Текст книги "Легенды мировой истории"

Автор книги: Карина Кокрэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

– Моя принцесса… – Каррильо склонился перед ней в глубоком поклоне. – Судьба Кастильи зависит теперь от вас…

Он обращался к своей юной воспитаннице с почтением, с каким к ней никто и никогда до этого не обращался. И ей сейчас впервые стало ясно, как резко с этого момента все меняется в ее жизни. И она вдруг почувствовала – как тогда, на конюшне, сброшенная Эль Чико, – что больше не боится, что в ней поднимается решимость и злость, которая всегда делала ее сильнее. И что она готова идти до конца, потому что та жизнь, которой она живет сейчас…

Она поднялась с колен – вся как натянутая тетива.

– Каррильо, мне немедленно нужен жених. Королевской крови. Но не иностранец. Кастилью я Энрике не оставлю.

Епископ склонился в глубоком поклоне. Он и сам давно подумывал об этом – о подходящем женихе для Изабеллы, и у него был план, но, зная своеволие воспитанницы, он не решался предложить его сразу и ожидал подходящего момента.

– Такой жених есть, ваше высочество. Принц Арагона. Его отец, король Арагона, поддерживает наше дело. Я показывал вашему высочеству на карте Арагон. Но есть одно затруднение…

– Я знаю, где Арагон. Какое затруднение?

– Он – тоже из рода Трастамара и в кровном родстве с вашим высочеством. Ваши деды были братьями.

– Это единственный подходящий принц королевской крови?

Каррильо кивнул.

– И ничего нельзя поделать? Ведь родственные браки как-то все равно заключаются. Например…

– Простите, ваше высочество, что перебиваю… Вы правы, это возможно… Необходима специальная булла от его святейшества папы – разрешение на брак. Однако получение такого разрешения потребует долгого времени, а времени у нас как раз сейчас почти нет. И остается все меньше. Если про наши планы прознает Энрике, он не будет сидеть сложа руки. Вам будет грозить обвинение в измене короне, мятеже против воли короля, и ваше высочество может навсегда оказаться монастыре. – Каррильо на мгновение представил себе, где в этом случае может оказаться он сам, но тут же отогнал эти ужасные мысли.

– Но ведь Энрике пред Богом и народом Кастильи уже объявил меня принцессой Астурийской, наследницей престола, разве можно это изменить?

Каррильо усмехнулся про себя ее наивности:

– Как известно вашему высочеству, это наше неповиновение вынудило короля подписать тот указ. Но теперь он нашел сторонника в лице португальского короля и указ разорвал. Вы – уже не принцесса Астурийская и не являетесь официально наследницей престола. Хотя можно…

– Можно что?

– Можно начать войну! – Епископ вдруг воодушевился, – Взять крепости короля, уничтожить под вашим знаменем его сторонников, заставить Энрике отречься, заточить в монастырь его жену и его дочь. И тогда и Церковь, и кастильские гранды – мы все преклоним колени перед вами, королевой Кастильи…

Изабелла испугалась: если гранды с такой легкостью говорят об уничтожении законного короля, они могут ополчиться и против нее, не угоди она им на престоле… Дай им волю – почувствуют вкус, и их будет не остановить.

Она пристально посмотрела на епископа:

– И тогда страна на годы утонет в крови братоубийственной войны. Мне не нужны такой трон и такое знамя – знамя, с которого будет капать кровь кастильцев. К тому же Энрике – законный король Кастильи. Законный, какое бы зло он мне ни чинил.

Каррильо начинал терять терпение с этой девчонкой!

– Как вам угодно. Однако при той позиции, которую заняли вы, поддерживая нас, по сути мятежников, и не предпринимая решительных действий, – монастырь, я боюсь, становится весьма реальной перспективой.

– Да, но, имея защиту мужа, я была бы избавлена от своеволия брата. Чем грозит брак без разрешения папы?

– Брак между родственниками по крови без разрешения папы недействителен, греховен, равен худшему блудодейству и неизбежно ведет за гробом к геенне огненной.

Изабелла задумалась. И с замиранием сердца задала следующий вопрос:

– Каррильо, сколько лет принцу Арагона?

– Он на год младше вашего высочества… Я слышал также, что принц – доблестный рыцарь, он отличается приятной наружностью и добрым нравом… – Кардиналу были известны слухи о бивуачных любовницах и бастардах не по годам развитого мальчишки, но об этом Изабелле знать совершенно не стоило.

– Тогда… Каррильо, прошу тебя, немедленно отправляйся в Арагон и посылай за разрешением в Рим.

Старый епископ улыбнулся:

– Король Арагона так заинтересован в союзе с Кастильей, что уже попросил у короля вашей руки. Насколько я знаю, Энрике решительно отказал. У него свои планы для вашего высочества. И, к сожалению, они опять связаны с королем Португалии…

Изабеллу охватила холодная ярость.

– Немедленно отправляйся в Арагон и скажи, что Изабелла согласна на брак с принцем Фердинандом. Ведь так его имя?..

Каррильо посмотрел на нее в изумлении:

– Да, Фердинанд… Ваше высочество, решение столь важно и столь поспешно, что…

Каррильо понял, что теперь начинается настоящая игра с огнем: если Энрике прознает об этих тайных планах, Изабелле явно не миновать монастыря, а ему – плахи, которой он до сих пор умел избежать благодаря силе армий, поддерживающих его мятежных баронов. Чего еще не знал Каррильо, так это того, что король Арагона уже и сам посылал в Рим за папским разрешением на брак для своего сына с Изабеллой, однако получил отказ: папа Пий II симпатизировал королю Энрике. Значит, о таком необходимом браке Изабелле нечего было и мечтать.

Эпидемия чумы прекратилась так же неожиданно, как и началась. Мать опять вернули к монахиням в Аревало. И король Энрике потребовал от Изабеллы немедленно явиться к нему.

«Упрямица сама лишает себя выхода! Если бы она только решилась пойти войной на Энрике!» – думал Каррильо.

– Я повинуюсь королю и возвращаюсь ко двору, – сказала ему Изабелла. – И надеюсь только на тебя. – Она нежно обняла его. – Каррильо, прошу: поезжай в Рим, убеди понтифика, сделай все, что возможно, для получения буллы. Моя судьба – в твоих руках.

Епископ склонил голову.

Лишние уговоры ему не требовались.

«Греховная свадьба»

При дворе Энрике Изабелла стала практически пленницей: брат и невестка окружили ее шпионами и наушницами-фрейлинами, которые доносили им о каждом ее шаге. Теперь Энрике вел переговоры о ее браке с одним из португальских дворян, чтобы уж навсегда прекратить разговоры о ее правах на трон.

А его жена, непутевая Хуана, считала, что даже и такой вариант – слишком опасен. Монастырь и постриг – вот самое надежное. Ведь только тогда, потеряв вслед за Альфонсо и Изабеллу, успокоятся мятежные гранды. Слушая жену, Энрике все больше склонялся к мысли, что Изабелла навсегда останется грозной соперницей его дочери, и Хуана ежедневно вдалбливала ему мысль о монастыре.

Дни шли, и Изабелле становилось все страшнее. Неужели Каррильо забыл о ее мольбе? Что происходит? Почему все ее оставили? И чего ей ждать? Что-то заставляло Энрике медлить с монастырем, и наконец в корзинке с хлебом она получила долгожданное известие!

Теперь надо было действовать.

Изабелла бросилась в ноги Энрике с мольбой отпустить ее поклониться могиле брата Альфонсо в Авиле и повидать мать в Аревало. Изабелла умоляла, говорила, что постоянно видит мертвого брата во сне с самого июля, когда Энрике не отпустил ее на годовщину его смерти, а сейчас на дворе уже октябрь! И Энрике сдался. Нехотя, уже предвидя, какой скандал закатит ему за это его Хуана. Отказать сестре он тоже не мог.

Но Изабелла направилась не в Авилу, а прямо в мятежный Вальядолид. Там все уже было приготовлено к тайной свадьбе – не подвел Каррильо! – и ей впервые предстояло увидеть будущего мужа.

К Вальядолиду тем временем стремились по октябрьским дорогам несколько кавалькад.

Одна – Каррильо. Другая – дяди принца Фердинанда, Алонсо Энрикеса, с драгоценной шкатулкой. В ней было, во-первых, огромной ценности колье с рубинами и жемчугом – свадебный подарок для Изабеллы, переданный королем Арагона, а во-вторых, еще большая драгоценность – подписанная папой Пием II булла о разрешении на брак между родственниками по крови Изабеллой и Фердинандом! Эту кавалькаду сопровождали пять сотен каталонских копий – личное войско Алонсо.

Но была еще и третья кавалькада – совершенно неприметная. Да и не кавалькада даже, а так, караван мулов, с которым шли запыленные купчишки в невзрачных шерстяных плащах.

Их остановили на границе Кастильи люди короля Энрике, но пропустили торговцев дальше, куда они и направлялись – на осеннюю овечью ярмарку в Вальядолид. Однако «копья» Энрике не заметили одной интересной особенности – между большим и указательным пальцами правой руки у каждого из купчишек были характерные мозоли, какие бывают только от многолетнего знакомства с рукояткой меча.

12 октября 1469 года, в полночь, Изабелла, дрожа от перевозбуждения и бессонной ночи накануне, сидела в огромном зале замка Виверо и смотрела на проем двери, в который мог в любую минуту войти Фердинанд. На Изабелле было простое дорожное платье – ей пришлось оставить свои лучшие наряды, чтобы у шпионов Энрике не возникло подозрений. Однако пламя многочисленных факелов на стенах изломанно отражалось в темно-кровавых рубинах на ее слепящей белизной коже.

Изабелла дотрагивалась до камней на груди, и ей казалось, что они дают ей силу. Может, с этого дня и началась ее любовь к драгоценностям. Это же пламя, хоть и более приглушенно, отражалось на латах стоявших позади нее грандов – герцога де Медины-Сидонии, графов Тендилло и де Толедо. И даже архиепископ Мендоса был сейчас здесь в своей пурпурной мантии, был и ее новый духовнйк Талавера – в неизменной грубой коричневой рясе францисканца. Все они сейчас были мятежниками. Если план не удастся, всех их ждет плаха.

Стоявший рядом с ней Каррильо вполголоса сказал, что Фердинанд – принц вассального королевства, а для вассала существует определенный этикет, и, когда он войдет, ему следует… Она не слушала. Она смотрела на темный дверной проем. Наконец она услышала близкий топот копыт, голоса и приближающийся звон шпор о каменные плиты пола…

13 октября король Энрике узнал о «предательстве» Изабеллы и ее обмане. 14 октября его жена королева Хуана, опустошив до этого несколько бокалов крепкого молодого вина, визжала ему в лицо, что он не только импотент, но и идиот – не говорила ли она ему, что нельзя доверять этой змее, притворяющейся праведницей и овечкой?! Она кричала, чтобы он немедленно выслал в Вальядолид тысячу копий, чтобы наказать мятежников и привести подлую сучку обратно в Сеговию. В цепях!

Энрике не обращал на ее визг никакого внимания.

Возможно, еще накануне он и хотел послать войско в Вальядолид. Но теперь – не спешил. Дело в том, что еще вечером 13-го у него произошла очень интересная беседа с папским нунцием Антонио Виверисом, только что прибывшим из Рима. Сластолюбивый Виверис пришел в восторг от гостеприимства при дворе Энрике – от танцев большеглазых мальчиков, от молодого вина, от вызывавших желания сладковатых курений. И, наклонившись к Энрике, пьяно прошептал о страшной тайне: о том, что булла папы Пия с разрешением на брак Фердинанда и Изабеллы – подделка, устроенная отцом Фердинанда, королем Арагонским, за большую мзду. И что автор подделки – он сам, нунций Антонио Виверис.

Сказал это и тут же испугался – что проговорился спьяну и под влиянием сладких курений. Но у Энрике появился интересный план. Послать войско – не поздно никогда. Пусть птенчики погуляют пока на своей незаконной свадьбе. А нунций завтра же, как протрезвеет, отправится в Вальядолид. В качестве легата папы Пия II он должен будет лично зачитать буллу во время церемонии, чтобы ни у кого – никаких подозрений. А потом… А потом! Король Энрике даже засмеялся: это был отличный план!

Изабелле повезло: Фердинанд оказался прекрасным любовником, то есть думал не только о своем удовольствии. Сначала показал ей, что такое настоящий экстаз, и только потом избавил ее от девства. Недаром прошли уроки любви, преподанные мальчишке на бивуаках всеми этими грудастыми barraganas[172].

И, впервые увидев эту девушку в зале замка Виверо – хоть и на год старше его, но с явно нецелованными губами и дрожащими тонкими пальчиками, он решил, что, несмотря на разницу в значимости их королевств, королем в их браке будет он. Вот чего он совсем не ожидал, так это того, что нецелованная бледненкая девственница окажется такой потрясающе способной ученицей, и после первых же уроков уже и ему будет чему поучиться. Да, в любви – познанию нет предела. Ее самозабвенность в постели, ее одержимость – словно она готова не колеблясь принять смерть теперь же, ее страсть – словно сейчас и есть та самая, последняя ночь… Все это оставляло далеко позади по-крестьянски будничных в любви бивуачных подруг.

Через неделю Каррильо получил от Энрике письмо, в котором король выражал искреннюю надежду, что новобрачные будут теперь гореть в аду. И без обиняков объяснял, почему. Епископ не решался показать Изабелле или Фердинанду послание Энрике, пока не пришло еще одно послание из Рима – Фердинанду, от самого папы. Ужас обуял Фердинанда при одной мысли о неизбежных теперь муках ада. Их брак был – недействителен! Да что там «недействителен»! Он греховен в самой последней и тяжкой степени! За этим вполне могло последовать отлучение от Церкви.

Каррильо стоял с письмом папы в руке и смотрел, как Фердинанд крушит все, что попадалось под руку в покоях замка Виверо, где они проводили с Изабеллой медовый месяц. Как же можно было так опозорить не только его, но и эту чистую, почти святую девушку! Она ежедневно ходит на исповеди и мессы, а в воскресенье – дважды! Да она наложит на себя руки от одной мысли об адском пламени! И она – бросит его! Уйдет в монастырь замаливать их общий грех, и он никогда больше ее не увидит! А как все начиналось! И теперь – всему конец!

Каррильо не мешал буйству семнадцатилетнего принца и только молил Бога, чтобы мальчик скорее понял, что грех грехом, а политика – политикой. И средства, которые приходится порой использовать, как бы это сказать помягче… И еще молил старый епископ, чтобы не обнаружилось его собственное участие в этом деле.

Епископ сам объявил ужасную новость Изабелле. Она взяла письмо папы, увидела в нем все главные слова – «consanguineus», «inritum», «incestus»[173] – отдала обратно. Смертельно побледнела. И попросила позвать Фердинанда. Каррильо тактично вышел, оставив письмо на столе.

Принц с испугом смотрел на жену – смертельно бледную, растерянную, уничтоженную.

И вдруг на его глазах в ней стала происходить перемена. Губы сжались, взгляд стал темнее, строже.

Она подошла к нему. Совсем близко. И неожиданно нежно и страстно коснулась губами его губ. Юный муж был ошеломлен. Он ожидал истерики, слез, а она… улыбнулась.

– Нас соединил Тот, кто выше папы, – сказала его молодая жена с непреклонной решительностью, какой он в ней и не подозревал. И тогда Фердинанд понял: сильнее – она.

Так они и жили в грехе и в грехе родили дочь Исабель. Только тогда, когда папой стал Сикст VI, дело Фердинанда и Изабеллы было рассмотрено вновь. И булла, делавшая их брак законным, наконец издана.

После свадьбы они месяцами жили то у Каррильо, то в других замках кастильских мятежных дворян. И, что было унизительнее всего, – за чужой счет. У них совершенно не было никаких доходов. Энрике не давал Изабелле получать подати с городов, оставленных ей в наследство отцом. Так продолжалось до 1474 года, когда Провидение вмешалось опять. Снова оно было явно на стороне Изабеллы.

После охоты в лесу под Мадридом Энрике почувствовал себя плохо и скоропостижно скончался, не успев даже ничего понять. Утром 13 декабря 1474 года его похоронили, а после полудня уже сняли траур и короновали в Сеговии нового монарха – Изабеллу, королеву Кастильи и Леона. Перед коронацией королева долго исповедовалась своему новому духовнику, приору Сеговии Томасу Торквемаде.

Аутодафе – сожжение книг инквизицией. С испанской картины XV века

Севилья. Ключ

Невысокие, с круглыми кронами апельсиновые деревья в зимней Севилье были усыпаны плодами. Их посадили еще мавры, и деревья росли везде. Даже в еврейском квартале – худерйи[174], что, словно ища защиты, прилепился к красной зубчатой цитадели Альказар.

Плоды срывались с веток, падали на булыжную мостовую и разбивались На улицах стояли лужи ароматного сока.

Небольшая кавалькада из пяти всадников выехала из высоких деревянных ворот Альказара и направилась прямо к колокольне Ла Гиралда. Выгибали крутые шеи и фыркали нервными ноздрями «арабы», мерно цокал по камням площади уверенный, словно ему принадлежал мир, вороной першерон короля. Среди всадников – отлично сидящая в седле, богато убранная медноволосая женщина. Она выглядела прекрасно, хотя и была немного бледна: ее вдруг одурманил крепкий аромат апельсинов – раньше она его не замечала, а сейчас могла поклясться, что он в этот зимний вечер – совершенно особенный.

Подступила дурнота. Изабелла старалась держать себя в руках, и ее любимец, высокий серый «араб» Эль Чико, словно чувствуя состояние хозяйки, двигался особенно осторожно. Все, кроме королевы, были вооружены. Двое мужчин, знавших о новой беременности королевы, бросали на нее беспокойные взгляды. Один был король Фердинанд, другой – ее исповедник, Томас Торквемада. Супруги мечтали о наследнике, а его вот уже восемь лет все не было, одни дочери.

Колокольня Ла Гиралда строилась когда-то маврами как минарет и, чтобы муэдзин мог быстрее добираться до ее верха, внутри вместо ступенек была устроена наклонная кирпичная дорога, достаточно широкая для всадника.

Поднявшись по ней, королева и ее спутники спешились на специальной площадке, оставили коней слугам и остановились на самом верху. Было прохладно и ветрено, но Изабелла почувствовала себя намного лучше – здесь не пахло апельсинами. Она подошла к перилам. Внизу лежала Севилья, один из самых любимых ее городов – один из первых, что присягнул на верность ей, юной тогда королеве. Зеленовато-коричневая лента Гвадалквивира, словно щедрой рукой рассыпанные пригоршни домов. Над городом поднимались дымы от очагов. Вид – чудесный, умиротворяющий. На минуту она даже забыла, зачем они здесь.

– Это как раз то, что я и желал показать вашим величествам, – раздался за спиной голос настоятеля доминиканского монастыря Алонсо де Охеды. – Вон там, позади Альказара – в основном живут converso. – Справа от Изабеллы взметнулся широкий коричневый рукав грубой шерстяной рясы, заканчивающийся грозно направленным вниз перстом.

Она видела. Она все прекрасно видела. И у нее сразу испортилось настроение. И пришла тревога, и заныло под сердцем – как всегда в минуты неясной, неосознанной опасности. Панорама Севильи более не казалась умиротворяющей.

– Теперь вы сами видите. Это – город еретиков и заговорщиков. Они только и ждут, чтобы вонзить нам в бок те длинные ножи, которыми они закалывают агнцев на свою бесовскую Пасху. Они лгут на исповеди! Они скорее пойдут за советом к раввину, чем к священнику! Они постятся на свои иудейские праздники! И вот – смотрите! – еще одно подтверждение ереси: эти «христиане» соблюдают субботу!

Действительно, над худерией, где жило большинство севильских выкрестов, поднималось намного меньше дымов, чем над другими районами Севильи.

Словно ища помощи, Изабелла взглянула на кардинала Мендосу. Тот озабоченно молчал, и ветер шевелил его выбившиеся из-под кардинальской шапки редкие седые волосы.

Она оглянулась на сурового Торквемаду. Он пристально, испытующе смотрел на нее с непроницаемым выражением лица, и ей, как всегда, стало не по себе от его тяжелого, физически ощутимого взгляда. И она вспомнила о своем обещании ему – данном еще тогда, в промозглом холоде часовни в Сеговии, как раз перед коронацией – избавить Кастилью от ереси.

Вернувшись в свои покои в Альказаре, Изабелла и Фердинанд тут же вызвали к себе всех троих прелатов – кардинала Мендосу, настоятеля де Охеду и приора Торквемаду.

Слуги принесли цветные мавританские лампы: свечи гасли в арабских дворцах, специально построенных так, чтобы по залам всегда ходили освежающие ветерки. Из сада даже теперь, зимой, доносилось журчание воды, а кроме запаха апельсинов оттуда тянуло еще и ароматом лавра, и это усиливало ее тошноту. В небольшом мраморном очаге меж двух оконных арок горел огонь, бросая на резные своды таинственные блики.

Недалеко от очага, в углу зала стояли буквой «L» широкие деревянные скамьи с мавританскими подушками. Торквемада, прежде чем сесть, решительно сбросил свои подушки на пол. Изабелла улыбнулась, словно как раз этого и ожидала, и сделала знак, чтобы их убрали. Слуги принесли низкие инкрустированные столики с фруктами, засахаренными орехами, вино, листья мяты в горячей воде и сосуд с ледяной водой – Торквемада не пил ничего, кроме ледяной воды, никогда не ел мясного, и даже папа Сикст VI знал, что спит приор на простых неоструганных досках, завернувшись в рясу, а под ней носит власяницу и регулярно бичует себя треххвостой плетью. Чего не знал папа Сикст, так это того, как силен искушающий Торквемаду бес и как тяжка, даже сейчас, на пятом десятке, борьба приора с собственной греховной плотью. Дьявол не торжествовал ни разу, но десять лет назад, когда доминиканец шел с мирянами-паломниками в Сантьяго-де-Компостела, дьявол следовал за ним весь путь, так что довел Торквемаду до яростных рыданий, и монах едва не поддался искушению оскопить себя, чтобы уж точно не дать восторжествовать врагу рода человеческого! Последней исповеди с королевой он не смог избежать, и во время ее дьявол явился ему даже в церкви, среди бела дня. Торквемада признался в этом брату Алонсо и просил его впредь исповедовать королеву вместо него.

За окнами стемнело. Томный свет, который отдавали цветные стекла мавританских ламп, мало подходил для разговора, который вели сейчас эти пятеро.

– Изабелла, святые отцы… – начал Фердинанд (он только что вернулся с поражением из Арагона, где так и не сумел отбить у французов захваченную ими провинцию Русильон). – Ересь иудействующих тревожит наши величества больше, чем это можно описать. И вот почему. Мы – на пороге войны с маврами. Но это будет не просто одна из многих войн, какие велись в прошлом. Это будет великий Крестовый поход, который положит конец восьми столетиям их варварского владычества на земле Иберии…

Изабелла взглянула на него с радостью. Наконец-то услышаны ее молитвы: муж, похоже, оставил эту несвоевременную идею освобождения от французов далекого пограничного Русильона и теперь направит склы на решение более насущной задачи – на мавров!

Фердинанд воодушевленно продолжал:

– Нас поддержит рыцарство Англии, Бургундии, нас под держит швейцарское войско! Мы начнем с портов – Малаги, Алмерии. Мы отрежем мавров Иберии от всякой помощи их африканских собратьев. Мы осадим эмират Гранады. Не пройдет и пяти лет, как все нечестивые минареты превратятся в колокольни, подобно Ла Гиральде, и на них будут звонить христианские колокола во славу истинного Бога! – Фердинанд взглянул на жену. Он говорил это сейчас в основном ей – благодарный, что она ни словом, ни взглядом не упрекнула его за его глупое, унизительное поражение и за потери в Русильоне.

– Но, – подхватила, обращаясь с прелатам, Изабелла, – нас беспокоят ваши известия о распространяющейся ереси. На нашей стороне в этой борьбе должны быть все кастильские converso. Ведь они довольно многочисленны?

– Весьма многочисленны, ваше величество, – сказал отец Алонсо. – Особенно в Севилье. После того как местные христиане выразили в 1391 году справедливое возмущение иудейской ересью, многие из них приняли христианство.

– То «справедливое возмущение», судя по переписи населения и отчетам сборщиков податей, лишило Севилью более пяти тысяч горожан, большинство их которых были зарезаны прямо на улицах, а казну – ста пятнадцати тысяч мараведи, которые ежегодно платила севильская худерия, что более чем вдвое превышало ежегодную подать остальной Севильи, – заметил Мендоса.

– Закроешь глаза – и словно слышишь не кардинала Мендосу, а казначея-converso. – медленно и веско проговорил Торквемада.

Изабелла взглянула на него. У Торквемады была крупная нижняя губа и очень тонкая – верхняя, чувственный подбородок и нос римского патриция. Доминиканец вдруг посмотрел ей прямо в глаза и не отводил взгляда дольше, чем требовал этикет. Она не выдержала этого взгляда и отчего-то смутилась.

– Позволю себе напомнить вашим величествам, что именно евреи худерии после взятия Севильи в 1248 году от Рождения Господа нашего Иисуса Христа вручили королю Фердинанду III ключи от цитадели Альказар. – Кардинал Мендоса нарочито проигнорировал реплику доминиканца.

– Обычное иудейское преследование собственной выгоды. Ведь после этого им были пожалованы три мечети, которые они превратили в синагоги, – по-прежнему спокойно произнес Торквемада.

Северянин, уроженец суровой Паленсии, что в самом сердце Кастильи, он чувствовал себя чужаком здесь, на этом безалаберном, шумном юге, в бывшем халифате Аль-Андалуз. Он огляделся вокруг: эта магометанская вязь бесконечно и бессмысленно повторяющегося орнамента, эти тонкие хрупкие колонны, эта нега, что привела создателей всего этого к закономерному концу. Только железная рыцарская перчатка и в ней клинок – только они могут спасти веру, очистить от скверны и сделать Кастилью великой и сильной.

– Это можно счесть и свидетельством их законопослушности… – предположил Фердинанд.

– К тому же многие из новообращенных несведущи ни в Новом Завете Господа нашего, ни в церковных обрядах. И это не их вина – никто не обучал их этому ни до, ни после обращения в истинную веру. Вот они и живут по старым обычаям, потому что не знают других. В худериях нужно учредить христианские школы, – заметил кардинал Мендоса.

И король добавил:

– Не секрет, что нам верно служат converso, истинно исповедующие Христа. Всегда служили. Врач барселонец Лиама спас от слепоты моего отца, успешно сделав операцию на его глазах.

– А доктор Бадос – восприемник всех наших младенцев, – подхватила королева. – Он очень добрый и благочестивый человек. Я полностью доверяю ему.

– Припоминаю также, – снова вступил Фердинанд, – как мы с королевой, случалось, принимали решения, игнорируя советы казначея Сантангела. И это кончилось только тем… что теперь без совета Сантангела мы не принимаем ни одного серьезного финансового решения. – Король улыбнулся, но его поддержала смехом только Изабелла. – И это подтверждает, что среди converso есть и такие, что верят в Бога и верно служат короне, – заключил Фердинанд.

Торквемада недоверчиво и криво усмехнулся, и это выглядело несомненной дерзостью, но приор-доминиканец был не их тех, кто утруждает себя соблюдением этикета. И королева все прощала ему за неподкупную искренность веры. Фердинанд же со все более нарастающей неприязнью смотрел теперь на тяжелые мешки под насмеш-ливо-стальными глазами этого человека.

Неожиданно Торквемада вскочил и зашагал по залу – высокий, крепкий.

– Их вера!.. – с неподдельной, из самого сердца идущей горечью воскликнул он, – Их «вера» обеспечивает им богатство и положение при дворе! Сказано: «Приближаются ко Мне люди сии устами своими и чтут Меня языком; сердце же их далеко отстоит от Меня».[175] В Кастилье, словно личинки в осином гнезде, вызревает гигантский иудейский заговор против короны, и об этом говорил сегодня отец де Охеда. Эти осы только и ждут первых теплых лучей, чтобы вылететь и всем роем напасть на беззащитное тело! Это – не преувеличение. Они размножаются гораздо быстрее христиан. И они берут все больше и больше власти над нами во всех городах Испании! – Его хорошо поставленный голос проповедника гулко отдавался под сводами зала, – День за днем, месяц за месяцем мы сами отдаем себя в их управление – отдаем наши деньги, здоровье наших детей, они проникают даже в наши монастыри! Они лукавы. Они покорно опускают глаза. И ждут. А потом, когда наступит подходящий момент, они все, одновременно обнаружат свою истинную сущность, восстанут и разрушат нас изнутри, когда мы будем ожидать этого меньше всего!

Внезапно обличительный тон Торквемады сменился и снова стал безнадежным, горьким и пронзительно искренним:

– И мы окажемся бессильны… Ваши величества сами сегодня видели доказательство их «веры»: когда они думают, что их никто не видит, отступники не зажигают огня и соблюдают субботу! И не будет потом никому спасения. И они будут сидеть в наших дворцах, как сейчас во дворцах мавров сидим мы, и будут глумиться над Господом нашим, как глумились предки их, распявшие Его. Но как могу я, недостойная горсть праха, добавить что-то к предупреждению самого Господа: «Берегитесь закваски фарисейской и саддукейской!»

Тревога опять заныла под сердцем Изабеллы – там, где уже начал шевелиться ребенок. А Торквемада продолжал спокойно и проникновенно:

– Ваши кастильские величества, вы делаете для христианства поистине великое дело, такого еще не видела эта земля. Мы стоим на пороге нового, чистого, праведного мира, где не будет места похоти, стяжательству, извращениям, ереси, лжи, на пороге мира, о котором Господь говорил как о Царстве Небесном. Но как же возможен этот новый мир Божий на той земле, где грязными лужами стоит скверна прошлых веков, где среди нас живут еще чернокнижники и фарисеи, готовящие ножи, чтобы воткнуть их в доверчивую спину Кастильи? – Он опять сделал паузу, явно удовлетворенный произведенным эффектом. – Только Кастилья, сильная единой верой и неподкупными несгибаемыми пастырями, может сразить мавров и победить ересь…

Торквемада свято верил в то, что сейчас говорил. Он посмотрел на королеву. На этот раз она не отвела взгляда, искренность и убежденность приора убеждали ее абсолютно. Он и сам казался ей сейчас человеком из того нового, чистого мира, свободного от грехов прошлого, мира, создать который так хотелось в Кастилье и ей. Сейчас она видела, что ему известен путь туда.

– И какой же отец Торквемада предлагает выход? – спросил Фердинанд. Чуть насмешливо, стараясь скрыть беспокойство.

– «И спрашивал Его народ: что же нам делать? – поднял глаза вверх Торквемада, словно говоря сам с собой. Потом опустил голову, помолчал. И тихо продолжил: – Уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и… – Он сделал многозначительную паузу, в которой хорошо слышалось потрескивание дров в очаге —…бросают в огонь».[176]

И приор подал королю и королеве обстоятельный многостраничный меморандум.

Через месяц после этого разговора королеву осматривал доктор Бадос. Он прикладывал к ее быстро увеличивавшемуся животу трубку, закрывал глаза и слушал, как пульсировала в ней новая жизнь. Она с трепетом следила за его выражением лица.