Текст книги "Через пустыню"

Автор книги: Карл Фридрих Май

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Карл Май
Через пустыню

Глава 1
ОПАСНЫЕ ГОНКИ

– Верно ли то, сиди [1]1
  Сиди – мой господин (араб.).


[Закрыть], что ты хочешь навеки остаться гяуром [2]2
  Гяур – неверный.


[Закрыть], существом презреннее собаки, отвратительнее крысы, которое пожирает одну только падаль?

– Именно так.

– Эфенди [3]3
  Эфенди – почтительное обращение к ученому, образованному господину (тур.).


[Закрыть], я ненавижу неверных и желаю всем им одного – попасть после смерти в джехенну [4]4
  Джехенна – ад, преисподняя, геенна (араб.).


[Закрыть], где правит дьявол, но тебя я мог бы спасти от вечной погибели, если ты объявишь себя сторонником Икрар биль Лисан, Священного Свидетельства. Ты такой хороший, такой непохожий на других сиди, которым я служил прежде; поэтому так и быть, я наставлю тебя на путь истинный, желаешь ты или нет…

Так говорил Халеф, мой слуга и проводник, с которым я облазил ущелья и расселины Джебель-Орес, а потом спустился к Дра-эль-Хоа, чтобы через Джебель-Тарфои попасть в Седдалу, Крис и Дгаше, откуда через пользующийся дурной славой Шотт-Джерид наш путь шел в Фитнасу и Кбилли [5]5
  Джебель – гора; Джебель-Орес – горный массив в системе Самарского Атласа; Крис, Дгаше, Кбилли – поселки на юге Туниса.


[Закрыть].

Странный паренек был этот Халеф – такой низенький, что свободно проходил у меня под мышкой, и к тому же худющий. Про него можно было подумать, что он добрый десяток лет лежал где-нибудь в гербарной папке, между листами промокательной бумаги. Лица его не было видно под тюрбаном, достигавшим более полуметра в поперечнике, а некогда белый бурнус [6]6
  Бурнус – длинная накидка с капюшоном у кочевников.


[Закрыть], ныне ставший грязно-желтым, был сшит явно на другую фигуру.

Но, невзирая на его невзрачность, к Халефу следовало относиться почтительно. Он отличался немалым остроумием, храбростью, находчивостью и терпением, и это позволяло ему преодолевать серьезные затруднения в жизни. А так как он, кроме того, говорил на всех диалектах, распространенных между Атласом и дельтой Нила, то можно представить, что он полностью устраивал меня и я считал его скорее другом, чем слугой.

Было, правда, у него свойство, временами причинявшее мне неудобство: он был истинным религиозным фанатиком и принял – из верности мне – решение обязательно обратить меня в ислам. Именно теперь он начал одну из своих бесплодных попыток; я с удовольствием рассмеялся бы – так забавно он при этом выглядел.

Я ехал на маленьком полудиком берберском жеребце, и ноги мои при этом почти касались земли; он же, напротив, чтобы удобнее было ногам, выбрал старую, тощую, но необычайно рослую кобылу и, сидя на ней, смотрел на меня буквально сверху вниз. В ходе беседы Халеф был крайне оживлен: болтал ногами, жестикулировал тонкими смуглыми ручками и пытался, гримасничая, придать своим словам особое значение. Я же прилагал все старания, чтобы остаться серьезным.

Не дождавшись ответа на свои последние слова, он продолжил:

– Знаешь ли, сиди, что происходит с гяурами после смерти?

– И что же?

– После смерти все люди, будь они мусульмане, христиане, иудеи или приверженцы какой другой веры, попадают в барзах.

– Так называется состояние между смертью и воскресением?

– Да, сиди. Из этого состояния они пробуждаются под звуки труб, потому что наступает эль-Йаум эль-ахар, или по-вашему Судный день, за которым следует эль-Ахирет, загробная жизнь, где в конце концов все разрушается, кроме Божьего престола, эль-Кур, Святого Духа, эр-Рух, скрижали и пера Божественнейшего предопределения.

– А больше ничего не существует?

– Нет.

– А рай и ад?

– Сиди, я всегда знал, что ты умен и мудр. Ты сразу же заметил то, что позабыл я, а поэтому мне искренне жаль, что ты хочешь оставаться гяуром. Но клянусь своей бородой, я тебя обращу в истинную веру, хочешь ты того или нет!

При этих словах он угрожающе сморщил лоб, подергал за семь волосинок на подбородке, дернул за восемь паутинок справа и за девять пушинок слева от носа (все это вместе у него называлось бородой), взмахнул ногами и так сильно заехал свободной рукой кобыле по шее, словно она и была тем дьяволом, у которого меня предстояло отвоевать.

Животное, столь резко выведенное из своей сонливой задумчивости, сделало было попытку рвануться вперед, но сейчас же вспомнило о почтенном возрасте и вновь безмятежно погрузилось в прежнее оцепенение. А Халеф продолжал свою речь:

– Да, дженнет [7]7
  Дженнет – рай (араб. ).


[Закрыть] и джехенна должны оставаться, иначе куда же отправятся святые и проклятые? Прежде, конечно, воскресшие должны перейти через мост Сират, который ведет через пруд Ханд. Этот мост так узок, словно лезвие хорошо отточенного ножа.

– Ты еще кое-что позабыл.

– Что?

– Ты не сказал о явлении Дедджела [8]8
  Дедджел – персонаж религиозного фольклора, аналогичный Антихристу.


[Закрыть].

– Ты прав, сиди. Ты знаешь Коран и все святые книги и не хочешь обратиться к истинному учению! Но не печалься: я сделаю из тебя правоверного мусульманина! Итак, перед Страшным судом появится Дедджел, которого гяуры называют Антихристом, не правда ли, эфенди?

– При этом перед каждым человеком раскроется Книга, в которой записаны его добрые и плохие поступки. Затем придет хисаб – время проверки человеческих деяний. Он продлится свыше пятидесяти тысяч лет. Для добрых это время пролетит в одно мгновение, а злым, наоборот, покажется вечностью. Это время хукма – взвешивания всех человеческих дел.

– А что будет потом?

– Потом вынесут приговор. Люди, у которых окажется больше хороших дел, попадут в рай, неверующие грешники – в ад, а грешные мусульмане будут наказаны лишь на короткое время.

– Итак, сиди, ты видишь, что ждет тебя, даже если ты совершишь больше добрых дел, чем дурных. Однако ты будешь спасен, ты должен пойти со мной в дженнет, потому что я обращу тебя на путь истинный, хочешь ты или нет!

И опять он при этом так энергично заболтал ногами, что дряхлая кобыла удивленно насторожила уши и в недоумении скосила на всадника глаза.

– А что ожидает меня в вашем аду? – спросил я его.

– В джехенне пылает вечный огонь; там струятся такие зловонные ручьи, что обреченный, несмотря на жгучую жажду, не может напиться из них; там растут ужасные деревья, и среди них – чудовищное дерево заккум, на ветвях которого висят головы дьяволов.

– Брррр!

– Да, сиди, это жутко! Правит джехенной падший ангел Табек. В аду семь отделений, к которым ведут семь дверей. В первом отделении, джехеннем, грешники-мусульмане осуждены каяться так долго, пока не очистятся; лаза, второе отделение, предназначено для христиан; хотама, третье, – для иудеев; зайр, четвертое, – для сабейцев [9]9
  Май подразумевает под ними мандеев, поклонников сабеизма, соединяющего в себе черты христианства и древневавилонских верований.


[Закрыть]; закар, пятое, – для магов и огнепоклонников, а гехим, шестое, – для всех поклоняющихся идолам и фетишам. Но седьмое отделение, зоавит (его называют еще дерк-асфал), самое глубокое, самое ужасное. Оно заполнено притворщиками. Во всех этих отделениях злые духи тянут осужденных через огненные потоки да еще заставляют их есть головы чертей с дерева заккум, а потом эти головы разрывают грешникам внутренности. О, эфенди, обратись в веру Пророка, чтобы тебя очень ненадолго заключили в джехенну.

Я покачал головой и сказал:

– Тогда я попаду в наш ад, столь же ужасный.

– Не верь этому, сиди! Клянусь Пророком и всеми халифами, ты попадешь в рай.

Я уже не раз старался его попыткам обратить меня в свою веру противопоставить свои. Правда, я был убежден в их бесполезности, но очи представлялись мне единственным средством заставить замолчать Халефа. И теперь я применил это оружие.

– Так оставь мне мою веру, как я оставляю тебе твою! Он пробурчал что-то под нос, а потом сказал ворчливо:

– Но я все же буду стремиться тебя обратить в истинную веру, хочешь ты того или нет. Если однажды я чего-то пожелаю, то буду настаивать на этом, потому что я хаджи, совершивший паломничество в Мекку – Халеф Омар бен Хаджи Абулаббас ибн Хаджи Дауд аль-Госсара!

– Значит, ты сын Абулаббаса, сына Дауда аль-Госсара?

– Да.

– И оба они были паломниками?

– Да.

– И ты тоже хаджи? [10]10
  Хаджи – человек, совершивший паломничество в Мекку (хадж).


[Закрыть]

– Да.

– Значит, все вы были в Мекке и видели священную Каабу? [11]11
  Кааба – храм в Мекке, главное мусульманское святилище.


[Закрыть]

– Нет, Дауд аль-Госсара не был.

– А-а-а! И несмотря на это, ты называешь его хаджи?

– Да, потому что он был им. Он жил в Джебель-Шуршуле и еще юношей отправился в паломничество. Он счастливо преодолел эль-Джуф, который называют Утробой пустыни, но потом заболел и должен был вернуться к источнику Траса. Там он женился и умер, едва увидев своего сына Абулаббаса. Разве нельзя его называть хаджи?

– Хм! Но Абулаббас-то был в Мекке?

– Нет.

– И он тоже хаджи?

– Да. Он начал паломничество и дошел до равнины Адмар, где вынужден был остановиться.

– Почему?

– Он увидел Амаре, жемчужину Джунета, и полюбил ее, Амаре стала его женой и родила ему Халефа Омара, которого ты видишь перед собой. Потом он умер. Разве он не был хаджи?

– Хм! Но ты-то сам был в Мекке?

– Нет.

– И тем не менее ты называешь себя паломником!

– Да. Когда моя мать умерла, я стал паломником. Я шел к восходу, я шел к полудню и полуночи, я изучил все оазисы в пустынях и все деревушки в Египте; я еще не был в Мекке, но когда-нибудь я увижу ее. Разве я не хаджи?

– Хм! Вообще-то я считал, что только тот, кто был в Мекке, может называться хаджи!

– Сиди, – спросил он вполголоса, – ты никому не скажешь о том, что я еще не был в Мекке?

– Я только тогда заговорю об этом, когда ты снова станешь обращать меня в ислам; в других случаях я буду молчать… Но смотри-ка, не следы ли это на песке?

Мы уже давно свернули в Вади-Тарфои [12]12
  Вади – сухие русла рек в пустыне, достигают подчас сотен километров.


[Закрыть] и теперь оказались в том месте, где пустынный ветер перегонял песок через высокий скальный порог. На песке отчетливо различались следы.

– Здесь прошли люди, – беспечно сказал Халеф.

– Значит, нам надо спешиться, чтобы изучить следы.

Он вопросительно посмотрел на меня.

– Сиди, это не обязательно. Достаточно знать, что здесь проехали люди. Почему ты хочешь изучить следы?

– Всегда полезно знать, что за люди побывали здесь до нас.

– Если ты станешь изучать все попавшиеся следы, то и за два месяца не доедешь до Седдады. Какое тебе дело до людей, проехавших перед нами?

– Я бывал в дальних странах, где много дичи и где часто жизнь зависит от того, насколько тщательно рассмотришь все следы и узнаешь, кого можно повстречать на пути врага или друга.

– Здесь ты не встретишь никаких врагов, эфенди.

– Ты в этом уверен?

Я слез с жеребца и различил следы трех животных: одного верблюда и двух лошадей. Верблюд был верховым – это я определил по изящным отпечаткам его ног. Внимательно присмотревшись, я поразился своеобразию следов, которые позволили предположить, что одна из лошадей страдает «петушиным шагом». Это усилило мои подозрения: я ведь находился в стране, столь изобилующей лошадьми, что животное, имеющее подобный недостаток, никогда не, отдают под седло. Значит, хозяин лошади либо был очень беден, либо вообще не являлся арабом.

Халеф улыбнулся, глядя, как тщательно я изучаю песок, а когда я выпрямился, спросил:

– И что же ты увидел, сиди?

– Здесь прошли две лошади и один верблюд.

– Аллах, благослови твои глаза! Я увидел то же самое, не покидая седла… Ты хочешь стать талебом [13]13
  Талеб – ученый (араб.).


[Закрыть], а совершаешь поступки, над которыми будет смеяться простой погонщик ослов. Чему же поможет то сокровище знаний, которое ты здесь отыскал?

– Я думаю, что три всадника проехали здесь часа четыре назад.

– Кто придал тебе столько мудрости? Вы, люди Белад-эр-Рум [14]14
  Белад-эр-Рум – Европа (араб.).


[Закрыть], очень странные!

При этих словах он скорчил гримасу, выражавшую глубочайшее сострадание. Я молча продолжал путь.

Мы проехали по тропе около часа, пока невольно не придержали лошадей там, где вади делал поворот и огибал скальный выступ.

На выступе за песчаной дюной сидели три грифа. При нашем появлении они с резкими криками поднялись в воздух.

– Эль-бюдж [15]15
  Эль-бюдж – бородач, хищная птица-падальщик (араб.).


[Закрыть], – сказал Халеф. – Он появляется возле падали.

– Наверное, там издохло животное, – ответил я, следуя за ним.

Халеф быстро погнал свою лошадь вперед, так что я отстал. Едва он достиг дюны, как резко остановился. Крик ужаса сорвался с его губ.

– Машалла! [16]16
  Машалла – междометие, выражающее восторг или удивление.


[Закрыть] Что это такое? Не человек ли здесь лежит, сиди?

Я подтвердил. Это действительно был человек, точнее – труп, на который и слетелись грифы для своей отвратительной тризны. Я быстро опустился на колени. Одежду на мертвеце уже разодрали птичьи когти. Этот несчастный не мог умереть давно – прикоснувшись к телу, я почувствовал, что оно еще хранит тепло.

– Аллах керим! [17]17
  Боже милостивый! (араб.).


[Закрыть] Сиди, этот человек умер естественной смертью? – спросил Халеф.

– Нет. Разве ты не видишь рану на шее и дырку в затылке? Он убит. Давай обыщем его одежду.

Халеф стал помогать мне. Мы ничего не нашли, пока мой взгляд не упал на руку убитого. Я заметил простенькое обручальное кольцо и снял его. По внутреннему ободу кольца мелкими буквами, но очень отчетливо было выгравировано по-французски: «Е. П. 15 июля 1830».

– Что ты нашел? – спросил Халеф.

– Этот человек не араб.

– А кто же?

– Француз.

– Франк, христианин? Откуда ты это узнал?

– По кольцу.

– Но почему ты считаешь этого мертвеца французом? Точно так же он мог быть инглис [18]18
  Инглис, ингли – англичанин, англичане (араб.).


[Закрыть] или немей [19]19
  Немей, немче – немец, немцы (араб.).


[Закрыть], к которым ты и сам принадлежишь.

– Я вижу французские буквы.

– Но он все-таки мог быть и другой национальности. Не считаешь ли ты, эфенди, что он мог найти или украсть кольцо?

– Верно. Но посмотри на рубашку – она может принадлежать только европейцу.

– Кто его убил?

– Его спутники. Смотри, как в схватке здесь истоптали землю. Разве ты не заметил, что…

Не закончив фразы, я прервался, поднявшись, чтобы внимательнее осмотреть местность, и невдалеке от того места, где лежал мертвец, обнаружил широкий кровавый след, уходивший куда-то в сторону и пропадавший между камнями. Я пошел по этому следу, взяв ружье на изготовку на тот случай, если убийцы находятся поблизости. Далеко я не ушел, потому что внезапно в воздух с громким хлопаньем крыльев поднялся гриф, а на месте, откуда он взлетел, я заметил верблюда. Он тоже был мертв. В его груди зияла глубокая рана. Халеф в удивлении поднял руки.

– Серый хеджин [20]20
  Хеджин – быстроходный верблюд (араб.).


[Закрыть], серый туарегский хеджин, и эти собаки убили его?

Ясно было, что великолепное верховое животное он жалел куда больше мертвого француза. Халеф был настоящим сыном пустыни, которому мог пригодиться любой найденный предмет, поэтому он наклонился и тщательно осмотрел верблюжье седло: карманы оказались пустыми.

– Убийцы уже все взяли, сиди. Пусть они жарятся целую вечность в джехенне! Ничего, совсем ничего они не оставили, кроме верблюда – и бумаг, лежащих вон там, на песке.

Посмотрев в том направлении, куда он показывал, я заметил в некотором отдалении от нас несколько скомканных листков, вероятно, выброшенных за ненадобностью. В них я мог найти полезные сведения об убитом, и поэтому я поспешил поднять их.

Здесь было много газетных страниц. Я разгладил мятые клочки, приложил их один к другому. У меня в руках оказались две страницы «Vie algerienne», столько же «L'lnde– pendant» и «Mahouna». Одна из этих газет выходит в Алжире, другая – в Константине, а третья – в Гельме. Несмотря на различные места издания, я обнаружил поразительное совпадение содержания газетных страниц: на всех листках было напечатано сообщение об убийстве богатого французского купца в Блиде. В преступлении с большим основанием подозревали одного армянского торговца, который после убийства сбежал. Тогда был издан приказ об его аресте. Описание личности подозреваемого совпадало во всех трех газетах до единого слова.

По какой причине покойный владелец верблюда взял с собой эти газеты? Может быть, происшествие непосредственно касалось его? Кем он был – родственником ли купца из Блиды, убийцей ли или полицейским, шедшим по следу?

Я взял себе бумаги, надел на собственный палец кольцо и вернулся с Халефом к телу незнакомца. Над ним назойливо кружились грифы. После того как мы удалились, они опустились на труп верблюда.

– Что ты теперь намерен делать, сиди? – спросил слуга.

– Нам ничего не остается, как только похоронить этого человека.

– Ты хочешь закопать его в землю?

– Нет, ведь у нас нет лопат. Мы сложим над ним пирамиду из камней. Тогда до него не доберется ни один зверь.

– И ты взаправду думаешь, что он гяур?

– Он христианин.

– Может быть, ты все же заблуждаешься, сиди?Несмотря ни на что, он может оказаться правоверным. Апотому исполни одну мою просьбу!

– Какую?

– Давай положим его так, чтобы лицо у него было повернуто к Мекке!

– Я не возражаю, потому что в таком случае он будет обращен также в сторону Иерусалима, где страдал и умер Христос. Начнем же!

Это была невеселая работа. Когда кучка камней, прикрывавших несчастного, стала такой высокой, что могла защитить труп от хищников, я добавил еще несколько камней, придав им крестообразную форму, а потом сложил руки, готовясь прочитать молитву. Стоило мне окончить эту церемонию, как Халеф обратил глаза на восток и начал сто двенадцатую суру Корана: «Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Он – Аллах – един, Аллах, вечный; не родил и не будет рожден и не был Ему равным ни один!» При последних словах Халеф нагнулся, чтобы очистить песком свои руки, оскверненные прикосновением к трупу.

– Так, сиди, теперь я снова тахир [21]21
  Тахир – чистый, незапятнанный (араб.).


[Закрыть] и опять могу соприкасаться с теми, кто чист и свят. Что нам теперь делать?

– Давай поспешим за убийцами, постараемся догнать их.

– Ты хочешь наказать?

– Я им не судья. Я только поговорю с ними и узнаю, почему они его убили. После этого мне будет ясно, что делать.

– Не умные это были люди, иначе они не убили бы хеджина, который стоит дороже, чем их лошади.

– Верблюд мог их выдать. Вот видишь их следы? Вперед! У них перед нами преимущество в пять часов. Возможно, мы встретимся завтра, прежде чем они доберутся до Седдады.

И, несмотря на гнетущую жару и трудную, скалистую дорогу, мы помчались с такой скоростью, как будто гнались за газелью. Разговаривать при такой скачке было невозможно. Но мой бравый Халеф, конечно, не смог долго молчать.

– Сиди, – крикнул он мне сзади, – сиди, ты хочешь меня бросить?

Я вопросительно глянул на него.

– У моей кобылы ноги постарше, чем у твоего берберского жеребца.

Действительно, его старая кляча уже взмоклаот пота, и пена крупными хлопьями капала с морды.

– Сегодня мы не сможем, как обычно, сделать привал, чтобы переждать самую жару. Мы должны скакать до темноты, иначе не догоним едущих перед нами убийц.

– Кто слишком спешит, доберется до цели не раньше того, кто едет медленно, эфенди, потому что… Аллах акбар! [22]22
  Аллах велик! (араб.).


[Закрыть] Посмотри-ка вон туда, вниз!

Мы находились у крутого склона вади и увидели внизу, на расстоянии какой-нибудь четверти часа пути, двух мужчин, сидевших возле маленькой себхи – лужицы, в которой сохранилось немного солоноватой воды. Их лошади щипали сухие колючки, росшие вокруг.

– Вон они!

– Да, сиди, это они. Им тоже надоело солнце, и они решили переждать, пока не кончится самая жара.

– Или же остановились поделить добычу. Назад, Халеф, назад, чтобы они нас не заметили! Мы оставим вади и свернем чуть западнее. Давай притворимся, будто едем от шотта Эль-Гарса.

– Зачем такие уловки, эфенди?

– Они не должны догадаться, что мы видели труп.

Наши лошади вскарабкались по склону вади, и мы поскакали прямо в пустыню. Потом мы описали дугу и направились к месту, где находились те двое. Они не могли видеть, как мы подъезжаем, потому что сидели в глубине вади, но должны были слышать шум от наших лошадей.

Когда мы достигли края, они уже вскочили и схватились за ружья. Я, конечно, притворился столь же удивленным, как и они, внезапно встретив здесь, в уединении пустыни, людей, но не счел нужным потянуться за своим штуцером [23]23
  Штуцер – нарезное ружье, заряжаемое со ствола.


[Закрыть].

– Селям алейкум! [24]24
  Мир вам! (араб.)


[Закрыть] – громко закричал я им сверху, придерживая коня.

– Алейкум! – ответил старший из них. – Кто вы?

– Мы мирные всадники.

– Откуда вы едете?

– С запада.

– А куда направляетесь?

– В Седдаду.

– Какого вы племени?

Показав на Халефа, я ответил:

– Он родом из равнинных адмаров, а я принадлежу к бени-закса [25]25
  Бени-закса – саксонец (араб.).


[Закрыть].

– Мы из знаменитого племени уэлад-хамалек.

– Уэлад-хамалек считаются хорошими наездниками и храбрыми воинами. Откуда вы приехали сюда?

– Из Гафсы [26]26
  Гафса – город в Тунисе.


[Закрыть].

– Значит, вы проделали долгий путь. Куда направляетесь?

– К Бир-Соиди [27]27
  Бир-Соиди – поселок с колодцем.


[Закрыть]. Там живут наши друзья.

Все сказанное ими было ложью, но я вел себя так, будто поверил их словам, и спросил:

– Вы позволите нам отдохнуть рядом с вами?

– Мы останемся здесь до рассвета, – последовал ответ, не содержавший, стало быть, ни согласия, ни возражения.

– И мы тоже намерены задержаться до следующего восхода солнца. Здесь достаточно воды и для нас, и для наших лошадей. Можем ли мы остаться возле вас?

– Пустыня принадлежит всем. Мархаба [28]28
  Прекрасно (араб.).


[Закрыть], ты будешь желанен нам!

Хотя они и говорили хорошие слова, выражение их лиц явно выдавало, что им гораздо приятнее стал бы наш отъезд. Но мы пустили своих лошадей вниз по склону, к воде, где сразу же бесцеремонно заняли лучшее место.

Физиономии их, которые я теперь смог внимательно рассмотреть, не вызывали ни малейшего доверия. Старший, тот, что до сих пор вел разговор, был высоким и сухопарым. Бурнус висел на его теле, как на чучеле. Из-под грязноголубого тюрбана неприветливо сверкали колючие глазки; над узкими, бледными губами жалко торчали редкие усы; нос – да! – этот нос живо напомнил мне грифов, которых я недавно прогонял от трупа убитого. Это был не орлиный и не ястребиный нос – у него была форма именно клюва грифа.

Другой был молодым человеком поразительной красоты, но жизненные заботы затуманили его взор, избороздили ранними морщинами лоб и щеки. Он также не внушал особого доверия.

Старший говорил по-арабски с тем акцентом, который услышишь лишь на Евфрате, а младший явно был европейцем. Их плохонькие лошади, при последнем издыхании от гонки по пустыне, стояли поблизости; одежда на незнакомцах была потрепанной, но оружие было отличным. Там, где сидели мужчины, находились различные вещи, обычно редкие в пустыне. Вещи эти, видимо, остались лежать, потому что у незнакомцев не нашлось времени спрятать их: шелковый носовой платок, золотые часы с цепочкой, компас, дорогой револьвер и сафьяновая записная книжка.

Я сделал вид, будто не заметил этих вещей: вынул из седельной сумки пригоршню фиников и стал жевать с равнодушным выражением на лице.

– Что вам нужно в Седдаде? – спросил меня высокий.

– Ничего. Мы едем дальше.

– Куда?

– Через Шотт-Джерид в Фитнасу и Кбилли.

Беглый взгляд, брошенный высоким на его спутника, дал мне понять, что они тоже выбрали этот путь. Потом высокий продолжил свои расспросы:

– У тебя есть дела в Фитнасе или Кбилли?

– Да.

– Ты хочешь продавать там свои стада?

– Нет.

– Своих рабов?

– Да нет же.

– Тогда, может быть, товары, которые тебе привезут из Судана?

– Опять нет.

– Что же тогда?

– Ничего. Сыны моего племени не ведут никакой торговли с Фитнасой.

– Может быть, ты хочешь там купить жену?

Я деланно разозлился.

– Разве это не оскорбление – говорить с мужчиной о его жене? Или ты гяур, еще не узнавший об этом?

Высокий по-настоящему испугался, и именно поэтому я предположил, что попал в точку. Он не был бедуином! Такие лица неоднократно встречались мне у людей армянского происхождения. Не убийца ли это купца из Блиды, тот самый армянский торговец, приказ об аресте которого я носил в кармане? У меня еще не было времени внимательно прочитать этот приказ. Пока эти мысли молниеносно проносились у меня в голове, взгляд мой еще раз упал на револьвер. На его рукоятке виднелась серебряная пластинка, на которой было выгравировано имя.

– Позвольте!

Я взял револьвер и прочел: «Поль Галэнгре, Марсель». Конечно, это было имя владельца. Я не выдал своего интереса ни малейшим изменением в лице, лишь мимоходом спросил:

– Занятная вещичка!

– Это… это… это автоматический револьвер.

– Ты можешь показать, как из него стреляют?

Он принялся мне объяснять. Я очень внимательно выслушал его, а потом сказал:

– Никакой ты не уэлад-хамалек, ты гяур.

– Почему ты так решил?

– Будь ты сыном поклонников Пророка, ты бы убил меня за одно то, что я назвал тебя гяуром. Только у неверных есть автоматические револьверы. Как могло бы попасть такое оружие в руки какого-то уэлад-хамалека! Это подарок?

– Нет.

– Так ты его купил?

– Нет.

– Стало быть, добыча?

– Да.

– У кого ты взял револьвер?

– У одного француза.

– С которым ты сразился?

– Да.

– Где?

– На поле битвы.

– На каком?

– Под Эль-Герарой.

– Ты лжешь!

Только теперь у него лопнуло терпение. Он поднялся и схватился за револьвер.

– Что ты сказал? Я лгу? Да я тебя пристрелю как…

Я прервал его:

– …как франка там, наверху, в Вади-Тарфои!

Рука, державшая револьвер, опустилась, и мертвенная бледность покрыла лицо мужчины. Но он взял себя в руки и угрожающе придвинулся ко мне:

– Что ты имеешь в виду, я что-то не понимаю?

Я сунул руку в карман, вытащил газеты и заглянул в них, чтобы найти имя убийцы.

– Я имею в виду, что ты вовсе никакой не уэлад-хамалек. Твое имя мне хорошо известно – оно звучит как Хамд эль-Амасат.

Теперь он отшатнулся и вытянул вперед руки, как бы отталкивая меня.

– Откуда ты меня знаешь?

– Я тебя знаю, и этого достаточно.

– Нет, ты меня не знаешь. Зовут меня не так, как ты сказал. Я из уэлад-хамалек, а если кто этому не верит, того я пристрелю!

– Кому принадлежат эти вещи?

– Мне.

Я схватил носовой платок. Он был помечен инициалами «П. Г.». Я открыл крышку часов и увидел на внутренней стороне ее те же самые инициалы.

– Откуда у тебя часы?

– Какое тебе дело? Отдай!

Не слушая его, я открыл еще и записную книжку. На первой странице я прочел имя Поля Галэнгре. Записи были стенографированы, и так как я не знал стенографии, то прочесть ничего не смог.

– Брось книжку, говорю я тебе!

При этих словах он выбил записную книжку у меня из рук, и она упала в соленую лужу. Я вскочил, попытавшись спасти ее, но это мне не удалось – теперь и младший из незнакомцев встал между мною и водой.

Халеф до сих пор, казалось, равнодушно приглядывался к словесной перепалке, но я видел, что он держит палец на спусковом крючке своего длинноствольного ружья. Он ждал лишь моего кивка, чтобы защитить меня. Я наклонился, намереваясь поднять еще и компас.

– Стой! Это мое! Верни все вещи! – крикнул мой противник.

Он схватил мою руку, но я сказал как можно спокойнее:

– Садись! Я хочу поговорить с тобой.

– Мне с тобой нечего выяснять!

– А мне есть что. Садись, или я тебя уложу!

Эта угроза показалась действенной. Он опять сел, и я сделал то же самое. Потом я вытащил свой револьвер и начал:

– Смотри, у меня такое же оружие. Убери свое, иначе мое выстрелит!

Он медленно положил револьвер возле себя, причем таким образом, чтобы успеть мгновенно схватить его в случае надобности.

– Ты не похож на людей из племени уэлад-хамалек!

– И тем не менее я из этого племени.

– Ты приехал не из Гафсы!

– Именно оттуда.

– Сколько времени ты едешь по Вади-Тарфои?

– Какое тебе до этого дело!

– Большое. Там, в верховьях, лежит труп человека, убитого тобой.

Губы его злобно скривились.

– А если бы я и сделал это, что бы ты сказал?

– Немного. Всего несколько слов.

– Каких же?

– Кто был этот человек?

– Я его не знаю.

– Почему же ты убил и его и верблюда?

– Потому что мне так понравилось.

– Он был правоверным?

– Нет. Он был гяуром.

– Ты взял все, что он носил при себе?

– А я должен был оставить это мертвецу?

– Нет, потому что ты поднял это для меня.

– Для тебя?

– Да.

– Я тебя не понимаю.

– Сейчас поймешь. Мертвый был гяуром; я тоже гяур и стану мстить за него.

– Станешь кровным мстителем?

– Нет. Если бы я им был, тебя бы уже не было в живых. Мы в пустыне, где действует только право сильного. Я не хочу пробовать, кто из нас сильнее; я передаю тебя мести Бога Всеведущего, который все видит и не оставляет ненаказанным ни одного плохого деяния. Но главное, что я скажу тебе, и ты должен это хорошенько усвоить: ты отдашь мне все, что взял у мертвого.

Он высокомерно рассмеялся.

– Ты в самом деле думаешь, что я это сделаю?

– Да.

– Так возьми себе то, что ты хочешь.

Он протянул руку, намереваясь схватить револьвер. Я был быстрее и направил на него дуло моего оружия.

– Стой, не то выстрелю!

Сложилась весьма щекотливая ситуация. К счастью, оказалось, что мой противник больше силен хитростью, чем мужеством. Он снова, заколебавшись, убрал руку.

– Что ты хочешь делать с вещами?

– Отдам родственникам убитого.

Он посмотрел на меня почти с сожалением.

– Ты лжешь, ты хочешь их сохранить для себя.

– Я не лгу.

– А что ты хочешь предпринять против меня?

– Сейчас – ничего. Но остерегайся снова встретиться со мной!

– Ты и в самом деле поедешь отсюда в Седдаду?

– Да.

– А если я отдам тебе вещи, ты позволишь мне и моему спутнику беспрепятственно уехать к Бир-Соиди?

– Конечно.

– Поклянись!

– Гяур никогда не клянется. Его слово правдиво безо всякой клятвы.

– Вот, бери револьвер, часы, компас и платок.

– Что еще было при нем?

– Ничего.

– У него были деньги?

– Да. Но уже их-то я оставлю себе.

– Не возражаю, но дай мне сумку или кошелек, где они -находились.

– Можешь получить.

Он полез за пояс и вытащил шитый жемчугом кошелек. Опустошив его, он после протянул пустой кошелек мне.

– Больше у него ничего не было?

– Нет. Хочешь обыскать меня?

– Нет.

– Теперь мы можем ехать?

– Да.

Казалось, он почувствовал себя полегче. Спутник же его наверняка был более трусливым и очень обрадовался, что можно поскорее убраться. Они сложили свои пожитки и сели на лошадей.

– Селям алейкум!

Я не ответил, но они восприняли мою невежливость весьма равнодушно. Через несколько мгновений два всадника исчезли за краем обрывистого склона.

Халеф все это время молчал. Теперь он обратился ко мне.

– Зачем ты отпустил этих негодяев?

– Я не имел права ни задержать их, ни убить.

– Ты, христианин, позволил уйти убийцам христианина!

– Кто тебе сказал, что они уйдут?

– Они уже далеко! Они достигнут Бир-Соиди, а оттуда поедут в Дебилу или Эль-Уэд, чтобы затеряться в дюнах.

– Этого они не сделают.

– А как же? Они же говорили, что хотят добраться до Бир-Соиди.

– Они лгали. Они поехали в Седдаду.

– Кто тебе это подсказал?

– Мои глаза.

– Что мы теперь будем делать?

– Прежде всего позаботимся о нашей безопасности. Здесь нас легко могла бы найти шальная пуля. Мы должны убедиться, действительно ли уехали эти мерзавцы.

Я поднялся к скалистому гребню и увидел двух всадников, отъехавших уже очень далеко в юго-западном направлении. Халеф последовал за мной.

– Вон они скачут, – сказал он. – Это направление на Бир-Соиди.

– Когда они отъедут достаточно далеко, то повернут на восток.

– Сиди, твой мозг кажется мне слабым. Если бы они сделали так, они должны были бы снова попасть нам в руки!

– Они полагают, что мы отправимся в путь только завтра, и, значит, думают, что получат хорошую фору.

– Ты угадываешь, но все же не находишь правильного решения.

– Ты так думаешь? Разве не говорил я тебе в верховьях вади, что одна из лошадей страдает петушиным шагом?

– Да, я видел это, когда они отъезжали.

– Вот и теперь я окажусь прав, говоря, что они едут в Седдаду.

– Отчего же мы немедленно не пустимся за ними вдогонку?

– Мы бы в этом случае опередили их, так как поедем прямой дорогой; тогда бы они наткнулись на наши следы и приняли бы все меры, чтобы не встретиться с нами.