Текст книги "Дикое Сердце 1 часть"
Автор книги: Каридад Адамс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)
– Прости меня, я не хотел тебе льстить, но я был искренним, – извинился Ренато, немного смущенный поведением Моники. – Вижу, был неловок. Хорошо, мы ждали только тебя, карета готова, и если у вас нет больше никаких дел…
– В путь, сынок, в путь, – распорядилась Каталина. – Познакомимся, наконец, с твоим Кампо Реаль.
Широкая и удобная, хорошо подготовленная для пассажиров закрытая карета приняла путешественниц Каталину и Монику. Айме задержалась у дверей старинного дома, словно на нее подул с моря ветер, насыщенный селитрой и йодом, и это невыносимо взволновало ее. Виднелся широкий голубой океан, блиставший, как сапфир. Она вздрогнула, почти ощущая человеческое присутствие Хуана-пирата. Так она называла его в своем воображении с того момента, как увидела его уходящим, обещавшим ей богатство.
– Ты не поднимешься? – торопил Ренато.
– О, да! Конечно. Я смотрела на море. Сегодня оно очень беспокойное.
– И когда это оно спокойное на нашем берегу?
– Никогда, конечно. Из Кампо Реаль не видно моря, не так ли?
– Нет. Из дома не видно, потому что его скрывают горы. Но оно довольно близко. Надо спуститься по ущелью, где заканчивается наша долина, потому что центральная часть имения, то, что первоначально было Кампо Реаль, это всего лишь долина между высокими горами, что-то вроде мира, отгороженного от всех. Поэтому его и называют раем. Он защищен от ураганов и сильных ветров, его пересекают более сотни ручьев, спускающихся с гор. Поэтому нет земли более плодородной. Сколько цветов, какие восхитительные фрукты! Короче, больше я не буду говорить о Кампо Реаль, поскольку вы увидите его сами.
– Но оттуда не видно моря, – жалобно вздохнула Айме.
– Видно тростник, который как зеленое море, сладкий, а не горький, и без какой-либо опасности. Не думаешь, что это предпочтительней?
– Я скажу тебе, иногда море прекрасно своей дьявольской силой, жестокостью, и своей солью. Ты никогда не пресыщался медом, Ренато?
– Признаюсь, нет. Я неисправимый сладкоежка. Пожалуй, пойдем, потому что Каталина уже теряет терпение, Моника заставила ее долго ждать.
– Моника, Моника – это тихий ужас, когда она без облачений. Точно знаю, что ты находишь ее прекрасной, а мне она кажется смешной. Не пойму, зачем она покинула монастырь.
– Твоя мама объяснила, что с ее здоровьем не все ладно, но в Кампо Реаль она поправится. Я уверен.
– Айме! – позвал из кареты голос Каталины.
– Пойдем, мы слишком злоупотребляем терпением и добротой твоей мамы, – сказал Ренато. Затем, повысив голос, приказал слуге:
– Бернардо, мою лошадь.
Он отошел на несколько шагов, оставив Айме, которая продолжала смотреть неспокойный взглядом на море, при этом ее маска притворства исчезла. Она ничего не надеялась там увидеть, хорошо зная, что белый парус корабля, о котором она мечтает, находится далеко. Комок печали поднялся у нее в горле, но Ренато Д`Отремон вновь предстал перед ней, печаль сменилась улыбкой, и она согласилась:
– Поехали, как пожелаешь.
16.
– Мой Ренато!
– Мама…
Жадно, словно часы отсутствия были долгими годами, София Д`Отремон прижала сына к груди, немного отстранила, глядя на него с улыбкой волнения и гордости, которая появлялась каждый раз при его виде. Она спросила:
– Путешествие было благополучным? Вы сильно задержались. Я уже стала волноваться.
– Чтобы не утомиться, мы ехали медленно, а кроме того, смотрели на пейзаж. Вот они. Не думаю, что нужно знакомиться.
– Ни в коем случае, – отказалась Каталина, приблизившись. – София, очень рада снова приветствовать вас.
– Добро пожаловать, Каталина. Скажу больше: добро пожаловать всем вам в наш дом. И которая из них Айме?
Она с волнением посмотрела на Монику, как бы оценивая ее целомудренную красоту. Какой красивой и величественной она казалась в своем черном платье! Чистый лоб под светлыми косами, глубокий взгляд, нежное и серьезное выражение лица. София созерцала изысканную и совершенную Монику, но та улыбнулась, и мягко отошла в сторону, пояснив:
– Я Моника, сеньора Д`Отремон. Вот Айме.
– О! – удивленно ответила София. – Ты тоже очень красивая, – затем приветливо воскликнула: – Дочь моя, думаю, могу ее так звать, правда?
– Конечно, мама, – весело вмешался Ренато. – И мое единственное желание, чтобы ты как можно скорее смогла это сделать. Чтобы не ждать, я с каждым днем планирую ускорить свадьбу.
– Об этом я и говорю. Зачем ждать? – утверждала Каталина.
– Мама… – слабо упрекнула Айме.
– Не смущайся, дочка, – извинилась София. – Сеньора Мольнар сказала именно то, что и я думаю. Зачем откладывать счастье? Мой сын тебя любит, и как он говорит, ты отвечаешь ему взаимностью. Тогда нет препятствий для свадьбы, которую мы немедленно желаем отпраздновать.
– Немедленно? – почти возмутилась Айме.
– Ну это такое выражение. Я имею в виду необходимое время, чтобы приготовиться, потому что единственное затруднение, которое бывает в таких случаях – то, что люди не слишком хорошо друг друга знают, но в вашем случае этого нет, вы же друзья детства. – Затем обращаясь к сеньоре Мольнар, призналась: – У вас очень красивые дочери, Каталина, обе прекраснейшие. Каждая по-своему мне кажется совершенной.
– Вы очень любезны, София, – поблагодарила Каталина.
– Любезной была природа, щедро их одарив. Об Айме я уже имела представление, но Моника чрезвычайно меня удивила, и я едва понимаю, почему вы хотите запереть в монастыре подобное очарование. Ах! Янина. Подойди…
Из полутьмы широкой галерей с бесшумностью тени медленно приблизилась Янина. Одета она была как другие горничные, смотревшие издали и с близкого расстояния на путешественниц: широченная юбка, облегающий верх, круглый ворот, завершенный широким кружевом и типичный хлопчатобумажный платок, покрывавший голову по моде местных женщин. В ушах были массивные золотые серьги, а ожерелье с искусно обработанным кораллом и жемчугом скрывало шею. На ней были чулки из шелка, а на ногах отличная обувь. А руки, тщательно ухоженные, раскрывали ее истинное место в доме. Ее молчаливое присутствие вызвало любопытство в глазах Каталины и Айме. Поняв это, София пояснила:
– Янина – моя крестница. Приемная дочь, как говорят. Она позаботится встретить вас лучше, чем я, потому что, к сожалению, у меня слабое здоровье, так что весь дом в ее руках. – Затем официально представила: – Янина, это Айме.
– Очень приятно, – холодно поприветствовала Айме.
– Это для меня удовольствие и честь. Как вы? Поездка была благополучной?
– Великолепной, дочка, великолепной, – поблагодарила Каталина любезность метиски. – Но признаюсь, что больше не могу. Столько часов в повозке.
– Отведи их в комнаты, Янина, – распорядилась София. – Хотя подожди-ка. Думаю, что могу с вами пойти.
– Обопрись на меня, мама, – предложил Ренато.
– Не нужно вовсе, чтобы вы беспокоились… – начала извиняться Айме.
– Наоборот, дочка, – прервала София. – Я не хочу лишать себя этого удовольствия. Надеюсь, комнаты вас порадуют. Мы приложили немалые усилия. Пойдем?
– Мы зовем это плантатором; после знаменитого ром-пунша это самый лучший напиток на земле, – жизнерадостно объяснял Ренато. – И до сих пор он кажется мне самым подходящим для этого климата. Но прежде всего это вещь местная. В Сен-Пьере его мало пьют. Сок ананаса с белым ромом – прекрасное дополнение к милостям земли, которые мы будем сейчас есть. Вы поможете им обслужить себя, Янина?
Янина ответила кивком головы и исчезла за широкой дверью. Они были в той стороне галерей, которая прилегала к столовой, где в соответствии с обычаями Мартиники проходило долгое распитие аперитивов и коктейлей, прежде чем сесть за стол. Слуги цвета эбонитового и черного дерева двигались, привозя и увозя тележки, нагруженные бутылками спиртных напитков. В больших стеклянных кувшинах подавались прохладительные напитки, фруктовые соки, крепленые ромом, а на серебряных подносах, среди других сладостей, находились маленькие жареные кушанья, наполненные различными специями, как символ дружбы и доброжелательности Франции на Антильских островах Мартиники и Гваделупе.
– Полагаю, это вы уже попробовали, – заметил Ренато.
– Конечно, – отозвалась Айме. – Ты с нами обращаешься, как с иностранками.
– Воспеваю Несравненная, ты впервые ступаешь по моему маленькому королевству – вот так я бы хотел к тебе обратиться, Айме. Моя цель – сделать Кампо Реаль новым миром, небольшим, но миром, в конце концов, и этот мир приветствует вас всем лучшим, что у него есть. Вот новый коктейль моего изобретения.
– Что это? – с любопытством поинтересовалась Айме.
– Разновидность плантатора: сок ананаса, но с шампанским вместо рома. Как ты его находишь?
– Фантастика! Лучшее, что я пробовала в жизни.
– В таком случае, назовем его твоим именем, Айме, и когда его будут пить наши внуки, то будут поднимать тост в твою честь. – Послышался шепот и одобрительный смех, в то же время по указанию Софии все стали проходить в роскошно обставленную столовую особняка Кампо Реаль.
Великолепный обед приближался к концу. Все прошли в следующую гостиную, чтобы выпить спиртное и кофе. Чтобы познакомиться с Мольнар приехали владельцы соседних усадеб. Пользуясь случаем, пока никто не видит, будто спасаясь, Моника сбежала от всех, спустилась по каменным лестницам, пересекла сад и ушла прочь от дома. Казалось, она изнывала, задыхалась среди роскошных стен, обитых коврами, украшенных потолков, как будто это все из другого мира и среды. Она больше не могла. Под парами горячительных предательских напитков в ней зажглись тысячи образов, а вместо крови по венам бежал огонь. Она больше не могла выносить присутствие Ренато. Не могла видеть рядом с Айме его глаза, воспламененные от любви и страсти. Не могла выдерживать лицемерную улыбку, которой Айме, казалось, отвечала на его страстную и слепую любовь.
Она прошла плантации какао, платановую рощу и остановилась среди гибких стволов кокосовых пальм, обратив свой взор на зажженный перед хижиной огромный костер. В этом далеком мирке тоже был праздник. Как и наверху, где ароматные напитки передавались из рук в руки, толстые черные пальцы стучали по барабанам. Это была дикая, монотонная и горячая музыка. Музыка, вырванная из сердца Африки, теперь звучавшая на антильской земле, имела новое значение: дух первобытной природы, неукротимых страстей, под ритмом которой раскачивались в чувственном танце черные тела. И измученная душа послушницы вздрогнула. Испуганная, она молитвенно сложила ладони:
– Боже, Боже. Дай мне мужество, дай сил. Вытащи меня из всего этого. Верни в монастырь. Боже, верни меня в монастырь.
– Моника! – воскликнула Айме, с огромным удивлением приближаясь к сестре.
– Айме! Что ты здесь делаешь? Что тебе нужно? – забеспокоилась Моника, очнувшись от задумчивости.
– Черт побери. Именно у тебя я и собиралась спросить. Что ты здесь делаешь? Это не твое место. – Затем язвительно проговорила: – Невероятно, чтобы тебе это нравилось.
Она обернулась и увидела сквозь деревья длинный ряд черных женщин, громадной змеей вьющихся вокруг костра. Они были почти обнажены. В красноватом свете их смуглые тела блестели от пота. Вдруг вышли мужчины. У них тоже были обнажены торсы, подняты вверх рабочие тесаки, на лезвиях которых подрагивал, словно кровь, отблеск костра.
– Это завораживает меня, в конце концов, мы сестры, – все также насмешливо подчеркнула Айме. – В нас есть что-то общее, очень даже заметное. И может быть, именно это.
– Почему ты оставила Ренато? Где? Почему? – уклонилась Моника, не обращая внимания на язвительность сестры.
– Не беспокойся о нем. Он доволен жизнью, попивает прохладительные напитки и шампанское. Каким ребенком, каким смешным иногда мне кажется он! О! Не трудись возмущаться. В любом случае я выйду за него замуж. Я не буду пренебрегать такой партией. Он действительно самый богатый человек на острове.
– И только из-за этого?
– Из-за этого и из-за всего остального, Святая Моника.
– Не называй меня так! – взорвалась возмущенная Моника.
– Я знаю, ты не заслуживаешь это имя. Тебе нравится этот дикий спектакль, ты предпочитаешь любоваться им, а не Ренато, твоим Ренато.
– Он не мой, и ты не должна его так называть!
– Конечно, он не твой. Я и это знаю. Твоим он никогда и не был. Ты позволила уступить его; но на самом деле ты ничего мне не дала, потому что у тебя ничего и не было. Выбирал он, и он выбрал меня. Что ты хочешь, сестра? Звучит не очень. Пойдем же, мама спрашивала, и я пошла тебя искать. Один раз мне выпала роль заставить вернуть заблудившуюся овцу, но если я слишком задержусь, то хватятся нас обеих.
– Ты возвращайся, твое присутствие важно!
– Даже не думай. Там есть еще два гостя. Ренато будет тебе очень благодарен, если ты их развлечешь. Его раздражает все, что заставляет отвлечь от меня. Конечно, меня это не волнует, и я бы предпочла остаться здесь. Впервые вижу что-то интересное в Кампо Реаль, потому что мумия свекрови и дом, покрашенный в пурпурный цвет, навевают на меня скуку, – Айме мягко засмеялась и насмешливо возразила: – Не смотри на меня с таким ужасом. Именно так я думаю. Это можно выдержать только месяц в году. Остальное время мы будем проводить в Сен-Пьере. Уверяю тебя, скоро начнется отделка дома в столице по моему усмотрению. У меня уже есть слово Ренато. Тебя это удивляет?
– Ты ничем меня не удивишь. Но послушай, Айме, ты не сделаешь несчастным Ренато. Я тебе этого не позволю!
– Я буду делать то, что мне хочется, ни ты, и никто другой…
– Айме, Айме! – прервал издали голос Ренато.
– А вот и он. Пошел искать меня, – отметила удовлетворенная Айме. – Не может без меня. Не может жить без меня. Понимаешь? Он, а не ты, дает мне на это все права.
– Айме, Айме! – снова позвал Ренато, теперь уже ближе к сестрам.
– Я здесь, Ренато.
Айме заботливо выбежала навстречу, в то время как Моника шагнула назад за большие деревья, пытаясь остаться незамеченной под покровом темноты. Нет, сейчас она не могла вытерпеть его присутствие, эту сильную пытку чувств, терзавшую словом и голосом другой женщины; душевную пытку каждым нежным словом, заботливым жестом, каждым проявлением любви, о которой она тщетно мечтала.
– Айме, дорогая, что ты здесь делала? – ласково упрекнул Ренато.
– Ничего особенного, дорогой. Вышла подышать свежим воздухом, и услышав вдалеке музыку, увидев блеск костров, я приблизилась, но не слишком.
– Это не для тебя, Айме, – Ренато взял ее под руку, скользнув рукой кабальеро по ее коже, ощущая телом и душой влияние ночи, дикой и сладостной земли, движение блестящих полураздетых тел, видневшихся издалека в самом похотливом танце. Он предложил: – Пойдем отсюда, Айме.
– Тебе не нравится смотреть на их танец? Подожди минутку. Ты не знаешь, что значит этот танец? А я знаю. У меня была кормилица-негритянка. С самого детства она баюкала меня таким песнями. Песня первозданная и однообразная со вкусом далеких миров, песня с буйным нравом – песня любви и смерти.
Айме подумала о Хуане со страстным желанием, воспламенившим губы, с волнением, которое мурашками пробежало по коже. Хуан… дикий, словно непокорное море, которое охватывало горящий остров, сжимало и обволакивало в своих свирепых ласках, словно хотело похоронить, затопить, покончить с ним навсегда, разбиться наконец об острые скалы или поцеловать его в короткие белые песчаные берега. Хуан… пират, безумец, поклявшись вернуться богатым, уехал, чтобы изменить свою жизнь, когда откупится заработанной кровью монетой.
– Пойдем, Айме, – нежно и ласково умолял Ренато. Его рука мягко сжимала талию, губы искали для сдержанного и нежного поцелуя, незначительного прикосновения, которое она чуть не отклонила, но в конце концов приняла, закрыв глаза, словно скатилась невидимая слеза.
Касаясь друг друга, они шли под деревьями. За ними следовала Моника таким легким шагом, что под ногами не хрустели даже сухие листья, ее терзаемая душа мучилась, в то же время как голоса негритянского праздника слышались все слабее – это были те же песни, которые она слышала с колыбели.
– Ты довольна, Айме? – робко спросил Ренато.
– Ну конечно, глупый, разве не видишь?
– Мы поженимся как можно скорее. Наши матери этого желают. Нет причин ждать. Или ты не уверена в своей любви?
– А ты уверен в своей, Ренато? Посмотри, я привередливая, не всегда в хорошем настроении. Возможно, иногда я буду наслаждаться тем, что буду злить тебя. Так я выражаю свою любовь.
– В таком случае я должен принимать за любовь твои причуды?
– Естественно. Чем больше я буду требовать и докучать тебе, тем сильнее буду любить тебя. Чем меньше логики ты будешь находить в моих рассуждениях, тем еще больше я буду в тебя влюблена. Но конечно же, ты должен любить меня также, чтобы это выносить. Если не сходишь по мне с ума.
– Я схожу с ума, Айме! – страстно уверил Ренато.
– Вот за это я тебя и обожаю.
Теперь она бросилась ему на шею, снова и снова ища его губы. Оставив позади густую рощу, они ступили на песчаные тропинки сада, и перед ними возникла беспокойная тень со словами извинения:
– Простите, что прерываю…
– Янина! – взорвался раздосадованный Ренато.
– Простите. Сеньора послала за вами. Гости уходят, о вас спрашивают. Мне следует сказать, что не нашла вас?
– Вы не должны говорить ложь, – ответил Ренато, с трудом сдерживая недовольство. – Мы немедленно идем попрощаться с ними.
Быстрым шагом они направились к дому. Янина смотрела на них, остановившись в нерешительности, подняла голову и ее черные глаза разглядели в темноте Монику де Мольнар, которая сделала несколько шагов и дошла до каменной скамейки, бессильно опустилась на нее и закрыла лицо руками. Без малейшего шума Янина приблизилась к ней и холодно спросила:
– Вам плохо? Не можете вытерпеть это зрелище?
– А? Что вы говорите?
– Вы шли за ними. Нет, не трудитесь отрицать, я прекрасно видела. Если вам не слишком плохо, вам нужно пройти в гостиную. Там тоже заметили ваше отсутствие, и могут быть пересуды.
– А вам какое до этого дело? – вскипела разъяренная Моника.
– Лично мне, конечно, никакого, – ответила Янина с мягкой усмешкой. – Я лишь слежу за спокойствием сеньоры Д`Отремон. Врач запретил ей сильные волнения. Ей нужно жить в покое и чувствовать себя счастливой. В Кампо Реаль может загореться дом, но ее не надо вмешивать в это. Я все делаю ради этого, и сеньор Ренато это знает. Здесь имеет значение только сеньора Д`Отремон, понимаете?
Бледная и разъяренная Моника выпрямилась, в глазах сверкали молнии. Но перед гневом, готовым вот-вот выплеснуться, метиска покорно склонила голову и искренне предложила:
– В остальном, сеньорита Мольнар, хоть и предполагаю, что вас это не интересует, хочу сказать, что вы можете рассчитывать на меня и мое искреннее желание помочь, если это понадобится вам когда-нибудь.
– Никогда не рассчитывала ни на кого, кроме себя, сеньорита! – злобно отказалась Моника.
– Просто Янина, – пояснила метиска мягко и покорно. – Я всего лишь доверенная служанка, надежная и верная сеньоре Д`Отремон. А теперь, с вашего разрешения. Я должна быть с хозяйкой, когда гости расходятся.
Моника пылала от гнева, слезы высохли, она выпрямилась, почувствовала вдруг себя сильной и гордой и твердым шагом направилась к каменной лестнице.
– Дорогая, шесть месяцев – это слишком, – возразил Ренато.
– Ты думаешь? – хитро засомневалась Айме.
– Конечно да, и я взываю к мнению наших матерей. Почему бы нам сразу не начать? Огласить в церкви, собрать необходимые бумаги и когда все будет готово, повенчаться.
– Сколько это займет?
– Я не знаю. Четыре недели, пять, шесть.
– Не более? Но это невозможно, дорогой Ренато. За пять или шесть недель не может быть готово мое приданое невесты. Даже если обезуметь за шитьем, нам понадобится примерно шесть месяцев, о чем я и говорила.
– О приданом невесты не беспокойся, – вмешалась София. – Это был один из моих подарков, и так как подошел случай, лучше сказать сразу. Твое приданое невесты самое красивое, о котором можно только мечтать, оно будет здесь как раз в это время, четыре, пять, самое большее шесть недель.
– Мама, дорогая, думаю, теперь понимаю тебя, – воскликнул Ренато, очень довольный.
– Конечно, сынок, – согласилась София. Затем, повысив голос, позвала: – Янина!
– Вы звали, крестная? – приблизившись, спросила метиска.
– Да, принеси книгу, где мы записываем заказы, отправляемые во Францию, будь так любезна.
– Да, крестная, немедленно.
Молчаливая, прилежная, быстрая, с характерной деловитостью и тактичностью, в которой было столько нескромного, Янина поторопилась вложить в руки сеньоры Д`Отремон просимую книгу. Прошло уже несколько дней со дня приезда семьи Мольнар в Кампо Реаль, все сидели по-семейному: пылкий Ренато, Айме, прикрывающаяся кокетством и жеманством, сеньора Мольнар, скромная, и улыбчивая, пытающаяся сотворить чудо, признавая правоту каждого, бледная, молчаливая, напряженная Моника Мольнар ловила каждое слово, жест, как бы следила за жизнью маленького мира, где господствовала со своим вялым больным видом София Д`Отремон, с притворным снисхождением утонченного воспитания.
– Именно так. Заказ был сделан почти месяц назад, – подтвердила София, сверившись с книгой. – В тот же день, когда ты говорил мне об Айме и любви к ней.
– Правда, мама? – сказал Ренато, приятно удивленный. – Дело в том, что ты угадала мои мысли! Именно этого я и хотел.
– Угадывать мысли – что еще остается матери, любящей своего единственного сына, – в порыве нежности заметила София. Затем, обращаясь к будущей невестке, спросила: – Итак Айме, о чем ты задумалась? Сложностей с приданым уже нет. Это ведь было единственным, чтобы ждать шесть месяцев до счастливого дня свадьбы?
– Возможно, Айме не уверена в своих чувствах, – подсказала Моника, которая не смогла подавить порыва.
– Что ты говоришь, Моника? – удивилась София.
– Говорю так, потому что она может сомневаться. Иногда нужно время, чтобы осознать ошибку, – мягко намекнула Моника.
– Ты полностью ошибаешься! – взорвалась Айме. – В моих чувствах нет сомнений. Ни у меня, ни у Ренато. И для того, чтобы ты не толковала вещи по-своему, я решила – мы поженимся, когда ты хочешь, Ренато, когда хочешь! Через пять недель? Хорошо, через пять недель я буду твоей женой!
Айме, со сверкающими, как у кошки, глазами, готовая прыгнуть, чтобы изо всех сил бороться, ответила на слова Моники, когда пронеслось грозное дуновение над семейным собранием. София Д`Отремон смотрела на нее удивленно и растерянно. Янина сделала шаг, словно собиралась поддержать ее, побледневший от гнева Ренато с усилием сдерживался, а Каталине Мольнар удалось наконец-то произнести слова, которые от ужаса застряли в горле:
– Моника, Моника, ты сошла с ума, дочка? Почему ты так говоришь?
– Разве не потому что меня ненавидит? – не сдержалась Айме. – Она ненавидит меня, презирает!
– Мне кажется, никто из них не знает, что говорит, – примирительно вмешалась София. – Они разгорячились без причины. Конечно же, Моника поддалась порыву.
– Думаю, ты должна объяснится с сестрой, Моника, – решительно и сурово посоветовал Ренато.
Моника не могла больше выносить овладевшее ею напряжение и, не сказав ни слова, убежала.
– Моника! Моника! – позвал Ренато, глубоко пораженный.
– Не ходи за ней, Ренато. Не обращай на нее внимания. Разве недостаточно того, что я здесь и готова радовать тебя? Оставь ее, оставь!
– Твоя невеста права, сын мой. Послушай, и займись ею, ведь она очень огорчена несдержанностью сестры.
– Я хочу всем напомнить, что Моника больна, а более всего нервами, – вступилась Каталина, с благородным усердием уменьшая важность столь неприятного поступка. – Уверена, она не хотела этого говорить. Но бедняжка плоха, она не ест и не спит.
– Вы обязательно должны были пойти к ней, Каталина, и сказать то, что уместно. Конечно, не слишком сурово, – снисходительно посоветовала София. – В самом деле, ваша красивая дочь не выглядит здоровой, а наша обожаемая Айме заставила слишком долго упрашивать себя. Не кажется ли тебе, дочка, что кроме грубости, твоя сестра поступила хорошо и помогла тебе решиться?
Айме с усилием сдержалась и улыбнулась, вернув себе ангельскую маску, которую в мгновение гнева сняла, и ответила с ложной скромностью:
– Я решилась, донья София. Мы спорили только о дате. Я так счастлива, будучи невестой Ренато, и больше ничего не хочу.
– Цветы красивы, но давать плоды – это природное назначение дерева. Помолвка – это как весна. Ты еще ребенок, чтобы понимать некоторые вещи. Тем не менее, подумай, что я больна, не молода, и последнее мое желание – укачать на руках внука. Пусть эта свадьба будет как можно скорее.
Ренато взял в руки ладони Айме, но не улыбался. Он смотрел на нее серьезно и проницательно, как будто хотел проникнуть до самых потаенных ее мыслей, впервые столкнувшись с загадкой в душе женщины, с которой отождествлял все свое счастье. Но это был не вопрос, а обещание, соскользнувшее наконец с губ:
– Я буду жить ради того, чтобы сделать тебя счастливой, Айме.
Перед возвышающимся распятием маленькой церкви Кампо Реаль, на коленях, со сложенными руками и склоненной головой, Моника тщетно искала слова для молитвы. Возносились ее скорбные и мятежные мысли:
– Прости, Боже, прости!
К молитве на губах примешивалась горькая пена злости и ревности; черное небо ее внутреннего мира озарялось молниями различных чувств:
– Это не из-за ненависти, это из-за любви. Но моя любовь тоже виновата. Моя любовь хуже ненависти!
Она была одна под нефом крохотного храма. Толстые стены Божьего Дома были побелены известью, стебли прохладных тропических вьющихся растений цеплялись за неотшлифованные колониальные своды. Рядом с алтарем находились бархатные скамейки для преклонения колен семьи Д`Отремон. Далее шли длинные деревянные скамьи для батраков и слуг. Именно сейчас ни хозяева, ни слуги не заглядывали в высокие двери. Сложив руки, хрупкая, одетая в черное женщина в одиночестве молилась и плакала. Словно тень, за ней наблюдал Ренато Д`Отремон.
– Боже, не дай сорваться с моего языка грубости. Дай мне силы промолчать и смиренно опустить голову перед несправедливостью.
У нее побежали слезы, но тут же высохли, соприкоснувшись с горячей кожей. Какое-то предчувствие заставило ее вздрогнуть. Она почувствовала, что ее окутывает жар взгляда. Рядом кто-то наблюдал за ней. Она резко обернулась и ее затрясло.
– Ренато! Нет, нет!
Моника хотела скрыться. Попыталась сбежать, ускользнуть от Ренато. У нее не было сил противостоять его взгляду, она не могла слышать упреков. Ей хотелось избежать этой пытки. Он пересек маленький храм и последовал за ней, преградив путь:
– Ты убегаешь, словно увидела демона. Почему?
– Я тебя не видела. Я закончила молиться и…
– Не лги! – перебил Ренато. – Прости, если кажусь тебе резким и грубым, но мы друг другу всегда доверяли. Ты была для меня сестрой, и на самом деле мы вскоре породнимся.
– Братья и сестры бывают только по крови! – возразила Моника, уязвленная упреком Ренато.
– Вижу, сестрой ты не хочешь быть, поэтому и хочу поговорить с тобой.
– Не стоит. Я не буду больше докучать. Думаю, завтра я уеду в Сен-Пьер и буду ждать дома маму и Айме.
– Тебе так плохо в моем доме? Неприятно мое присутствие? Поскольку думаю, что это не из-за моей матери, которая осыпала тебя знаками внимания и до сегодняшнего дня была очарована тобой, а… – и он остановился, сердечно спрашивая: – Моника, что с тобой? Я видел, как ты плакала. Только слепой не поймет, что ты еле сдерживаешь слезы. Ты переживаешь, вижу, что переживаешь, но почему? Из-за кого?
Неимоверным усилием Монике удалось сдержать свой пыл. Проявляя огромную волю, она проглотила в горле свернувшийся змеей комок слез, сжала кулаки так, что ногти впились в кожу, лицо успокоилось, и чудом она нашла оставшуюся где-то у нее силу, чтобы ответить холодно и вежливо:
– Ты так любезен, беспокоясь о моих слезах. Не придавай этому значения, это беспокойство и тоска по покою монастыря, уверяю тебя, только это.
– Дело в том, что ты выразилась таким образом, что… – опроверг Ренато.
– Что не могла никого обидеть, – еле сдерживалась раздраженная Моника. – Я ограничилась вопросом к сестре, уверена ли она в своем чувстве. Думаю, в браке предпочтительней раскаяться на час раньше, чем минуту спустя.
– Действительно, но почему Айме должна раскаиваться? На чем основаны твои домыслы, что я недостоин ее?
– Я никогда так не говорила! – горячо отрицала Моника.
– Не обязательно говорить то, что и так ясно, – горько посетовал Ренато. – Есть что-то во мне, что тебе не нравится. Ты совершенно переменилась, перестала со мной дружить, когда поняла, что я влюблен в нее. Это правда. И проясним наконец: с тех пор, как ты вышла из монастыря, за те несколько раз, что мы виделись, ты общалась со мной холодно и неприязненно, почти с ненавистью. Почему? Что плохого я сделал? Ведь ничего же, да? Что ты имеешь против меня, кроме страха, что я сделаю счастливой твою сестру? Какие ты видишь во мне недостатки? Какие во мне есть изъяны?
Сдерживая эмоции, Моника молча посмотрела на него. Оставаясь спокойной и холодной, она сотворила чудо, скрывая правду, которая ударами сердца, казалось, била ей в виски. С чем-то похожим на улыбку, она вежливо ответила:
– Ренато, то, что ты говоришь – это ребячество. Кто может найти в тебе изъян? Ты самый богатый человек на острове, самый важный после губернатора, и даже важнее его для большей части людей. У тебя есть имя, состояние, молодость и таланты. Разве не к этому стремилась бы любая женщина?
– Ты или слишком меня хвалишь или жестоко насмехаешься. Если у меня есть все это, тогда что ты имеешь против меня?
– Ничего, Ренато. Что я могу иметь? Мы живем в разных мирах, а этот мир не мой. Поэтому многие не понимают меня, и ты в первую очередь. Забудь обо мне, пусть забудут все. Позволь мне вернуться в Сен-Пьер, и будь счастлив, безмерно счастлив, я желаю тебе этого. Забудь обо мне, Ренато. Это все, что ты должен сделать.
– Моника, Моника! – позвал Ренато, видя ее удаляющийся шаг.
– Ренато, что с тобой? Что происходит? – спросила Айме, заботливо приближаясь к жениху. – Ты расстроен, бледен, но не стоит. Ты не должен обращать внимания на то, что она тебе сказала.
– Я говорил с Моникой.
– Я знаю. Видела, как она пробежала. Я искала тебя, потому что решила, что ты бы пошел за ней, я не выношу, когда она клевещет на меня.
– Клевещет? – удивился Ренато. – Она ничего не сказала о тебе. Что она могла сказать? Что я, по-видимому, не удовлетворяю ее в качестве зятя.
– Она так сказала? – воскликнула Айме в крайнем изумлении.
– Это было слишком очевидным, чтобы я этого не понял. Полагаю, она не находит меня достойным твоей любви и ей досадно, что ты меня любишь.
