не лечишь?

– Нет.

– А молитвой?

– Я молюсь за страждущих, но Бог уже вложил нам в руки средства, чтобы сделать ее здоровой.

– Что это за средства?

– Цветы, металлы и разные почвы, чьи силы и соки мы вытягиваем.

– Это не яды?

– Я не отравил ни одного больного.

– Ты можешь поклясться в этом?

– Перед любым судьей.

– И ты непременно хочешь поговорить с ней?

– Да, о ее недомогании и обо всем, что с этой болезнью связано.

– Только об этом?

– Да.

– Ты сможешь задавать каждый вопрос мне, чтобы я разрешилс ним обратиться к больной?

– Это меня устроит.

– И ты будешь ей щупать руку?

– Да.

– Так ты в самом деле хочешь войти в мой гарем?

– Да.

– Я этого не разрешаю!

– Тогда пусть она умрет. Селям алейкум, мир с тобою и с ней!

Я отвернулся и направился к выходу. Хотя уже из перечисления симптомов я понял, что Гюзель страдает от какой-то чрезвычайной душевной болезни, однако действовал так, как будто предполагал одно лишь телесное заболевание. Именно потому, что я подозревал в ее страданиях последствия насилия, бросившего женщину во власть этого человека, я хотел разузнать как можно больше, и он опять позволил мне дойти до двери, а потом крикнул:

— Стой, хаким, останься! Можешь войти в ее покои…

Я обернулся и, не давая заметить свое удовлетворение, снова направился к Абрахим-Мамуру. Я победил и был удовлетворен уступками, которые он мне сделал.

Он удалился, чтобы отдать необходимые распоряжения, ибо ни один из его слуг не должен был догадаться, что он разрешает чужому мужчине доступ в святилище своего дома.

Абрахим-Мамур вернулся лишь долгое время спустя.

– Пора? – спросил я.

– Пошли!

Он двигался впереди, я – за ним. Сначала мы прошли через несколько почти развалившихся помещений, в которых могла обитать всякого рода ночная живность; потом мы прошли помещение, которое, казалось, служило передней, а за нею уже располагались комнаты, которые, по всей видимости, использовались непосредственно под женские покои. Вокруг я заметил лежащие мелочи женского туалета.

– Вот комнаты, которые ты хотел видеть. Смотри, сможешь ли ты найти в них демона болезни! – с полуиронической улыбкой сказал Абрахим-Мамур.

– А что за помещение рядом?

– Там и находится больная. Сейчас мы туда войдем, но прежде я должен убедиться, сокрыто ли ее лицо от чужих глаз. Не смей за мной следовать, жди спокойно, пока я не вернусь!

Он вышел, и я остался один.

Итак, там, за этой стеной, находилась Гюзель. Это имя буквально означает «прекрасная». И это обстоятельство, и все поведение египтянина разрушили мое прежнее предположение, что речь идет о пожилой особе.

Я позволил себе оглядеть комнату. Она была обставлена подобно комнате хозяина: ковры, кушетка, ниша с сосудами, наполненными охлажденной водой.

Через некоторое время вернулся Абрахим.

– Ты проверил комнату? – спросил он меня.

– Да.

– Ну?

– Я ничего не могу сказать, пока не побываю у больной.

– Так пойдем, эфенди. Но позволь еще раз предупредить тебя!

– Ладно! Я сам знаю, что мне делать.

Мы вошли в соседнюю комнату. У задней стены стояла женщина, закутанная в широкие одежды и тщательно прикрытая паранджой. Видны были только маленькие, засунутые в бархатные туфельки ступни.

Я стал задавать вопросы, тактичность которых полностью удовлетворила египтянина, потом я заставил ее слегка пошевелиться и наконец попросил ее протянуть мне руку. Несмотря на серьезную ситуацию, я чуть было не расхохотался вслух. Рука была завязана в такой толстенный платок, что было совершенно невозможно различить хотя бы форму или положение какого-нибудь пальца. Предплечье также было закутано подобным образом.

Я повернулся к Абрахиму.

– Мамур, эти повязки надо удалить.

– Почему?

– Я не могу померить пульс.

– Сними платки! – приказал он.

Она сняла повязки с предплечий, и показалась нежная ручка, на безымянном пальце которой я заметил узенький перстенек с жемчужиной. Абрахим с напряженным вниманием наблюдал за каждым моим движением. Приложив три пальца к ее запястью, я склонился пониже, словно желая не только почувствовать, но и услышать пульс и… не разочаровался, так как через покрывало прозвучало тихо, почти неслышно:

– Спаси Зеницу!

– Ты закончил? – спросил Абрахим, быстро приближаясь.

– Да.

– Чем она страдает?

– У нее какая-то большая, глубокая боль, самая большая из тех, что бывают у людей, но я спасу ее.

Три последних слова, медленно и с нажимом произнесенные, я адресовал скорее ей, чем ему.

– Как называется недуг?

– У него чужеземное название. Его понимают только врачи.

– Долго ли ждать, пока она выздоровеет?

– Это может произойти и быстро, и не так скоро, смотря по тому, как вы будете выполнять мои рекомендации.

– В чем я должен тебя слушаться?

– Ты должен регулярно давать ей мое лекарство.

– Это я буду делать.

– Ее надо оставить одну и оберегать от неприятностей.

– Так и будет.

– Мне необходимо ежедневно говорить с ней.

– Тебе? Зачем?

– Чтобы определять дозу лекарства в зависимости от состояния больной.

– Я сам буду тебе сообщать, как она себя чувствует.

– Ты не сможешь, потому что не сумеешь определить состояние больной.

– О чем же ты с ней будешь говорить?

– Только о том, что ты мне позволишь.

– А где будут происходить эти разговоры?

– Да в этой же комнате, что и сегодня.

– Скажи точно, как долго будет продолжаться лечение?

– Если вы будете слушаться меня, то через пять дней, начиная с сегодняшнего, она избавится от своей болезни.

– Так дай ей лекарство.

– У меня его нет с собой; оно находится внизу, во дворе, у моего слуги.

– Пойдем к нему!

Я обернулся к женщине, чтобы без слов попрощаться с ней. Она подняла руки под одеждой, как бы передавая безмолвную просьбу, и отважилась на три слога:

– Эвв Аллах! [53]53
  С Богом! (араб. )


[Закрыть]

Тотчас же он оборвал ее жестом:

– Замолчи! Будешь говорить, когда тебя спросят!

– Абрахим-Мамур, – ответил я очень серьезно, – разве я не сказал, что ее надо оберегать от любого гнева, от любого горя? Так не обращаются с больной, вблизи которой уже витает смерть!

– В таком случае она сама прежде всего должна позаботиться о том, чтобы ее не огорчали. Она знает, что не должна ничего говорить. Идем!

Вернувшись в селямлык, я послал за Халефом, который вскоре и появился с аптечкой. Я прописал Ignatia [54]54
  Ignatia – лекарственные семена растения семейства тыквенных.


[Закрыть], дал необходимые наставления, а потом собрался уходить.

– Когда ты придешь завтра?

– В это же время.

– Как и сегодня, я пришлю за тобой лодку. Сколько с меня?

– Пока ничего. Если больная выздоровеет, ты можешь мне дать столько, сколько захочешь.

Тем не менее Абрахим-Мамур полез в карман, вытащил богато расшитый золотом кошелек, вынул несколько монет и протянул их Халефу.

– Вот, возьми!

Добропорядочный Халеф-ага принял монеты с таким выражением на лице, как будто дело шло о величайшей милости по отношению к самому египтянину.

В сопровождении хозяина мы вышли в сад, где слуга открыл для нас дверцу в стене. Когда мы остались одни, Халеф полез в карман, чтобы рассмотреть полученное.

– Три золотых цехина, эфенди! Пусть Пророк благословит Абрахим-Мамура и позволит его жене как можно дольше оставаться больной!

Мы подошли к лодке, где нас уже ожидали гребцы. Наш прежний проводник сидел у руля.

Мы пристали совсем близко от дахабии [55]55
  Дахабия – ширококорпусное арабское палубное судно.


[Закрыть], которая бросила якорь во время нашего отсутствия. Такелаж ее был закреплен, паруса убраны, и, по благочестивому мусульманскому обычаю, рейс, капитан судна, собирал своих людей на молитву: «Хай-аль эль-салах! („Все наверх, готовьтесь к молитве!“)

Мне показалось, что я узнал этот голос, и поэтому быстро обернулся. Его интонации показались мне очень хорошо знакомыми. Действительно ли это был Хасан, которого называли Абу эль-Рейсан, Отец судоводителей? Он встретился нам с Халефом в Куфре, куда он ездил навестить сына. Вместе мы вернулись в Египет. Мы подружились, и я был убежден, что он очень обрадуется, встретив меня здесь. Я подождал окончания молитвы и крикнул в сторону корабля:

– Хасан эль-Рейсан!

Сейчас же он повернул к нам свое старое, доброе, бородатое лицо и спросил:

– Кто это? О, Аллах акбар! Не сын ли это мой, Немей Кара-эфенди?

– Это он, Абу Хасан.

– Поднимайся на борт, сын мой. С радостью обниму вас!

Я поднялся по сходням и был принят самым сердечным образом.

– Что ты здесь делаешь?

– Отдыхаю от путешествия. А ты?

– Я со своим кораблем прибыл из Донголы [56]56
  Донгола – историческая область на севере Судана между третьим и четвертым порогами Нила.


[Закрыть], где взял груз. На судне открылась течь, и я должен был пристать здесь.

– Как долго ты здесь останешься?

– Только на завтрашний день. Где ты живешь?

– Там вон, направо, в отдельно стоящем доме.

– У тебя хороший хозяин?

– Здешний деревенский судья. Я им очень доволен. Ты проведешь этот вечер со мной, Абу Хасан?

– Я приду, если твои трубки еще не разбиты.

– У меня только одна трубка. Стало быть, ты должен принести свою трубку, но ты будешь курить самый изысканный джебели, который где-либо есть.

– Конечно, приду. А ты еще надолго останешься здесь?

– Нет. Я хочу вернуться в Каир.

– Так поезжай со мной. Я пристану в Булаке [57]57
  Булак – ныне район Каира.


[Закрыть].

Такое приглашение навело меня на одну мысль.

– Хасан, ты по-прежнему считаешь меня своим другом?

– Да, это так. Требуй от меня, что хочешь, и ты получишь, если только это будет в моих силах!

– Я хотел попросить тебя об одном очень большом деле.

– Под силу ли оно мне?

– Думаю, да.

– Тогда считай, что оно уже заранее исполнено.

– Скажу вечером, когда будем пить вместе кофе.

– Приду и… Однако, сын мой, я забыл, что уже приглашен.

– Куда?

– В тот же самый дом, в котором ты живешь.

– К судье?

– Нет, к одному человеку из Стамбула, который плыл со мной двое суток, а здесь сошел на берег. Он нанял комнату для себя и койку для слуги.

– Что он собой представляет?

– Этого я не знаю. Он мне о себе не рассказывал.

– Но мог сказать его слуга.

Капитан рассмеялся, что было для него непривычно.

– Слуга его шельма; он слышал все языки мира, но многому ни на одном не научился. Он курит, свистит и целый день поет, а когда его спрашивают, он отвечает, но его ответы сегодня верные, а завтра нет. Позавчера он был турком, вчера черногорцем, сегодня он друз [58]58
  Друз – приверженец одной из сект ислама.


[Закрыть], и один Аллах знает, кем он станет завтра или послезавтра.

– Значит, ты не придешь ко мне?

– Приду, но после того, как выкурю трубку с тем человеком. Аллах да хранит тебя, а мне еще надо работать.

Халеф уже ушел вперед. Теперь я последовал за ним и, добравшись до своего жилища, растянулся на кушетке, желая обдумать сегодняшнее происшествие. Однако мне это не удалось, потому что вскоре ко мне вошел хозяин.

– Селям алейкум!

– Алейкум!

– Эфенди, я пришел за твоим разрешением. В моем доме появился чужой сиди и попросил сдать ему комнату, что я и сделал.

– Где расположена эта комната?

– Наверху.

– Ну, так этот человек мне не мешает. Делай, что тебе нравится, шейх!

– Твоя голова много думает, а у него слуга, который, кажется, слишком много свистит и поет.

– Когда мне это не понравится, я ему прикажу умолкнуть.

Озабоченный хозяин удалился, и я снова остался один, однако опять не смог спокойно поразмышлять, потому что услышал шаги двух мужчин, один из которых шел со двора, а другой – с улицы, и как раз возле моей двери они встретились.

– Что ты здесь делаешь? Кто ты? – спросил один. Я узнал голос Халефа, моего маленького слуги.

– Сам-то ты кто и что тебе надо в этом доме? – спросил в ответ другой.

– Я? Я принадлежу к числу обитателей этого дома! – крайне возмущенно сказал Халеф.

– Я тоже!

– Кто ты?

– Хамсад аль-Джербая.

– А я – Хаджи Халеф Омар-ага, спутник и защитник моего хозяина.

– Кто твой хозяин?

– Великий врач, живущий в этой комнате.

– Великий врач? Что же он лечит?

– Все.

– Только не умничай! Есть лишь один человек в мире, который может лечить все.

– Кто же это?

– Я!

– Ты тоже врач?

– Нет, но я тоже защитник своего хозяина.

– Кто же твой хозяин?

– Этого никто не знает. Мы ведь только что въехали в этот дом.

– Вы могли бы остаться снаружи.

– Почему?

– Потому что вы невежливые люди и не даете ответа, когда вас спрашивают. Скажешь ты мне, кто твой хозяин?