Текст книги "Фрэнки, Персик и я"

Автор книги: Карен Маккомби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Глава 18.
Грустно-грустно-грустно или весело-весело-весело?

– Ты, должно быть, шутишь! – зарычала Фрэнки.

– Йо-хо-хо! Йо-хо-хо! – ответил радостный голос.

– Извини, Стелла, но я лучше съем свою собственную руку, чем войду туда!

«Туда» означало, конечно, «площадку для игры в сумасшедший гольф Острова сокровищ».

– Йо-хо-хо! Йо-хо-хо!

– Я не понимаю, над чем он йо-хо-хо-чет! – проворчала Фрэнки, глядя на пластикового пирата в натуральную величину, стоявшего перед нами. – Им надо сменить пленку, чтобы он говорил «грустно-грустно-грустно», потому что это соответствует обстановке.

– Ну, не знаю! – рассмеялась я. – Вообще-то все это довольно весело, Фрэнки!

Та часть площадки для гольфа, которую мы могли видеть через ограду, была вся забита миниатюрными галеонами, яркими сундуками с сокровищами, пластиковыми пальмовыми деревьями и множеством хохочущих людей. Маленький мальчик неподалеку подбадривал своего отца, который загонял мяч в рот пирату, по шею закопанному в песок. Другой ребенок гладил попугая, сидевшего на плече куклы, отдаленно напоминавшей капитана Кука. Парень лет двадцати горестно охнул, когда его мяч для игры в гольф исчез в луже, полной акул. Это была не моя идея прийти сюда – нас привез папа по дороге на склад сторойматериалов. Но теперь, когда я смогла увидеть этот аттракцион своими глазами, я внезапно поняла, почему «площадка для игры в сумасшедший гольф популярна не только среди туристов, но и среди местного населения». Ну да, в этом дурацком занятии было своеобразное очарование.

– Весело?Ты что, разыгрываешь меня, Стелла? – Фрэнки скорчила гримасу. – Я не видела ничего более слащавого и старомодного!

Так... может быть, дело именно в этом? В том, что ей здесь все кажется слишком старомодным? Конечно, «сумасшедший гольф» едва ли можно было назвать крутым или супермодным. Но чего, интересно, ожидала Фрэнки? Навороченную технику, спецэффекты и статую Киану Ривза в полный рост? Конечно, я не сказала ей всего этого. Она была в одном из своих настроений, когда всё (и все) – лишь повод для сарказма и критики. Обычно я ничего против этого не имею, потому что она бывает довольно забавна. Но сегодня я была выбита из колеи новостями о Сэбе.

Я все время хотела поговорить с Фрэнки с глазу на глаз, но со вчерашнего нашего разговора в кафе у меня не было такой возможности. Дело в том, что, когда мы пришли домой вчера вечером, я перестала думать, что мои родители предпочли заботу обо мне общению со своими друзьями. Они не отходили от меня и Фрэнки, не оставляя нас наедине ни на минуту. Сначала они водили ее по всему дому (папа непонятно для чего таскал с собой кувалду), потом мы ели мороженое (мама вынула из холодильника лучшее мороженое фирмы «Бен и Джерри», когда близнецы уже видели десятый сон) и хихикали над инцидентом со спагетти в кафе «Лишайник». Потом пришло время ложиться спать, и мне до безумия захотелось остаться с Фрэнки наедине, чтобы поговорить о Сэбе и девочке, которая вскружила ему голову через час после того, как я уехала из города. Но когда, почистив зубы, я вошла в спальню, Фрэнки уже спала – руки, ноги и волосы разбросаны звездообразно по взятой напрокат односпальной кровати. Я не могла заснуть и лежала в темноте, свернувшись калачиком и глядя через открытое окно на сверкающие огни парка развлечений, открывшегося на набережной. В голове постоянно, как слова какой-то песни, вертелось: «Как жаль, что не осталось времени! С любовью. С.» —строчки, нацарапанные на обратной стороне разорванной фотокарточки. Я уснула только после того, как Персик, бесшумно впрыгнув в окно, свернулся теплым клубочком у колен и успокоил меня своим мурлыканьем и храпом.

Сегодня утром после завтрака я незаметно умыкнула Фрэнки от ее фан-клуба (то есть моего семейства) и повела ее в свое логово. Я думала, что это будет самое подходящее место, чтобы хоть немного уединиться и обсудить ситуацию с Сэбом, но у меня было такое чувство, что Фрэнки этого совсем не хочет. Она все время как бы отдалялась от меня – хихикала, шутила, поддразнивала меня, вставляла в разговор столько шуток и колкостей, что не было никакой возможности сменить тему.

– Вот это да! – Она открыла рот от удивления, когда я, толкнув, распахнула задубевшую деревянную дверь и ввела ее в мое логово. – Ну и дыра! Это, случайно, не то место, откуда пошла моровая чума? Ну и зубрила же ты! – провозгласила она, взглянув на листок бумаги с компьютерной распечаткой о Барбадосе, который я приколола на пробковую доску. – Делаешь в каникулы домашнее задание по истории? Ты просто ненормальная! А это что еще такое? – Она схватила помятую фетровую шляпу с гвоздя и напялила ее себе на голову. – Я подозревала, что ты не такая модница, как я, Нейша и все остальные, но кто тебе одолжил это чудо? Твоя прабабушка? А это что? – спросила она, взяв в руки кусок изразца, который я принесла из дома Джозефа как сувенир. – Ты хочешь превратиться в одну из этих ненормальных старух, которые тащат домой всякий хлам? Их еще показывают по ящику в документальных фильмах. Они всегда подбирают старых облезлых кошек!

«Она все это говорит только для того, чтобы рассмешить меня и отвлечь от мыслей о Сэбе»,– поняла я, глядя, как Фрэнки осторожно берет выщербленную, с узором из роз чашку и изучает ее, словно пробирку, полную соплей...

– Стелла, – сурово проговорила Фрэнки, кладя руку на лицо пирата, поющего песню про «йо-хо-хо», – пожалуйста, скажи мне, есть ли в этом городе хоть что-то более интересное?

– Ну-у... – протянула я, глядя в окно на видневшуюся набережную и не находя никакой вдохновляющей идеи.

Может, предложить ей покататься на водном велосипеде вместе с пенсионерами или покормить пирожными чаек, но Фрэнки наверняка отвергнет это с презрением.

– Бедная Стелла! – Фрэнки внезапно вздохнула, отходя в сторону от пирата и обвив мою шею руками. – Ты действительно переехала в самое унылое и скучное место на земле, бедняжка...

* * *

У меня стала кружиться голова, и я поняла, что нельзя так долго задерживать дыхание. (Идиотка.)

Сделав глубокий вздох, я в восхищении стала смотреть, как пыль клубится вокруг наших лодыжек, – не потому, что я никогда раньше не видела пыли, а потому, что поняла: эта пыль могла лежать здесь непотревоженной многие годы. Мы с Фрэнки поднимались по скрипучим, некогда роскошным ступеням величественной лестницы, и от восхищения у меня по спине пробегали мурашки. Через несколько секунд мы увидим все секреты, которые скрывают комнаты наверху... Я еле сдерживала нетерпение.

Фрэнки между тем была совершенно равнодушна:

– ...Так что сегодня они все собрались отправиться в Кэмден Маркет. Лорен хочет наврать, что ей уже шестнадцать, потому что она спит и видит сделать на пупке пирсинг, и ей надо найти место, где его делают тем, кому еще нет шестнадцати, если, конечно, родители не возражают, а ты сама знаешь, что у нее за родители!

Я решила показать Фрэнки, что Портбей не такой уж скучный, и повела ее в Сахарную бухту к дому Джозефа. И вот мы здесь, однако Фрэнки это старое здание заинтересовало не больше, чем любой другой древний хлам.

– Элени сказала, что возьмет косметику Лорен, чтобы сделать ее старше, но Нейша думает, что это дохлый номер. И она права. Потому что это сразу бросается в глаза – когда на тебе тонны косметики, особенно днем!

– Да, верно, – пробормотала я, вертя головой в разные стороны, потому что на площадку второго этажа, куда мы поднялись, выходило несколько дверей.

– Парминдер поспорила с Нейшей, что у Лорен ничего не получится с этим делом, – продолжала болтать Фрэнки, опираясь локтями о перила.

Недослушав ее, я стала заглядывать в каждую комнату, но не нашла там ничего, кроме пустоты, голого дощатого пола и великолепных видов из окон.

Годами какой-то человек или какие-то люди планомерно выносили из дома всевозможные предметы, оставшиеся от проживавшего в нем семейства, и я не могла понять, почему все это приводит меня в такое уныние.

– Если Парминдер выиграет, Нейше придется каждую неделю в течение месяца покупать ей журнал «Хит», – не умолкала Фрэнки, – а если выиграет Нейша, то Парминдер должна на две недели отдать ей свой выпрямитель волос.

Лишь вполуха слушая свою лучшую подругу, я вошла в маленькую спальню, в которой было так же пусто, как и в остальных комнатах. Я уже собиралась повернуться и выйти из нее, как вдруг заметила нечто, заставившее меня вздрогнуть... а потом улыбнуться. В Америке «идти кошачьим маршрутом» означает, что ты идешь не обычной, не проторенной дорогой. Они так говорят, потому что кошки плетут свои невидимые человеческому глазу замысловатые дорожки по одним известным только им соображениям. Значит, некая кошка (или некий толстый рыжий кот?) следовала своим кошачьим маршрутом как раз через эту комнату – отпечатки лап проложили легкую извивающуюся тропинку по пыльному полу. Я пошла по следу, прокладывая свой собственный кошачий маршрут (пожалуй, хорошо, что Фрэнки не могла меня видеть, а то бы она подумала, что я сошла с ума, и вскочила бы в первый попавшийся поезд, идущий отсюда).

– Во всяком случае, Лорен сказала, что очень жаль, что я не пойду с ними сегодня, – долетал до меня голос Фрэнки, – потому что если она закусит удила, они ничего не смогут с ней сделать. Но если бы там была я, она бы побоялась выкидывать свои штучки!

Положив руки на подоконник, я любовалась самым прекрасным видом на море, берег и кружащих над водой чаек, а из головы никак не выходила мысль, что некто – очень, очень, оченьдавно – засыпал в этой комнате ночью и просыпался утром и перед его глазами каждый день расстилался этот великолепный вид.

– Эй, что ты там делаешь? – раздался голос Фрэнки, и ее шаги послышались совсем рядом. – Послушай, Стелл, без обид, но это место немного того, скучновато. Может, пойдем куда-нибудь еще?

В то время как она это говорила, мои пальцы нащупали неровности на подоконнике, как будто там было что-то нацарапано. Я взглянула вниз и прочла имя... потом другое. Десятки лет назад их нацарапали на окрашенном дереве. Неровные, падающие буквы. Сначала я разобрала первое имя: «Элиза», потом второе – «Джозеф». Рядом были нацарапаны почти совсем стершиеся слова, которые прочитать можно было с большим трудом.

– «Друзья навечно, 1841», – пробормотала я. Мое сердце билось так сильно, как будто я бежала стометровку на Олимпийских играх.

– Что там такое? – зевнув, спросила Фрэнки.

– Слушай, я знаю, куда мы можем пойти! – медленно проговорила я.

– Да что ты? И куда же?

– В музей!

– Ты, должно быть, шутишь! – второй раз за сегодняшний день прорычала Фрэнки.

Глава 19.
Ощущение дежа вю

– Ты только посмотри, на что он стал похож! Неужели эта облезлая кошка спала в моей дорожной сумке? – простонала Фрэнки, стряхивая рыжие шерстинки со своего черного, без рукавов топа.

Я быстро шла впереди нее по коридорам, уставленным застекленными шкафами со старинным оружием и устрашающими трофеями, принадлежавшими веку пиратов и контрабандистов (все это для просмотра в другой раз, когда я не буду так взволнованна). Но при упоминании о Персике я остановилась, дав Фрэнки подойти ближе.

– Эй, да ты просто ненормальная! – рассмеялась она, указывая на меня пальцем.

Семейство, изучавшее атрибуты пиратского бизнеса, стало рассматривать насвместо экспонатов. Может быть, мы заинтересовали их, потому что Фрэнки была одета, как танцовщица очень модной труппы «Р&В», и выглядела более уместной для хит-парада попсы, чем для местного музея. А может, их удивило, что я обнюхиваю ее майку...

– Нет, Персик точно не спал на этой штуке, – определила я, не учуяв предательского сладковатого запаха.

– Поосторожнее! – сказала Фрэнки, кивая в сторону пристально разглядывавшего нас семейства. – А то они вызовут охрану и нас выставят отсюда!

– За непристойное обнюхивание одежды в публичном месте? – отшутилась я, выпрямляясь и снова на полной скорости устремляясь по коридору.

– Послушай, а что мы вообще тут ищем? – тяжело дыша, проговорила Фрэнки, стараясь не отстать от меня.

– Пока точно не знаю, но узнаю, когда найду это, – пробормотала я.

А потом я почти пропустила его, потому что слишком спешила. Но что-то заставило меня замедлить шаг перед этой дверью. Задержав дыхание, я медленно переступила порог, разглядывая обстановку странно знакомой комнаты с обоями винного цвета и выпуклым рисунком и старинной резной мебелью.

– В чем дело, наконец? – спросила Фрэнки из-за моей спины.

Я была почти уверена, что нашла то, что искала, но сделала несколько шагов, чтобы прочесть надпись на металлической пластинке на стене.

– «Бальный зал, около 1850, – прочитала я вслух. – Эта роскошная комната воспроизводит обстановку дома Джозефа в Сахарной бухте с помощью подлинных старинных предметов, взятых из этого дома».

– Я услышала только: «Бальный зал, мура, мура, мура...» – пожала плечами Фрэнки. – Может, переведешь?

– Это комната из того самого дома, где мы только что были! – Мое волнение еще больше подчеркивало полное безразличие Фрэнки.

Это была та самая огромная комната, в которой я уже побывала, когда впервые залезла в дом Джозефа. Но вместо пустого пыльного пространства, гирлянды маргариток и разноцветных искр здесь были красивые бархатные диваны, великолепное пианино, картины на стенах и высокие канделябры на камине.

– Смотри! – прошептала я, поспешно подходя к камину и рассматривая желто-зеленые с цветочным орнаментом изразцы.

– Куда прикажешь смотреть? Что я вообще должна здесь увидеть?

– Плитки! Вон там одна с отколотым углом! У меня есть этот осколок, он лежит на столе в садовом домике, рядом с ракушками! – задыхаясь от волнения, проговорила я, не обращая внимания на безразличный вид Фрэнки.

Бедная Фрэнки! Она и музеи сочетались друг с другом, как мясной фарш и бисквит. По дороге сюда мы проходили мимо кафе «Лишайник», и мне нужно было оставить ее там, заказав ей пару пирожных и журнал «Космополитен», а самой пойти в музей.

– О господи, Фрэнки! Посмотри сюда! – Внезапно у меня по спине пробежали мурашки, когда я увидела фамильный портрет, висевший над камином. – Ведь это они).В этойкомнате!

– «Семейство Грейнджеров, 1840», – прочитала Фрэнки надпись на металлической пластинке рядом с портретом. – Здорово! Послушай, там в коридоре я видела стул. У меня жутко устали ноги от всей этой беготни. Я тебя там подожду. Ладно?

Я, кажется, что-то ответила ей, но была слишком взволнованна, потому что увидела семейный портрет, на котором художник изобразил сурового вида викторианскую чету, расположившуюся на диване. Позади них послушно стояла хорошенькая темноволосая девочка. Это, должно быть, была их дочь Элиза, которой в это время было около десяти. А на заднем плане, держа в руках поднос, стоял мальчик примерно того же возраста в красном бархатном камзоле с медными пуговицами – Джозеф...

Я смотрела на их юные лица (одно темно-, другое светлокожее) и старалась представить себе чувства, которые их связывали. Мальчик Джозеф стоял вытянувшись и замерев, но художник придал его темно-карим глазам яркость и жизнерадостность. Таким же было и серьезное личико Элизы: губы упрямо сжаты, а глаза светились смехом и счастьем.

– Прекрасная картина, не правда ли?

Голос принадлежал женщине в темно-синем блейзере. Заметив на ее лацкане значок хранителя музея, я сначала испугалась, подумав, что Фрэнки оказалась права и нас сейчас с позором выставят вон. Или, может быть, она слышала, как я говорила о плитке, и хочет потребовать, чтобы я вернула ее в музей?

– Тебе знаком этот дом? – спросила она, как будто не замечая моего растерянного вида.

– Дд-да. – Я нервно кивнула.

– Музею очень повезло, что мисс Грейнджер передала ему в дар обстановку этой комнаты, когда собралась из него выезжать. Все остальное было продано. Вандалы украли или разгромили то немногое, что осталось в доме, и это невосполнимая потеря!

– Мисс Грейнджер... Та девочка на картине – Элиза? – спросила я, когда испуг сменился любопытством, после того как я поняла, что хранительница музея не слышала ни слова из того, что я говорила Фрэнки, или решила не придавать этому значения.

– Элиза? Да, это она. – Женщина просияла от радости, совсем как моя старая учительница математики, когда мне удалось решить задачку с процентами, не думая над ней целый час, как обычно.

– Но почему она покинула этот дом?

– Дело в том, что, когда она была молода, ее отец проиграл почти все состояние, и им стало не на что жить и поддерживать дом. Но Элизе – мисс Грейнджер – каким-то образом удавалось это делать многие годы, пока, наконец, ее возможности не иссякли. Она уехала отсюда в 1900 году в уже довольно преклонном возрасте – ей было около семидесяти, думаю так.

– А что с ней случилось потом?

– Она переехала в маленький коттедж в городе. Должно быть, ей очень горько было видеть, как ее прежний дом постепенно ветшает и разрушается.

Ну вот, теперь я знаю судьбу Элизы.

А как насчет ее темнокожего возлюбленного?

– А что случилось с мальчиком-слугой – Джозефом? – неуверенно спросила я.

Хранительница музея, казалось, была поражена моими знаниями истории этого семейства. Я почти ждала, что она выдаст мне аттестат, или даст золотую звезду, или, по крайней мере, заключит меня в объятия. На самом деле, все, что мне хотелось знать, – это были ли Элиза и Джозеф так же близки в последующей жизни, как тогда, когда они были детьми и нацарапали свои имена на подоконнике в комнате Элизы как раз через год после создания этого портрета.

– Джозеф? Мистер Грейнджер оставил ему какую-то сумму после своей смерти. Ее хватило, чтобы оставить работу слуги и уехать из Портбея. Он был тогда еще подростком, и я думаю, что ему захотелось посмотреть мир.

– И с тех пор о нем больше никто не слышал? – спросила я, внезапно подумав о моем дедушке Эдди.

– Вряд ли. – Хранительница покачала головой. – Но жители города жалели о том, что он уехал. После этого они стали называть старый дом домом Джозефа, хотя мисс Грейнджер и ее мать все еще жили здесь.

Так что «вечность» на поверку оказалась весьма недолговечной для Элизы и Джозефа. Но потом я решила, что если Нане Джонс и дедушке Эдди так непросто было встречаться в 1950-е, то как же трудно было хозяйской дочке встречаться со слугой на целых сто лет раньше?

– Но они ведь все равно любили друг друга! – произнесла я вслух, как будто стараясь убедить себя в этом.

– Ты имеешь в виду Элизу и Джозефа? – спросила хранительница. – Странно, что ты об этом заговорила. Я сама все время думаю о них, глядя на этот портрет. У них в глазах одинаковые чертики. Ты заметила?

Я подумала, стоит ли сказать ей о вырезанных на подоконнике именах, но потом решила, что это будет мой секрет. Может быть, в конце лета я возьму у папы фотоаппарат, сделаю фото и принесу его в музей, чтобы его добавили к экспозиции, чтобы весь мир (в смысле, весь Портбей) это увидел...

– Эй, Стелла, теперь-то мы можем идти? Ну пожалуйста!

Я оглянулась на Фрэнки, с несчастным видом сгорбившуюся в дверном проеме и выдувшую из жвачки гигантский розовый пузырь.

– Конечно, пошли, – кивнула я, понимая, что лучше вывести ее отсюда как можно скорее, пока пузырь не лопнул и остатки жевательной резинки не прилипли бы ко всем этим бесценным пиратским трофеям.

И чтобы милая леди-хранительница с полным основанием не вышвырнула нас отсюда...

Глава 20.
Вверх, вверх и про-о-о-очь!

Ух-ох-ах!

– По десятибалльной шкале, Стелл, – услышала я шепот Фрэнки, – насколько сильно ты боишься?

Разноцветные огни ярмарочной площади уменьшались с пугающей быстротой.

– На десять баллов! – пронзительно крикнула я, изо всех сил схватившись руками за изогнутый поручень чуть выше моих колен, так что косточки пальцев готовы были прорвать кожу... – А тт-ты-ы?

– На девять! – взвизгнула она, тоже вцепившись в поручень.

Всего девять? Что ж, Фрэнки всегда была храбрее меня. Но я почувствовала некоторое облегчение, поняв, что она почти так же, как и я, боится подниматься на колесе обозрения. Я мысленно взяла назад свои слова о том, что это просто ерунда по сравнению с «Лондонским Глазом». В смысле, «Лондонский Глаз» – это, конечно, хай-тек и все такое, но там вы находитесь в закрытой стеклянной кабине, практически такой же большой, как автобус, которая перемещается так медленно, что вам нужно постоянно проверять, меняется ли вид снаружи, чтобы убедиться, что вы действительно движетесь. Но эта штука... Она выглядела совсем неплохо, когда мы стояли внизу несколько минут назад. Но когда мы поднялись наверх, мои внутренности скрутил банальный, старомодный, вовсе не хайтековский страх.Дззыннь!

– О господи! Что это было? – прошептала Фрэнки, когда колесо задрожало и остановилось, а наши сиденья стали тихо раскачиваться от вечернего морского бриза.

– Ничего страшного. Посмотри, они просто остановили колесо, чтобы больше народу влезло в остальные гондолы, – проговорила я, гордая тем, что не побоялась перегнуться через поручень и рассмотреть, что происходит.

– Больше не делай этого! Гондола начинает раскачиваться еще больше! – умоляюще проговорила Фрэнки, скатываясь к цифре десять по десятибалльной шкале страха.

– Да смотри же, всё в порядке, мы снова двигаемся!

– Чья это была идея – подняться на этом колесе? – спросила вдруг Фрэнки, и ее голос был высоким и визгливым, как будто она только что глотнула из гелиевого баллона.

– Твоя! – рассмеялась я, глядя на нее и на секунду забыв обо всех страхах и огорчениях.

Дззыннь!

– О-о-о-ой! – охнули мы обе, когда наша гондола снова остановилась.

– Лучше бы они этого не делали... – простонала Фрэнки. – Знаешь, нам надо было остаться внизу на электрических автомобильчиках. Те парни в красной машине были очень даже ничего!

– Что ты говоришь? – Я открыла рот от удивления. – Но ведь ты все время бросала на них гневные взгляды и запугала их до полусмерти.

– Я делала это только ради тебя. – Фрэнки поджала губы. – Чтобы все в Портбее знали, что к тебе опасно приставать.

Так. Я, конечно, приветствовала, что Фрэнки так меня защищает, но мне совершенно не нравилось, что она отпугивает от меня людей.

– Ох, не знаю даже, что меня сегодня больше разозлило, – снова весело начала Фрэнки, когда колесо пришло в движение. – То, что моя одежда оказалась вся испачкана красной пылью и кошачьей шерстью, пустая трата времени в каком-то унылом музее или то, что приходится рисковать жизнью на этом гигантском велосипедном колесе?

Фрэнки обычно вызывает во мне разные чувства: гордость, счастье, возбуждение, удивление (иногда). Но теперь я бы добавила два новых чувства к этому списку: растерянность (когда она так странно общалась со мной по телефону и электронной почте) и раздражение (это было совсем новое чувство, которое я испытала прямо сейчас). Почему она так возненавидела Персика и Портбей?

Хррясь!

– Это становится просто смешно! – проворчала Фрэнки, когда мы со скрежетом остановились. —

Сколько еще народа должно забраться на это колесо, чтобы они начали нормально крутить его и мы смогли спуститься вниз?

– Фрэнки, – нерешительно проговорила я, – по-моему, это совсем другая остановка. Раньше был совсем не такой звук...

– А какой же?

– Тогда был больше «дззыннь», чем «хррясь»!

Обычно подобные слова могли вызвать у нас только приступ смеха. Но когда вы болтаетесь где-то высоко в воздухе, это вряд ли можно назвать обычным состоянием.

Но я все же осмелилась снова взглянуть вниз, на этот раз сделав это медленно-медленно, чтобы не раскачать гондолу. Теперь мы находились на самой вершине колеса, то есть на цифре двенадцать, если считать колесо циферблатом. И ух какой же далекой казалась отсюда земля!

– Что случилось? – спросила Фрэнки, откидываясь до упора на дутом виниловом сиденье.

– Там какие-то типы с площади, и они чем-то вроде расстроены и вроде... орут друг на друга.

– О боже! – застонала Фрэнки. – Я не могу на это смотреть. Я закрою глаза до тех пор, пока они не запустят эту штуку и не заставят ее вертеться!

Я тоже не была в восторге от перспективы болтаться в воздухе на такой высоте неизвестно сколько, но совсем не собиралась закрывать глаза.

Прямо под нами музыка и блеск разноцветных огней так и манили к себе. Я перегнулась через перила и, не обращая внимания на странные действия людей под колесом, стала наблюдать за группами гуляющих, толпящихся вокруг ярко освещенных аттракционов. На какую-то долю секунды мне показалось, что я вижу розовую шляпку среди моря всевозможных причесок и разноцветных бейсболок. Я повернулась, чтобы показать ее Фрэнки, но она сидела с зажмуренными глазами, и я поняла, что вряд ли смогу заставить ее посмотреть вниз на шляпку какой-то ненормальной старой леди.

Когда я снова взглянула вниз, то уже не смогла найти миссис Сладкую Ириску и ее розовую шляпку. Я даже не была уверена, что вообще ее видела. Там было такое смешение цвета и движения, что если бы среди гуляющих бродил жираф, вы бы его даже не заметили.

– Что еще там случилось? – прошипела Фрэнки сквозь стиснутые зубы.

– Ничего особенного. – Я выпрямилась и огляделась.

Еще больше мерцающих огней окружали нас в темноте ночи – ни один из них не был таким ослепительным, как сотни разноцветных электрических лампочек внизу, но все такие же красивые. Справа, где простирался город, желто-белыми пятнами светился каждый дом и уличный фонарь. Слева чернильный мрак моря прерывался отдаленными искорками плывущих кораблей. На мысу над морем очень живописно выглядел даже кемпинг – он мягко светился множеством окон. А вверху сияли звезды...

Если бы я была инопланетянкой, которая зависла этим вечером над Портбеем, я бы, наверное, подумала, что это самое волшебное место на...

Бип! Бип!

Несмотря на то что я любовалась открывшимся видом, больше всего мне хотелось услышать звук запущенного колеса. Но звук сообщения, пришедшего на мой мобильник, тоже был очень кстати.

– Не надо! Ты снова раскачиваешь ее! – взмолилась Фрэнки, когда я стала вытаскивать мобильник из кармана.

– Упс, извини! О, классно – это от Нейши! – Я засмеялась от радости, увидев высветившееся на панели сообщение. – Она пишет... ага... «Ф. у тебя?»

– Да, я у тебя, – мрачно пробормотала Фрэнки сквозь стиснутые от страха зубы.

– Послушай, да не бойся ты так! – попыталась я успокоить ее, одновременно отвечая Нейше: «Да, Ф. здесь. Жутко веселится!» – Эти парни внизу скоро спустят нас на землю.

– Что-то они не очень спешат, – недовольно проворчала Фрэнки. – Все кончится тем, что на головах у них будет хот-дог...

– Интересно, откуда ты возьмешь этот хот-дог?

– Если они не поторопятся, то получат тот самый, который я съела раньше, – простонала она.

Я только собралась спросить, почему ее тошнит, ведь мы даже не двигаемся, когда меня снова прервал знакомый писк.

«Здорово! Значит, тебя не расстроили новости про Сэба?» – прочитала я вслух, и мои брови поползли вверх от удивления.

Какие еще новости про Сэба? Нейша имеет в виду ту девчонку из Хэмстеда?

Я только собиралась ответить, но внезапно телефон исчез из моих рук.

– Фрэнки! – Я задохнулась от удивления. – Зачем ты это сделала?

– Потому что я знаю, что ответит Нейша. Ясно?

– Неясно. – Я мрачно уставилась на нее. – Что же она мне ответит?

– Что? В общем, с Сэбом встречаюсь я. Понятно? – выпалила она полуиспуганно-полувызывающе. – Наверное, Нейша думала, что я уже сказала тебе об этом.

– Тыи Сэб?!

Господи, это просто сериал какой-то!

– Ну да! Я и Сэб!

У меня внезапно закружилась голова.

– Но... но ты сказала, что это была какая-то девчонка из Хэмстед Хит! – закричала я, пытаясь понять то, что понять было невозможно.

– Этой девчонкой была я!

– Но как же? То есть... как же так?

Может быть, я не слишком внятно говорила по-английски, но Фрэнки мой лепет придал уверенности.

– Послушай, я совсем не собиралась этого делать, Стелла! Я знала, что тебе всегда нравился Сэб, конечно.Но мне он тоже нравился, хотя я никогда не говорила об этом, чтобы не огорчать тебя. Я понятия не имела, что тоже нравлюсь ему, пока во время той вечеринки не стала уговаривать его подписать тебе фото. Я хотела сделать тебе сюрприз!

От шока мои ограниченные возможности разговорной речи исчерпались.

Фрэнки немного помолчала, потом заговорила снова:

– Но Сэб сказал, что не хочет ничего писать на фото, потому что пришел на вечеринку ради меня.Он пришел, потому что любит меня. А думала только о тебе и чувствовала себя ужасно и ничего не могла сказать ему. А потом он пригласил меня в Хэмстед на следующий вечер, и мы были там... и... он замечательный, я так люблю его, Стелла, и я... я так сильно виновата перед тобой!

Слова никак не слетали с языка, но мысли продолжали бешено кружиться в голове. Так, значит, когда Сэб разговаривал со всей нашей компанией, на самом деле он говорил с Фрэнки? И они встречались? Вот почему Фрэнки так неохотно общалась со мной последнюю неделю.

– Все это время тебе тоже нравился Сэб? Но ты должна была сказать мне об этом! Ведь мы все рассказывали друг другу!

Я не могла понять, что потрясло меня больше: то, что Фрэнки встречалась с Сэбом за моей спиной, или то, что она скрывала это от меня. Мы же поклялись быть подругами навсегда и чтобы никаких секретов друг от друга!

– Я просто старалась оберегать тебя, как делала всегда!

– Каким же это образом? – уставилась я на нее.

На лице Фрэнки я увидела боль, даже гнев.

– Стелл, я всегда заботилась о тебе. Я никогда никому не позволяла ранить твои чувства – и себе тоже. Вот почему я никогда не говорила тебе о том, что тоже люблю Сэба!

Я сморщилась, без всякой радости выслушав эти слова. Я что, киска с ранкой на лапке, которую нужно защитить от злой собаки?

Мое молчание и эта гримаса, казалось, еще больше разозлили ее.

– Ты думаешь, для меня это все очень просто, не так ли, Стелла? И все так думают – и Нейша, и Лорен, и все. Люди смотрят на нас и думают: «Ах, Стелла, она такая застенчивая, а Фрэнки – о, она всегда такая шумная, такая болтушка! С ней все в порядке». Никто не спросит меня, может, мне грустно, или одиноко, или что-нибудь еще. Когда ты уехала из Лондона, все говорили: «Бедная Стелла, как она там сможет жить?» Но никогда никто не сказал: «Бедная Фрэнки, что будет с ней? Ведь уехала ее лучшая подруга».

Теперь наступила моя очередь разозлиться, обидеться и, может быть, почувствовать себя немного виноватой. Потому что последние несколько месяцев я была полностью поглощена своим переездом в Портбей и совсем не думала, как больно это заденет Фрэнки, но теперь это звучало так, как будто она обиделась на меня за то, что я не заметила ее чувств. Но кем она меня считает? Телепаткой? В чем я виновата, если она все держала в себе?