Текст книги "Первая спасательная"

Автор книги: Карел Чапек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

– Газы?

– Газы и все прочее. Опять крепь трещит. Ну, бог в помощь, ребята, с пас хватит.

Теперь лампа запальщика Андреса быстрей бежит во мраке. И снова налево, как вчера, через вентиляционные двери; снова здесь тот бледный длинный человек – бог в помощь! – и тяжелый удушливый воздух восемнадцатого штрека навалился на людей жаркой нечистой периной.

– Чтоб тебя разорвало! – шипит Пепек, а Матула хрипит, как от удушья. Станде кажется, что здесь стало еще мертвей и пустынней, чем вчера, но штрек почему-то гораздо ближе: они уже у изломанной крепи, вот и подпорки и скобы, поставленные Мартипеком, – неужели дорога такая короткая? удивляется Станда.

А там уже дрожит маленький спокойный огонек контрольной лампочки, над ним склонился кожаный шлем и чумазый блестящий нос инженера Хансена.

Запальщик Андрее выпятил грудь и четко шагнул вперед – раз-два.

– Бог в помощь, – отрывисто произнес он и щелкнул каблуками.-Докладывает первая спасательная команда: десятник-запальщик Андрее, забойщик Адам, забойщик Суханек, крепильщик Мартинек, подручный забойщика Фалта, каменщик Матула и откатчик Пулпан.

XXI

– Gut, – кивает Хансен. (Неужели он тут работает вторую смену?)

Он по пояс обнажен, и команда смущенно отворачивается; как-то неловко глядеть на человеческую наготу господина инженера.

Но если Ханс устроился как ему удобно, так что за церемонии, ребята! Вся команда снимает куртки и стаскивает рубашки, будто мальчишки, собираясь купаться. Только запальщику Андресу раздеваться не очень охота; но он косится на Хансена-странная была бы субординация, если б десятник остался в пиджаке; и Андрее, мгновенно решившись, сбрасывает с себя вместе с пиджаком и рубашкой и всю свою начальническую важность. Теперь он стоит полуголый, как и все, выкатив небольшую, но ладную грудную клетку со шрамом от огнестрельной раны; замухрышка-то он замухрышка, но солдата все-таки сразу видно. Так, теперь еще подтянуть ремни, да и начать...

Команда смотрит, что успели сделать без нее: Станде кажется, что достаточно, но команда в целом недовольна.

– Глядите-ка, не больно-то много они прибавили!

– Да-а, так всякий сумеет!

– Ишь паршивцы, поглядели, да и лыжи навострили!

– Ей-богу, таких лодырей я еще не видывал!

– Ну, ясно, ребята, что мы сделали, то и есть!

Это не совсем верно, но первая спасательная имеет право критиковать других. Например, по всему восемнадцатому штреку, где были разрушения, вырос целый лес новых стоек и распорок; и рельсы исправлены, на поворотной плите у крейцкопфа стоит вагонетка, с ней можно теперь добраться и до обвалившегося хода; правда, нужно низко нагнуться, чтобы пройти поглубже; внутри завала, насколько может разглядеть Станда, вид еще не очень красив: вспученные стены и рухнувшая кровля – зато все наскоро подперто слойками, прогонами и распорками. И теперь там тянутся трубы со сжатым воздухом, слышно, как гудят вновь поставленные вентиляторы. Дело в шляпе, думает Станда и начинает с большим уважением глядеть на проделанную другими работу; какая подготовка потребовалась, чтобы спасти трех человек! Говорят-смелость и тому подобное; но сколько еще для этого требуется сноровки и разных приготовлений, порядка и всего прочего... нет, тут не геройство, дружище, а разум нужен.

Андрее уже получил распоряжения от Хансена.

– Значит, так, ребята,– говорит он. – Надо работать быстро, пока у нас опять не вспучилась почва. Кто первый пойдет в забой?

– Могу я, – глухо проговорил Адам и наклонился к груде каких-то резиновых и металлических предметов.

– Будете меняться с Суханеком через каждые десять минут. Фалте выбрасывать породу сюда, Станде пригнать вагонетку. Мартинек!

– Здесь!

– Укрепить вторую и третью пару. Восьмую, девятую и десятую заменить. Потом обшить крепью сделанную проходку.

– Есть.

– My, за работу, ребята!

Адам только кивнул и стал медленно прикреплять на спину что-то вроде жестяного ранца; теперь он натягивает на голову резиновую морду с длинным слоновьим хоботом – кислородная маска, понял Станда, и сердце у него забилось; значит, тут действительно есть рудничные газы! Адам уже прикрепил снаряжение ремнями к телу; резиновая морда и слоновий хобот придают длинному худому человеческому телу довольно-таки странный вид-ей-богу, только людей пугать. Настоящее привидение! Из-под маски послышались какие-то булькающие звуки – должно быть, Адам что-то сказал, но ничего нельзя разобрать; он проверяет еще раз какие-то краники жестяного прибора и лезет на четвереньках под обрушенную кровлю, втягивая за собой длиннющие ноги.

– Так, Фалта, надеть маску, – торопит Андрее.

– Мне не нужно, – огрызается Пепек. – Я в ней работать не стану.

Запальщик быстро оборачивается – вот сейчас заорет на Пепека, испугался Станда. Нет, ничего, не заорал.

– Вот как, – сказал он веско. – Опытный забойщик надел бы.

И он повернулся и пошел в крейцкопф к крепильщику, который вместе с Матулой, запрокинув ГОЛОВУ, рассматривают крепь и о чем-то советуются.

Пепек нагнулся за маской.

– Тоже мне ловкач, – проворчал он недовольно, – попробуй-ка сам в ней поработать! И не услышишь, если кровля затрещит... Я и так не задохнусь,гневно бубнит Пепек, натягивая противогаз.-Дьявол, резиной так и смердит!

Пепек становится похож на жука с толстым хоботком и огромными глазами. Из-под маски еще некоторое время слышится придушенное бульканье повидимому, Пепек все еще бранится; но вот он пополз на коленях под продавленную кровлю.

Тут из глубины донесся дребезжащий грохот.

Этот звук уже знаком Станде– заработал пневматический отбойный молоток. Слава богу! Теперь, стало быть, по-настоящему делается проходка к троим заживо погребенным!

Пепек, извиваясь, исчез между стойками и подбойками. Дед Суханек серьезно, почти священнодействуя, надевает противогаз.

– Мне тоже надеть? – нерешительно спрашивает Станда.

– Нет, не надо, ты останешься здесь. Ты в нем и дышать-то не сумеешь.

Дед Суханек необыкновенно забавен со своим слоновьим хоботом над мшистой порослью на тощей груди; а Станда разочарован – почему же только ему не нужна маска? Может, он первый сумел бы пролезть к тем троим... И он присаживается на корточки, чтобы хоть одним глазком глянуть, что делается там, внутри завала, но видит лишь, как Пепек пробирается вперед в клубах угольной пыли, которую гонит сюда вентилятор, и она вздымается так, что першит в горле...

Дед Суханек настойчиво хлопает Станду по плечу, покачивая резиновым хоботом: нельзя, Станда, нельзя!

– В чем дело? – недоумевает Станда, а дед показывает пальцем вниз. Ага, газы. Станда до слез закашлялся от угольной пыли; в ее клубах почти уже ничего не видно, одни лишь выпуклые глаза жука и болтающийся хоботок дедовой маски. Внутри с грохотом скребет лопатой Пепек, и – хлоп!– из завала вылетают камни и уголь.

Как далеко швыряет Пепек, – изумляется Станда, но тут из тучи пыли выскакивает Андрее.

– Живо за лопату, – подгоняет он, -нагружайте вагонетку! И пошевеливайтесь, понятно? Все убрать с дороги!

Дед Суханек кивает резиновой мордой – ну вот, и тебе дело нашлось, Станда; и, ослепленный пылью, Станда в внезапном приливе усердия, кашляя, принимается кидать лопатой уголь и каменья в вагонетку.

Когда он вернулся с пустой вагонеткой, дед Суханек уже сменил Адама; Адам бессильно прислонился к стойке, снял маску и ладонью стирает с лица и глаз такой обильный пот, что каплет с пальцев; Пепек срывает маску и сплевывает. Он разделся донага, оставил на себе лишь опорки; угольная пыль, смешанная с потом, стекает струйками, прилипает к мокрому телу, от Пепека чуть ли не валит пар.

– Пришлось прикрыть краны, – брюзгливо обращается он к Андресу. Пыль. – Пепек отхаркивается.– Ей-богу, сегодня мне здесь что-то не нравится!

Андрее пожимает плечами и пинает ногой разбросанные куски породы и угля.

– Слушайте, – сухо говорит он Станде, – такая работа никуда не годится; так любая команда сумеет.

Пол должен быть чистый, как в бальном зале.

"Ничего себе бал, – думает Станда, – от угольной пыли мы все почернели, словно вороны". Ему трудно дышать, болит голова, хочется прислониться к чемунибудь и вздохнуть поглубже, но не удается; и темно тут, лампочки еле мигают трепетными покрасневшими огоньками. Но – хочешь чистоты – ладно! И Станда хватает лопату и, пошатываясь, грузит породу. Слышнс, как у крейцкопфа бьет Мартинек по подлапке, в глубине завала грохочет и дребезжит отбойный молоток, которым орудует дед Суханек.

Пепек сплюнул еще раз, выругался как следует – вероятно, про запас – и снова надел маску. Адам серьезно, сосредоточенно возится с кислородным аппаратом, очевидно там что-то неладно.

В это время оттуда, где работал крепильщик, послышался треск, что-то хряснуло и тяжело шлепнулось, будто сверху свалился мешок с мукой. Андрее вздрогнул.

– Что такое? – бросил он встревоженно и кинулся туда; Адам только взглянул, Пепек приподнял резиновую морду, прислушался, выругался и полез в дыру. Станда бросил лопату и с бьющимся сердцем побежал вслед за Андресом. Что-нибудь случилось?

Конечно, случилось, но не бог весть что; лишь Мартинек сидит на земле среди раскиданных камней и удивленно моргает; возле него присел Андрее и светит лампой ему на темя; над ними, пыхтя, чешет затылок каменщик Матула.

– А, черт, – отдуваясь, сказал Мартинек,я только собрался вот тут стойку сменить, а на меня вон что свалилось!– И вдруг он просиял счастливой улыбкой.– А здоровая куча, ребята! – добавил он удовлетворенно.

– Встать можешь? – беспокоится Андрее.

– Еще бы, – отвечает крепильщик, поднимаясь на ноги. – Дай только опамятоваться.

– Голова кружится?

– Немножко есть.

– А не тошнит?

– Нисколечко. – Крепильщик уже стоит, почтительно разглядывая повисшую балку.– Смотри, силища-то какая! – Запальщик обращается к Матуле.

– Вас тоже ударило?

– Ага,– буркнул колосс и почесал всклокоченную голову.

– Тогда немножко передохните, ребята, – заботливо сказал запальщик и обернулся к Станде. – А вы что глазеете? Марш грузить!

Крепильщик Мартинек медленно подходит к.своему пиджаку и достает баночку и что-то завернутое в бумагу.

– Мне в таком случае надо перекусить, – говорит он с довольным видом.

Адам уже снова в маске, он дружески кивает Мартинеку слоновьим хоботом.

– Ты уверен, что тебе ничего не сделалось? – торопливо спрашивает Станда, хватаясь за лопату.

– Пустяки!

Молодой гигант устроился поудобнее на земле у крейцкопфа, поставил перед собой лампочку и, развернув коричневую бумагу, с аппетитом посмотрел на толстый ломоть хлеба с салом.

– Ты из-за меня не задерживайся!

Станда торопливо грузит уголь в пустую вагонетку, временами поглядывая на приятеля; тот сидит, свесив голову над нетронутым ломтем хлеба, и морщит лоб.

Станда перестал грузить.

– Тебе нехорошо, Енда?

– Сало воняет, – брезгливо говорит крепильщик и тщательно завертывает хлеб в бумагу,-Я не стану его есть.

Станда снова взялся за лопату, и Матула, пыхтя, застучал по скобе.

Из завала возвращается дед Суханек и стаскивает маску.

– Господи Иисусе, ребята! – вздыхает он и трет высохшими ручками лицо. – Ну и работа! Ну и работа!

Теперь очередь Адама идти в обрушенный штрек; Пепек гремит там лопатой и раз за разом выбрасывает цырубленную породу, так что Станда не успевает складывать ее в вагонетку. "Пепек замечательный, – думает Станда, – как он здорово действует лопатой в тучах пыли, черный и блестящий, точно вытесанный из гранита... чертушка этакий... циклон прямо какой-то". И изнемогающий Станда с удвоенной силой налегает на лопату.

Он уже вывозит вторую полную вагонетку, поставил на поворотный крут, но тот не поддается.

– Я сейчас тебе помогу, – говорит крепильщик.

– Отстань, – сопит Станда, дергая тележку.

– Здесь чем-то воняет, – ворчит крепильщик. -Станда, что это за вонь?

– Тебе кажется, – замечает Суханек. – Чему тут вонять?

Мартинек морщит нос.

– Не знаю, а что-то чувствую... Черт возьми, вот так шишку я себе посадил, – улыбается он, ощупывая темя.

– Стукнуло тебя, что ли?

– Да, балкой. Я хотел ее заменить...

– Тогда понятно, – успокоительно замечает дед Суханек. – От этого тебе и кажется. У тебя, брат, сотрясение мозга. Как-то раз Фалтысу, зятю моему, на голову кусок угля свалился, так ему тоже все казалось, будто воняет. Потом ему стало плохо, и он лежал несколько дней – сотрясение мозга, что ли. Погоди, и тебе скоро плохо станет.

– Мне? – удивился Мартинек. – Чего тебе в голову не взбредет, мне никогда еще плохо не было. Что ж, пойду-ка я опять работать.

А Пепек не перестает выбрасывать лопатой пустую породу из этой паршивой дыры; иной раз вылезет, сдернет маску и, тяжело дыша, безбожно ругается; он взмок от пота, от угольной пыли стал черным, как графит, и жадно, с бульканьем пьет содовую воду, которую приносит сюда бледный человек, сидящий у вентиляционных дверей. Через каждые десять минут из клубов пыли выныривают дед Суханек или Адам, руки у них трясутся после работы отбойным молотком, они с трудом стаскивают резиновые морды; а после того пьют, как загнанные, изнеможенно переводя дух, и им не до разговоров.

Что же, подают ли еще сигналы те трое? А кто его знает; когда на башке у тебя маска, то ничего не слышно – разве только как воздух свистит да отбойный молоток грохочет.

– А здесь уже нет газов? – неуверенно спрашивает Станда.

– Есть, как не быть, но они держатся внизу, у почвы, понимаешь? Ханс сам следит, насколько они подымаются. Наверно, теперь тут их будет по пояс, вот как.

У Станды мучительно болит голова, бьется сердце, и его душит тоска. Запальщику тоже не по себе – он точно чего-то ждет; ни на кого даже не покрикивает больше, ходит озабоченно, стиснув зубы, и прислушивается. Хансен то и дело поднимает свою контрольную лампочку; постоит минутку, наставит ухо, улавливая отдаленный лай отбойного молотка, кивнет и снова вышагивает; он идет, опустив голову, на переносице у него появилась морщина, он крепко сжал губы и все крутит лампочкой, точно играет с тенями.

Только Мартинек и Матула спокойно стучат по бревнам и все переговариваются.

– Подтолкни ко мне! Можешь подать туда? Ну, ну, еще немножко!

Станда грузит уже четвертую вагонетку; ноги y него подкашиваются от слабости, голoва кружится. Еще эту вагонетку – и я, кажется, свалюсь. Адам прислонился к стенке, тяжело дыша и вытирая ладонями пот; вдруг он нагибается за лопатой и начинает помогать Станде.

– Хватит с тебя, – гудит Адам и снова прислоняется к стене. – Вези.

Станда из последних сил толкает вагонетку на поворотный круг и старается повернуть его; но навстречу ему приближается, поблескивая, огонек – это Хансен бредет, опустив голову и раскачивая контрольную лампочку. Станда ждет, пока Ханс пройдет; и вдруг ему чудится, что за Хансом внезапно вздыбилась почва...

Тяжко, гулко загрохотало, содрогнулся весь штрек; и сразу затрещала крепь. Станду чуть не сбило с ног страшным толчком воздуха, но он еще видит, как в летучем вихре пыли крутится Хансен п как над ним лопается и валится на него перекладина.

– Берегись! – взревел Станда и бросился, чтобы подхватить балку голыми руками. И вдруг пронизывающая боль, Станда еще слышит свой собственный нечеловеческий вопль,-и конец, он куда-то валится; и Станда потерял сознание.

XXI!

Первое, что он услышал, придя в себя, были чьи-то торопливые слова:

– Приподымите ему ноги, чтобы кровь прилила к голове.

Станда открыл глаза и увидел, как из мрака к нему наклоняется длинное лшю Адама с внимательно моргающими, ввалившимися глазами.

– Где... господин Хансен? – словно в бреду, еле выговорил Станда.

– Hier [ Здесь (нем.). ].– Над Стандой из темноты возникает блестящий перепачканный нос, и жесткая рука похлопывает его по щеке. – Nicht ohnmachtig werclen! Is schon gut? [ Не падать ц обморок! Теперь лучше? (нем.)]

Станда приподнимает голову, осматривается – где он? У ног его опустился на колени крепильщик, за ним Пепек, Андрее, дед Суханек, Матула вся команда вокруг него сбились в кучу голые, испачканные угольной пылью люди, и все так растерянно смотрят на него, что Станда пугается.

– Что... что это было? – изумленно выговорил он.

– Взрыв, – ответил кто-то.

– Вот видишь, осел, – глубоко вздыхает крепильщик и встает. – В следующий раз небось не станешь совать пальцы между стойкой и подлапкой? Пальцы... ну да, это пальцы; только теперь Станда осознает невыносимую боль в левой руке; на лбу выступает холодный пот, и он тихо, жалобно стонет.

– Больно? – звучит рядом глухой голос Адама.

– Бо-больно чуточку...

– Я слетаю за носилками, – предложил Пепек и ринулся во весь дух нагишом, в чем мать родила, только опорки на ногах. Мартинек аккуратно свернул пиджак и рубашку и заботливо подсунул Станде под голову вместо подушки.

– Теперь лежи, ладно?

Адам поднимается, подтягивая штаны.

– Ничего, это ведь левая, – бормочет он с облегчением и надевает маску.

Станда пытается приподняться, опираясь на правый локоть.

– Ну... идите, ребята, работать, – заикается он. – Ок-коло м-меня не нужно з-задерживаться.

Кто-то погладил его по голове.

– Ты молодчина.

Кажется, это – Андрее или еще кто-то. Станда хочет взглянуть на свою левую руку, но она крепко обвязана белым носовым платком – наверное, это платок Хансена; из-под повязки течет струйка крови.

Кровь – Станда не выносит вида крови, ему становится дурно; нет, лишь бы не упасть в обморок, любой ценой не упасть в обморок, упорно твердит он себе, стиснув зубы, чтобы ребята не подумали...

– Лучше посадите его, – советует Андрее. – У почвы скопились газы.

– Ты можешь сидеть, Станда? – встревоженно спрашивает Мартинек. – Я тебя подсажу, хочешь?

– Нет, я сам, – храбрится Станда. – Идите же, я... я потом сам дойду... только не беспокойтесь...

– Тогда я около тебя останусь, – услужливо лепечет дед Суханек. Понимаешь, Адаму-то поглядеть нужно, не завалилось ли у нас там... вот как.

– Нам тоже надо поглядеть, – смущенно говорит Мартинек, обмениваясь беглым взглядом с Андресом. – За тобой придут.., А пока будь здоров... Кофе не хочешь?

– Нет, мне ничего не надо.

Матула шевельнулся.

– Нет ли... Нет ли у кого водки? – прохрипел он. – Промыть... водкой. А то – помочиться на рану. Это лучше всего очищает. – Он еще потоптался, потирая ладонью затылок. – Ну-ну, – сочувственно откашлялся он и пошел вслед за крепильщиком.

Ханс нагнулся к Станде, чуть ли не касаясь его носом, уперся руками в колени и заглянул ему в глаза.

– Ну, как, – выговорил он по-чешски, – лучше?– и радостно засмеялся.

Станда улыбнулся, хотя от боли у него текли слезы.

– Лучше, господин Хансен. Совсем уже хорошо. Schon gut [ Уже хорошо (нем.). ].

– Ну вот... видишь, – просиял Хансен. – Sie sind... ein... braver Kerl[ Вы... славный парень (нем.). ]. Да. Gut. – И он махнул рукой. – Muss gehen [ Я должен идти (нем.). ]

Станда улыбается, плача от боли, и раскачивается всем телом, чтобы успокоить эту боль.

– Вы все так хорошо ко мне относитесь, дед Суханек!

– Пустое, – шамкает старик. – Ты не горюй, что же, с каждым может случиться. Только... в другой раз ничего не хватай руками, Станда. Так шахтеры не делают.

– Но ведь на Хансена падало, – шепчет Станда.

– Все равно. Шахтер должен ногами чуять. Как что валится – отскочить надо, запомни.

– А... как же... это случилось?

– Не сумею тебе сказать. Я только вылез и снимал маску, когда вдруг ухнуло... Адам прямо кинулся к тебе – ой-ой-ой, как летел! Вот это был прыжок! Ну, и оттащил тебя. А потом и остальные подбежали..

– Что же они говорили?

– Ну, понятное дело, ругались. Проклятый, куда он лапы сует! И вправду, Станда, так нельзя. На будущее ты должен одно запомнить: закрывай голову – и в сторону. Гляди, ведь ты Хансу прямо под ноги попал; ему пришлось, когда он прыгал, к стене прижаться, чтобы на тебя не налететь... Ай-ай-ай!

– Что?

– Да ничего. Адам-то уж должен бы быть на месте, понимаешь? Как бы от этого толчка опять все не завалилось.

– Это был бы конец?

– Пришлось бы сначала начинать. – Дед Суханек покачал лысой головой. – Однако не слышно его что-то...

Станда вытягивает шею, стараясь разглядеть то место, где произошел взрыв. Насколько видно в темноте, нагруженная вагонетка сброшена с рельс и прижата к стене, а немного подальше, среди накренившихся стоек, под продавленными балками мигают лампочки и колеблются черные тени; там мелькает кожаный шлем Хансена и шапка Андреса. Теперь стой стороны вынырнул крепильщик, за ним каменщик Матула. Мартинек кивает Станде и широко улыбается.

– Как дела, Станда? Полегчало?

– Да. Там опять обрушилось?

– Ну да. Все завалило.

– Что же вы станете делать?

– Придется исправлять, – спокойно говорит крепильщик и идет за своими инструментами.

Станда раскачивается всем телом, баюкая у груди левую руку, будто ребенок – куклу; от боли у него все еще текут слезы.

– Пройдет, – утешает его дед Суханек. – Доктор наверху отрежет пальцы и потом вылечит.

Станда перестал раскачиваться.

– Дед, – прошептал он, выпучив глаза от ужаса, – я потеряю пальцы?

Дед Суханек закивал мудрой головой.

– Они у тебя раздроблены, сынок, смотреть страшно.

– Что же я делать стану?-заикается Станда.

– Они тебя на другую работу переведут, – успокаивает его дед. – Как того Кафку, Лойзика-то; ип тоже бея руки остался, ну и сделали его сторожем. Все лучше, чем получать несколько жалких крон по инвалидности.

Станда перестал плакать: он узнал нечто худшее, чем боль. Боже, что мне делать, что мне делать? Может быть, не только пальцы, а и вся рука пропала; и все из-за такого пустяка... теперь все станут говорить: ну и глупый малый, куда лапы-то совал! Станда почти потерял голову от своего несчастья; но всего ужаснее мысль, что у него отрежут пальцы; и вдруг ни с того ни с сего Станда неудержимо захлебывается сухими рыданиями.

– Да что с тобой, что ты? – перепутался дед Суханек. – Перестань, Станда! Эх, что мне с тобой делать, милок! Гляди-ка, Ханс идет...

Станда сразу стих. Хансен остановился над ним, заложив руки за спину.

– Лучше теперь? Да?

– Лучше, – вздохнул Станда.

– Вот и хорошо.

С противоположной стороны, из бездонной тьмы, быстро приближаются три огонька – впереди Пепек, за ним двое с красным крестом на рукаве.

– Они не могут носилки протащить через стойки, – сердится Пепек. Придется им тебя, дружище, вести.

– Я сам дойду, – уверяет Станда и пробует подняться на ноги; но колени у него подгибаются и кружится голова.

– Ты обними меня за шею, – предлагает один из санитаров,– я тебя поведу.

– Н-да, – критически замечает Пепек, – пройдете вы там рядышком, как же; может, еще и кадриль станцуете? Ничего у тебя не выйдет.

– Как же быть?

– Пусти, – обрывает его Пепек. – Эх ты, еще санитар называешься. Гляди, как людей из трактира выбрасывают, если они упираются. Возьми его вещи, ясно? Приподыми-ка лапы, Станда! – И Пепск обхватывает Станду сзади обеими руками поперек туловища. – Ногами двигать можешь? Да? Тогда пошли!

Пепек наполовину несет, наполовину подталкивает бессильного, беспомощно оглядывающегося Станду; Хансен подносит пальцы к кожаному шлему, дед Суханек машет рукой, запальщик Андрее отдает честь по-военному, Мартинек останавливается с инструментами в руках – бог в помощь, Станда, будь здоров, Станда, не бойся, парень, ты вел себя молодцом; и Пепек через лес стоек и подпорок несет его как перышко.

– Так, – хрипло отдувается Пепек, – ложись теперь на носилки и валяй прямо в больницу.

– Спасибо тебе, Пепек, – с чувством говорит Станда.

– Брось, – обрывает Пепек, отхаркиваясь. – Ну, всего тебе, Станда.

Два санитара несут Станду на носилках бережно, словно святыню. Теперь, когда поблизости нет никого из команды, рука болит гораздо сильнее, и Станда всхлипывает от боли; в зыбком свете лампочек он видит над собой лишь оклады и затяжки, сколько их тут, люди добрые, сколько дерева, прямо деревянный туннель; а сколько свисает с балок мертвенно-белых грибов – одни с коровьи легкие, другие похожи на веревки, а некоторые– просто нежные хлопья, точно иней. Длинный бледный человек открывает перед носилками деревянные двери настежь.

– Бог в помощь, – здоровается он, отдавая честь.

– Бог в помощь, – бормочет Станда, теперь он чувствует себя необыкновенно важным. И снова потолок крепи, Станда стал считать переклады, но вскоре сбился и закрыл глаза. Когда он очнулся,его уже несли по бесконечному сводчатому коридору с цепочкой электрических лампочек. "Они горят только ради меня, – гордо думает Станда. – Только бы эта чертова рука не так болела!"

Вот и рудничный двор.

– Бог в помощь, – приветствует человек у подъемника.

Санитары наклоняются, чтобы поднять Станду с носилок; так, осторожно, возьми меня за шею, осторожнее, – и бережно, чуть ли не почтительно, его вводят в клеть. У Станды кружится голова, он повис у кого-то на шее, но испытывает, неведомо почему, безграничную гордость, почти забывая мучительную боль в руке. Станду охватывает приятная слабость...

– Выпей скорей, – говорит второй санитар и подносит к губам Станды фляжку. Отхлебнув, Станда поперхнулся, оказывается-коньяк; и тут же от блаженства и боли голова у него совсем пошла кругом.

– Это был... взрыв... понимаете? – возбужденно лепечет он. – Вдруг ка-ак треснет... и... и... кловля посыпалась, кловля.

Станда понимает, что произносит "кловля" вместо "кровля", и хочет поправиться.

– Кловля, понимаете? – повторяет он. – Кловля.

Ему самому становится смешно.

– Кловля, – еще раз вырывается у него. Он громко хохочет, и руку начинает болезненно дергать.

– Хорошо, хорошо, – ворчливо успокаивает его тот санитар, у которого Станда повис на шее, и крепко обхватывает его за талию.

– Дружище, я тебя тоже люблю, – торжественно произносит Станда.

Клеть останавливается, и два санитара выводят Станду.

– Бог в помощь, – говорит кто-то и отдает честь.

Да ведь еще день, изумляется Станда и по-совиному жмурит глаза; неужели еще день?

– Который час? – спрашивает он.

– Скоро шесть. Осторожно, садись.

– Что это за кровь? – спрашивает Станда, указывая на землю возле своих ног, и хмурит брови. – Ее должны были вытереть, что за безобразие!

– Так, теперь ложись!

– Куда?

– На носилки, мы тебя понесем.

Станду несут по двору; у решетчатых ворог "Кристины" стоит несколько зевак... "Как-то здесь кого-то уже несли, – смутно припоминает Станда, боже, когда же это было?" Вот и машина скорой помощи, санитары поднимают носилки и медленно, очень медленно просовывают их в автомобиль. "Кого же тогда несли? – задумывается Станда. – И когда это было?"

Машина трогается, и Станда, откатчик первой спасательной команды, снова начинает по-детски хныкать от невыносимой боли.

XXIII

– Посмотрим, посмотрим, – суетится толстый главный врач. – Не бойтесь, юноша, больно не будет... Ну, поскорей, сестра, раздеть, выкупать – и в операционную.

Станде отчаянно стыдно, когда две чистенькие медсестры стаскивают с него штаны и носки и ведут в ванну.

– Я сам, – протестует он, но бесполезно; его уже намыливает и трет этакая веселая толстая мамаша с блестящими щеками.

– Сейчас, сейчас, – смеется она и утирает ему даже нос.

– Пальцы отрезать я не позволю,– угрюмо твердит Станда, полный решимости защищать их не на живот, а на смерть, если этому толстяку доктору вздумается подойти к нему с ножницами или с чем-либо подобным. Но когда Станду привели в операционную, он совсем пал духом: сидит на краешке стула и тоскливо озирается. К нему подходит молодой врач в белом халате.

– Послушайте, у вас не было когда-нибудь дифтерита или тифа? спрашивает он как бы между прочим.

– Не было, – испуганно бормочет Станда.

– В таком случае я сделаю вам противостолбнячную прививку, удовлетворенно говорит молодой врач и не спеша начинает возиться с какими-то штучками. – Больно не будет.

Он натирает руку Станды повыше локтя чем-то холодным и затем подходит с тонкой иглой; Станду охватывает ужас.

– Теперь держитесь, – громко говорит врач, захватывая двумя пальцами кожу на руке Станды, и быстро, с силой вонзает иглу. Станда приглушенно вскрикивает.

– Ну, ну, – ворчит молодой врач. – Перенесли такую травму, а теперь хнычете от простой инъекции!

Станда в растерянности; как объяснить доктору, что там с ним была команда, а здесь он один; это, сударь, огромная разница! А в дверь уже вваливается шумливый толстяк, главный врач, в белом халате, за ним две белые медсестры, будто служки за священником. У Станды замирает сердце.

– Положить! – кричит толстый доктор и отворачивается, чтобы еще раз вымыть руки; не успевает Станда сообразить, что происходит, как уже лежит на столе и видит над собой белый потолок; ему только смутно припоминается, что к этому столу он покорно, как овечка, подошел сам и кто-то только помог ему лечь. А на носу у Станды лежит уже что-то мокрое, и чей-то голос говорит: – Дышите глубже и считайте до двадцати.

Станда начал считать, но тут ему вспоминается "кловля", и он громко хохочет.

– Кловля падает, кловля. Пепек, это "ловля! – Станда захлебывается от смеха. – Замухрышка, замухрышка Андрее, – сморчок и замухрышка! Мартинек, спой... "Зачем вам плакать, очи голубые, – затянул Станда, – вам все равно моими не бывать!.." А тем временем звякали какие-то инструменты.

– Подержите, сестра, – быстро говорит кто-то, а Станда поет: – "Вовек не бу-удете моими, зачем же ду-мать обо мне..." Пой, Мартинек, ты золотой парень!

– Ножницы! – слышится голос.

– "Ставили для каменщиков плотники леса... – во все горло распевает Станда. – А по ним гуляет девица-краса... Девица-краса, синие глаза..."

– Держите, – говорит голос, и Станда теряет сознание.

Когда он пришел в себя, над ним был уже другой белый потолок, и Станда лежал в белой постели. Рядом стояла белая толстая сестра со стаканом какойто желтоватой жидкости в руке.

– Теперь выпейте это, – сказала она, – и спокойной ночи.

Станда жадно выпил горькую жидкость и откинулся на подушку. Здесь все время чем-то пахнет, йодоформом, что ли, ну да ладно уж. Где-то далеко болезненно подергивает– наверное, руку; Станда поднимает ее и обнаруживает, что вместо кисти у него нечто вроде большой куклы из бинтов.

– Больно?

– Нет, не больно. "Неужели там уже нет этих окровавленных пальцев", в полусне думает Станда. – Который час?

– Половина восьмого.

Половина восьмого. Половина восьмого. Через полчаса, значит, кончится смена. Нас сменит вторая команда. Докладывает десятник Андрее, забойщик Адам, забойщик Суханек, крепильщик Мартинек, каменщик Матула, подручный забойщика Фалта и откатчик Пулпан Станислав. Gut. Gut. Сначала ты ничто, ты даже не шахтер и только со-'Временем становишься откатчиком. Откатчик Пулпан Станислав.

Ты молодчина, Станда; но запомни: укрыть голову – и в сторону. Нет, не так, не то... как они говорили?