Текст книги "Ледяной город"

Автор книги: Карен Джой Фаулер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Глава девятая

(1)

Рима подозревала, что Аддисон упустила кое-что важное, и была права даже больше, чем думала. Прежде всего ей казалось, что слишком мало сказано об отце. Был ли он среди той развязной молодежи, что веселилась по поводу обнаженных женщин? Был ли он одним из тех, кому предлагали бесплатных котят? Была ли у них с Аддисон любовь с первого взгляда? Однако Рима осмелилась спросить лишь о котятах. Аддисон ничего не помнила.

– У него была аллергия на кошек, – грустно проговорила Рима.

В итоге ее постигло бескошачье детство, хотя отец редко бывал дома, и если бы она держала кошку в своей комнате, никто бы не узнал.

– В тот вечер мы засиделись за разговором, – сказала Аддисон. – В один из тех вечеров. Я сказала ему то, чего никогда никому не говорила. Сказала, что хочу стать писателем. Тебе трудно понять, но в те времена меня называли бы девочкой, будь мне хоть шестьдесят. Никто не поверил бы мне насчет работы в газете, тем более – насчет книги. Не было причин воспринимать меня всерьез. Я читала где-то, что у каждого успешного человека есть кто-то один, кто верит в него. Один – и этого хватит. Но он должен быть. У меня это был твой отец. Потом в меня поверили и другие, потом стали выходить книги. Но Бим верил в меня, когда для этого не было никаких оснований.

Аддисон допила мартини и сделала паузу, глядя в пустой бокал.

– Послушай… – начала она, – если отец не говорил тебе про Холи-Сити, почему ты хотела купить ту книгу?

– Я не хотела.

– А как она оказалась наверху моей стопки?

– Не знаю.

Аддисон помахала официанту рукой, расплатилась, и они вышли на залитую солнцем улицу. Аддисон выглядела старой – или просто Рима заметила это только сейчас? Прямой солнечный свет делает самые разные вещи. Гонит вверх растения. Плавит снег. Выдает возраст женщины. Глаза Аддисон были красными, кожа под ними сморщилась, как у собаки.

– Мы оставались добрыми друзьями, пока он не женился.

– Но вы же моя крестная, – напомнила ей Рима, желая сказать этим, что дружба не прекратилась с женитьбой ее отца.

Это значило, что мать Римы тут ни при чем. А что же тогда? Подумай получше. «Ледяной город».

– Думаю, Бим не очень-то распространялся обо мне, – сказала Аддисон.

(2)

Рима испытывала сложную смесь чувств. Она испытывала неловкость перед Аддисон. Было бы здорово сказать, что Аддисон много значила для отца, не будь верно как раз обратное.

Ей хотелось встать на защиту своей матери – такой великодушной, такой рассудительной. Ей хотелось сказать Аддисон, что в любом случае мать была ни в чем не виновата. Но это было бы слишком неосторожно – получалось, что дружба отца с Аддисон расстроилась по его вине.

Рима вдруг вспомнила, как после смерти матери в дом заявились, всхлипывая, ее сестры с кучей дорожных сумок. Мать была младшим ребенком в семье. Она могла бы их всех пережить. Тетки мыли посуду на кухне и обсуждали, кого пригласить после похорон.

Оливер сидел на полу под обеденным столом, накрыв его большой скатертью, чтобы вышла палатка. Рима пыталась вытащить его оттуда – из чисто эгоистических соображений: если придется заботиться об Оливере, легче будет выдержать похороны. А если Оливер останется сидеть под столом, то все эти слезы прольются на нее.

– Она не придет, – успокаивали друг друга тетки так, словно Римы и Оливера не было рядом; Рима полезла под стол с печеньем – это подействовало бы, будь Оливер двух лет от роду и к тому же собакой. – Она не посмеет прийти в такой день.

Рима знала, что речь идет об А. Б. Эрли, известной детективщице и ее крестной. Пусть Римина мать и не ревновала к ней – три злоязычные тетки делали это за сестру.

Риме не очень-то улыбалось все время говорить самой. Она хотела, чтобы Аддисон порассказывала ей об отце. А не наоборот. По правде говоря, Бим говорил об Аддисон очень редко, а под конец жизни не говорил вовсе. И поэтому она сообщила, что отец вообще мало вспоминал о своем прошлом.

Скажем в его защиту, что Рима и не спрашивала. В детстве все было ясно: отец – это отец, что тут еще? Истории, которые он рассказывал, прекрасно отражали его характер. Детали могли меняться – работал после школы то в отцовской типографии, то воспитателем в школе для малообеспеченных детей, учился то в школе, то в колледже, был то в Америке, то за границей – но суть оставалась утомительно предсказуемой: поначалу он выглядел в чем-то неправым, но в конечном счете всегда оказывался прав.

Истории рассказывались в воспитательных целях: мораль пряталась внутри них, как леденец внутри мексиканской игрушки-пиньяты. [29]29
  …леденец внутри мексиканской игрушки-пиньяты. – Пиньята – глиняная фигурка животного, наполненная сладостями; во время праздника подвешивается к потолку, одному из присутствующих завязывают глаза и просят ее разбить.


[Закрыть]Рима как могла старалась ее игнорировать. Она так и не простила полностью отца за то, что мама умерла, а он остался жить.

К этому преступлению он теперь прибавил еще одно: умер сам.

И ничего похожего на возвышенные и нежные сцены смерти из фильмов. Ни предсмертной исповеди, ни последнего напутствия, ни слов об уходе к свету и о грядущей встрече с женой и сыном, ни бледных, но просветленных лиц.

С самого начала доктор побеседовал с ним и Римой о связи между разумом и телом. Медицина делает что может, но она предписывает также позитивный образ мыслей. Запрещались разговоры о том, что отец умирает, а Риме к тому же – слишком частые вопросы о его прошлом (они привели бы все к тем же разговорам), вопросы, которые ей к тому времени уже хотелось задавать – до того момента, пока отец, накачанный морфием, уже не мог говорить.

Спустя несколько дней после смерти отца Рима нашла на его столе конверт со своим именем. Она открыла его, ожидая… чего-то. Прощальных слов, которых так и не услышала. Разбора финансовых дел. Советов на будущее. Чего-то, способного доказать, что он не перестал быть ее отцом из-за простого факта смерти.

А нашла она последнюю отцовскую колонку с указанием опубликовать ее посмертно. Отец писал о том, как прекрасен и жесток мир. О том, каким счастливым стало его поколение американцев среднего класса. О том, что жизнь его сверстников оказалась полноценной. Океаны и джунгли, кишащие животными. Изобилие пищи, возможность выбирать еду себе по вкусу – сегодня эфиопскую, завтра тайскую, послезавтра французскую. Чудеса медицины. Исследования Марса. Голубые ледники. Первые шаги человека по Луне и появление виртуальной реальности – все это произошло на их глазах. Отец верил (и боялся), что их поколение окажется самым счастливым в истории человечества. Намного счастливее, чем их дети.

Дальше отец переходил к своей собственной счастливой судьбе. Он видел лучшее и худшее из того, что есть в мире, но мир обошелся с ним мягче, чем он того заслуживал. Он благодарил за ту жизнь, которую прожил, выражал признательность тем, кто читал его, и тем, кто писал ему, а также всем, кого никогда не встречал, но для кого что-то значил. О своей смерти он упоминал лишь однажды, заверяя, что уходит с миром.

«Спасибо за все» – так заканчивалась его колонка.

«Все это было настоящим».

На самом же деле – нет. Отец лишь устраивал показательное – и, на взгляд Римы, неубедительное – представление. Отец однажды спросил ее, еще до того, как узнал свой диагноз: «Ты хочешь, чтобы тебя потом вспоминали такой, какой ты была? Или чтобы о тебе думали лучше?»

Как часто бывало с отцовскими колонками, Рима предпочитала неотредактированную версию. Ей не очень нравился автор этой статьи, умиравший мирно и благодарно. Ей не нравилось, что он не обмолвился о потере молодой жены и единственного сына, утверждая, будто жизнь его оказалась счастливой. Или, по крайней мере, не хуже, чем у других.

(3)

Риму неизменно возмущало утверждение, что одних людей можно считать удачливее других. В последнее время Риме довелось выслушать немало ложных утешений, но больше всего раздражали фразы вроде: «Будь благодарной за то, что тебе лучше, чем некоторым». Неужели твое горе уменьшится, если думать о чужом несчастье?

Она любила своего настоящего отца, который встретил смерть совсем не мирно. (Если бы множество людей не старались, будто сговорившись, изображать медленное умирание в лучшем свете, чем оно выглядело в реальности, Рима оказалась бы лучше подготовленной к кончине отца. До того она видела лишь быструю, неожиданную смерть и, естественно, ожидала увидеть улучшенную версию событий.) Под конец жизни отцу снились дети – пугающие лица детей, встреченных им в Камбодже, Колумбии, Судане, – и эти сны с возрастанием дозы морфия становились все более частыми и яркими. Он потел и стонал, исходя запахами и жидкостями, умоляя невидимых людей опустить оружие. Рима не была уверена, что физическое облегчение от морфия стоит того.

Она взяла отца за руку и попыталась увести его в другой мир, говоря ему, что они отправились в лодочный поход. Один раз такое действительно было – незадолго до смерти матери.

Они взяли напрокат каноэ и поплыли по озеру. Мать поместилась спереди, отец – сзади на руле, Рима и Оливер сидели между ними, безопасности ради, и изредка пытались грести. Они видели огромную черепаху, видели четырех оленей, спустившихся к берегу на водопой.

Потом они разбили палатку и натянули рядом гамак, чтобы читать в нем книги. Еда была классической походной – жаренные на костре сосиски, печенная на углях картошка. Снаружи картофелины обуглились, а внутри оставались сырыми, но Рима, отец и мать все равно их ели.

Оливер дал своей картофелине имя, как делал всегда, если не хотел что-то есть. Когда картофелина становится личностью, проглотить ее может только человек с каменным сердцем. Оливер соорудил для нее шляпу из фольги.

Рима говорила и говорила, и отец понемногу успокаивался.

– Я страшно устал, – сказал он. – Не возьмешь мой рюкзак?

Видимо, отец отправился в какой-то другой поход, ведь тогда они не брали рюкзаков. Но она сказала: конечно, уже взяла, можем остановиться и отдохнуть под деревом, как только захочешь. Не успела она закончить фразу, как отец снова оказался в лапах кошмаров, и ничто не могло вырвать его оттуда.

Позднее Рима обнаружила, что он создал собственный мемориальный сайт, куда поместил свои избранные колонки, а также фото и телеграммы из тех времен, когда был начинающим журналистом. Сайт обещал пылать вечно, как вечный огонь. Даже через сто лет на нем можно будет найти Риму с ее пробуждающейся сексуальностью.

– Отец так долго был публичной фигурой, – объяснила она Аддисон. – Похоже, он забыл, что у него есть личная жизнь.

Рима надеялась, что та не обидится, но не могла сказать наверняка. Рима очень старалась не обидеться сама, когда поняла, что отец вложил немало и мыслей, и сил в свое прощание. Только не с ней.

Дорогой и близкий ей человек волновался, оставляя дочь одну, пусть и не говорил об этом прямо. Если бы Рима захотела отомстить, то стала бы вспоминать отца таким, каким он хотел выглядеть после смерти, – а не таким, каким был на самом деле.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава десятая

(1)

В детстве Рима любила игру, про которую вычитала в книге. Надо обойти дом, держа перед собой большое зеркало, направленное вверх. Смотреть под ноги нельзя – только в зеркало. Самая привычная обстановка превращалась в небывалую волшебную страну – у тебя над головой, в твоем собственном доме. Если просто лежать на кровати и смотреть вверх, получалось совсем не то. А здесь ты оказывался совершенно сбит с толку – где верх, где низ?

Однажды Рима играла в зеркальную игру и вдруг заметила что-то на одном из кухонных шкафов. Пришлось поставить на стол скамеечку для ног, чтобы добраться до непонятной вещи. Тут вошла мать.

– Ради бога, слезай сейчас же, – велела она. – Ты шею себе свернешь. Опять эти штучки Аддисон.

Предмет оказался старинным серебряным самоваром – свадебным подарком Аддисон Риминым родителям. Сама Аддисон на свадьбу не пришла. На подставке самовара имелась гравировка. Рима провела по ней пальцем. Дата бракосочетания и слова: «Новый – серебро».

«Что это значит?» – спросила Рима. Мама пропела строчки из песенки: «Друга нового обрел – друга старого не брошу. Дорог новый – серебро? Старый – золото! – дороже!»

Понятнее Риме, однако, не стало. Мать поставила самовар обратно и потом, насколько помнила Рима, снимала его, лишь когда протирала полки – то есть никогда.

Возможно, Аддисон тут была и ни при чем. Римина мать терпеть не могла даже основную домашнюю работу, не говоря о необязательной. Серебро тускнеет. Рима вспоминала, что мать решительно не была ревнива. Отец много путешествовал, делал репортажи из Вьетнама еще до рождения Римы, потом с Парижской мирной конференции. Потом – Камбоджа, Нигерия, воссоединение Германии, Багдад, Мадрид. Мать никогда не злилась на него и всегда была счастлива приезду мужа. Когда родители были вместе, они все время стремились коснуться друг друга – положить ладонь на колено, взять другого за руку.

Но мать выглядела счастливой и тогда, когда отец уезжал. И очень деятельной. Оладьи на обед и воцарение легкого беспорядка в доме вознаграждали Риму и Оливера за отсутствие отца. Не то чтобы они сознательно шли на сделку. Просто им не было плохо без отца.

Отец ездил в опасные места, летал на самолетах, интервьюировал убийц. Он был намного старше матери. Однажды Риме пришло в голову, что отец когда-нибудь умрет, и она тут же поделилась этим с Оливером. Они стали вспоминать, как он возвращался домой с подарками, точно Санта, – сахарные черепа из Мексики, полированные камни из Таиланда, деревянные часы из Германии. Умри он – Рима и Оливер сильно опечалились бы. Но им не было бы плохо. Главное, чтобы рядом была мама.

Римина мать была красавицей в духе шестидесятых – этакая Джоан Баэз [30]30
  Джоан Баэз(р. 1941) – знаменитая американская фолк-певица и гражданская активистка шотландско-мексиканского происхождения.


[Закрыть]с густыми длинными волосами и цыганскими глазами, слегка горбоносая. Глаза Римы, восхитившие Мартина, достались ей от нее. Мать профессионально занималась фотографией – семьи у костра, глядящие в окно невесты, дети под елкой, собаки, птицы, лошади. Но подлинной ее страстью были старые железнодорожные станции. По выходным они втроем отправлялись в Индиану, Иллинойс, Кентукки, где мать снимала пассажиров – как они уезжают, приезжают, ждут на платформе, а если пассажиров не было – то пустые станции. Они останавливались в гостиницах, питались гамбургерами, ходили в кино. Все трое спали в одной комнате, а иногда и в одной кровати. Похоже, матери вполне хватало общества ее детей.

Обратного, однако, утверждать было нельзя. Рима взрослела, и семейные вылазки стали чередоваться с приглашениями на дни рождения и вечеринки с ночевкой, а иногда ни с чем особенным, просто Риму становилось все труднее вытащить. Кари Спектор, школьная звезда и высокостатусная самка (если уж таковые вообще существуют, то это про нее), могла позвонить в субботу утром и позвать Риму куда-нибудь. Не окажись Римы дома, Кари позвала бы Шивон Маккарти, и в понедельник все разговоры вертелись бы вокруг неизвестных Риме событий, непонятных для нее шуток, незнакомых ей парней. А в следующий раз Кари сперва позвонила бы Шивон. И Римина жизнь рухнула бы из-за очередного дурацкого снимка матери.

Дурацкого… Что для Римы теперь значили Кари или Шивон? Чего не отдала бы она за одну только вылазку с мамой и Оливером, за одну ночь в дешевом тесном номере с единственной двухспальной кроватью, за матрас, продавленный настолько, что все трое скатывались в его середину, всю ночь пихая друг друга?

Поначалу Рима играла с зеркалом одна, но затем научила игре Оливера, и все заметно усложнилось. Мир в зеркале получил свое название – «город Вверхногами» – и свою историю, которую Рима постоянно дополняла. И королев – конечно, из-за «Алисы в Зазеркалье», и потом, кто не любит историй с королевами? И еще – зеркальные отражения Римы и Оливера, которые были подобны им, но во всем вели себя наоборот.

В отличие от большинства вторых детей в семье Оливер страшно любил играть и делал это безостановочно, даже за обедом, пока не свалился с лестницы по дороге в спальню. Тогда мать сказала «хватит» и отняла зеркало. Рима считала, что Оливер мог упасть и нарочно, так как очень любил, когда его облепляли пластырем.

Той ночью он пробрался в Римину комнату, хотя ему полагалось спать – но сон никогда особенно не привлекал Оливера.

– А ты узнаешь, – спросил он, – если вместо меня окажется другой, который выглядит точно так же?

Рима не знала, возбужден ее брат или им овладело философское настроение.

– Узнаю, – ответила она.

Риме тоже полагалось спать, но вместо этого она читала старинным способом: под одеялом с фонариком. Главную героиню только что заперла в ее комнате злая гувернантка. Некогда было разговаривать с Оливером.

Он отогнул край одеяла и, стоя на полу, заглянул в маленькую освещенную палатку.

– Даже если он будет выглядеть совсем как я?

– По запаху, – отрезала Рима.

В детстве Оливер пах овсянкой, но Рима постаралась, чтобы в ее словах прозвучал намек на нечто куда менее приятное. Затем она вновь направила фонарик на книгу.

Оливер оперся на локти и слегка покачался. Матрас скрипнул.

– Иди спать, – велела ему Рима.

Он протянул руку и накрыл фонарик, так что ладонь сделалась неоново-красной, потом пошевелил пальцами, и по строчкам книги побежали тени.

– Перестань! – разозлилась она.

Оливер направил фонарик на свое лицо, и оно оказалось в луче света – Луна-Оливер.

– Эй, – сказал он. – Послушай меня. – Как всякий второй ребенок, он очень болезненно относился к тому, что его не слушают. – Который из нас стал бы спрашивать тебя? Я или тот, другой?

(2)

Игра «Рискни!», [31]31
  «Рискни!»(Jeopardy!) – телевикторина, устроенная как бы шиворот-навыворот: к утверждению, являющемуся ответом на некоторый вопрос, нужно подобрать правильный вопрос. Изобретена в США тем же Мервом Гриффином (1925–2007), который придумал и самую популярную в мире телевикторину «Колесо фортуны» (ее российский аналог – «Поле чудес»).


[Закрыть]5 апреля 1990. Тема «Книги и авторы», на тысячу.

Ответ:Единственный детектив А. Б. Эрли, где фигурирует кукольный дом.

Правильный вопрос:Что такое «Ледяной город»?

(3)

Как и город Вверхногами, «Ледяной город» – воображаемое место. Его не существует даже для персонажей книги «Ледяной город». Это вымышленный бар, в котором вымышленным посетителям подают вымышленные напитки. Один из посетителей – Максвелл Лейн. Все прочие – те, кого он хочет видеть: люди из его прошлого, известные и печально известные, настоящие и выдуманные, живые и мертвые. В каждом романе, даже еще до «Ледяного города», Максвелл Лейн заходил в этот воображаемый бар со своими воображаемыми приятелями. Именно отсюда лучше всего наблюдать, что творится в голове у Максвелла, хотя это и не утверждается прямо.

«Ледяной город» – это внутреннее состояние, психологический пункт назначения. Максвелл Лейн ходит сюда, когда ему надо напиться и притупить ощущения. В настоящий бар он пойти не может. Как большинство детективов в книгах, Максвелл Лейн излишне чувствителен к алкоголю и чужому несчастью.

Бар «Ледяной город» – это состояние, в котором пребываешь, напившись до бесчувствия. Но прибывать в этот пункт назначения ты должен, ничего не употребляя. Вот почему это – вымышленное место.

Роман «Ледяной город» – это книга о предательстве, о непредвиденных последствиях легкомысленных поступков, о важности сохранения тайны. Это относится, конечно, ко всем книгам А. Б. Эрли. Но нигде больше у Максвелла Лейна не устанавливается таких близких отношений с убийцей. Нигде больше одно предательство не отражает так зеркально другое. Максвелл посещает «Ледяной город» в каждой книге, но лишь роман «Ледяной город» заканчивается в «Ледяном городе».

– Как только ты выносишь все то, что видел? – спросил ее отца, вернувшегося из Южной Африки, один приятель.

– Я иду в «Ледяной город», – ответил он.

Рима много чего не знала об отношениях отца и Аддисон, не знала и этого: не позаимствована ли идея «Ледяного города» у отца?

И еще Рима не знала, как туда проникнуть.

Глава одиннадцатая

(1)

Теперь, когда демократы получили возможность вызвать кого угодно в суд для дачи показаний, все пойдет по-другому, уверяла Аддисон. И действительно, такова была магическая сила демократов, до зубов вооруженных законом, что когда Рима опять полезла в коробку с письмами Максвеллу, то нашла у самой стенки листок папиросной бумаги, за которым охотилась. Сложив его со второй, уже прочитанной страницей письма, она получила послание целиком:

21200 Олд-Санта-Крус-хайвей

Холи-Сити, Калифорния, 95026

20 апреля 1983 г.

Уважаемый Максвелл Лейн!

Недавно закончила Ваш «Ледяной город». Прочла его дважды. Я часто перечитываю книги, но обычно не сразу. Насчет убийства свистящего человека мысль весьма интересная. Видите ли, с тех самых пор, как я впервые написала Вам по поводу несчастного старика Богана, все эти годы я теряюсь в догадках. Помните, полиция записала это как самоубийство? Если не ошибаюсь, они выразились так: «глухое дело».

Так или иначе, дальше я с Вами расхожусь. Поймите меня правильно. Я с величайшим уважением отношусь к Вам и Вашей работе. Но кое-что не дает мне покоя. Я села за обеденный стол с книгой, составила список персонажей и хронологию, нарисовала карту. Ничто не опровергает Ваших предположений, но ничто и не доказывает их правильность.

Книга начинается с ряда «приманок» – отпиленная ручка чемодана, пропавшая шляпа, блесна в луковой подливке. Смею утверждать, что некоторым людям попросту нужно развлечься. Они свинячат, не заботясь о том, что кто-то запачкается, – просто от скуки. Нет ли подобного персонажа в Вашей книге? Ответ очевиден, и это не старина Бим.

Я слышала, что яд считается женским оружием. Так скажет любой мужчина. Смею утверждать, что еще более по-женски выглядит способ: нанести его на кошачьи когти, словно лак для ногтей. Если все это для того, чтобы убить хозяина кошки, то, на мой взгляд, слишком уж много нагромождено случайностей. Бритва Оккама. А если намеченной жертвой была кошка? Еще одна «приманка».

Был еще кто-то, кто имел и мотив, и возможность. И вот я думаю, что Бим Лэнсилл был неспособен никого убить. Он всегда выглядел таким правильным. По-моему, на этот раз Вы ошиблись.

Держу пари, что если намазать ядом кошачьи когти, кошка слижет его независимо от вкуса. Кошки очень следят за собой. Я знаю, о чем говорю: у меня их двадцать две.

Конечно, это все при условии, что «Ледяной город» – детектив. Но так ли это? По аннотации на обложке нельзя сделать такого вывода. В романе ужасов кошка могла бы действовать сама по себе. Мир шире, чем Вы думаете, мистер Лейн, и та истина, к которой вы приходите, часто зависит от отправной точки. Я знала Вашего отца почти так же хорошо, как и другие. Он без восторга относился к современности и был в этом прав.

С уважением,

Констанс Веллингтон.

P. S. Про кошку – это, конечно, шутка.

Рима перечитала письмо два раза, затем взяла с ночного столика свой экземпляр «Ледяного города» и стала листать, пока не наткнулась на первое упоминание о свистящем человеке.

«Ледяной город», с. 36–37

Максвелл Лейн приехал в самый что ни на есть летний день – с раннего утра было жарко, и становилось все жарче. Тем утром я собирал в саду гнилые яблоки. Сад кишел черными осами, а воздух был такой, что я просто опьянел. Когда я закончил, осы гудели у меня в голове.

Какая-то часть меня удивилась, не застав за столом отца, который подбирал бы остатки яйца хлебом и ворчал насчет слабого кофе. Я впервые был в центре всеобщего внимания. Все старались держаться поближе ко мне.

– Твой отец не очень-то много ждал от жизни, – начал брат Исайя.

– Он говорил мне, что не чувствует себя ни к чему привязанным, – поддержала его Памела.

– Зачем цепляться за то, что не доставляет удовольствия? – задумчиво протянул Эрни.

Все это время осы гудели у меня в голове.

Когда приехал Максвелл Лейн, брат Исайя был рассержен, как я и предполагал. Опасно, сказал он, пускать чужака в наш маленький мирок, особенно в этот день траура. Он стал допытываться, кто же позвал Лейна.

Если тебе четырнадцать, в этом есть свои плюсы.

Во-первых, никто меня не заподозрил. Во-вторых, я совершенно не знал, что ему полагается платить.

Номер его я нашел в «Желтых страницах» на заправке. Мы поехали в город, чтобы купить продуктов и переставить шины. Я остался с машиной. Лейн сам подошел к телефону.

– Я слышал голос отца, – сказал я ему. – Минут за пять до смерти. Он насвистывал.

– Ты узнал бы свист своего отца. – Это не было вопросом.

– Он замечательно насвистывал. Лучше всех.

– А что полиция?

– Полицейские сказали, что такое бывает. Когда человеку легко, потому что он принял важное решение. Очень важное.

– Похоже это было на твоего отца?

Первый вопрос по существу. Я не знал, что ответить.

«Ну? – прошептал отец откуда-то изнутри меня. – Давай заканчивай, раз начал».

– Мой отец действовал. Он был не из тех, кто лишь болтает, составляет планы, мечтает.

– Не очень-то он был правоверным.

– Это я люблю мечтать.

Время разговора подходило к концу, и, кажется, Лейн не проявил интереса. Женщины могли в любой момент вернуться из магазина.

– Я знаю, кое-кто считал отца посмешищем, – добавил я.

Я никогда не видел Лейна и мог никогда больше не говорить с ним, но я не хотел его жалости. Если мой отец убил себя, значит, так оно и было.

– Тот, у кого есть любящие его дети, не посмешище, – ответил Лейн. – Я буду в пятницу. Никому об этом не говори.

(2)

Аддисон давно закрыла для других свою личную жизнь, да и все остальное тоже. Но когда-то она была откровеннее. После выхода в свет «Ледяного города» она сообщила, что описанная в книге секта (совсем не та, в которой воспитывался Максвелл Лейн) имела реальный прототип – общину из Оровиля, [32]32
  Оровиль(ранее Офир-Сити) – административный центр калифорнийского округа Батт.


[Закрыть]которую возглавлял некий брат Исайя. Община существовала недолго, и про нее мало что было известно. Но Аддисон не жаловалась: так даже лучше, говорила она, есть простор для воображения.

Работая над «Ледяным городом», она перенесла действие из тридцатых годов в шестидесятые и из Оровиля в трейлерный парк близ Клиар-Лейк, [33]33
  …перенесла действие… из Оровиля в… Клиар-Лейк… —Клиар-Лейк – город в калифорнийском округе Лейк.


[Закрыть]а также расширила состав общины. Кое-что осталось неизменным: имя брата Исайи и основы вероучения. Брат Исайя утверждал, что он бессмертен, и обещал каждому из своих последователей вечную жизнь.

Время – деньги и всегда будет ими, а потому не ждите, что бессмертие обойдется вам дешево. Оба брата Исайи, реальный и вымышленный, обогатились на его продаже. Оровильская община распалась после того, как брат Исайя, сколотив состояние на бессмертии, скончался от обширного инфаркта.

В книге же первым умер свистящий человек. По всем признакам – самоубийство. Брат Исайя в романе успокаивал членов общины: самоубийство – особый случай, оставленная открытой дверь. Бессмертие, по его словам, не отменяло свободы выбора.

Сын покойного, однако, не верил в самоубийство отца. Именно он пригласил Максвелла Лейна и тем самым запустил механизм, убивший еще двоих – самого брата Исайю и жену Бима Лэнсилла.

В реальном мире между Оровилем и Холи-Сити существовала некоторая связь. После распада оровильской общины отец Райкер предложил приют оставшимся ее членам, но выдвинул два условия: первое – никакого вздора насчет бессмертия; и второе – сбрить бороды, подстричь волосы и вообще привести себя в порядок. В Холи-Сити не место неряхам, заявил он. Последователи отца Райкера звали его Утешителем.

Нет никаких свидетельств того, что хоть кто-нибудь из «бессмертных» принял его предложение.

(3)

Рима явилась к обеду вся в мыслях об этом убийстве, но поговорить о нем так и не удалось. «Скажите, в „Ледяном городе“ одно из убийств вам подсказала Констанс Веллингтон? – намеревалась спросить она. – А было ли реальное убийство?»

Вместо этого пришлось слушать пустую болтовню про грейпфруты сорта оро-бланко. Кто-то сказал Тильде, что видел их на рынке, хотя для оро-бланко было еще рано, и когда она спросила у продавца, глазки его расширились, словно он никогда не слышал большего бреда.

– Он посмотрел на меня как на пустое место, – пожаловалась Тильда. – Такого не было с тех пор, как я жила на улице.

Она передала Риме салатницу. Салат был из инжира, мяты и стручковой фасоли. При каждом движении Тильда издавала звук наподобие щелчков кастаньет. На ней было звучащее ожерелье – большое и громкое, из ракушек, желудей и перьев: такое мог бы изготовить Энди Голсуорси. [34]34
  На ней было звучащее ожерелье – большое и громкое, из ракушек, желудей и перьев: такое мог бы изготовить Энди Голсуорси. – Энди Голсуорси (р. 1956) – шотландский фотограф, скульптор и экологический активист, в своих скульптурах использует природные и найденные объекты.


[Закрыть]Рима решила, что такое ожерелье уже заставит продавца в продуктовой лавке смотреть на тебя как на пустое место, даже если ты не будешь сверхоптимистичен насчет грейпфрутов. В целом Рима ничего не имела против ожерелья. Его носитель не подкрадется к вам незаметно с блюдом свинины или занесенным ножом. Тильда была совсем как кошка с колокольчиком.

И тут она спросила:

– После выходных не было ничего от Мартина?

Итак, она все-таки сумела подкрасться к Риме незаметно.

Рима подумала, что, если сказать «да», Тильде это может быть неприятно – вдруг та не получала писем от Мартина? Потом она подумала, что не сказать «да» – значит соврать. Поэтому она сказала, что получила письмо, но между вопросом и ответом возникла подозрительная пауза. На самом деле Рима получила два письма, так что ее ответ, не будучи ложью, совершенно правдивым тоже не был.

Наверное, надо было сказать, о чем письмо, но тогда все еще больше осложнилось бы. Если Тильда узнает, что Мартин мог бы приехать в «Гнездо», не отшей его Рима, – обрадовалась бы она или расстроилась?

Все это сбило Риму с толку, и она даже не заикнулась об убийстве – о том глухом деле. Впрочем, глухое дело могло и подождать.

(4)

После обеда три женщины и две собаки пошли на второй этаж смотреть сериал «Остаться в живых», [35]35
  «Остаться в живых»(Lost, 2004–2010) – культовый мистико-фантастический телесериал; режиссер и продюсер Дж. Дж. Абрамс.


[Закрыть]который Аддисон записала на кассеты. В комнате с телевизором было два кукольных дома: из «Средней величины» – ботулотоксин в зеленой фасоли – и из «Аш-два-ноль», который опознавался мгновенно, ибо действие происходило под водой. «Аш-два-ноль» был одним из самых слабых романов, но домик выглядел великолепно: аквариум, наполненный соленой водой, с настоящими рыбками и керамическим аквалангистом – такие часто встречаются в аквариумах, только у этого трубка акваланга была повреждена. Над телом плавал игрушечный осьминог. Аддисон любила осьминогов. Это очень, очень умные создания, повторяла она – и потому никогда не ела осьминогов.

Все это, разумеется, было чертовски трудно протирать.

Аддисон сидела в кресле с откинутой спинкой. Рима и Тильда делили кушетку, у которой были мягкие ручки, чтобы класть голову, а для тепла – пледы, одеяла и две таксы.

Аддисон объявила, что позволит себе виски, дабы отпраздновать взятие сената. По правде говоря, она позволяла себе виски чуть ли не каждый вечер: когда не было повода праздновать, пить приходилось из-за действий администрации Буша.

– Буду радоваться победе, – сказала Аддисон. – Даже если она окажется пирровой. Вся моя жизнь – это вечная борьба за одно и то же, против одних и тех же. Вьетнам, Ирак. «Если так поступает президент – это не преступление». Прослушивание телефонных разговоров, ограничение права голоса. Мы, левые, должны радоваться нашим немногим победам.