Текст книги "Рассказы и очерки"

Автор книги: Карел Чапек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

1 ваш покорный слуга (нел..).

2 я в восхищенье (франц.).

3 пожалуйста (франц.).

Короче говоря, молодой Лотрандо украшался знаниями и изяществом, и как раз, когда в том и другом высшей ступени достиг, вдруг у ворот Броумовской обители раздался топот копыт и косматый приспешник отца его, соскочив с коня, стал колотить в ворота, а потом, впущенный братом привратником, грубым голосом объявил, что приехал за молодым господином Лотрандо, что батюшка его, старый Лотрандо, при смерти и зовет к себе единственного своего сына, чтобы передать ему предприятие. Тут молодой Лотрандо, со слезами на глазах, простился с достойными отцами-бенедиктинцами, а равно и с знатными юношами, проходившими там курс наук, и поехал за приспешником на Бренды, размышляя о том, какое же предприятие хочет ему отказать отец, и в душе обещаясь вести это предприятие богобоязненно, благородно и с примерной учтивостью ко всем людям.

Вот приехали они на Бренды, и повел приспешник молодого хозяина к отцовскому смертному ложу. Лежал старый Лотрандо в огромной пещере, на груде сыромятных воловьих кож, накрытый лошадиной попоной.

– Ну что, Винцек, бездельник? – спросил он посланного. Привез ты, наконец, моего малого?

– Дорогой отец, – воскликнул молодой Лотрандо, опускаясь перед ним на колени, – да хранит вас бог долгие годы на радость ближним и несказанную славу вашему потомству.

– Погоди, малец, – промолвил старый разбойник. – Мне нынче отправляться в пекло и некогда мне с тобой канитель разводить. Рассчитывал я оставить тебе большое богатство, чтоб ты жил, не работая.

Да – разрази его гром! – понимаешь, парень? Больно для нашего ремесла скверные пришли времена!

– Ах, отец, – вздохнул молодой Лотрандо, – я не имел представления о том, что вы так больны.

– Ну да, – проворчал старик. – К тому же есть у меня злодеи, которые зубы на меня точат, и уж не мог я пускаться далеко отсюда. А соседних дорог купцы, прохвосты, избегать стали. Приспела самая пора дело мое кому помоложе в свои руки взять.

– Дорогой отец, – горячо промолвил юноша, – клянусь вам, призывая весь мир в свидетели, что буду продолжать ваше дело, ведя его честно, усердно и обращаясь со всеми как можно вежливей.

– Уж не знаю, как у тебя насчет вежливости получится, буркнул старик. – Я поступал так: резал только тех, кто сопротивлялся. А шапки, сынок, ни перед кем не ломал: это к нашему ремеслу, знаешь, както не подходит.

– А какое ваше ремесло, дорогой отец?

– Разбой, – ответил старый Лотрандо и помер.

И остался молодой Лотрандо один на свете, потрясенный до глубины души смертью батюшкиной, с одной стороны, и данной ему клятвой самому стать разбойником – с другой.

Через три дня пришел к нему косматый приспешник Винцек и говорит, что им, мол, есть нечего: пора, дескать, заняться делом.

– Дорогой приспешник, – жалобно промолвил молодой Лотрандо, – неужели в самом деле так надо?

– А то как же? – отрубил Винцек. – Тут, сударик, не монастырь: сколько ни читай "Отче наш", никто фаршированного голубя не принесет. Хочешь есть, работай!

Взял молодой Лотрандо отличный пистолет, вскочил на коня и выехал на дорогу, – ну, примерно, у Батневице. Сел там в засаду и стал ждать, не проедет ли какой купец, которого можно ограбить.

Глядь – ив самом деле: часу не прошло, как показался на дороге торговец красным товаром, – в Трутново полотно везет.

Выехал молодой Лотрандо из укрытия и отвесил глубокий поклон. Удивился торговец, что такой красивый господин с ним здоровается, – ну, поклонился тоже со словами:

– Желаю долго здравствовать!

Лотрандо подъехал ближе, поклонился еще раз.

– Простите, – промолвил ласково. – Надеюсь, я вас не потревожил.

– Нисколько, – торговец в ответ. – Чем могу служить?

– Убедительно прошу вас, сударь, – продолжал Лотрандо, не пугайтесь. Я разбойник, страшный Лотрандо с Бренд.

А торговец был хитрый и ничуть не испугался.

– Батюшки, – воскликнул он. – Да мы с вами коллеги. Ведь я тоже разбойник – кровавый Чепелка из Костельца. Не слыхали?

– Не имел чести, – смущенно ответил Лотрандо. – Я тут, многоуважаемый коллега, впервые. Принял предприятие от отца.

– Ага, – сказал господин Чепелка, – от старого Лотранда с Бренд, да? Это старая разбойничья фирма, с хорошей репутацией. Очень солидное предприятие, господин Лотрандо. От души поздравляю. Но знаете, я был закадычным другом вашего покойного батюшки.

Мы с ним однажды как раз на этом самом месте встретились, и он мне сказал: "Знаешь, кровавый Чепелка? Мы с тобой соседи и товарищи по ремеслу. Давай разделимся по-хорошему: вот эта дорога – из Костельца на Трутново пускай будет твоя, ты грабь на ней один".

Так он сказал, и мы ударили с ним по рукам, – понимаете?

– Ах, тысяча извинений! – учтиво ответил молодой Лотрандо. – Я, право, не знал, что это ваша территория. Очень сожалею, что на нее вторгся,

– О, это пустяки!.. – возразил хитрый Чепелка. – Но ваш батюшка сказал еще: "Знай, кровавый Чепелка: ежели я сам или кто из моих людей здесь объявимся, можешь взять у того пистолет, шляпу и кафтан, чтоб он помнил, что это твоя дорога". Вот что сказал старый удалец и на том дал мне руку.

– Если так, – ответил молодой Лотрандо, – я считаю своим долгом покорно просить вас принять от меня этот пистолет с инкрустацией, берет мой с настоящим страусовым пером и кафтан английского бархата – на память и в знак моего глубочайшего уважения, а равно сожаления о том, что я причинил вам такую неприятность.

– Ладно, – ответил Чепелка. – Давайте сюда. Я прощаю вас. Но чтобы вперед, сударь, этого больше не было. Н-но, соколики! Мое почтение, господин Лотрандо.

– Счастливого пути, благородный и великодушный сударь мой! – крикнул ему вслед молодой Лотрандо и вернулся на Бренды не только без добычи, но и без своего собственного кафтана.

Приспешник Винцек жестоко его выбранил и дал ему строгий наказ в следующий раз зарезать и обобрать первого, кто встретится.

На другой день засел молодой Лотрандо со своей тонкой шпагой на дороге возле Збечника. Вскоре показался огромный воз товара.

Вышел молодой Лотрандо и крикнул возчику:

– Мне очень жаль, сударь, но я должен вас зарезать. Будьте добры поскорей помолиться и приготовиться.

Упал на колени возчик, стал молиться, а сам думает, как бы из этой катависии выпутаться. Раз прочел "Отче наш", другой раз – ничего путного в голову не приходит. Десятый, двадцатый "Отче наш" – все то же.

– Ну как, сударь? – спросил молодой Лотрандо, напустив на себя суровости. – Приготовились вы к смерти?

– Какое! – ответил возчик, стуча зубами. – Ведь я страшный грешник, тридцать лет в церкви не был, богохульствовал, как нехристь, ругался, дулся в карты, грешил походя. Вот кабы мне в Полице исповедаться, может, господь бог и отпустил бы мне грехи мои, не вверг душу мою в огнь неугасимый. Знаете что? Я мигом в Полице съезжу, исповедуюсь – и обратно. И вы меня зарежете.

– Хорошо, – согласился Лотрандо. – Я пока посижу у вашего воза.

– Ладно – сказал возчик. – А вы одолжите мне, пожалуйста, свою лошадку, чтобы мне скорей вернуться.

Согласился и на это учтивый Лотрандо, и возчик сел на его лошадку, поехал в Полице. А молодой Лотрандо выпряг лошадей возчика и пустил их пастись на луг.

Но возчик этот был большой плут. Не поехал он в Полице исповедоваться, а завернул в ближайший трактир и рассказал там, что на дороге его дожидается разбойник. Потом выпил как следует для храбрости и вместе с тремя половыми двинулся на Лотрандо.

И они вчетвером здорово бедному Лотрандо шею накостыляли и прогнали его в горы, и воротился учтивый разбойник к себе в пещеру не только без денег, но и без своей собственной лошадки.

Третий раз выехал Лотрандо на дорогу в Наход и стал ждать добычи. Вдруг видит: ползет повозочка, холстиной завешенная, везет торговец в Наход на ярмарку сплошь одни пряничные сердца. Опять стал Лотрандо на дороге, кричит:

– Проезжий, сдавайся! Я – разбойник!

Так его научил косматый Винцек.

Остановился торговец, почесал себе затылок, приподнял холстину и, обращаясь внутрь, промолвил:

– Слышь, старуха, тут какой-то господин разбойник.

Откинулась холстина.и вылезает из повозки толстая старая, тетка. Уперев руки в боки, она напустилась на молодого Лотрандо:

– Ах ты антихрист, архижулик, Бабинский *, бандит, Барнабаш, башибузук, черный цыган, черт, черномор, бездельник, бесстыжая рожа, Голиаф, идиот, Ирод, головорез, грубиян, грабитель, прохиндей, бродяга, брехло, – как ты смеешь так наскакивать на честных, порядочных людей?!

– Простите, сударыня, – сокрушенно прошептал Лотрандо. Я не подозревал, что в повозке дама.

– Конечно, дама, – продолжала торговка, – да еще какая, ах ты Ирод, Иуда, Каин, крамольник, кретин, кровосос, лентяй, людоед, люцифер, Махмуд, морда, метла, мерзавец!

– Тысяча извинений, что испугал вас, сударыня, – бормотал Лотрандо в полнейшей растерянности. – Трешарме, мадам, сильвупле, выражаю глубочайшее сожаление, что.... что..

– Убирайся, обормот! – не унималась почтенная дама. – Ты – неденосок, нехристь, нетопырь, негодяй, невежа, зубр, пират, побируха, поганец, пугало, прохвост, рвач, разбойник, Ринальдо Ринальдини *, собака, стервец, сатана, ведьмак, висельник, шарамыжник, шкура, веред, вор, тиран, турок, татарин, тигр...

Молодой Лотрандо не стал слушать дальше, а пустился наутек и не остановился даже на Брендах: ему все казалось, что ветер доносит до него что-то вроде: "урод, упырь, уголовник, убийца, зулус, зверюга, злой дух, злыдень, злющий злодей, злотвор, змий, хапуга..."

И так – всякий раз. Возле Ратиборжице молодой разбойник напал на золотую карету, но в ней сидела ратиборжская принцесса; она была так прекрасна, что Лотрандо влюбился в нее и взял у нее только – да и то с ее согласия – надушенный платочек. Понятное дело, банда его на Брендах от этого не стала сытей.

В другой раз возле Суховршице напал он на мясника, ведшего в Упице корову на убой, и хотел его зарезать; но мясник просил передать двенадцати его сироткам то да се, – все такие жалостливые вещи, что Лотрандо заплакал и не только отпустил мясника вместе с коровой, а еще навязал ему двенадцать дукатов, чтобы тот каждому из своих ребят по дукату дал – на память о грозном Лотрандо. А мясник этот самый – такая шельма! – был старый, холостяк и не то что двенадцати ребят, а кошки у него в доме не водилось.

Короче сказать, всякий раз, как Лотрандо собирался кого-нибудь убить или ограбить, учтивость и чувствительность его мешали ему, так что он не только ни у кого ничего не отнял, а наоборот и свое-то все роздал.

Ну, предприятие его совсем в упадок пришло. Приспешники, с косматым Винцеком во главе, разбежались, предпочтя жить и честно работать среди людей.

Сам Винцек засыпкой на гроновскую мельницу поступил, ту самую, что до сих пор возле костела стоит.

Остался молодой Лотрандо один в своей разбойничьей пещере на Брендах; и стал он голодать, и не знал, что делать. Тут вспомнил он о настоятеле бенедиктинского монастыря в Броумове, очень его любившем, и поехал к нему за советом, как быть.

Войдя к настоятелю, встал молодой Лотрандо перед ним на колени и плача объяснил ему, что поклялся отцу стать разбойником, но что, воспитанный в правилах учтивости и любезности, не может никого ни убить, ни ограбить – без согласия жертвы. Так что же, мол, ему теперь предпринять?

Отец настоятель в ответ двенадцать раз нюхнул табачку, двенадцать раз призадумался и, наконец, промолвил:

– Милый сын мой, хвалю тебя за то, что ты учтив и вежлив в обхождении. Но разбойником ты быть не можешь, – во-первых, потому что это смертный грех, а, во-вторых, потому что ты к этому не способен. Однако нельзя нарушать и данной батюшке клятвы. Поэтому и впредь останавливай проезжих, но с честными намерениями: арендуй место у заставы либо у переезда и сиди дожидайся; как увидишь – едет кто, выходи на дорогу и взимай два крейцера пошлины за проезд. Вот и все. При таком деле можно учтивым быть, как ты привык.

Написал отец настоятель окружному начальнику в Трутнове письмо – с просьбой дать молодому Лотрандо место сборщика на одной из застав. Поехал Лотрандо с тем письмом к трутновскому начальнику и получил место на дороге в Залесье. Так сделался учтивый разбойник сборщиком на большой дороге, стал останавливать телеги и кареты, честно взимая с каждой два крейцера пошлины.

Как-то, через много-много лет, велел броумовский настоятель подать бричку и поехал в Упице, навестить тамошнего приходского священника. При этом он заранее радовался, что встретит у заставы учтивого Лотрандо и узнает, как тот живет. И в самом деле, у заставы подошел к бричке бородатый человек – это был Лотрандо – и протянул руку, что-то ворча.

Отец настоятель стал доставать кошелек. Но, по причине некоторой тучности, вынужден был, чтобы дотянуться рукой до кармана брюк, другой рукой придерживать живот. И потому вынул кошелек не так быстро, как хотел.

Лотрандо сердито прикрикнул:

– Ну, скоро, что ли? Сколько нужно ждать двух монет?

– У меня нет крейцеров, – сказал отец настоятель, копаясь в мешочке. – Разменяйте мне, пожалуйста, милый, десятикрейцеровик.

– А, чтоб вам пусто было, – рассердился Лотрандо. – Крейцеров нет, так куда вас черти носят? Выкладывайте два крейцера, а не то – заворачивай оглобли!

– Лотрандо, Лотрандо, – с укоризной промолвил отец настоятель, – ты не узнаешь меня? Где же твоя учтивость?

Растерялся Лотрандо: только тут в самом деле узнал он отца настоятеля. И забормотал что-то несуразное; но потом, опамятовавшись, сказал:

– Ваше преподобие, не удивляйтесь теперешней моей неучтивости. Кто же видел мытаря, местного, таможнвка либо судебного исполнителя, который бы не брюзжал?

– Твоя правда, – ответил отец настоятель. – Этого еще никто никогда не видел.

– Ну вот, – проворчал Лотрандо. – И поезжайте ко всем чертям!

Тут – конец сказке об учтивом разбойнике. Он уж, наверно, умер, но потомков его вы встретите во многих, многих местах и узнаете их по той готовности, с какой они начинают нас ругать неизвестно за что.

А этого не должно бы быть...

ПОЧТАРСКАЯ СКАЗКА

Ну, скажите на милость: ежели могут быть сказки о всяких человеческих профессиях и ремеслах – о королях, принцах и разбойниках, пастухах, рыцарях и колдунах, вельможах, дровосеках и водяных, – то почему бы не быть сказке о почтальонах? Взять, к примеру, почтовую контору: ведь это прямо заколдованное место какое-то! Всякие тут тебе надписи: "курить воспрещается", и "собак вводить воспрещается", и пропасть разных грозных предупреждений... Говорю вам: ни у одного волшебника или злодея в конторе столько угроз и запретов не найдешь. По одному этому уже видно, что почта – место таинственное и опасное. А кто из вас, дети, видел, что творится на почте ночью, когда она заперта? На это стоит посмотреть!.. Один господин – Колбаба по фамилии, а по профессии письмоносец, почтальон – на самом деле видел и рассказал другим письмоносцам да почтальонам, а те – другим, пока до меня не дошло. А я не такой жадный, чтобы ни с кем не поделиться. Так уж поскорей с плеч долой. Начинаю.

Надоело г-ну Колбабе, письмоносцу и почтальону, почтовое его ремесло: дескать, сколько письмоносцу приходится ходить, бегать, мотаться, спешить, подметки трепать да каблуки стаптывать; ведь каждый божий день нужно двадцать девять тысяч семьсот тридцать пять шагов сделать, в том числе восемь тысяч двести сорок девять ступеней вверх и вниз пройти; а разносишь все равно одни только печатные материалы, денежные документы и прочую ерунду, от которой никому никакой радости; да и контора почтовая – место неуютное, невеселое, где никогда ничего интересного не бывает. Так бранил г-н Колбаба на все лады свою почтовую профессию. Как-то раз сел он на почте возле печки, пригорюнившись, да и заснул; и не заметил, что шесть пробило. Пробило шесть, и разошлись все почтальоны и письмоносцы по домам, заперев почту. И остался г-н Колбаба там взаперти, спит себе.

Вот, ближе к полуночи, просыпается он от какогото шороха: будто мыши на полу возятся. "Эге, – подумал г-н Колбаба, – у нас тут мыши; надо бы мышеловку поставить". Только глядит: не мыши это, а здешние, конторские домовые. Эдакие маленькие, бородатые человечки, ростом с курочку-бентамку, либо белку, либо кролика дикого или вроде того; а на голове у каждого почтовая фуражка – ни дать ни взять настоящие почтальоны; и накидки на них, как на настоящих письмоносцах. "Ишь чертенята!" – подумал г-н Колбаба, а сам ни гугу, губами не пошевелил, чтобы их не спугнуть. Смотрит: один из них письма складывает, которые ему, Колбабе, утром разносить; второй почту разбирает; третий посылки взвешивает и ярлычки на них наклеивает; четвертый сердится, что, мол, этот ящик не так обвязан, как полагается; пятый сидит у окошка и деньги пересчитывает, как почтовые служащие делают.

– Так я и думал, – ворчит. – Обчелся этот почтовик на один геллер. Надо поправить.

Шестой домовой, стоя у телеграфного аппарата, телеграмму выстукивает – эдак вот: так так так так так так так так. Но г-н Колбаба понял, что он телеграфирует. Человеческими словами вот что: "Алло, министерство почты? Почтовый домовой номер сто тридцать один. Доношу все порядке точка. Коллега эльф Матлафоусек кашляет сказался больным и не вышел работу точка. Перехожу на прием точка".

– Тут письмо в Каннибальское королевство, город Бамболимбонанду, – промолвил седьмой коротыш. – Где это такое?

– Это тракт на Бенешов, – ответил восьмой мужичок с ноготок. – Припиши, коллега: "Каннибальское королевство, железнодорожная станция Нижний Трапезунд, почтовое отделение Кошачий замок. Авиапочта".

Ну вот, все готово. Не перекинуться ли нам, господа, в картишки?

– Отчего же, – ответил первый домовой и отсчитал тридцать два письма. – Вот и карты. Можно начинать.

Второй домовой взял эти письма и стасовал.

– Снимаю, – сказал первый чертик.

– Ну, сдавай, – промолвил второй.

– Эх, эх! – проворчал третий. – Плохая карта!

– Хожу, – воскликнул четвертый и шлепнул письмом по столу.

– Крою, – возразил пятый, кладя новое письмо на то, которое положил первый.

– Слабовато, приятель, – сказал шестой и тоже кинул письмо.

– Шалишь. Покрупней найдется, – промолвил седьмой.

– А у меня козырной туз! – крикнул восьмой, кидая свое письмо на кучку остальных.

Этого, детки, г-н Колбаба выдержать не мог.

– Позвольте вас спросить, господа карапузики, – вмешался он. – Что это у вас за карты?

– А-а, господин Колбаба! – ответил первый домовой. – Мы вас не хотели будить, но раз уж вы проснулись, садитесь сыграть с нами. Мы играем просто в марьяж.

Господин Колбаба не заставил просить себя дважды и подсел к домовым.

– Вот вам карты, – сказал второй домовой и подал ему несколько писем. – Ходите.

Смотрит г-н Колбаба на те письма, что у него в руках, и говорит:

– Не в обиду будь вам сказано, господа карлики, – нету в руках у меня никаких карт, а одни только недоставленные письма.

– Вот-вот, – ответил третий мужичок с ноготок. – Это и есть наши игральные карты.

– Гм, – промолвил г-н Колбаба. – Вы меня простите, господа, но в игральных картах должны быть самые младшие – семерки, потом идут восьмерки, потом девятки и десятки, потом валеты, дамы, короли и самая старшая карта – туз. А ведь среди этих писем ничего похожего нет!

– Очень ошибаетесь, господин Колбаба, – сказал четвертый малыш. – Ежели хотите знать, каждое из этих писем имеет большее или меньшее значение, смотря по тому, что в нем написано.

– Самая младшая карта, – объяснил первый карлик, – семерка, или семитка – это такие письма, в которых кто-нибудь кому-нибудь лжет или голову морочит.

– Следующая младшая карта – восьмерка, – подхватил второй карапуз, – такие письма, которые написаны только по долгу или обязанности.

– Третьи карты, постарше – девятки, – подхватил третий сморчок, – это письма, написанные просто из вежливости.

– Первая старшая карта – десятка, – промолвил четвертый. – Это такие письма, в которых люди сообщают друг другу что-нибудь новое, интересное.

– Вторая крупная карта – валет, или хлап, – сказал пятый. – Это те письма, что пишутся между добрыми друзьями.

– Третья старшая карта – дама, – произнес шестой. – Такое письмо человек посылает другому, чтобы ему приятное сделать.

– Четвертая старшая карта – король, – сказал седьмой. Это такое письмо, в котором выражена любовь.

– А самая старшая карта – туз, – докончил восьмой старичок. – Это такое письмо, когда человек отдает другому все свое сердце. Эта карта все остальные бьет, над всеми козырйтся. К вашему сведению, господин Колбаба, это такие письма, которые мать ребенку своему пишет либо один человек другому, которого он любит больше жизни.

– Ага, – промолвил г-н Колбаба. – Но в таком случае позвольте спросить: как же вы узнаете, что во всех этих письмах написано? Ежели вы их вскрываете, судари мои, это никуда не годится! Этого, милые, нельзя делать. Разве можно нарушать тайну переписки? Я тогда, негодники вы этакие, в полицию сообщу. Это ведь страшный грех – чужие письма распечатывать!

– Про это, господии Колбаба, нам хорошо известно, – сказал первый домовик. – Да мы, голубчик, ощупью сквозь запечатанный конверт узнаем, какое там письмо. Равнодушное – на ощупь холодное, а чем больше в нем любви, тем письмецо теплее.

– А стоит нам, домовым, запечатанное письмо на лоб себе положить, – прибавил второй, – так мы вам от слова до слова скажем, про что там написано.

– Это дело другое, – сказал г-н Колбаба. – Но уж коли мы с вами здесь собрались, хочется мне вас кое о чем расспросить. Конечно, ежели позволите...

– От вас, господин Колбаба, секретов нет, – ответил третий домовой. – Спрашивайте, о чем хотите.

– Мне любопытно знать: что домовые кушают?

– Это как кто, – сказал четвертый карлик. – Мы, домовые, живущие в разных учреждениях,. питаемся, как тараканы, тем, что вы, люди, роняете: крошку хлеба там, либо кусочек булочки. Ну, сами понимаете, господин Колбаба: у вас, людей, не так-то уж много изо рта сыплется.

– А нам, домовым почтовой конторы, неплохо живется, сказал пятый карлик. – Мы варим иногда телеграфные ленты; получается вроде лапши, и мы ее почтовым клейстером смазываем. Только этот клейстер должен быть из декстрина.

– А то марки облизываем, – добавил шестой. – Это вкусно, только бороду склеивает.

– Но больше всего мы любим крошки, – заметил седьмой. Вот почему, господин Колбаба, в учреждениях редко крошки с мусором выметают: после нас их почти не остается.

– И еще позвольте спросить: где же вы спите? – промолвил г-н Колбаба.

– Этого, господин Колбаба, мы вам не скажем, – возразил восьмой старичок. – Ежели люди узнают, где мы, домовые, живем, они нас оттуда выметут. Нет, нет, этого вы знать не должны.

"Ну, не хотите говорить, не надо, – подумал Колбаба. – А я все-таки подсмотрю, куда вы пойдете спать".

Сел он опять к печке и стал внимательно следить.

Но так уютно устроился, что начали у него веки слипаться, и не успел он досчитать до пяти – уснул как убитый и проспал до самого утра.

О том, что он видел, г-н Колбаба никому не стал рассказывать, потому что, вы сами понимаете, на почте ведь нельзя ночевать. А только с тех пор стал он людям письма разносить охотней. "Вот это письмо, – говорил он себе, – теплое, а это вот прямо греет – такое горячее: наверно, какая-нибудь мамаша писала".

Как-то раз стал г-н Колбаба письма разбирать, которые из почтового ящика вытащил, чтобы по адресам их разнести.

– Это что ж такое? – вдруг удивился он. – Письмо запечатанное, а ни адреса, ни марки на нем нету.

– Да, – говорит почтмейстер. – Опять кто-то опустил в ящик письмо без адреса.

Случился в это время на почте один господин, посылавший матери своей письмо заказное. Услыхал, что они говорят, и давай того человека ругать.

– Это, – говорит, – какой-то чурбан, идиот, осел, ротозей, олух, болван, растяпа. Ну где это видано: посылать письмо без адреса!

– Никак нет, сударь, – возразил почтмейстер. – Таких писем за год целая куча набирается. Вы не поверите, сударь, до чего люди рассеянны бывают. Написал письмо и сломя голову на почту; а не думает о том, что адрес забыл написать. Право, сударь, это чаще бывает, чем вы полагаете.

– Да неужто? – удивился господин. – И что же вы с такими письмами делаете?

– Оставляем лежать на почте, сударь, – ответил почтмейстер. – Потому что не можем адресату вручить.

Между тем г-н Колбаба вертел письмо без адреса в руках, бурча:

– Господин почтмейстер, письмо такое горячее. Видно, от души написано. Надо бы вручить его по принадлежности.

– Раз адреса нет, оставить, и дело с концом, – возразил почтмейстер.

– Может, вам бы распечатать его и посмотреть, кто отправитель? – посоветовал господин.

– Это не выйдет, сударь, – строго возразил почтмейстер. Такого нарушения тайны корреспонденции допускать никак нельзя.

И вопрос был исчерпан.

Но когда господин ушел, г-н Колбаба обратился к почтмейстеру с такими словами:

– Простите за смелость, господин почтмейстер, но насчет этого письма нам, может быть, дал бы полезный совет кто-нибудь из здешних почтовых домовых,

И рассказал о том, что однажды ночью сам видел, как тут хозяйничала почтовая нечисть, которая умеет читать письма, не распечатывая.

Подумал почтмейстер и говорит:

– Ладно, черт возьми. Куда ни шло, попробуйте, господин Колбаба. Ежели кто из господ домовых скажет, что в этом запечатанном письме написано, может, мы узнаем, и к кому оно.

Велел г-н Колбаба запереть его на ночь в конторе и стал ждать. Близко к полуночи слышит он топ-топтоп по полу – будто мыши бегают. И видит опять: домовые письма разбирают, посылки взвешивают, деньги считают, телеграммы выстукивают. А покончив с этими делами, сели рядом на пол и, взявши в руки письма, в марьяж играть стали.

Тут г-н Колбаба их окликнул:

– ...брый вечер, господа человечки!

– А, господин Колбаба! – отозвался старший человечек. Идите опять с нами в карты играть.

Господин Колбаба не заставил себя просить дважды – сел к ним на пол.

– Хожу, – оказал первый домовой и положил свою карту на землю.

– Крою, – промолвил второй.

– Бью, – отозвался третий.

Пришла очередь г-н Колбабы, и он положил то самое письмо на три остальные.

– Ваша взяла, господин Колбаба, – сказал первый чертяка. – Вы ходили самой крупной картой: тузом червей.

– Прошу прощения, – возразил г-н Колбаба, – но вы уверены, что моя карта такая крупная?

– Конечно! – ответил домовой. – Ведь это письмецо парня к девушке, которую он любит больше жизни.

– Не может быть, – нарочно не согласился г-н Колбаба.

– Именно так, – твердо возразил карлик. – Ежели не верите, давайте прочту.

Взял он письмо, прислонил ко лбу, закрыл глаза и стал читать:

– "Ненаглядная моя Марженка, пышу я тебе..." Орфографическая ошибка! – заметил он. – Тут надо и, а не ы... что получил место шофера так ежли хочишь можно справлять сватьбу напиши мне ежели еще меня любишь пыши скорей твой верный Францик".

– Очень вам благодарен, господин домовой, – сказал г-н Колбаба. – Это-то мне и надо было знать. Большое спасибо.

– Не за что, – ответил мужичок с ноготок. – Но имейте в виду: там восемь орфографических ошибок. Этот Францик не особенно много вынес из школы.

– Хотелось бы мне знать: какая же это Марженка и какой Францик? – пробормотал г-н Колбаба.

– Тут не могу помочь, господин Колбаба, – сказал крохотный человечек. – На этот счет ничего не сказано.

Утром г-н Колбаба доложил почтмейстеру, что письмо написано каким-то шофером Франциком какой-то барышне Марженке, на которой этот самый Францик хочет жениться.

– Боже мой, – воскликнул почтмейстер. – Это же страшно важное письмо! Необходимо вручить его барышне.

– Я бы это письмецо мигом доставил, – сказал г-н Колбаба. – Только бы знать, какая у этой барышни Марженки фамилия и в каком городе, на какой улице, под каким номером дом, в котором она живет.

– Это всякий сумел бы, господин Колбаба, – возразил почтмейстер. – Для этого не надо быть почтальоном. А хорошо бы, несмотря ни на что, это письмо ей доставить.

– Ладно, господин почтмейстер, – воскликнул г-н Колбаба. – Буду эту адресатку искать, хоть бы целый год бегать пришлось и весь мир обойти.

Сказав так, повесил он через плечо почтовую сумку с тем письмом да хлеба краюхой и пошел на розыски.

Ходил-ходил, всюду спрашивая, не живет ли тут барышня такая, Марженкой звать, которая письмецо от одного шофера, по имени Францик, ждет. Прошел всю Литомержицкую и Лоунскую область, и Раковницкий край, и Пльзенскую и Домажлицкую область, Писек, и Будейовицкую, и Пршелоучскую, и Таборскую, и Чаславскую область, и Градецкий уезд, и Ический округ, и Болеславскую область. Был в Кутной Горе, Литомышле, Тршебони, Воднянах, Сущице, Пршибраме, Кладне и Млада Болеславе, и в Вотице, и в Трутнове, и в Соботке, и в Турнове, и в Сланом, и в Пелгржимове, и в Добрушке, и в Упице, и в Гронове, и у Семи Халуп; и на Кракорке был, и в Залесье, – ну, словом, всюду. И всюду расспрашивал насчет барышни Марженки. И барышень этих Марженок в Чехии пропасть оказалось: общим числом четыреста девять тысяч девятьсот восемьдесят.

Но ни одна из них не ждала письма от шофера Фрзнцика. Некоторые действительно ждали письмеца от шофера, да только звали этого шофера не Франциком, а либо Тоником, либо Ладиславом, либо Вацлавом, Иозефом, либо Яролем, Лойзиком или Флорианом, а то Иркой, либо Иоганом, либо Вавржшщем, а то еще Домиником, Венделином, Эразмом – ну по-всякому, а Франциком – ни одного. А некоторые из этих барышень Марженок ждали письмеца от какого-нибудь Францика, да он не шофер, а слесарь либо фельдфебель, столяр либо кондуктор или, случалось, аптекарский служащий, обойщик, парикмахер либо портной – только не шофер.

И проходил так г-н Колбаба целый год да еще день, все никак не мог вручить письмо надлежащей барышне Марженке. Много чего узнал он: видел деревни и города, поля и леса, восходы и закаты солнца, прилет жаворонков и наступление весны, посев и жатву, грибы в лесу и зреющие сли'вы; видел Жатский хмель и Мельницкие виноградники, Тршебонских карпов и Пардубицкие пряники, но, досыта насмотревшись на все это за целый год с днем, и все понапрасну, сел, повесив голову, у дороги и сказал себе:

– Видно, напрасно хожу: не найти мне этой самой барышни Марженки.

Стало ему обидно до слез. И барышню Марженку-то жалко, что не получила она письма от парня, который ее больше жизни любит; и шофера Францика жалко, что письмо его доставить не удалось; и самого себя жалко, что столько трудов на себя принял, в дождь и в жару, в слякоть и ненастье по свету шагал, а все зря.

Сидит так у дороги, горюет – глядь: по дороге автомобиль идет. Катится себе потихонечку – километров этак шесть в час. И подумал г-н Колбаба: "Верно, какой-нибудь устаревший рыдван. Ишь ползет!"