Текст книги "Ловец бабочек. Мотыльки (СИ)"

Автор книги: Карина Демина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Служба.

Ритмичные удары барабанов, которые отзываются в самом сердце. И в какой-то момент исчезает все, остается лишь мягкий голос жреца…

– Жертва – это дар… подарок… и главное, чтобы он шел от чистого сердца… поэтому и приносят жертву жрецы, – сложно объяснять то, что знаешь с детства, человеку, которому само это знание кажется странным. – Раньше… да, раньше приносили людей… часто… это дань времени. У вас вот сжигали…

– У нас сжигали, – подтвердил князь меланхолично. – У вас резали…

Почему-то почудилась насмешка, хотя он оставался серьезен.

– Сейчас… иначе. Смерть по приговору… не так часто они выносятся, но есть… и еще те, кто сам ложится на алтарь.

…смотри, видишь, этот человек решил отдать себя, – матушкин шепот мешается с шелестом толпы. Люди расступаются, пропуская старика в белых одеждах. Он бредет, стараясь не смотреть по сторонам, и все равно жутко, вдруг да увидит.

Схватит.

Потянет за собой.

Этот страх заставляет сильней цепляться за мамины юбки, и та хмурится.

– Добровольная жертва – это великое благо… – вот только словам ее не хватает убежденности.

…а стоят они слишком далеко, чтобы видеть алтарь.

Мама пытается пройти сквозь толпу, но люди смыкаются стеной.

– Иногда… людям нужна сила. Скажем, чтобы исцелить близкого человека… или деньги… или еще что-то… – Катарина потерла глаза. В словах все казалось таким… приземленным? – Хельм щедр к детям своим. И на семью добровольца снисходит его благословение…

…а еще, помнится, льготы, уже не от Хельма, но от государства…

– Понятно.

– Ничего тебе не понятно! – она вспылила вдруг и сразу же устыдилась этой вспышки. – У вас другие боги! Они не требуют ничего, кроме веры или вот цветочков… я бы тоже с радостью приносила в храм цветочки, но ему нужна моя кровь!

Она замолчала.

Огляделась.

Ничего.

Ни взглядов заинтересованных. Ни осуждающих. Будто вовсе никто и не заметил гневного ее всплеска.

– Ваши боги… иные… они могут и не отозваться. А он… он всегда отзывается. Нужна помощь? Приди в храм. Помолись. Принеси жертву. Сам или заплати, но все одно… ты можешь купить голубя или барана… или своего принести, но в храме дешевле, они разводят их специально. А мясо отдают тем, кто не способен купить. Мяса столько не нужно… ты морщишься, думаешь, что это все равно мерзко?

– Непривычно, – спокойно заметил князь.

– У нас нет нищих. Есть бедные, но нищих нет. И тех, кто голодает… при храме всегда накормят. Найдут работу. Помогут. Сироты? Если бы не тетка, я бы росла при храме. Все наши приюты – храмовые, и за счет храма содержатся.

Перепела на блюде, в гнездах свежайшего салата, на листьях которого роса не обсохла. А может, обсохла и сбрызнули эти листья то ли водой, то ли уксусом ароматным, для вида и вкуса.

Миска с мочеными яблоками.

Капуста.

И блюда подносили, подносили… противоестественное изобилие. Разве ей нужно все это? Да и не только ей… вдвоем не съесть, и значит, все пойдет… куда?

В мусор?

Вряд ли хозяин трактира раздаст остатки еды неимущим.

– И убить именем Хельма… просто взять и убить, значит навлечь на себя гнев его, понимаешь?

– Не очень, – князя подобное изобилие отнюдь не смущало.

– В моей практике был… один случай. Когда я только начинала… не мое дело, само собой. Кто мне чего серьезного доверил бы…

…музыка.

…скрипач ходит меж столиков. Он худ и выглядит несчастным, а может, оттого, что это скрипка печальна? И на самом-то деле у старика все неплохо.

– Тройное убийство. Мать и двое детей. Семь и двенадцать лет… убийцу нашли сразу. Он и не запирался. Муж и отец… рабочий… сказал, что принес их в жертву. Во славу… и потому неподсуден. Сослался на древний закон… был такой, его потом отменили, но ведь был… и получилось, что его выпустить обязаны.

– И?

Князь выглядел заинтересованным.

– Выпустили. Только… суток не прошло, как он сам прибежал, каяться начал… ему виделись псы оттуда… всю ночь гнали. И только в отделении отступили. Не исчезли. Он их и там видел… он рыдал… умолял о прощении…

Неприятно было вспоминать.

А вот в храм заглянуть бы стоило. Просто зайти. Не обязательно покупать свечу или приносить голубя… или вообще делать хоть что-то.

– Он умирал несколько ночей. Кричал. Наши пытались помочь… жрецов пригласили, но те, только заслышали про псов, как сразу отказались. Он лучше знает, кого наказывать… поэтому… ты не прав. Если бы кто-то решился сделать подобное его именем…

Князь не стал спорить.

Катарина ожидала возражений. Или хоть чего-то, а не молчания, которое опять длилось и… и в какой-то момент, она поняла, что молчание не так уж и утомляет. Напротив, ей нравится эта тишина, и место, и запахи странные, непривычные, которые и дерева, и соломы… и скрипка тоже нравится.

И много позже, когда они покидали трактир, князь проронил:

– Есть один нюанс. Возможно, наш с вами общий недруг просто знает, как делать правильно…

Глава 14. Где добро вынуждено встречаться со злом к обоюдному неудовольствию

Мой дедушка в любой ситуации может показать свое достоинство, лишь бы это не причинило вреда…

Из сочинения юного пана Бизкульского о своей семье.

Пан Белялинский, занявши место в гостиной, приник к окну. Он глядел на снегопад и думал… после, когда снегопад закончился, то просто так думал, вспоминая все годы своего, казавшегося таким счастливым, супружества.

И чем больше думал, тем больше убеждался, что счастье это ему привиделось.

Ах, до чего слеп он был!

…вот первый год.

…и дом, купленный для драгоценной Ганны. Ему за этот дом пришлось в долги такие влезть, что чудом расплатился. Но разве ж возможно было допустить, чтобы первенец их появился на свет в той убогой квартирке, что досталась ему от матери?

…и разве ж услышал он хоть бы слово благодарности?

Нет. Только жалобы. Место ей не по нраву пришлось.

Спален мало.

Окна темны.

Крыша низка. И выглядит дом бедновато… ему это ворчание казалось чем-то естественным, этаким подзатянувшимся капризом беременной жены, которая была даже очаровательна…

…ложь.

…сколько лет…

…обои шелковые… обои расписные… гарнитуры мебельные из Познаньска, которые Ганна выписывала, нимало не задумываясь, чем за эти гарнитуры он платить будет. Картины, корзины, портреты в дубовых рамах… причем портреты людей чужих, но ликом достаточно благообразных, чтобы сойти за благородных предков…

Ложь.

С первого дня… а он, дурень, поверил.

– Батюшка? – Бавнута скользнула в гостиную и присела рядом. – Что-то случилось, батюшка?

…младшенькая.

…старшая отца сторонится. Стыдится? Ей всегда-то внушали, что, дескать, он простого звания, будто есть в этом дурное.

– Ничего, дорогая, – он вымученно улыбнулся. – Не знаешь, куда матушка подалась?

– А то, – Бавнута присела на подлокотник. – Отправилась Гуржакову уговаривать… вчера, ты представляешь, Гражина отказалась за Вилли замуж идти.

– Неужели?

…Ганна свела Марию с этим мальчишкой и неспроста. Знать, мутят что-то за спиной… известно, что… Ганне нужен кто-то, кто будет грязную работу исполнять, если вдруг с ним самим несчастие случится.

Не сама ж она станет груз возить.

В Хольме не поймут чужака. Парень же, в семью вступивши, вроде как своим станет… и получит с того, дрянной человечишко, жадный и глупый, коль надеется при Ганне свободным остаться. Тоже, небось, думает, что скоренько все в рученьки свои приберет и Ганну…

– А то, – пальцы дочери коснулись щеки. – Я ей говорила, что не надо… глупая затея. И опасная.

…жизнь-праздник.

Только не для него. Ему на этом празднике никогда-то места не было… нет, он присутствовал, что на балах, что на салонах ее, на суаре и утренних чаепитиях, но все одно чувствовал себя чужим. И то, каким извиняющимся тоном она представляла его новым своим подругам…

…случайным знакомым…

…взгляды.

…вздохи. Будто просила прощения, что всем этим замечательным людям приходится снисходить до какого-то там купца… даже не первой сотни.

Противно.

– Скажи ей, батюшка, – младшая дочь встала. – Скажи, что она всех нас погубит. Гуржакова не так проста, какой кажется… если на нее очарование не подействовало. А этот, с позволения сказать, матушкин родственничек, вовсе ведет себя неподобающим образом… они с Марией…

…слезы.

…упреки.

…сапфировое колье в дар за рождение дочери… и вновь же недовольство. Всегда недовольство. Ей вечно было мало, что бы он ни делал, как бы ни старался угодить, но ей было мало…

– Она не послушает… Ты же знаешь, она меня никогда не слушала…

…и никогда не любила. А разве ж о многом он просил?

– Батюшка, – Бавнута откинула с лица тонкую прядку. – Извини… я бы никогда не заговорила о таком, но… она… она совсем потеряла край. И мы должны ее остановить.

– Зачем?

– Затем, что иначе мы все… окажемся в королевской тюрьме. А я в тюрьму не хочу, – она опустилась на пол и теперь глядела снизу вверх, и выглядела такой молоденькой. – Я жить хочу, нормальной простою жизнью… мне не нужны все эти…

Тонкие руки.

Кружева.

– Когда она решила приворожить воеводу, я согласилась помочь Марии. Мне не нравится этот нынешний ее жених… гнилой, грязный человечишко… он ко мне… меня…

Вздох.

И взмах ресниц. Дрожащая рука с кружевным платочком. Все так мило и… фальшиво? Что сделали с ним там, в Хольме, если ныне он стал живо ощущать эту фальшь, которой не видел прежде.

– Я не хотела тебе говорить… расстраивать, но… он предлагал мне такое… такое…

Голос срывается.

Слеза ползет по смуглой щеке.

И утешить бы. Или, как подобает хорошему отцу, преисполниться праведного гнева, да только в душе пусто. Вот и сидит он, наблюдая за спектаклем, пытаясь понять, что же нужно ей на самом-то деле?

– И я подумала, что уж лучше воевода наш… он хотя бы порядочным выглядит…

Пауза выразительна.

Ну же, скажи что-нибудь, знак подай, что проникся… вон, сколь жаден взгляд.

– А потом… все как-то завертелось… и ты… мы… мы все теперь… – она замолчала в растерянности, ибо беседа эта шла вовсе не так, как ей бы хотелось. Отец, представлявшийся прежде человеком недалекого ума, а характеру и вовсе ничтожного, суетливый и беспокойный, ныне вел себя… неправильно?

Именно.

Он потер грудь, будто болело там. Вздохнул. И усталым голосом поинтересовался:

– Чего ты хочешь?

– Я… я хочу, чтобы мы…

– Прекрати, – он прервал этот монолог, который готовился долго и тщательно, и пожалуй, от актерства своего она получала преогромное удовольствие. А потому почти даже обиделась на него, не способного оценить красоту игры.

Он же поморщился и, отвернувшись к окну, покрытому рябью дождя, произнес:

– Не надо больше представлений. Просто скажи, чего ты хочешь. Или уходи.

Вот ведь…

– Двадцать тысяч злотней, – сказала Бавнута, и произнесенная вслух сумма показалась столь огромной, что во рту пересохло.

– Двадцать?

– Я… – она вскочила, испытывая преогромное возбуждение, потому что до того дня лишь мечтать себе позволяла. – Я все посчитала. Я уеду.

– Куда?

– Познаньск. Краковель… не важно… или нет, поеду в Познаньск, все ж столица… сниму квартиру. Заплачу за учебу…

– И на кого учиться станешь? – в этом вопросе почудилась скрытая насмешка, которая вызвала обиду.

– Живопись, – Бавнута вскинула голову. – У меня талант…

…а они не понимают.

…снисходительно смеется сестрица, а матушка и вовсе недовольна. Конечно, девице рода знатного подобает уметь рисовать, но не проводить же за мольбертом сутки напролет. И слышать не желает о вдохновении.

Цветах.

И светотени. О том, что душу раздирают чувства, которые надобно выплеснуть на холст, иначе она растворится в них вся, без остатку.

– Я писала… я списывалась со многими… и картины свои отправляла. И наброски. Меня примут, как в Краковеле, так и в Познаньске, и надо лишь выбрать. Мне хватит этих денег на первое время…

…пять тысяч за учебу.

Квартира.

И прочее – в банк, ибо так надежней. Она не сестрица, которая, как и матушка, готова немедля потратить последнюю монетку на какую-то глупость. Ей не нужны ни наряды, ни палантины, ни драгоценности…

…краски вот, холсты…

– А дальше? – взгляд у отца холодный, оценивающий.

И пожалуй, именно таким она его напишет, застывшим у окна, и главное будет не само лицо, усталое и помятое, нехорошее такое, но отражение его в залепленном дождем окне.

– Дальше… я буду продавать картины… или выйду замуж, – она присела на край козетки. – Поверь, я не столь безголова, как матушка и здраво оцениваю перспективы. Сейчас у меня может все получиться… но мне нужны деньги.

– Двадцать тысяч?

– Самое меньшее – двадцать.

…не даст.

…скажет, что денег нет… что… и тогда придется угрожать… ах, до чего нехорошо это, шантажировать отца родного, но что ей остается делать? Из дома этого надобно бежать и поскорее, потому как игры эти зашли слишком уж далеко. Того и гляди на пороге возникнет полиция с парой ведьмаков в придачу. И тогда…

– Хорошо, – сказал отец, и Бавнута, не веря своему счастью, переспросила:

– Ты… согласен?

– Да.

– Матушка… будет против, – у нее на эти деньги собственные планы имеются. И потому, верно, так долго ее нет… с Гуржаковой побеседовать – дело недолгое, минут на десять или, коль уж сильно любезничать станут, то получаса… а дальше что?

Кафе.

И шляпки разнесчастные.

Модистки… кружева, ткани… новые каталоги, которые матушка всенепременно захватит, ибо вчера весь вечер причитала, что дом дошел до ужасного состояния. Пройдется по лавкам, наберет всякой мелочи, если дадут…

…ей этих двадцати тысяч хорошо, если на неделю хватит.

– Ничего. Я с ней поговорю.

И отец отвернулся к окну.

– Так… я пойду вещи собирать? – Бавнута так и не знала, как ей быть.

– Иди…

…и все-таки стоило бы в полицию письмо написать… потом, когда прибудет в Краковель… анонимное… или нет нужды? Сами разберутся… вон, матушка всякую осторожность утратила, и сестрица не лучше…

Она вытащила старый саквояж из темно-желтой кожи. Местами она побурела. Местами протерлась. Но, невзирая на убогий вид, саквояж этот был прочен и вместителен.

Белье.

Рубахи. Юбки из тех, что попроще. Бархаты ей ни к чему, а вот добротная шерсть – самое то. Платья, что она отыскала на чердаке, давно вышли из моды, а ткани их показались матушке излишне простыми. А Бавнуте сгодятся.

– Собираешься, – сестрица вошла в комнату и, подняв двумя пальчиками подъюбник, уронила его на пол. – Сбежишь?

Про деньги говорить нельзя.

– А что, предлагаешь остаться и с вами на плаху…

– Ты преувеличиваешь, дорогая, – за подъюбником последовала меховая горжетка, изрядно свалявшаяся и грязная. Как только попала она сюда?

Случайно.

– Преувеличиваю? – Бавнута сдержала дрожь в руках. – Я преувеличиваю? Или быть может, мне кажется, и ты не ввязалась в эту историю? И в подвал, если заглядываешь, то исключительно по хозяйственной надобности?

Сестрица отвернулась.

– И то, чем торгует отец… с кем торгует… и ваши дела с Гуржаковыми… – она запихивала в саквояж вещи, уже не пытаясь притворяться, будто спокойна. – И то, чем это обернется…

– Ах, дорогая, – сестрица подняла кружевную подвязку и, покрутив в руках, повесила на медный рожок канделябра. – Ты слишком близко все принимаешь к сердцу…

Она подошла к окну.

Отодвинула гардину.

Провела пальчиком по запотевшему стеклу и, полюбовавшись на кривую линию, задумчиво произнесла:

– И ты не права… нельзя уходить… кто, если не мы?

– Что?

– Отец болен. У него сердце слабое, ты же знаешь, и в любой момент может случится так, что его не станет, – Мария говорила об этом так спокойно. – Что тогда?

Ничего.

– А там и матушка… ты же знаешь, как она отца любит…

– Как блоха собаку, – не выдержала Бавнута.

– Похоже, – сестрица рассмеялась. – Очень похоже… но это не важно… главное, что она уйдет…

…нет, Мария вовсе не о том говорит, что… но с чего бы матушке уходить-то? Она здорова.

– Ты не можешь просто так уехать и бросить семейное дело на произвол судьбы… кто мне поможет?

– Твой жених. Или твой любовник?

– А тебе и завидно?

– Было бы чему… оба дерьмо.

– Не без того, – сестрица улыбнулась и, приобняв Бавнута, шепнула на ухо. – Зато оба могут… многое могут…

– Уходи.

– Как знаешь, – сестрицыны пальцы вдруг впились в шею. – Дело, конечно, твое и задерживать не стану, но, дорогая, если хочешь уехать, уезжай… но ни копейки ты не возьмешь.

– Кто…

Пальцы были холодными.

Крепкими.

Того и гляди, шея хрустнет. И ведь сестрица не шутит.

– Не думай, что самая умная, – сестрица отпустила и легонько толкнула к окну. – Ты ведь давно собралась… только что-то тянула и тянула, но это понятно… кому ты нужна сама по себе… нет, дорогая, без денег ты никто и ничто. И если вдруг сорвалась… значит, где-то ухватила кусок. У папочки, верно? Не пустым приехал.

Она подошла к двери и, прислонившись к косяку, пропела нежно.

– И все ж подумай, сестрица… подумай хорошенько…

Панна Белялинска наслаждалась.

Кофейня.

Прогулка по центру города. И пусть снежит, но… это лишь повод заглянуть в лавку…в лавки… примерить меховую шапочку, столь крохотную, что и не видать на волосах. Или, напротив, бурку собольего меха… палантин, который она всенепременно купит и, быть может, завтра.

Разве ж она не достойна маленькой награды?

Палантин, само собою, недешев, но…

…он так мягок, так приятен…

…и панна Белялинска может позволить себе этакие траты.

Она заслужила! Столько нервов, столько переживаний… надо будет послать за доктором… или нет, он показал себя корыстным человеком, а потому…

…на воды. Когда все закончится, то она отправится на воды.

…одна.

…или… если… супруга жаль, но на курорте дама, пусть и зрелых лет, но все еще прекрасная, а, главное, не бедная, имеет неплохие шансы обзавестись сердечным другом… или больше, чем другом. Вдовы, случается, вновь выходят замуж.

Она с сожалением вернула палантин.

Перебрала ворох сумочек, но ни одна не глянулась. Почему-то мысль о водах, в которых она себе отказывала уже не один год, не вызвала должного воодушевления. Напротив, показалось все таким…

Не таким.

Усталость, не иначе…

…и она не отпускала панну Белялинску, портя всякое удовольствие, ни в лавке с перчатками, ни в магазинчике тканей, портя всякое удовольствие от выбора, ни даже в лавке модистки, которая, правда, приняла некогда дорогую клиентку с ощутимым холодком.

Ах да, счета.

Долги.

Все будет оплачено… и может, вовсе стоит покинуть никчемный этот городишко? Денег, если правильно распорядиться ими, хватит надолго…

…она перебирала листы эскизов, прикидывая, как будет смотреться тот или иной наряд. И старательно представляла себе ту, новую жизнь, набережную светлую, желтый песочек пляжу, шезлонги и зонтики для дам-с, синеву моря, которое всецело прекрасно, и дамочек, решившихся войти в купальную бочку.

Чайки.

Солнце.

И вот это платье из легчайшего батиста. Узкая синяя полоска на фоне экрю и кружево восточным огурцом, только шея чересчур уж открыта. Но если взять кружевной же шарф…

…завтра же состоится венчание…

…а потом к нотариусу. Пусть Гуржакова оформит доверенность на все дела свои, на имущество… объявить, что молодые отбывают в путешествие… в Европу, конечно, ныне это модно… главное, правильный слух пустить…

…а там… буде у кого вопросы появятся, то и сказать, что померла в Европе… да… случается… в Европах этих заразы всякое множество…

Ганна потерла виски.

Все складывалось наилучшим образом, разве что родственник дорогой, но ничего, и на него управа найдется… он тоже не вечен… нет, панна Белялинска не была чудовищем, и скажи кто так, возмутилась бы пренатуральнейшим образом.

Чудовище?

Отнюдь.

Она просто желала жить так, как привыкла…

И заказав-таки наряд из плотной шерсти темно-синего оттенка – все ж будущей вдове не пристало носить яркие наряды – и кроя простейшего, она-таки покинула модистку, чтобы прямо за дверьми встретить человека, встречать которого панна Белялинска не желала.

– Доброго вечера вам, – воевода одарил панну Белялинску преочаровательнейшей улыбкой.

И поклонился.

И ручку поцеловал, что вовсе порадовало. Жаль, конечно, с женитьбою не вышло, но… с другой стороны, все ж метаморф, существо, пусть и к человеческому роду относящееся, а все ж мало предсказуемое. Вон, одно зелье на него не подействовало, как знать, что с другим было бы.

– И вам доброго, – панна Белялинска величественно кивнула. – Премного рада встрече…

– А уж я как рад! Мы рады… позвольте представить вам панну Катарину.

…это что за особа?

…ишь какая. Серая. Строгая. Похожа на давешнюю гувернантку аглицких кровей, которая год билась над девочками, втолковывая им какие-то свои правила…

– …она следователь из Хольма.

– Следователь? – голос предательски дрогнул, но панна Белялинска взяла себя в руки. – Из Хольма? Какие удивительные новости!

И странно, как это они прошли мимо, вот что значит уйти в собственные заботы.

– Или вы шутите?

Она изобразила удивление. И даже рассмеялась преглупо. Лучше уж за дуру сойти, чем возбудить подозрения. Сердце заколотилось. В висках закололо.

Нет.

Это случайность… конечно, случайность… следователь? Пускай себе… какое этой смурной девке может быть дело до панны Белялинской, особы благородной и блистательной?

Именно.

Она, панна Белялинска, и в Хольме-то ни разу не бывала.

– Ах, как я рада… но разве женщина может быть этим… простите, как его? Следователем? Это вы чему-то следуете… – панна Белялинска раскрыла зонт.

Осторожней.

Не стоит переигрывать.

И она рассмеялась, показывая, до чего довольна собственною нехитрой шуткой.

– Нет, я, конечно, слышала, что в Хольме женщин заставляют работать, – панна Белялинска приняла руку, предложенную воеводой. – Но чтобы вот так, на мужских профессиях… вам, наверное, тяжело приходится?

И не дав девице рта раскрыть, сама же ответила.

– Мужчины порой так жестоки… грубы… примитивны… вас это не касается, князь, вы редкое исключение из правил. Он на удивление обходителен. Все-таки происхождение, что ни говори, многое значит…

– Вы так полагаете?

Голос у девицы оказался довольно приятным.

И это неожиданно разозлило.

– Само собой… вот возьмите моего супруга, к примеру. Достойнейший человек широкой души… меня любит беззаветно, однако при всем том напрочь лишен чувства такта. Как и чувства стиля. Он способен надеть красный жилет к сиреневой рубашке, повязать розовый галстук и не увидеть в том беды. Мне постоянно приходится следить, чтобы он не поставил нас в неловкое положение…

– Сочувствую.

– К счастью, мои дочери взяли от него лишь фамилию. У обеих утонченное чувство прекрасного… они бы в жизни не надели, уж простите меня за прямоту, столь… ужасающий наряд… конечно, в том не ваша вина, не подумайте…

…говорить.

…не замолкая… не оставляя собеседникам и мгновенья передышки… пусть девица морщится… кто ж ей еще правду скажет? Впрочем… панна Белялинска позволила себе снисходительную улыбку: пусть лучше думает о том, как выглядит, чем о делах, сюда приведших…

…а уезжать надобно.

…свадьба.

…доверенность…

– …но платье сидит отвратительно. Я слышала, в Хольме приличная одежда – удел избранных…

– Как и у вас.

Задело?

Это хорошо… это пускай себе…

…и с супругом надобно решать что-то… и немедля, пока эта, в сером, до него не добралась. Он слаб. Испугается… проговорится…

…с мертвого спросу нет.

…и если вдруг… всегда можно будет сделать вид, что она, панна Белялинска, знать не знала о мужниных делах… да и то, разве пристало женщине…

– Ах, вы так мило шутите! У нас любой может обратиться к модистке и сшить то платье, которое пожелает… я вам рекомендую посетить. У нас, конечно, не Познаньск… в Познаньске всяко больше выбор, но мадам Сонье неплоха… только, умоляю, не бросайтесь на яркое! Обычно особы вашего круга сразу норовят приобресть красное платье, но, милочка, это дурной тон. И кружево… с ним определенно нужно знать меру…

– Ваш супруг уже вернулся? – воеводе надоело слушать это щебетание.

– Утром еще… ах, вы не представляете, как это неудобно, когда муж возвращается после завтрака… со стола уже убрали, прислуга отдыхает, а тут он… будто не мог часом раньше, чтобы переодеться, как полагается, позавтракать со всеми… у меня визит…

– Значит, он дома?

– Наверное. Помилуйте, я не имею ни малейшего представления… и знать не хочу… в последнее время он стал сам не свой, – доверительно призналась панна Белялинска. – Весь такой… грубый… и в работе… я его умоляла немного отдохнуть… в конце концов, нельзя забывать о семье!

– А он?

– Ах, когда вы, мужчины, прислушивались к просьбам слабых женщин. Он только и твердит, что о делах… помилуйте, разве могут дела быть настолько важны?

Ее вопрос оставлен был без ответа.

А стоило поднять руку, подзывая извозчика, как Себастьян ее перехватил и с этакою улыбочкой, которая показалась панне Белялинской издевательской, сказал:

– Уж позвольте мы вас до дому доставим. А то ж вечер… мало ли что случится?

– Да что может в нашем городке случиться…

– Но все же позвольте…

– Мне так неловко…

…она уже поняла, что отпустить ее не отпустят. И прокляла себя за слабость. Надо было возвращаться. Поговорить с супругом, который как-то переменился, но не сказать, чтобы сильно. И значит, в любой момент мог слабость изъявить, в раскаяние удариться и тем самым подвести панну Белялинску…

…все же, как ни печально было сие сознавать, во вдовстве имелись свои преимущества.

…а в лавке мадам – удивительной красоты ткани, что черный бархат, переливистый, как шкурка чернобурой лисы, что креп, что тончайшая шерсть с вышивкой…

– Ах… я не ждала гостей, – панна Белялинска сделала последнюю попытку. – Это неудобно…

– Увы, я вынужден настаивать…

…и все-таки жаль, что зелье на него не подействовало. Собственный воевода в нынешних обстоятельствах был бы весьма удобен.