Текст книги "Первая спасательная"

Автор книги: Карел Чапек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

– Ничего. Ходил и все ждал, не взорвется ли где снова.

– Вы с него глаз не спускайте, ребята, – серьезно сказал Станда.

– Понятное дело. Да, – вдруг спохватился крепильщик, ощупывая карманы. – Было тут кое-что в газете-я тебе принес...

Станда так и вспыхнул.

– Я знаю, – пролепетал он с несчастным видом. – И кто им сообщил такие глупости! Сделай милость, не будем об этом... Скажи, Мария опять ждала Адама?

– Ждала. – При этих словах крепильщик помрачнел.– А он опять пришел к нам в трактир. Не по душе мне это, ей-богу! У нее такие заплаканные глаза были, – обвел крепильщик толстым пальцем вокруг глаз, – а этот баран безмозглый как будто и не видит. Не станем же мы говорить – иди, мол, спать к жене. Сказать no-совести, я буду рад-радехонек, когда увижу Адама не в этом Хансовом штреке, а где-нибудь в другом месте.

– Почему?

– Так. Такой уж у Адама характер несчастный, понимаешь?

Мартинек помолчал; он сидел на стуле выпрямившись и даже не решался прислониться к спинке, он положил тяжелые кулаки на колени, и его голубые глаза блуждали по больничной палате.

– Красота-то какая в этой больнице, – восхищенно вздохнул он.

– Значит, вы опять в трактире собирались? – нетерпеливо спросил Станда. – Всей командой?

Крепильщик просиял.

– Ну, да... Андрее, мы, Адам, словом все. Тебя только не хватало.

– А господин Хансен?

– И он был, как в тот раз.

– О чем же вы говорили?

– Да просто так. Пепек, конечно, насмехался... а Суханек, тот все больше про свои молодые годы болтал. Андрее о войне рассказывал. И видывал же он виды, голубчик! В Сербии побывал, и в Галиции– даже не верится: этакий замухрышка, а чего только не перенес. Очень хорошо мы поговорили, и Ханс тоже.

– Что он говорил?

– Ничего, слушал только, иной раз – ну совсем будто все понимает, в глазах так и играло, и смеялся... Сам знаешь, когда Пепек заведется...

– И вы пели?

– Спрашиваешь!

– И Адам тоже?

– Тоже.

– И господин Хансен?

– Тоже. Он нам какие-то шведские песенки пел...

– Красивые?

– Красивые, только он, похоже, фальшивил малость, понимаешь. Пепек принес с собой гармонику, так мы и плясали...

– Все? И Адам? – как зачарованный, расспрашивал Станда.

– Тоже пробовал, – мягко сказал Мартинек, как бы извиняя Адама.

– И господин Хансен тоже?

– Нет, он только глядел и хлопал нам.

– А были там девушки?

– Выдумаешь тоже, – с целомудренным видом возразил крепильщик. Какие-то две шлюхи заявились было с улицы, как гвалт услышали, но мы их выставили! Все было только для команды, дружище. Никто из посторонних в зал войти не посмел. Ты бы поглядел, когда Матула плясал! Знаешь, Пепек очень хорошо на гармонике играет... – Мартинек улыбался сонными глазами. – Ну и здорово было, жалко, ты не видел. Но мы о тебе вспоминали...

Станда никак не мог насладиться этим рассказом.

– А когда вы разошлись по домам?.

– Часа в два, – скромно признался крепильщик. – Понимаешь ли, этому Пепеку взбрело еше в голову помериться силами. Так что мы вроде как борьбу устроили...

– И кто же всех сильней?

– Матула, – честно признался Мартинек. – Однако и с Пепеком я изрядно попотел. Ты не поверишь, до чего увертлив этот парень. А Матула свалил стойку с оркестрионом впридачу. Сдается мне, – удрученно добавил он, – что за все это Хансу платить придется.

– Почему?

– Видишь ли, он вроде как за судью был. Ну, и когда случилось эго побоище – там еще какой-то буфет упал, – Ханс Малеку на себя показал, что он-де заплатит. Очень он забавный, этот Ханс,признательно сообщил Мартинек. – А знаешь, и у Адама силы немало! Черт его подери, как схватит своими ручищами, – только берегись! Он как ремень обвивается. Со мной так вертелся...

– А Андрее что?

– Ну, он – легкий вес; а с Пепеком, помнится, по земле катался. Как раз в то время, когда патруль пришел.

– Какой патруль?

– Ну, полиция, – постепенно признавался Мартинек. – Все из-за галдежа, понятно? Они подумали, что у нас драка, что ли; один фараон был знаком с Андресом еще по армии; ну, кое-как уладили. А мне нe хотелось впутываться, я взял да и ушел домой с Адамом. Понимаешь, не горазд я на такие дела,добавил он сдержанно, с видом благовоспитанного мальчика. – Зато с Адамом мы очень хорошо поговорили.

– О чем?

– Да так, вообще. О жизни... и о смерти, – несколько неопределенно припоминал Мартинек.– У него, брат, все очень складно продумано. Умереть, говорит, это все равно что – я и сказать не сумею, как он говорил; но я подумал, что не мешало бы тебе его послушать. У тебя на то образование есть.

– Откуда ты знаешь, что у меня образование?

– Да это сразу видать.

– А как ты думаешь, Епда,–нерешительно заговорил Станда, заканчивать мне образование?

Крепильщик улыбнулся, считая, очевидно, что вопрос и так ясен.

– Конечно.

– Почему?

– Ну, какой из тебя шахтер. Балку руками хватаешь. Сразу видать, не на своем ты месте. Как герой – может быть, но как шахтер – нет. Где уж тебе!.. Ну, а с рукой-то как?

– Останусь калекой, – произнес Станда со спокойным достоинством. Плакали мои пальцы.

– А не суй куда не надо, – проворчал крепильщик, нахмурившись. – Ну, не бойся, тебя куда-нибудь пристроят. Пока одна рука есть, работать можно. Но в шахту -ты уж не вернешься, дружок, с этим покончено. Все равно ты как откатчик немногого стоил.

Станда спокойно, ласково глядит на своего товарища Мартинека – жесток ты, друг мой, ох как жесток; но и жизнь жестока.

– Я поступлю в контору, Енда.

– Ну, само собой. А куда же еще!

– И буду учиться на инженера. Потом стану работать в шахте... хотя бы и с одной рукой.

– Распоряжаться – и одной руки хватит, – спокойно говорит крепильщик. – А вот уголь рубать одной рукой нельзя. Что ж, учись!

Станда спустил ноги с постели.

– Мартинек, за что ты на меня злишься?

– Я не злюсь. Но раз ты теперь учиться станешь, так какие разговоры, верно?.. А мы вчера говорили об этом, – сказал он неожиданно, – и тоже так рассудили. Что тебе доучиться надо. И от имени команды Андреса послали в дирекцию, а ему там ответили: знаем мы уже, это тот Пулпан, который самый первый вызвался. Не знаю только, кто им это сказал. Может, Ханс.

Станда был безгранично растроган.

– Ребята, вы и об этом подумали?

– Чего там, – улыбнулся крепильщик. – Сам понимаешь, теперь тебе не место среди нас. Да, а Верунка тебе передает привет.

Станда сидит на постели, опустив голову. Итак, с этим покончено... точно оторвалось у него что-то внутри, чувствует он с болью и облегчением. "Сам понимаешь, тебе не место среди нас". Сейчас это еще не так заметно; но когда я возьмусь за работу, когда засяду за книжки, мы станем еще дальше друг от друга; через книжки я уже не дотянусь до вас, друзья... Господи, а ведь мы были такие товарищи; но когда оканчивается смена, нас ждет какая-то отчужденность; мы толком не знаем даже, о чем говорить...

– Послушай, Енда, – неуверенно начал Стаида.Если теперь я буду работать в дирекции... далековато мне будет ходить от Адама. Как ты думаешь, не переехать ли мне поближе?

– Правильно. Так и сделай.

– Послушай, ты не объяснишь Адаму?.. Мне дед Суханек говорил, что есть хорошая комната у каких-то Покорных. Может, поглядишь?

– Ну, конечно, – живо согласился крепильщик.– Это, наверное, у помощника штейгера Покорного, у них сын ушел в армию... Я зайду к Адаму, и мы с ним сразу же и перенесем твои пожитки. Чтобы тебе не возиться с переездом, когда у тебя рука...

– Какой ты хороший!

– Да что там, – просиял Мартинек. – Я с удовольствием помогу.

Станда облегченно вздохнул. Вот и с этим покончено, можно начинать новую жизнь. Правда, где-то еще кровоточит сердце, но это почти приятно; так должно быть, дружище, должно было так случиться. Станда хмурит лоб, усиленно размышляя. Ну что же, с чем еще осталось порвать? Нет, кажется, больше ничего; как мало остается, когда покидаешь забой, где трудился со всеми!

Крепильщик Мартинек поднялся, комкая шапку в руках,

– Ну, Станда, я был очень рад... Приходи как-нибудь взглянуть на детей...

– Спасибо, спасибо за все, Енда. И передай привет всей первой спасательной...

– Ладно. Я им передам.

Молодой великан на цыпочках подходит к двери.

– И скажи им, Мартинек, скажи, что я их всех благодарю!

Мартинек на пороге кивает головой.

– Скажу. – И он протискивается в полуоткрытую дверь. – Бог в помощь, Станда!

Станда сидит на постели, кусая пальцы. Значит, мне уже нет места среди вас? И среди других – тоже... Что поделаешь, вероятно так и надо; но как страшно одинок человек...

XXVII

Действительно, Станде есть о чем поразмыслить; он держит левую руку на груди, как больного ребенка, и в глубокой задумчивости хмурит лоб. Но к пяти часам он отрывается от этих мыслей, поудобнее устраивается на постели, поджав колени к подбородку, и закрывает глаза. Сейчас первая команда готовится к спуску. Ребята, вероятно, переодеваются, стягивают рубашки, сбрасывают штаны; в раздевалке пахнет крепким мужским потом. Пепек, конечно, бранится, дед Суханек тараторит, Матула сопит, а Адам молча, букой глядит серьезными, глубоко запавшими глазами. Мартинек спокойно улыбается и говорит, наверное,– ох, ребята, и красота же в этой больнице, или что-нибудь в том же духе. Станда считает минуты. Вот теперь, верно, входит Андрее, на голове у него пропотевшая шапка, в руке лампа; он пересчитывает глазами команду. Один, два, три, четыре... где же пятый? "Здесь, отзывается шепотом Станда,– я здесь!" – "Ну, пошевеливайтесь, пошли", сердито подгоняет Андрее. "Ладно, мы сейчас..." Теперь они идут гуськом к клети, позвякивая покачивающимися лампами; всем им не до разговоров.

"Бог в помощь, ребята!" Клеть проваливается в черную шахту; у Андреса твердеет лицо, дед Суханек шевелит губами, словно молится, Матула сопит, Пепек судорожно зевает, а длинный Адам загораживает лампочку рукой и глядит в пустоту; лишь Мартинек сияет улыбкой, спокойной и несколько сонной. И без конца бежит и бежж вверх черная стена, словно команда проваливается в бездонный колодец... "Ребята,– хочется крикнуть Станде, – бог в помощь!" И ему чудится, будто он спускается вместе с ними и смотрит вверх, куда все бегут и бегут черные отпотевшие стены.

Трр, толчок – и клеть останавливается; бригада шагает вразвалку под вереницей электрических лампочек по бесконечному сводчатому коридору: впереди Андрее, ему бы саблю в руки – ать-два, ать-два, правое плечо вперед – и первая команда цепочкой растягивается по черному откаточному штреку. Станда словно смотрит им вслед издалека; пять лампочек мерно раскачиваются и мерцают все дальше и дальше, теряясь в бездне тьмы; и еще поворот налево; бледный высокий человек открывает дощатую дверцу, – бог в помощь! Навалился душный тяжелый воздух восемнадцатого штрека, и Станда невольно начал дышать ртом. "Жарко, верно?" – с улыбкой спрашивает Мартинек, точно они идут полевой тропкой. Остается совсем немного – они, вероятно, добрались уже до того места, где Мартинек с Матулой исправляли деревянную крепь; сколько тут новых подпорок, и новые здоровенные раскосы... Вон уже видны лампочка и кожаный шлем Хансена. Андрее выпячивает грудь и повоенному щелкает каблуками: "Докладывает первая команда: десятник Андрее, забойщики Адам и Суханек, крепильщик Мартинек, каменщик Матула, подручный забойщика Фалта и откатчик Пулпан".-"Что, разве Станда тоже тут?"

– Конечно, я тоже, – шепчет Станда с закрытыми глазами. – Где же мне быть, как не с вами!

Сейчас ребята, наверное, снимают пиджаки и рубашки, прикидывает Станда; остается поплевать на ладони, и можно браться за дело. Ага, эти лодыри из других команд по крайней мере привели в порядок завалившийся штрек, но остальное осталось, как было при нас; надо кончать сбойку, ребята! Долговязый Адам натягивает на голову кислородную маску со слоновьим хоботом и стягивает ремни; вот он уже на коленях, и – рраз! – вползает под обвалившуюся кровлю; сейчас вдали застрекочет его отбойный молоток. Пепек, вероятно, бранится и тоже надевает маску; потом он нагнется, вильнет задом и исчезнет в завале. Через минуту загремит его лопата в вырубленной породе. Так, теперь ты, Станда! Грузи живей, чтобы ничего не валялось на дороге!

Немного поодаль стучат по крепи, как два дятла, Мартинек и Матула; Хансен озабоченно следит за контрольной лампочкой, обходя штрек; Андрее ходит за ним следом, а дед Суханек уже прикрепляет маску, готовый сменить Адама. Ну-ка, Станда, покажи теперь, на что ты способен! Ведь есть в команде некий Станда Пулпан, который раньше учился в реальном, а теперь стал откатчиком первой спасательной. Итак, этот Станда берег лопату и грузит пустую породу в вагонетку; лопата в его руках летает, как перышко, и дед Суханек от удивления покачивает своим слоновьим хоботом. Как у тебя, сынок, нынче работа-то спорится! И Андрее останавливается и глядит, – так, последняя лопата – и вагонетка полна; и Станда одной рукой, одной левой, толкает эту вагонетку, бежит с ней рысью, гоп-ля! – через поворотный круг и тормозит на другой колее; и вот он уже с грохотом мчится обратно с новой, пустой вагонеткой. Адам как раз вылез из дыры, снимает маску и, опершись о стену, трет костлявыми кулаками глаза, залитые потом. Станда берет лопату и грузит вторую вагонетку – углем. Адам впалыми глазами следит, как мелькает в воздухе лопата. "Не так быстро, Станда, – бормочет он, пытаясь улыбнуться,– ведь мы не поспеваем рубать!" Вылезает Пепек и срывает маску; он собрался было смачно выругаться, да бросил взгляд на Станду. "Каков наш откатчик! – ворчит он. – Видно, придется мне подбросить ему еще уголька!" А Станда уже мчится во весь дух со второй нагруженной вагонеткой, не чуя ее веса. Крепильщик с улыбкой оглядывается ему вслед: "Славно у нас нынче работа идет!.. Придется нам поднажать, ребята, чтобы за ним угнаться!.." И все начинают двигаться быстрее, еще быстрее... Запальщик Андрее бегает по штреку, словно серая мышь, лампа Хансена мигает то на одном, то на другом конце штрека, крепильщик Мартинек с Матулой лишь шевельнут руками – и, глядь, уже стоят новые противовзрывные оклады – стойки, распорки и переклады; а из завала сплошным потоком льется уголь, и Станда носится с вагонеткой туда и обратно, туда и обратно, теперь уже зигзагами, кружится по каким-то запутанным подземным ходам и не может остановиться. "Да я не найду обратной дороги к команде!" – испугался он и проснулся. Оказывается, он задремал сидя, уткнувшись носом в больную руку, и слегка вспотел, и сердце у него часто бьется.

"Уж не лихорадка ли у меня", – тревожно подумал он, прижав руку к сердцу. Нет, оно бьется уже спокойнее. Скоро семь – значит, команда отработала половину смены. Сейчас Мартинек достанет свой ломоть хлеба с салом – он вообще очень любит поесть.

"Ну как, ребята, подвигается работа?" – "Сволочная работа, приятель, сплевывает Пепек, – а тут еще эта идиотская маска на роже! Но мы скоро пробьемся насквозь; надо довести работу до конца, черт побери, не оставлять же другой команде!" Из дыры выползает дед Суханек. "Ребятки, скоро кончим!-радостно тараторит он.-Там гулко так отдает!"

"Постойте-ка, – говорит Андрее. – Сбойка – это самое трудное; как пробьешь целик, может обвалиться кровля. Надо решить, кто пойдет добровольно. Я бы, к примеру, пошел", – спокойно предлагает он.

"Не выйдет, – возражает Суханек. – Потом скажут еще, мол, ни один шахтер не захотел лезть. Это дело проходчиков",

"Я закончу сбойку", – бормочет Адам и собирается надеть маску; но тут перед Адамом вырастает Станда.

"Вы не пойдете туда, Адам. Вы не имеете права".

"Почему... почему не имею права?.." "Потому что вас любит Мария] Разве вы не видите этого, дружище?! Да вылезьте вы наконец из своей черной шахты, скажите ей: ну вот, Марженка, быть может, теперь удастся все исправить; разве мало мы с тобой мучились! Адам, слушайте, вам обязательно надо вернуться домой!.." "Станда прав, – присоединяется команда, – поглядите, каков парень, кто бы подумал! Ты, Адам, туда не пойдешь, дело решенное. Ребята, кто полезет?" "Я, – вполголоса говорит Станда, ворочаясь на своей постели. – Ребята, пустите меня туда! Я еще ничего толкового не сделал... Кому я нужен? Глядите, только у меня никого нет! Ну, прошу вас, господин Андрее, прошу вас, ребята..." Станда видит совсем близко ввалившиеся глаза Адама – в них такое странное выражение.

"Станда, – глухо спрашивает Адам, – это правда... что Мария меня любит? Ты точно знаешь?" "Да, знаю. Ведь я сам любил ее, дружище... Иди же, иди к ней, оставьте вы меня наконец в покое!" И они пустят меня, улыбается Станда с закрытыми глазами. – Я проползу до самого конца... па животе... теперь – насадить зубок; осторожно, чтобы его не заклинило! Хорошенько нажать... видите, какие пустяки! Та-та-та-та, ррта-та-тат-та, целик поддается, дробится, распадается, трещит, рука уже чувствует порыв воздуха с той стороны. Трах! – стена проломилась... ребята, мы пробились! Эй, вы еще живы, вы трое? Жив ли еще Иозеф Мадр, и Ян Рамас, и Кулда Антонин, отец семерых детей? Докладывает первая спасательная: Аксель Хансен, запальщик Андрее, забойщик Адам, дед Суханек, крепильщик Мартинек, каменщик Матула, Фалта Пепек и последний – Пулпан Станислав, с позволения сказать, откатчик... Но тут кто-то дергает Станду за ногу и кричит: "Назад!.." Что случилось? Ничего, только сверху оесшумно и медленно сползает огромный камень, отрывается и страшной тяжестью обрушивается на левую руку Станды. Это конец. Над головой гремит, и камень неотвратимо падает и крушит грудную клетку и сердце откатчика Пулпана.

– Это конец, – шепчет Станда и широко открывает глаза. Он видит белую комнату, белые голые стены, белый мирный потолок и с трудом переводит дух. Отчего вдруг так сдавило грудь? Какая невыносимая тяжесть!

Семь часов. Станда соскакивает с постели и звонит– куда девали мою одежду? Мне ведь надо пойти к товарищам, надо дождаться их после смены!

– Где моя одежда? – настойчиво сквозь зубы требует он у маленькой перепуганной сестры. – Мне нужно выйти!

В конце концов сестра, не выдав одежды, приводит к нему молодого врача. Станда лихорадочно объясняет, что он должен пойти к своей команде, но доктор молча сует ему под мышку термометр.

– Я совсем здоров, – стучит зубами Станда, – пожалуйста, пожалуйста, пустите меня к нашим!

Молодой врач пожимает плечами – жара нет, но нужно соблюдать порядок; больница – не проходной двор.

– Знаете что, – решает он после долгих размышлений,– я буду сегодня вечером в заводской гостинице. Сейчас отправляйтесь куда угодно-, но к одиннадцати зайдите туда за мной. Я захвачу вас с собой на обратном пути в больницу, чтобы вам не беспокоить привратника. Желаю хорошо повеселиться, задумчиво добавил молодой врач, очевидно считая, что тут замешана какая-нибудь девушка.

Но одеться, оказывается, очень трудно – Станда не может просунуть левую руку в рукав. Маленькая сестра, внимательно моргая, закалывает пиджак булавкой у самого подбородка, чтобы вид у Станды был более или менее приличен; рука на перевязи под пиджаком, воротник поднят, вот так; его провожают до самых ворот, и теперь он может идти куда угодно!

Уже восемь часов, быстро смеркается; Станда бежит к шахте "Кристина". Сейчас, вероятно, приходит следующая смена, докладывает десятник Казпмоур со своей командой. Ребята натягивают на себя рубахи, изредка перебрасываясь скупыми словами; а теперь они тянутся разорванной цепочкой, раскачивая лампы, и молчат. То тут, то там вспыхивают вечерние огоньки, зажигаются дуговые лампы над "Мурнау" и Рудольфовой шахтой, красное зарево встает над коксовыми заводами; вдоль черных улиц протянулись огненные ожерелья фонарей; Станда прибавляет шагу. Теперь, должно быть, товарищи идут по бесконечному коридору с вереницей электрических лампочек под сводом. Что это шумит?

Станда остановился и взглянул вверх. Деревья, листья на деревьях! Откуда взялись деревья в откаточном штреке? Сейчас команда, вероятно, уже у клети, поднимается на-гора; от усталости все клюют носом, глаза слипаются, но клеть мчится вверх, все выше и выше, конца не видно; шахтерскими лампочками, что мигают вверху, усыпан весь небосвод; когда глядишь вверх, на звезды, кажется, что весь мир, вся жизнь проваливаются куда-то глубоко, как стены в шахте.

А клеть все возносится в черном бесконечном стволе звездной ночи; Адам устремил в пустоту ввалившиеся глаза, Пепек хмурится и дергает головой, точно ему тесен ворот, Матула тяжело сопит, лицо Андреса твердеет, дед Суханек шевелит губами, словно молится, а крепильщик сияет сонной улыбкой. Теперь клеть замедляет ход – где-то возле Млечного Пути – и останавливается: бог в помощь! И команда выходит из бескрайней ночи, подмигивая маленькими огоньками своих лампочек. Ребята, смена кончилась!

Станда шагает дальше по черной аллее. Теперь ребята раздеваются в душевой; от Пепека несет потом, Матула почесывается, дед Суханек заводит свою болтовню, Адам тихо идет под душ и начинает свое бесконечное мытье; он крепко трет длинные бедра и впалый живот, серьезно глядя куда-то в пространство глубоко запавшими глазами. "Да-а, ребята, -сладко зевает крепильщик, – ну и смена нынче выдалась!"

Над "Кристиной" сияют дуговые фонари, уже видны ярко освещенные окна машинного зала и черный силуэт копра. Станда прибавляет шагу и рысью мчится к решетчатым воротам. "Как бы не опоздать",-думает он с внезапной тревогой.

У ворот "Кристины" никого нет. Не стоят в ожидании Мария, Хельга, нет неряхи Анчки, нет там даже и тех трех женщин, что стояли, как изваяния, жены шахтеров Иозефа Мадра, отца троих детей, крепильщика Яна Рамаса, отца одного ребенка, и откатчика Антонина Кудлы, отца семерых детей. Станде стало не по себе; странно, что тут никого нет, ведь наша команда не могла еще уйти! Где-то между черными строениями мелькает лампочка – вероятно, ночной сторож или пожарная охрана. Станда терпеливо ждет. "Собственно, мне на шахте уже делать нечего, – говорит он себе, – только пальцы мои там остались. Я похож на женщину с ребенком, когда баюкаю на груди эту дурацкую руку, – подумалось ему. – Хоть бы жены были здесь, с которыми я мог бы ждать: неряха Анчка со своими двумя карапузами, госпожа Хельга с ребенком под сердцем, и Мария, Мария... Почему же никого нет? – замирает Станда с возрастающей тревогой, зевая от волнения и холода; он начинает зябнуть в своем пиджаке, заколотом булавкой. Им уже давно пора, быть здесь!

Вот сейчас они вынырнут из того коридора и зашагают вразвалку к проходной, чтобы сдать номера; я и до сотни недосчитаю..."

Из проходной выходит человек и громко зевает.

– Скажите, пожалуйста, – спрашивает Станда дрожащим голосом, команда Андреса еще тут?

– Команда Андреса? – удивленно переспросил человек. – Они давно ушли. Там никого нет.

– Как так никого, – стучит зубами Станда,разве в восемнадцатом штреке работы больше не ведутся?

– А, в восемнадцатом, – равнодушно буркнул человек. – Да у них там все обрушилось. Пришлось прекратить работы, и больше там ничего не делают.

Станда затрясся в ознобе.

– Скажите, пожалуйста, – заикается он, выбивая дробь зубами, пожалуйста... все ли вернулись?.. Из первой команды там никто не остался?

– Один, кажись, – мямлит человек. – Меня тут не было, я только с восьми.

– Кто... кто там остался?

– Сейчас, – сказал человек и поплелся в проходную.

Станда стоит ошеломленный, не в силах ничего понять. Один... остался там... Сторож вышел из проходной.

– Не сдан номер сто девяносто два, – говорит он равнодушно. – Но кто это, я не знаю. Справьтесь утром.

И, заложив руки за спину, он побрел в глубь черного двора.

XXVIII

"Спрошу у Пепека или Суханека, – решил Станда и бросился было бежать. – А что если там остался как раз Пепек... или Суханек!" И Станда остановился как вкопанный. Ни за что на свете не хотел бы он сейчас говорить с плачущей Аныжкой или с зареванной неряхой Анчкой. "Этого я не вынесу, – трусливо думает он, – только не это!" Пойти спросить у Мартинека, у Адама, у Андреса... но ведь остаться в шахте мог любой из них! Станда кусает губы, чувствуя, что ослабел от волнения и страха. Наверное, Малек знает, приходит ему в голову, или он хотя бы посоветует, где можно узнать. И Станда рысью кинулся к трактиру Малека.

Слава богу, там сидит Пепек, подперев щеку ладонью,– за тем самым столом, где собиралась в первый раз вся команда. Станда облегченно вздохнул.

– Хорошо, что ты пришел, – пробормотал Пепек. – Я так и знал, что кто-нибудь придет.

– Кто... кто? – отрывисто спрашивает Станда,

– Да Адам, конечно, – хмурится Пепек и дергает головой, точно его душит ворот.

Тишина. Станда так и рухнул на стул; какое странное... чувство пустоты... или отупения, и все плывет перед глазами... Значит, Адам остался!

Странно, но почему-то Станда, пожалуй, предчувствовал это...

Пепек поднял взгляд.

– Я всегда говорил, что рано или поздно он там останется! Так и вышло! – сплюнул он с сердцем.И вдобавок у меня на глазах!

– Как же... это произошло?

Пепек сердито пососал палец.

– Ноготь сорвал... Ну, как! Надо было в Хансовом ходке сбойку закончить... Вот, да и Андрее еще сказал: вы, мол, ребята, смотрите в оба, как бы вас не засыпало, когда целик-то пробьете; дайте я лучше сам сделаю... Видал, каков: замухрышка, а все вперед лезет... Но... если уж кого и ставить на такую работу, так только Адама, верно ведь; у него руки как у часовщика; никто так чисто и деликатно не вырубит целик, как он. "Ладно, – говорит Андрее, – только это не простая сбойка; тут еще неизвестно, на что наткнешься, с той стороны и на чем там кровля держится". – "Не бойся, – говорит Адам, – у меня чутье в руках; а вот маску я не надену, чтобы слышать, как там кровля себя ведет; пять минут продержусь и без маски, да и газов сегодня –поменьше будет..." Это правда, -подтвердил Пепек, – туда накачивали воздух, чтобы штрек проветрить... Ну и вот, Адам еще нам вроде как улыбнулся, надышался чистым воздухом и полез. Только мы его и видели.

Пепек ухмыльнулся и снова сунул палец в рот.

– Болит, сволочь!.. Мы все, значит, снаружи остались, слушаем, когда он начнет, я говорю: Андрее, я к нему полезу... "Иди, – сказал Андрее, только маску возьми, двоих без маски я туда не пущу..." Напялил я маску и к Адаму; было уже слыхать, как он отбойным молотком действует. Последние метры приходилось на брюхе ползти... и вот вижу я Адама, вернее, сапоги его; лежит на пузе и работает. Понимаешь, из-за маски и того треска, что Адам своим молотком поднял, н ни черта не слыхал, только гляжу во все глаза – все ли в порядке... И вдруг, вижу, на кровле отходит этакий слой камня, ну вроде как потолок прогибается. "Адам, назад!" – кричу, а какое там, он не слышит и дальше рубает. Я живо маску долой, хочу его за ногу тащить; а когда я маску-то сдернул – чувствую рожей: ветер вроде дунул... мать честная, Адам пробил! И слышно, что отбойный-то молоток вхолостую работает... И быстро все так случилось, я и глазом моргнуть не успел. "Адам!" – кричу и тяну его за ноги. "Сейчас, сейчас", – говорит он. И гут, слева, стена, тихонько этак, подалась и валится, а сверху сползает камень ну вот с этот стол; не знаю уж, взаправду ли так медленно и неслышно он падал, или мне только почудилось... – Пепек помолчал, собирая на столе какие-то крошки. – Станда,– пробормотал он, – его наверное... наповал... Даже ногой не дрыгнул – я его ведь все еще за ногу держал. Такая глыба – и прямо ему на спину... Только после этого загремело и углем его завалило...

Пепек умолк и снова занялся крошками на столе.

– До чего иной раз человек дуреет. Голыми руками стал откапывать Адама... Думал, раскрошу эти камни...

– В котором часу это было? – шепнул Станда.

– Около семи, – буркнул Пепек.– И самое страшное, браг, – из него уже и дух вон, а молоток все еще работал. Адам-то на него навалился... все еще долбил эти камни, точно и мертвый Адам работал по-прежнему...

Пепек громко высморкался в синий носовой платок, скрывая грубые мужские рыдания.

– Меня потом за ноги вытащили, как бревно. Понимаешь ли, когда Адам пробил этот целик... должно быть, с той стороны газов много скопилось и давление их было больше. Андрее говорит, что этот ветер был -сплошные газы, они Адама то и одурманили; потому он и не смог отползти. Эх, надо бы ему раньше смениться... да ведь сам знаешь, когда Адам вцепится в работу... Ведь он и после смерти еще рубал. – Пепека снова начал душить ворот. -Гиблое дело! Я говорю себе, – как знать, другой из нас, может, и вернулся бы...

– А что... что делала команда?

– Почем я знаю, – глухо сказал Пепек. – Меня, брат, так отделало, что дед Суханек воздух в меня накачивал; а когда я очухался, все были в этой дыре, за Адамом полезли, значит; как они там уместились – понятия не имею. Первым выкарабкался оттуда Матула, схватился за голову, говорит – дело дрянь, весь ходок рушится. Суханек хотел еще туда влезть... вдруг оттуда как закричат: "Вон, все отсюда вон!" Прежде всех выскочил Ханс, пальцы до кости ободраны, и нога вывихнута, что ли, прихрамывает; кой-как отковылял в сторонку, прислонился готовой к крепи и заревел, как малый ребенок, даже маски не снял. Понимаешь, ведь это был вроде как его штрек...

У Пепека странно скривились губы, и он быстро заморгал.

– Палец проклятый! – злобно прошипел он. – Горит, как дьявол!

Станда затаил дыхание.

– Дальше, дальше, Пепек...

– Да, – продолжал Пепек, помолчав. – Только Ханс выскочил, трах!–затрещало зa самой спиной у Суханека, дед отпрыгнул, ну что твоя блоха; это лопнули надломанные переклады, что еще кровлю в штреке Ханса поддерживали, помнишь? Чуть не до полу проломились, и тут же на них кровля осыпалась. Хорошо еще, мы с Матулой были чуть дальше; я от тех газов вроде как умом помешался, так и не тронулся бы с места. А Суханек и говорит: "Пресвятая троица, запальщик-то там и Мартинек тоже!" Переглянулись мы ну, думаю, надо бежать за новой командой, нам самим не справиться, и вдруг этот завал зашевелился и стал сам приподыматься, ну точь-в-точь, как земля, когда крот нору роет. "Матула, рычаг! – хрипит Мартинек из-под завала, – за мной Андрее". Мартинек-то, оказывается, держал па спине этот переломившийся переклад, да еще пробовал приподнять его вместе с навалившейся породой. Видеть самого не видно, только балки и камни в том месте чуточку сдвинулись...

Пепек оживился.

– Что тут было, дружище! Матула стоит как пень, никак сразу не поймет, а мы с Суханеком сломя голову кинулись руками разбрасывать камни, чтобы как-нибудь открыть переклад, что на Мартинека давил; а камни сверху все валятся и валятся! Уже видно стало крепильщика – он зубы оскалил да кряхтит, и тут только Матула сказал: "А-а", – и айда за рычагом. "Ребята,говорит Мартинек,– я больше не удержу". А Матула тут как тут и тащит целую стойку, будто карандаш какой; ладно, хоть за ухо не заложил. "Можешь подсунуть? – спрашивает Мартинек, точно они крепление ставят. – Так, еще немножко. Еще дальше, здесь места хватит. Просовывай, брат! Когда скажу, начинай поднимать". Ты понятия не имеешь, Станда, какая тяжесть на нем лежала! "Ну, давай", – говорит он, и Матула уперся плечом в стойку. Я, брат, такого в жизни не видывал! – воскликнул Пепек; от восхищения он не удержался и выпил.