Текст книги "Дикое Сердце 1 часть"

Автор книги: Каридад Адамс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Айме усиленно сдержала насмешливую улыбку, которая уже играла у нее на губах, и глубоко вздохнула, чувствуя себя уверенной, наслаждаясь, как никогда, ситуацией, чтобы полновластно вершить три судьбы по своей прихоти, и снисходительно упрекнула его:

– Мой дорогой Ренато, не могу поверить, что не знаешь своих достоинств, ты придаешь глупостям Моники слишком большое значение.

– Это ты первая придала им значение, а не я. Если это глупости, почему же ты так рассердилась?

– Я лишь слабая женщина. А ты наоборот, сильный, мудрый и умный мужчина. Было бы лучше, если бы ты забыл о выходках Моники.

– Именно об этом она попросила: забыть ее и позволить ей завтра вернуться в Сен-Пьер, чтобы уже там ждать ваше возвращение.

– Мне это кажется своевременным, но пусть она едет не одна. Лучше нам вернуться втроем, уладить там дела, пока ты улаживаешь здесь свои и велишь поскорее отремонтировать дом в столице, где у нас будет медовый месяц. Через пять недель мы поженимся, а Моника вернется в монастырь – единственное подходящее для нее место. Пусть примет, наконец, монашеский постриг, пусть даст обет. – И весело, больше насмехаясь, заявила: – И пусть молится за нас и наши грехи, раз уж выбрала такой путь, чтобы попасть на небо.

– Ты тоже уедешь? Оставишь меня?

– На несколько дней, глупенький. Так нужно. Если мы решили пожениться, то нужно уладить тысячу вещей. Если мы официально помолвлены и поженимся, то не очень хорошо жить и спать под одной крышей. Тебе так не кажется?

И она поцеловала его долгим горящим поцелуем, закрыв глаза, возможно, представляя себе другие губы, и Ренато, на секунду охваченный этим водоворотом, ответил ей на огненный поцелуй, прошептав:

– Айме, жизнь моя!

– А теперь благоразумие, – посоветовала Айме, возвращаясь в прежнее состояние. – Распорядись, чтобы завтра нас отвезли в Сен-Пьер. Я скажу это маме и… – Она прервалась, увидев в нескольких шагах Янину, и не сдержала удивленный возглас: – Ах!

– Сеньора София ожидает сеньора Ренато в своих покоях, – сообщила метиска, принимая скромный вид. – Она попросила, чтобы вы пришли немедленно.

– Вы испугаете любого, – зло пошутила Айме. – Что вы надеваете на ноги, чтобы ходить, как кошка?

– Мое желание служить семье Д`Отремон, сеньорита. Поскольку в этом доме пока что было нечего скрывать…

– И тем более нет этого сейчас, Янина, – сделал замечание Ренато. – Вы можете опустить намеки.

– Простите, сеньор. Я лишь сказала…

– Я прекрасно слышал, что вы сказали. И не хочу говорить об этом, так как я полностью прояснил этот вопрос. Нет тайн, но не обо всем можно говорить с прислугой.

– Что? – удивилась Янина.

– Будет очень полезно, если вы запомните, – подчеркнул Ренато. Затем, меняя выражение лица, обратился к Айме. – С твоего позволения, пойду посмотреть, чего хочет мама.

– Я тоже пойду подготовлю своих. До очень скорого, да?

– До скорого, жизнь моя.

Он наклонился, поднося к губам руку Айме, целуя ее с нежным уважением. Затем оба удалились в разных направлениях. Опустив голову, с горящими щеками, как после пощечины, неподвижно и напряженно стояла Янина, пока приближавшийся к ней мужчина не остановил угрюмый и спокойный взгляд на ней, сделав замечание:

– Янина, что ты здесь делаешь?

– Ничего, дядя, – избегая объяснения сказала метиска, делая неимоверное усилие.

– В этом доме все усердно стараются ничего не делать. Если бы в этой деревне я не был таким внимательным, с хлыстом в руке, то никто бы и не шевелился. Я жизнь кладу на посадках тростника! Уже распаханы четыре участка на уступе, почти до вершины горы. Мне бы хотелось, чтобы сеньор Ренато это увидел. Они должны там прогуляться, слышишь? – проворчал Баутиста. И заметив странное выражение лица племянницы, спросил: – А с тобой что? Похоже, ты собираешься заплакать. Что случилось?

– Ничего. Сеньор Ренато был таким любезным, что напомнил мне, что я здесь только служанка. Ему было неприятно, что я увидела, как он целует эту Мольнар, а эта Айме не более, чем какая-то…

– Как ты смеешь?

– Кто угодно может это заметить. Достаточно посмотреть на нее. Но сеньор Ренато глухой и слепой, потому что не хочет ни видеть, ни слышать. Ладно, лучше я замолчу, дядя.

– Согласен. Думаю, будет лучше, если ты будешь молчать и не говорить глупости. Сеньорита Мольнар будет нашей хозяйкой через пять недель, как ты мне сказала.

– В Кампо Реаль будет только одна хозяйка, сеньора София. А другая пусть не приходит. Пусть не приходит, потому что ей будет очень плохо!

– Почему ты говоришь «очень плохо»?

– И я буду той, кто позаботится об этом!

– Что ты делаешь, Моника? Вижу, ты торопишься.

Ударив по натянутым нервам, голос Айме достиг Моники и остановил ее перед укладываемым чемоданчиком. Они находились в просторной спальне, самой простой из трех, выделенных им в этом подобии деревенского дворца, но с великолепными занавесками, полированными полами, с роскошной и ухоженной мебелью.

– Ты можешь оставить меня хоть ненадолго в покое, Айме?

– Не беспокойся. Я пришла не спорить и не упрекать. Наоборот. Я очарована твоей великолепной инициативой вернуться как можно раньше в Сен-Пьер. Эта мысль мне очень нравится.

– Могу себе представить. Знаю, как хочешь потерять меня из виду.

– В этом случае потерять из виду мой будущий дворец, будущую семью и будущее королевство.

– К чему ты ведешь?

– Пойми, мы с мамой тоже уезжаем. Я уже ей сказала. И она чуть не впала в истерику. Будет уместным, если ты ее успокоишь, ты ведь умеешь. Мама очень боится, что Ренато сбежит от нас, но у меня нет этого страха. Я уверена, что крепко его держу, и, хотя тебе это больно слышать, скажу это еще раз.

– Мне не больно. Я сожалею о том, что сказала. Поэтому и хочу вернуться в Сен-Пьер, но вернусь одна. Ни в коем случае не нужно из-за меня прерывать ваш приезд.

– Из-за тебя ничего не прерывается, сестра. Успокойся. Я просто хочу уехать, мне надоело все это.

– И тем не менее, ты хочешь выйти за Ренато, – не смягчив голоса осадила Моника. – Почему ты не честна с ним? Почему заставляешь меня делать то, что я не хочу? Если ты продолжишь, то вынудишь меня говорить откровенно.

– Не думаю, что осмелишься. Сегодня ты потеряла эту великолепную возможность. Ты могла откровенно сказать ему о своей любви, но единственное, что тебе пришло в голову, так это дать ему понять, что он не нравится тебе в качестве зятя. Он рассказал об этом и рассказывает мне все. Даже самые потаенные его мысли принадлежат мне. Он ребенок, понимаешь? Глупый ребенок, думаю, он достаточно хороший, чтобы продолжать быть глупым до конца своих дней.

– Если бы ты знала, как омерзительна мне, когда так говоришь! Как же я тебя ненавижу, когда…!

– Сколько чувств, сестра! – насмешливо прервала Айме. – Ты меня ненавидишь, потому что ревнуешь, а ревнуешь, потому что любишь.

– Ты замолчишь наконец? Чего ты хочешь? Свести меня с ума?

– Успокойся, Моника, и не кричи. Ты правильно сказала, что я не уверена в своих чувствах, и естественно, хочу быть уверенной в этом до того, как выйду замуж.

– Что ты сказала, Айме? – питая надежду, спросила послушница.

– Найти истину за несколько дней уединения и покоя. Я хочу вернуться в Сен-Пьер и побыть одной. Осознать, как обстоят дела на самом деле, решить, выходить мне замуж за Ренато или нет. Я сделаю то, что ты бы назвала испытанием совести. Может быть, я выйду замуж. Ведь выгоды от того, что мне предлагает Ренато такие огромные. Может быть, я не выйду замуж и предпочту свободу вместо богатства. Вот в этом втором случае… – она издевалась и не скрывала этого: – Во втором случае, моя дорогая сестра, я дам тебе доказательство своего великодушия, которое ты поставила под сомнение! Я тебе его верну!

В душе Моники молнией сверкнула надежда, хотя последние слова сестры ранили и обидели ее. Сомневаясь и колеблясь, она словно в жестоком бою сражалась сама с собой, а почти доброжелательная и улыбающаяся Айме наслаждалась ее волнением. Возможно, на мгновение в темных глазах Айме мелькнула искра сострадания, но она погасла от крика эгоизма, снисходительного удовольствия управлять другими душами как ей вздумается. Слова возмущения сорвались с губ Моники:

– Ты никого не должна возвращать! Не думай, что, играя с ним, ты будешь развлекаться!

– Почему нет? Когда безоговорочно отдается сердце, не следует жаловаться на происходящее. А он отдал мне сердце. Он любит меня больше всего, и искренне признается мне в этом.

– Потому что он слеп и не знает, кто ты. Если бы он узнал тебя по-настоящему, если бы я ему рассказала… – глухим голосом предупредила Моника. – Ты хорошо знаешь то, что я могла бы ему рассказать.

– Ты этого не знаешь, – пришла в ярость Айме. – Ты можешь обвинить меня в глупостях, ребячествах, безделицах. У тебя нет против меня доказательств, и я брошу тебе вызов, если обвинишь меня без доказательств. Вот увидишь, как это обернется против тебя, если он тебе поверит.

– К сожалению, против меня, – с болью призналась Моника.

– Очень рада, что понимаешь. Но даже если это было бы правдой, даже если бы тебе удалось доказать ему, что я недостойна его, знаешь, чего бы ты добилась? Он бы тебя возненавидел! Потому что убить его веру в меня – это значит сделать его самым несчастным человеком!

– Ты этим пользуешься.

– Я лишь защищаюсь. А ты хороша, если бы я с детства не была начеку… Со мной не притворяйся хорошей. Ты бы хотела увидеть меня мертвой.

– Как ты несправедливо говоришь, Айме! Я хотела видеть тебя счастливой, чтобы ты и его делала счастливым. Знать бы, что ты способна быть порядочной, достойной, справедливой, была бы ему верной, преданной.

– Правда? Только будучи уверенной в этом ты бы чувствовала себя счастливой? Чтобы я была верной, правда? Чтобы была искренней. Ну ладно, я буду искренней. Ладно, буду такой. Обещаю, что я не выйду замуж за Ренато, не будучи уверенной в том, что принесу ему счастье, которое ты хочешь для него и которое я желаю себе. Но когда я выйду замуж, если решусь это сделать, ты сделаешь мне одолжение – оставишь меня в покое. Это весь договор. Согласна? Скрепим поцелуем?

– Я согласна, но не нужно целоваться.

– Злопамятная, да? – едко усмехнулась Айме. – Это я должна сердиться. Ты хорошо хотела надуть меня. Но не важно. Ты белая овца из двух сестер: прилежная, благородная, благоразумная, хорошая. У меня есть несколько пятен, но я сильнее и не держу на тебя зла. – И сказав это, поцеловала сестру.

– Доченьки, надо же, Слава Богу, – подошла Каталина. – Я боялась, что вы продолжаете спорить. Так мучительно видеть вас обеих друг против друга. Эти ссоры вызывает такую боль в сердце матери. Ах, если бы дети это знали! – Глубокий вздох заполнил сердце матери.

– Мама, ради Бога, не поэтизируй, – опровергла Айме весело. – Все уже прошло, была летняя тучка. Правда, Моника? Вот увидишь, этого больше не повторится. С этого дня мы с сестрой будем чудесно ладить. Я в своем доме, а она в монастыре. Это самое лучшее, чтобы не раздражать друг друга. И если по прошествии лет у меня появится дочь, легкомысленная и кокетливая, то я ее пошлю к тете-настоятельнице, чтобы она ей прочитала проповедь и…

– Айме! – прервал ее голос Ренато из коридора.

– Думаю, это Ренато, – пояснила Айме, и повысив голос, ответила: – Я здесь, дорогой. Заходи.

– Простите меня, – с порога извинился Ренато. – Бесспорно, я прерываю семейный разговор, но дело в том, что мама хочет прямо сейчас с тобой поговорить, Айме. Бедняжке не понравилась новость о нашей поездке.

– За две минуты я все улажу и заверю ее в наших веских доводах, – уверила Айме. – Ты не пойдешь со мной, Ренато?

Он замер, увидев неподвижную Монику, стоящую перед маленьким чемоданом, такую бледную и слабую, с таким мучительным выражением на лице, что непреодолимое чувство дружеского сочувствия привлекло его к ней, и он попросил:

– Мне бы не хотелось, чтобы ты огорчалась из-за меня, Моника.

– Я не огорчена, Ренато, для этого нет причины. Ты самый лучший мужчина.

– Я не такой, но хочу им быть, чтобы предложить твоей сестре счастье, которое она заслуживает, чтобы когда-нибудь ты смогла увидеть во мне брата, хотя у нас не одна кровь.

Быстрым жестом он взял ее руку и поднес к губам, а затем ушел вслед за Айме.

– Какой хороший юноша, Боже, – воскликнула Каталина. – Нет лучше его на всем белом свете. Я тоже пойду готовить чемоданы.

Моника осталась одна, чувствуя приятное и горящее ощущение поцелуя, горячее наслаждение прикосновения, которое огнем зажгло ее щеки, и она, чтобы стереть след поцелуя, яростно вонзила в него ногти.

17.

– Ваше появление – большая честь для меня, сеньорита, но откровенно говоря, я не припомню…

– Не утомляйте воображение, доктор Ноэль. Мы с вами видимся впервые с близкого расстояния. Я достаточно хорошо знаю вас зрительно. В Сен-Пьере ведь все друг друга более-менее знают, не так ли?

– Не думаю, что имел удовольствие до настоящего времени.

– Меня зовут Айме, Айме де Мольнар.

– Вот теперь да. Теперь все ясно! В конце концов, вы правы, что все друг друга знают. Я знаю вашу мать, отца, мир его праху, он был и моим другом. Но чем могу служить вам? Прежде всего, садитесь, садитесь.

– Не нужно, я ненадолго…

Украдкой посматривая на окна и двери старого обшарпанного кабинета, искусно владея собой, ради своей цели Айме решила сыграть в опасную игру. Она была уже несколько дней в Сен-Пьере, безуспешно расспрашивая, тщетно задавая вопросы, и решилась, наконец, посетить старого нотариуса, который смотрел на нее с непонятным взглядом то ли любопытства, то ли удовлетворения и подтвердил:

– Я видел вас несколько раз, когда вы были маленькой девочкой, но вы чудесно изменились. Чем могу служить вам? Вижу, вы очень обеспокоены.

– О, нет! Вовсе нет, я пришла из-за ерунды. Хочу сказать, что в моем посещении нет ничего серьезного. Я проходила рядом и подумала, возможно, сеньор Ноэль знает что-то о моих заказах. Вы, конечно же, не понимаете меня. Простите. Это путаница. Получилось так, что я дала несколько монет капитану некоей шхуны, чтобы он привез мне из Ямайки английские духи.

– Английские духи? А разве не присылает нам Франция самые лучшие духи в мире? – пришел в негодование добрый Ноэль.

– Да, да, конечно. Но речь не об этом. Это были особые духи, те, что я хотела. Духи для кабальеро. И несколько рубашек. Несколько тех удивительных английских рубашек, которые не похожи ни на какие другие. Речь идет о подарке, который я хочу сделать. Подарок для суженого. Я невеста, доктор Ноэль. Я скоро выйду замуж.

– Ну тогда поздравляю вашего будущего супруга. Но продолжайте: вы дали несколько монет капитану шхуны…

– Для того, чтобы он привез мне духи из Ямайки. Но человек не вернулся.

– И вы хотите предъявить ему иск. У вас есть квитанция?

– О, нет! Вовсе нет! Думаю, речь идет о человеке, достойном доверия. Мне его порекомендовали. Но никто не может дать о нем информацию, а так как мне сказали, что вы его друг…

– Мой друг – капитан шхуны? Как его зовут?

– Я не знаю его фамилию. Его корабль называется Люцифер.

– Хуан Дьявол! Невероятно, что вы об этом рассказываете. Хуан Дьявол – торговец духами!

– Ну, это было особое одолжение, которое он собирался мне сделать. Я попросила, он согласился, и я дала ему денег, он сказал, что скоро вернется, но никто ничего не знает.

– Действительно, сеньорита Мольнар. Никто ничего не знает, и думаю, что еще долго не узнает. Я должен быть искренним, потому что знаю и люблю вашего суженого – молодого господина Ренато Д`Отремон.

– Доктор Ноэль… – начала мяться Айме с беспокойством, отразившемся на ее красивом лице.

– И не знаю почему, но думаю, это он послал вас.

– Что вы говорите? – торопила предельно изумленная Айме.

– Ренато принадлежит к редкой породе людей, слишком благородных и слишком добрых. Его чрезвычайно волнует судьба Хуана Дьявола, и ему было недостаточно вытащить его из затруднительного положения, в оплату получив лишь неблагодарность. А теперь он хочет узнать, что с ним стало, не так ли? А так как он боится нравоучений с моей стороны, то послал вас.

– Меня, меня? – пробормотала Айме, так ничего и не поняв.

– Моя прекрасная сеньорита Мольнар, боюсь, что Хуан, к которому, признаюсь, несмотря ни на что, испытываю привязанность, замешан в довольно скверном деле. Он не слушает советов и упорно стремится сделать состояние одним махом. Точно не знаю, что он делает, но боюсь, что власти уже предупреждены насчет него. Не думаю, что он сможет вернуться, не думаю, что мы увидим его в Сен-Пьере еще много лет. Потому что если бы он вернулся, то наверняка оказался бы в подземельях тюрьмы. А Хуан Дьявол не настолько глуп!

Педро Ноэль говорил, уносясь чувствами, не думая о действии, которое производит на красивую девушку, которая слушала в замешательстве, сжав руки, с вытаращенными глазами, с огромным трудом сдерживая охватившую ее волну отчаяния. Наконец Айме де Мольнар встала и с трудом пробормотала:

– Вы уверены в этом?

– Естественно. Скажите Ренато, пусть больше не беспокоится о нем и даст ему жить своей судьбой. Мы будем счастливы, если его не повесят со дня на день, или он не получит в потасовке удар в сердце в какой-нибудь таверне. Ведь если он удачно выходил из всех драк раньше, то это не значит, что судьба всегда будет к нему благосклонна. Однажды все закончится и бац! Одним безумцем станет меньше.

– Вы считаете его безумным?

– Думаю, он был очень несчастен в детстве, а это всегда оставляет след. Он родился под черной звездой. Эта история долгая и запутанная. Лучше я не буду о ней говорить. Зачем?

– Дело в том, что я хотела бы знать. Если вы поведаете мне, то даю слово, я не расскажу никому, даже Ренато. Ладно, правда в том, что Ренато не знает, что я пришла. Я пришла и беспокоюсь его чрезмерной занятостью. А также по поводу духов, это тоже правда. Тот обещал вернуться через пять недель.

– Ждите его пять лет, и тогда, он, может быть, вернется. Ваши заказы были подарком для Ренато?

– Да, но я не хочу, чтобы он знал об этом.

– Мой вам совет – тоже забыть об этом.

– А вы забудете о моем визите?

– Ладно. Если вы так желаете.

– Я прошу вас. Вы сделали бы мне большое одолжение, огромное одолжение.

– Да, Ренато, поищи их. Мне это кажется хорошей мыслью. Иди поищи их, чтобы ускорить дела. Руководствуйся всегда своим рассудком, мнением – в браке это должно преобладать. Плохо, если мужчина уступает женщине. Понимаю тебя, ведь я говорю с тобой как женщина. Но ты мой сын, Ренато, и я знаю, что ты мягкий, покладистый, нежный, слишком благородный, возможно, слишком влюбленный.

– Но мама… – в голосе Ренато прозвучало отчуждение.

– Нас никто не слышит. Хочу быть с тобой совершенно откровенной. Ты знаешь, что никто тебя не любит больше, чем я. Никто!

– Айме меня любит.

– Конечно, сынок. Я хочу в это верить. Она тебя любит, отчего бы не любить. Она вполне довольна судьбой. Она любит тебя, но кроме того, должна уважать тебя, понимать свое предназначение, должна подчиняться тебе, ее первый долг – это доставлять тебе удовольствие. Восхитительная Айме кажется мне немного беспокойной, избалованной и чрезмерно изнеженной. Ее мать очень мягкая, а отец сначала отсутствовал, а потом умер. Старшая сестра, похоже, очень недовольна ею. Моника, несмотря на порывы, кажется человеком прекрасным, серьезным и прямым.

– Я всегда ее воспринимал такой, но теперь, ее нервы…

– А откуда такие нервы?

– Не знаю, мама. Иногда мне кажется, что ее болезни не существует, что это способ оправдаться, объяснить мрачное и враждебное состояние души ко всему миру или, по крайней мере, ко мне. Я не хотел тебе этого говорить, но раз ты хочешь понять лучше, знай: Моника перестала быть моей подругой с тех пор, как я начал общаться с Айме.

– А у нее уже были задатки монахини?

– Нет, ее религиозное призвание проявилось потом. Почему ты спросила?

– Просто так. Иногда воображение уносит далеко, но лучше этого не позволять. Так вот, завтра, Ренато, ты поедешь в Сен-Пьер и привезешь их. Ты можешь остаться там на несколько дней, нужно время, чтобы поторопились с бумагами, это, конечно, займет у тебя чуть больше времени. А когда ты вернешься, все будет готово. Я хочу, чтобы ты женился здесь, в нашей старой церкви, где крестили тебя, где провожали в последний путь твоего отца, откуда и меня проводишь в последний путь. Таков наш обычай. Я не очень любила эту землю. Но сейчас думаю, что это было плохо. Здесь моя жизнь, твоя, и здесь будет жизнь твоих детей. Хочу, чтобы ты дал мне много внуков! Хочу видеть, как они будут расти здоровыми и радостными в твоем Кампо Реаль, и чтобы красивая бабочка, твоя невеста, превратилась в сильную и спокойную женщину, о которой я мечтала для тебя. Люби ее, но не давай воли ее прихотям. Веди ее, делай на свой лад, лепи ей душу, чтобы она была твоей женой, а не красивой тиранкой, в которую грозит превратиться. Пусть она будет достойной твоей любви, и будет в Кампо Реаль, как королева.

– В Кампо Реаль?

– Конечно. А ты как думаешь?

– Айме мечтает жить в Сен-Пьере, я пообещал ей отремонтировать наш старый дом. Она такая молодая, такая веселая. Боюсь, она будет скучать в долине.

– Что за безумие? В тебе так мало уверенности, раз ты думаешь, что твоя жена заскучает с тобой. Не говори глупостей. Работы, которые я приказала сделать в левом крыле дома, будут закончены к тому времени, когда вы будете проводить свой медовый месяц. В Сен-Пьер она может поехать, когда вы будете отдыхать. Но здесь семейный очаг Д`Отремон, а это твои земли, и здесь должна жить женщина, которая выйдет за тебя замуж.

– Конечно, мама, я думаю так же, как и ты. Но тяжело начинать с ней спорить. Не думай, что мне не хватает твердости. Все то, что ты говоришь – было моей целью. Но я так ее люблю! Так сильно хочу видеть ее счастливой!

– Я это знаю. Но от этой слабости огромной любви я и хочу тебя уберечь. Можешь осыпать ее любовью, но потребуй от нее взаимности. А если ты в этом не уверен, тогда и не женись на ней.

– Да, мама. Я женюсь, и она будет какой ты хочешь, моей женой, подругой во всем. Я сделаю это, мама. Должен сделать, потому что не смог бы жить без нее, потому что люблю ее больше жизни, и как собственную жизнь, я буду ее защищать.

– Хуан, Хуан!

Плачем вырвалось имя из дрожащего горла Айме. Она была одна на песчаном берегу. Одна перед всегда беспокойным морем, омывающим берега Мартиники. Она была одна с бурей в душе, с беспощадными воспоминаниями, шепча:

«Ты никогда не вернешься; возможно, никогда не вернешься, а я, я…»

Она вернулась ко входу в пещеру, где был глубокий грот, полный песка, источавший запах селитры и йода. Тот грот был ложем ее бурной любви, который предоставил в часы безумия зеленый бархат водорослей и хрупкие занавески папоротников. Пошатываясь, она вошла туда. Ее колени подгибались, тело согнулось, а дрожащие руки закрыли лицо и дотронулись до другой соли: соли ее слез. Это было словно мучительное и жестокое прощание.

Издалека прозвучало имя Айме, будто зов из другого мира, крик разума, он достиг ушей возлюбленной Хуана, пробуждая в ней эгоизм, гордость, страстное желание побеждать, жажду роскоши и удовольствий:

– Айме! Айме!

Айме подняла голову, вспомнив о сестре, и горделиво выпрямилась. Она не хотела, чтобы ее увидели униженной и побежденной, плачущей над ушедшей любовью. Айме не ответила, но Моника уже приближалась. Она видела дорогу, высеченную от пика до крутого каменного склона, и спустилась по ней до песчаного берега, жадным взглядом больших глаз отыскивая вход в пещеру, и подбежала к ней, словно подталкиваемая предчувствием.

– Айме, что с тобой? Ты не слышала меня? Почему не ответила? Что с тобой?

– Ничего. Мне надоело, что ты меня постоянно преследуешь!

– Ты даже не заслуживаешь того, что я делаю. Поднимайся, иди. Ренато ждет в доме. Все, что ты решила, ты скажешь ему.

Вздрогнув от неожиданности, Айме вскочила. Она почувствовала себя так, словно Ренато застал ее в этом святилище любви Хуана, как будто эта ревнивая соперница, родная ей по крови, способна угадывать ее мысли. Нет, она не потеряет Ренато. Не потеряет всего, после жестокого удара потери Хуана, а вот Моника, готовая вырвать у нее Ренато, решившая бороться неизвестным оружием. Моника, в чьих глазах горела огромная сила любви и воли. Но уверенная Айме была хитрее и быстрее, и с трудом успокоившись, спросила:

– Что, Ренато в доме?

– Он приехал, чтобы решить все для свадьбы, но ты обещала, что сделаешь проверку на совесть.

– О, оставь меня!

Айме уже прошла взморье, карабкалась по дорожке, открытой меж скал, а Моника смотрела, как удалялась Айме, словно какая-то странная сила удерживала ее под неровной природной аркой у входа в пещеру. Ее глаза с удивлением пробежали по ней. Пошатываясь, она проникла в грот. Никогда она не подумала бы, что природа могла предоставить человеку такой естественный просторный зал, и вихрем в ее мыслях пронесся образ Хуана Дьявола. Она вспомнила обветренное лицо, презрительную улыбку, гордые глаза, облик одновременно притягательный, естественный и дикий, как эта пещера. Она уже угадывала, но отвергла эту пронзительную недобрую мысль и, перекрестившись, вышла следом за Айме.

– Итак, нет никаких помех?

– И не было никакой помехи, мой Ренато. Я прямо сегодня подумала написать тебе, и отправить с посыльным несколько строк, что касается меня, все готово.

Мягкая, нежная, улыбающаяся, с несколько ребяческим изнеженным кокетством, с каким обычно она обращалась к нему, Айме прерывала всевозможные вопросы Ренато, говоря «да» на каждое слово, каждую просьбу.

– Мама желает видеть вас в Кампо Реаль как можно раньше.

– Поедем, когда хочешь, дорогой. Я уже сказала, что все готовы, по крайней мере мама и я. О Монике не знаю, лучше пусть мама спросит ее. Она такая беспокойная и странная в эти дни. Не удивлюсь, если она не захочет присутствовать на нашей свадьбе и будет настаивать вернуться в монастырь. – Айме замолчала, увидев сестру, которая подошла к ним, и елейным голосом воскликнула: – Ах, Моника! Мы как раз говорили о тебе.

– Я уже слышала, – спокойно согласилась Моника. – Я слышала все, что ты сказала.

– Я бы не хотела, чтобы ты поняла превратно, – стала извиняться Айме, но Моника прервала ее и сразу прояснила:

– Не думаю, что сказанное надо как-то толковать. Это ясно, как день: ты надеешься, что я вернусь в монастырь и не буду присутствовать на вашей свадьбе.

– Я не надеюсь; боюсь…

– Я хочу кое-что изменить, Моника, – вмешался Ренато. – Уверяю тебя, ты причинила бы мне огромную боль, если бы отказалась быть рядом с нами в такой значительный день, и не думаю, что правила устава, каким бы суровыми они ни были, запрещают тебе присутствовать на свадьбе сестры.

– Пока что я вне всяких уставов и правил монастыря. У меня есть разрешение на неопределенный срок.

– Но дорогая Моника, – пояснила Айме. – Это что-то новое. По крайней мере, ты никогда об этом не говорила.

– Не было случая. Мы обычно очень мало говорим. Да, сестра, я свободна. И могу идти туда, куда пожелаю и делать то, что пожелаю, включая то, что могу не возвращаться в монастырь. Ведь время дается людям до того, как они окончательно примут обеты. Есть обстоятельства, которые нужно обдумать и взвесить, прежде чем решиться на них. Прежде всего на брак и религиозные обеты, ведь непоправимый вред делается остальным и себе самому, если к обетам приходят в неподобающем виде, без полной уверенности в чувствах.

Айме сжала губы, чувствуя, что кровь зажгла щеки, но была слишком умна, чтобы проронить неосторожное слово и не отнестись с подозрением к ледяному спокойствию Моники, когда та собиралась выйти из ветхой гостиной с извинением:

– С твоего разрешения, Ренато. У меня есть несколько дел, которые нужно привести в порядок. Естественно, ты остаешься в самой лучшей компании.

– Слава Богу, твоя сестра чувствует себя лучше, – объяснил Ренато, чувствуя определенное облегчение.

– Я не знаю, что она решила, – уклонилась Айме, еле сдерживая гнев. – Лунатикам нельзя доверять. Они всегда появляются там, где их меньше всего ждут. Ты позволишь мне отлучиться? Я оставлю тебя на минутку, не более.

Она поспешно вышла, увидела удаляющуюся в сад Монику, побежала за ней и стала звать:

– Моника! Моника, нам немедленно нужно поговорить.

– От тебя я ожидала именно этого. Я собиралась дойти до места в саду, чтобы мы остались одни, где никто не мог нас услышать.

– Здесь нас никто не слышит, и мне нужно знать прямо сейчас, чего ты добиваешься.

– Мне лишь нужно помешать тебе сделать несчастным Ренато, дать тебе отпор в том, чтобы ты не сделала против него что-либо нечистое, непорядочное и туманное. Я могу уйти с твоей дороги, уступить тебе место, унизиться, подавить чувства до предела, только не отдать тебе Ренато, чтобы ты не растоптала его своей ложью и уловками.

– Я не лгунья и не хитрая, как ты думаешь. Я тоже его люблю.

– В этом ты клялась, и однажды я поверила, что ты его любишь, что он твоя настоящая любовь, что ты способна жить для него и им. И я решила уйти. Я думала, что моим единственным призванием было это, что я имею право жить ради себя и обрести покой в монастыре, которого мне недоставало. Но теперь все изменилось. Ренато любит тебя как безумный, и такая любовь делает его беззащитным и слепым.

– Ладно, я хочу лишь знать, чего ты добиваешься. Не думай, что заставишь меня жить под угрозой, что дашь волю языку, рассказывая глупости.

– Хоть ты и не хочешь, но тебе придется так жить. И я не шучу. Все будет зависеть от твоего поведения, Айме. Ты обещала подумать, быть искренней, проверить совесть, взвесить все.

– Я обещала принять решение и приняла. Я решила выйти за Ренато, посвятить ему всю жизнь, быть хозяйкой своей семьи, дома, моей и его жизни, и не позволять, чтобы ты или еще кто-то вмешивались в то, что никого не касается. Я обещала принять решение и вот оно. Это ясно? Так что уходи в свой монастырь и оставь меня в покое, наконец!

– Я уйду тогда, когда ты выполнишь свое обещание, и не раньше, Айме. Это мое последнее право, я никому его не отдам и не откажусь от него. Есть слишком много темного в твоей жизни, но можешь успокоиться, потому что я не буду принимать во внимание твое прошлое.

– А что ты знаешь о моем прошлом?

– Я не скажу тебе, Айме. Иначе останусь беззащитной, а ты слишком опасный враг. Я не скажу и не сделаю ничего, пока ты достойно ведешь себя с Ренато. И на крайний случай я беру на себя самую неприятную роль, роль уединенную, роль помощницы. Хочешь ты этого или нет, но я буду жить рядом с тобой, как воплощение живой совести.

– Если ты думаешь, что я буду терпеть это…