Текст книги "Золото Алдана (Роман в 2 книгах)"

Автор книги: Камиль Зиганшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

ГОРБУН

В скиту было много пересудов. Каждый на свой лад толковал происхождение часовни, креста возле нее. Дивились необычайным обстоятельствам спасения Корнея.

– Смотри-ка, птица, а и та с понятием! Добро помнит! – хвалили они Рыжика.

Братия справедливо полагала, что после столь сурового урока непоседливый Корней наконец угомонится. Некоторое время он и впрямь далеко не отлучался, а работы по хозяйству исполнял с особым усердием и рвением. Но душа кочевника не терпит длительного однообразия. Да тут еще слова отца о черной дыре разбередили воображение. Остроконечные горные пики пуще прежнего влекли к себе.

Природа тем временем обильно рассыпала по склонам отрогов осенние самоцветы – яркие костры увядания, щедрый дар бабьего лета перед зимним сном. В эту благодатную пору у Корнея, как и у перелетных птиц, всегда возникало неодолимое желание к перемене мест, и он отпросился у отца на несколько дней к деду под благовидным предлогом помочь тому по хозяйству в преддверии холодов. На самом же деле с тайным намерением осуществить давно вынашиваемый план восхождения на самый высокий пик Северного хребта.

К хижине отшельника молодой скитник подходил в темноте. Из оконца приветливо струился мягкий золотистый свет. И таким уютным и желанным показалось ему дедово пристанище! Сколько счастливых воспоминаний таилось там, за мутным пузырем, натянутым на крепкую раму.

«Сейчас дедуля, наверное, записывает глухариным пером, под тихое потрескивание фитиля в плошке, в лежащую на коленях[46]46
  У старообрядцев писать на столе – большой грех.


[Закрыть] тетрадь свои памятки», – предположил Корней и не ошибся.

– Здравствуй, радость моя, – встретил его дед, поднимаясь с топчана с мохнатым пером в руках. – Ты как будто мысли мои прочел. Помощь твоя нужна. В «Травознаях» вычитал про одну многополезную травку. Судя по описанию, в наших горах тоже должна расти. Посмотри, вот она на картинке изображена. Надобно сыскать ее.

Корней остолбенел… Всю дорогу он придумывал убедительный повод для отлучки, а тут на тебе – дед сам отправляет в горы! И уже на второе утро, спозаранку, несмотря на то, что весь гребень Северного хребта за ночь покрыл снег, отправился в путь. Солнце в этот день взошло в плохом настроении: кроваво-красное, словно сердитое на то, что его так рано подняли с опочивальни.

Достигнув злополучного провала, скитник обошел его и, вглядевшись в неровные стены, обнаружил на одной линии с часовней и лиственным крестом зияющую дыру. Но как ни напрягал Корней зрение, так и не разглядел в ней ничего похожего на привидевшуюся отцу лестницу. Зато обратил внимание на то, что трава над ее челом почему-то редкая, как бы вытоптанная. Корнея так и подмывало внимательно обследовать это место, но понимая, что сегодня дорога каждая минута, он сразу начал подъем к далеким белоснежным пикам, сгрудившимся на головокружительной высоте. Узловатые, низкорослые, перекрученные ветрами и морозами лиственницы, отважно карабкавшиеся вместе с ним по камням, вскорости отстали. Дальше путь пролегал по обнаженным скалистым склонам с небольшими вкраплениями кедрового стланика. Корней, предусмотрительно обходя сомнительные участки и расщелины, к вечеру достиг лишь кромки снежного покрова.

Солнце, вывалившись из щели между туч, повисло алой каплей над проломом, сквозь который убегала из Впадины речка Глухоманка. Низ котловины уже заливали сгущающиеся сумерки. Пора было позаботиться о ночлеге, но сказочная красота расцветавшего заката поглотила путника целиком. Завороженный, он смотрел, как вершины и склоны неуловимым образом воспламеняются в разряженном воздухе нежнейшими переливами алого и багряного цветов, плавно темнеющими, по мере погружения солнца за горизонт, до темно-лилового, вплоть до фиолетового. Купол неба при этом излучал роскошное, медленно густеющее, зеленоватое свечение. Такой переменчивой игры красок Корнею прежде не доводилось созерцать. Снизу, со дна Впадины, все выглядело гораздо бледнее.

Душа и сердце скитника еще долго не могли успокоиться от восхищения перед этой потусторонней красотой. Мысленно отметив место, где скрылось солнце, скитник с трепетной надеждой подумал: «Может, завтра с вершины удастся глянуть на почивальню светила».

Унося последние отголоски дня, по небу проплыл запоздалый клин красных, от лучей невидимого уже солнца, лебедей. В сгущающейся тьме растворялось, исчезало неисчерпаемое богатство пиков, ущелий, отрогов. Зеленоватое небо почернело. Вызрели первые звезды. В тишине отчетливо различался звон невидимого ключа…

Вместе с рассветом на горы сплошным войлоком наползли низкие тучи, но путник не сробел – стал упрямо карабкаться к укутанным молочной мутью вершинам хребта. Поднимаясь все выше и выше, он с волнением ожидал момента, когда сможет дотронуться до серых туч: вдруг они такие плотные, что сквозь них невозможно будет пройти?

Достигнув бугристых облаков, Корней, со смешанным чувством облегчения и разочарования одновременно, открыл для себя, что они – обычный туман, только намного гуще.

С предосторожностями, на ощупь, долго и упорно продираясь сквозь него, он, наконец, увидел невероятно синее небо и слепящий диск на нем. А под ним простиралось во все стороны серое покрывало. Из него островками торчали заснеженные пики хребтов. Корней стоял на подступах к самому высокому горному массиву, состоящему из трех пиков.

Дальше, на севере и северо-востоке, просматривались ряды еще более величественных хребтов, сиявших серебром зубчатых корон. Своим видом они напоминали белопенные гребни речных шивер[47]47
  Шивера – каменистый перекат на реке.


[Закрыть]. Когда-то мать рассказывала Корнею, что, по эвенкийским преданиям, за этими горами, через много дней пути – Тундра: ровная земля с бесчисленными стадами оленей, а еще дальше – Край суши, обрывающийся в Соленое море покрытое полями льдов и торосов.

– Эх, побывать бы и там! – мечтательно вздохнул паренек…

По мере того как Корней поднимался к заветным вершинам, хрустальный купол неба вопреки его ожиданиям не приближался, а, напротив, темнея, удалялся, становясь еще более недосягаемым. Корнею трудно было представить, что внизу, под сугробами облаков, сейчас пасмурно – так ярко полыхало здесь солнце, слепил глаза снег. «Вот он – мир ангелов и архангелов! Может, где-то поблизости и Божья обитель», – с благоговейным трепетом подумал он.

Горный массив, к которому он поднимался, оказался не трех, как виделось снизу, а пятиглавым. Невесть откуда возникший ветер погнал по перемычкам, соединяющим вершины, седые пряди поземки. Колючие вихри крепчали. Встречный снег слепил глаза, сбивал дыхание. Дивясь тому, как быстро переменилась погода, Корней зашел под защиту суставчатых скал-останцев, частокол которых, словно вешки, указывал дорогу к намеченной цели – самому высокому пику. Глянув на уходящую вверх ложбину, он застыл от удивления: поперек ее медленно двигалось черное существо, похожее на человека. В этот миг налетел мощный шквалистый вихрь, и все видимое пространство потонуло в белой мгле. Когда порыв ослабел и видимость улучшилась, скитник с удовлетворением отметил, что видение исчезло.

«Пожалуй, лучше пережду, а то мерещиться всякое стало. Да и подкрепиться пора», – решил он и заполз в нишу под скалой. Метель тем временем разыгралась не на шутку. Вскоре даже ближние скалы растворились в снежной круговерти. «Как бы не пришлось возвращаться», – подумал Корней и привалился к податливому надуву: усталость, а главное, непривычность к высоте все же давали о себе знать.

Под завывание ветра незаметно подкралась дрема, сладостная и неподвластная воле человека. Веки смежились. Корней почувствовал, что теряет вес. Тело стало легким, почти невесомым, и он полетел… В тающем тумане проступил высоченный снежный пик и солнце прямо над ним. Корней опустился на заснеженную вершину почему-то босиком и, высоко поднятыми руками, прикоснулся к сияющему шару.

«Хорошо-то как! Ох, как хорошо! А светило-то, оказывается, вовсе и не жгучее, а, напротив, теплое и ласковое!»

Скитник осторожно приподнял и понес светило, ступая босыми ногами по обледенелой кромке гребня, но от нестерпимой боли в ступнях… проснулся.

Над ним склонилось волосатое чудище с выставленными вперед, словно напоказ, желтыми зубами. Оно растирало ступни его ног ладонями, покрытыми жесткой, грубой кожей.

Мелькнула мысль: «Неужто я у пещерников?!»

«Пещерник», заметив мелькнувший по лицу парнишки испуг, поспешил успокоить:

– Не робей, это я, Лука-Горбун… Не признал, что ли?

По тому, как медленно и отчетливо человек выговаривал слова, было понятно, что он давно не говорил вслух.

Перед глазами Корнея ожила картина из детства: горбун, с выставленными зубами и длинными, висящими до земли руками, рассказывает ему сказки. Корней мало что понимает в них, но крупные желтые зубы невольно притягивают взор. Он не осмеливается отвести от них глаз. Боится: вдруг они выпрыгнут изо рта и укусят?

– Да, да, дядя Лука, признал! – облегченно вымолвил скитник. – А мы думали, вы утопли… Простите, Христа ради, попервости за пещерника принял – уж больно вид у вас одичалый.

Согревшись, паренек огляделся. Они находились в сухом, теплом гроте. Саженях в семи выход, за которым свирепствовала пурга. Вдоль неровных стен угадывались очертания хозяйственной утвари, вороха сена. Колеблющееся пламя светильника гоняло по шероховатому своду длинные причудливые тени. Очага не было. Озадаченный, Корней поинтересовался:

– Дядя Лука, а отчего у вас так тепло?

– Ишь, пытливый какой… Ноги-то отошли, что ль? Пойдем, покажу…

Лука запалил от светильника факел, и они перешли в другой, еще более теплый зал. То, что увидел там Корней, на некоторое время лишило его дара речи. Сверху, с края арочного выступа, ниспадал волнистый, с молочными переливами, каменный занавес. С потолка свисали перламутровые сосульки, а с пола, навстречу им, тянулись остроконечные шпили белого цвета. По шероховатому своду местами высыпала «изморозь» из хрупких кремовых и розовых игл. Стены в извилистых, напоминающих щупальца невиданных животных, влажных наплывах, обрамленных букетиками из искрящихся кристалликов. Пожалуй, в воображении даже самого гениального художника не могла родиться картина такой красоты.

Справа, из трещины в плитняке, била струя парящей воды. Под ней образовался водоем, на дне которого лежали гладко отполированные, с янтарным свечением шарики разной величины: от ячменного зерна до перепелиного яйца.

– Боже, а это что?

– Пещерный жемчуг! Нравится? То-то!.. Мне тоже… Каждодневно созерцаю их…

Вернувшись в жилой грот, Лука нарезал ломтиками мороженное мясо куропатки и зачерпнул из выдолбленного в каменном полу «котла» полную чашу брусники. Ели молча: по старому завету за трапезой говорить не можно… Грех…

И только после того, как все было съедено и убрано, Корней поведал Горбуну обо всех значимых событиях, произошедших в скиту за последние годы. Закончив рассказ, и сам полюбопытствовал:

– Дядя Лука, а как вы отыскали меня в такую метель? Ведь не видно было ни зги!

– Трудно объяснить… На все воля Божья… Мне иное удивительно: как я тебя, такого детину, дотащил сюда…

– Храни вас Бог, дядя Лука! Всю жизнь буду молиться за здоровье и спасение души вашей. Отвели от смерти.

По слегка побледневшему выходу пещеры собеседники поняли, что снаружи светает, но пурга не утихала.

– Экий ветрина. Еще дня два покрутит, – определил Лука.

– Неужто так долго! – расстроился Корней.

– Нашел с чего горевать… Поживешь пока у меня в тепле и сытости…

– Не можно мне. Деда изведется.

Корней подробно рассказал Горбуну о своих недавних злоключениях на озерке и о чудесном спасении. Когда черед дошел до привидевшейся отцу лестницы, Лука загадочно заулыбался:

– Путь твой к вершине многотруден неспроста… Господь тебя испытует… Слабый человек давно бы отрекся от этой затеи, а ты не отступаешь, сызнова пошел. Молодец!.. Ну что ж, ежели нельзя задерживаться – собирайся… Провожу…

– Вы же сказали, что еще дня два покрутит. Как мы в непогодь пойдем?

По лицу Горбуна вновь скользнула загадочная улыбка:

– Там, где пойдем, – пурги не бывает.

Вконец растерявшийся скитник надел котомку. Горбун запалил факел, три запасных передал Корнею и направился… в глубь пещеры.

За поблескивающим от света пламени скальным выступом открылась полого уходящая вниз галерея. Ее стены покрывали натечные складки, трещины, бугры. Шли по ней довольно долго, сворачивая то влево, то вправо, то поднимались, то опускались. Потом галерея разделилась. Более широкий рукав сворачивал вправо, но Горбун повел прямо.

– Дядя Лука, а куда правый ход?

– Тебе-то что? Иди куда ведут, – недовольно промычал тот.

И хотя Корней не получил вразумительного ответа, он не сомневался, что это ответвление ведет в пещерный скит.

Свод галереи опускался все ниже и ниже. Рослому парню теперь приходилось идти согнувшись, и он, из-за света факела, не сразу заметил, что тьма понемногу отступает. Лишь когда Лука загасил пламя и устало присел на корточки подле лежащей на каменном полу лестницы из жердей, молодой скитник сообразил, что они достигли цели.

Корней подошел к выходу. Нестерпимо яркий свет сек глаза, паренек невольно зажмурился.

– Смотри, еще раз не утопии, – засмеялся Лука.

Осторожно выглянув из лаза, Корней обомлел: под ним лежало памятное озерко. В прозрачной глубине, среди камней, шевелили плавниками старые знакомцы – темноспинные рыбины.

«Так вот откуда чело в стене, – сообразил парень, – и лестница отцу, стало быть, не привиделась. Теперь понятно, отчего вытоптана трава на берегу и кто положил цветы у креста».

Лука закинул Г-образную лестницу на край обрыва. Выбравшись на плато, они молча подошли к часовенке. Помолились, каждый о своем: удивительно, но здесь, несмотря на облачность, ни ветра, ни снега не было.

– Дядя Лука, может, вместе в скит? Вот радости будет!

– Не могу… Обет Господу дал на полное отречение от мира, ради милости Его к вам каждодневной. Да и привык уж к уединению. Здесь в горах особая мыслеродительная среда… Думается хорошо, на душе благодать неизбывная… Своему многомудрому деду передай от меня вот это, – Лука протянул довольно увесистый комок горной смолы. – Сгодится ему для лекарственных снадобий. Скажи, что молюсь за многие лета нашего благочестивого скита денно и нощно. Моя обитель намного ближе к Божьей сфере и, стало быть, мне сподручнее с Создателем нашим милостивым и непогрешимым общаться… Обо мне более никому не сказывайте. Коли надумаешь проведать – приходи, порадуй старика.

– Великое спасибо вам, дядя Лука, за доброту и участливость. Бог даст, наведаюсь.

Травянистая поляна, уступами спускавшаяся во Владину, вывела Корнея к знакомой тропке, ведущей к хижине деда. Справа по склону чернели сотами лазы таинственного пещерного скита…

КОСОЙ

Заяц наступление непогодицы почуял загодя. «Надо бы до снегопада перекусить», – решил он.

Робко привстав на широко опушенных задних лапах, беляк пошевелил ушами, покосил по сторонам глазами. Все покойно. Выпрыгнув из снежной ямки, мягкими скачками, потешно вскидывая зад, он поскакал по натоптанной тропке в осинник лакомиться сочной горько – ватой корой.

Там уже столовалось немало окрестных приятелей. Обглодав с веток недавно поваленного ветром дерева осиновую кору, повеселевшие зайцы принялись играть в догонялки, а под утро разбежались кто куда. Наш косой направился к укрытому снегом многоярусному бурелому.

Пробежав по нему несколько раз туда и обратно, он сделал скидку, петлю, затем снова скидку и вдруг громадным прыжком сиганул в сторону, целиком погрузившись в снег между валежин. В это время сбоку звонко щелкнул промороженный ствол. Заяц хоть и привычен был к таким прострелам, все же трусливо вздрогнул, но быстро успокоился и даже задремал, невзирая на крепкий мороз. От горячего дыхания снежинки перед носом и длинными белыми усами быстро растаяли и не мешали дышать.

Надеясь вновь повстречаться с приглянувшейся ему в прошлом году кокетливой рысью, Лютый частенько посещал эти места и еще издали приметил предательски торчащие из снега кончики ушей. Услышав легкое похрустывание снежинок, сминающихся под лапами крадущейся рыси, заяц выскочил из убежища и так припустил вниз по склону, что за ним потянулся белый шлейф. Кот был сыт, но, повинуясь инстинкту, бросился следом.

Косой домчался до обрыва и кубарем покатился вниз. Внезапно, пронзительно вереща, он вытянулся на снегу.

Налетевший Лютый занес когтистую лапу. Заяц, ежась от ужаса, тоненько и жалобно запричитал. Кот, вспомнив, как спасали заваленную камнями лису, желая заслужить похвалу Корнея, взял косого в пасть и понес в скит. Трусишка, оцепенев от страха, только изредка всхлипывал.

Увидев Лютого, несущего живого беляка, Корней сразу догадался, что косой нуждается в помощи. Осторожно ощупав его, скитник обнаружил вывих задней лапы.

– Ну ты, Лютик, молодец. Никак в лекари метишь?! – похвалил Корней и одним движением руки быстро вправил сустав на место, что косой даже не успел пикнуть. Удивленно повертев головой, он через секунду помчался со всех ног прочь от спасителей.

Кот раскатисто заурчал. По его морде блуждала довольная улыбка.

ПОКАТАЛИСЬ

Этой же зимой произошло событие, заставившее скитников изрядно поволноваться. Зато его благополучное завершение прибавило авторитета не только Корнею, но и его верному другу – Лютому.

Началось все с безобидной вылазки ватаги ребятишек на Лысую горку. По своим старым следам детвора споро добралась до нее и с гиканьем принялась кататься на салазках, не обращая внимания на снегопад и все усиливающиеся порывы ветра. Забыв обо всем на свете, ребятня без устали взбиралась на горку и вновь скатывалась с нее, соревнуясь, кто выше взлетит на ухабах и чьи санки укатятся дальше всех.

Самый старший из них, Егорка, желая щегольнуть перед малышней, сиганул с самого крутого откоса. Разогнавшиеся салазки, наехав на бугорок, взлетели так высоко, что встали дыбом, и Егорка рухнул на торчащую из снега сучкастую ель, сильно изранив ноги.

Дети помогли парнишке подняться, но идти он не мог. Связав двое санок, ребята уложили на них товарища. Пурга тем временем разыгралась в полную силу. Впрягшись в лямки, дети двинулись по заметаемой на глазах тропе, но не по той, что следовало. Когда сообразили, что ошиблись, совсем стемнело. Хорошо еще, что у старших хватило ума не плутать дальше в потемках, а сразу забраться под густые лапы огромной ели и, обнявшись, дожидаться там рассвета.

Вечером, поскольку никто из ребят в скиту не объявился, взрослые поняли, что что-то случилось. Мужики, не мешкая, разошлись на поиски. В темноте обшарили окрестности Лысой, но даже следов не нашли – все замело. С рассветом обнаружили в глубине леса наполовину занесенные снегом салазки. Дальнейшие поиски сосредоточили в той стороне, куда смотрел их передок.

Женщины и старики, оставшиеся в скиту, истово молились и отбивали без устали поклоны, прося у Господа милости и сохранения жизни их любимым чадам.

Ель, под которой лежали в обнимку дети, разыскали вскорости и не кто иной, как Корней, правда, по подсказке Лютого. И, слава богу, не опоздали – все были живы, хотя и пообморозились изрядно.

ПЕРЕЛОМ

Закончилась еще одна студеная, долгая зима. Бурливая, клокочущая весна-краса незаметно сменилась размеренным летним покоем.

В один из июньских дней неутомимый Корней отправился к озеру, затаившемуся между трех холмов в юго-восточной части Впадины. Он обнаружил его в прошлом году, в пору массового пролета птиц. В скиту весть о существовании озера вызвала изумление: «Сколько лет живем, а не ведаем!» И в самом деле, если учесть, что водоем имел почти полверсты в поперечнике, было удивительно, как до сих пор никто не наткнулся на него. Корнею же помогла природная наблюдательность: собирая на моховом болоте перезимовавшую клюкву, он заметил, что стаи птиц то и дело вылетают из-за ближнего холма. Когда заинтригованный скитник поднялся на его макушку, до него донеслись крики множества пернатых. Внизу блеснула водная гладь с небольшим островком посередке. Корней, чтобы получше разглядеть открывшийся водоем, спустился к нему. Озеро кишело жизнью. Мелководье бороздили утки всех мастей: степенные кряквы, юркие чирки, горластые клоктуны. Места поглубже облюбовали важные гусаки, особняком – лебеди. Одни птицы резвились в воздухе, выделывая замысловатые пируэты, закладывая крутые виражи, другие куда-то торопливо улетали, третьи возвращались. Пернатых было такое множество, что от их криков, гогота и хлопков крыльев даже сам воздух воспринимался радостно-ликующим стоном. Галдеж и плеск воды не прекращались ни на минуту. Все славили начало нового круга жизни…

Сейчас же вода в озере с затонувшими в нем облаками блестела, как полированная: основная масса птиц улетела на север, а оставшиеся, пережив радость встречи с родиной, погрузилась в тихие заботы по высиживанию потомства – не до разговоров.

Корней шел по обрывистому берегу, когда из чащи донесся и стал быстро надвигаться подозрительный шум. Чтобы понять, кто это так смело ломится по тайге, парнишка остановился. Среди деревьев мелькнули рога сохатого. Снежок?! Увы, нет. Зверь выскочил на берег и бросился в воду, поднимая веер хрустальных брызг. Следом, высунув языки выбежали волки. Лось зашел поглубже и высокомерно вскинул голову. Посрамленные волки не стали даже подходить к воде – лось теперь может простоять здесь, питаясь водорослями, не один день. Не тратя время попусту, серые развернулись и растворились в глухолесье.

Удовлетворенный Корней продолжил путь, невольно поглядывая на то место, где только что стояли волки. Неожиданно прямо перед ним с шумом выпорхнула сидевшая в гнезде куропатка. Чтобы не наступить на кладку с пестренькими яичками, скитник шагнул в сторону, но, угодив ногой в свежую медвежью лепешку, поскользнулся и, не удержав равновесия, полетел с обрыва. Вставая, он вскрикнул от острой боли: левая голень искривилась, так, словно в ней появился дополнительный сустав. Перелом!!!

Корней сел на землю, лихорадочно соображая: что делать?

В надежде, что Снежок или Лютый где-то поблизости, он поулюлюкал, оглушительно посвистел, скликая приятелей. Окружавшие озеро холмы ответили многократным эхом, не выпустив призыв о помощи за свои пределы. Повторяя свист в течение получаса, Корней так никого и не дождался. Рассчитывать оставалось только на себя.

Дед как-то рассказывал ему, что одна сметливая лиса, сломав лапу, закопала ее в мягкий грунт и терпеливо лежала несколько дней, дожидаясь, пока кость срастется.

«Надо и мне попробовать», – решил скитник и, превозмогая боль, сполз поближе к воде. Снял чуни, смотал опорки. Выкопал рукой в жирном иле канаву и бережно уложил туда сломанную ногу. Стиснул зубы и, превозмогая боль, на ощупь состыковал кость. Переведя дух, завалил ногу илом, ладонями утрамбовал его. А чтобы удобнее было лежать, нагреб под спину сухой береговой хлам, под голову сунул котомку с припасами. Наконец, взмокший от напряжения, вытянулся на устроенном ложе. Теперь оставалось вооружиться терпением и ожидать подмоги.

Скитник огляделся. За спиной, в пяти-шести саженях, поднимался ощетинившийся перестойным лесом крутояр. На обломанную верхушку толстой лиственницы, словно шапка, нахлобучено гнездо скопы – заправской рыбачки. Слева и справа небольшие заводи, поросшие осокой. Чуть колыхнет ветерок, и тут же кольчужная рябь широкими разводьями пробегает по ним.

Корней на всякий случай еще несколько раз посвистел, призывая друзей, но кроме двух грузных, блестящих, словно дегтем намазанных ворон, алчно вглядывающихся в беспомощное существо, да подтянутого куличка, беззвучно семенившего по влажному илу, на его призыв никто не обратил внимания.

Прикованного к одному месту Корнея стало донимать серым нимбом колышущееся над головой комарье. Они набрасывались на парня с таким остервенением, что складывалось впечатление, будто в окрестностях, кроме него, не осталось ни единого живого существа. Слава богу, Корней всегда носил в котомке берестяную кубышку вонючей дегтярной мази с какими-то добавками, приготовленной дедом. Достав ее, он натер руки, шею и лицо. Кровопийцы с сердитым писком закружили вокруг, но кусать перестали. Под их докучливый звон Корней даже задремал.

Проснулся от влажного толчка в щеку.

– Лютый, ты?

В ответ шершавый язык лизнул.

Скитник обнял поджарого друга, потрепал за пышные бакенбарды, взъерошил дымчатую, с коричневатым крапом шерсть.

– Умница! Нашел-таки! Давай, брат, выручай! Видишь, я не ходячий. Беги в скит, приведи отца… Давай, иди… Чего стоишь – ну, иди же…

Лютый в ответ демонстративно отвернул морду и стал бесстрастно наблюдать за носившимися над озером стрижами…

После стычки с Маркелом кот в скит не ходил. Хотя то, что между ними произошло, и стычкой-то назвать трудно. Так, небольшое недоразумение…

В самом начале весны Маркел, истосковавшийся по солнцу и теплу, вышел на крыльцо. Сел на припеке и, водя узловатым пальцем по строчкам, стал перечитывать любимые «Златоструи». Эту книгу старец берег пуще других, даже в руки никому не давал. Положив ее на скамью, он зачем-то отлучился в дом. Лютый, лежавший на ступеньке, прищурившись, какое-то время наблюдал за медленным бегом переворачиваемых ветром страниц книги. Когда те побежали, по его разумению, слишком быстро, кот, пытаясь остановить их, махнул когтистой лапой и невзначай порвал одну.

Маркел все это видел. С расстройства он схватил стоящую у двери метлу и огрел Лютого.

Кот от возмущения – ведь он не сделал ничего плохого – оскалился и, обдав старца леденящим взглядом, удалился. С того дня в скиту его ни разу не видели. К одному Корнею только и сохранил расположение…

– Ну, ладно. Не хочешь идти в скит, так хоть напиться помоги. Уже невмоготу терпеть… Придумай что-нибудь, Лютик!

Выслушав просьбу с самым глубокомысленным видом, кот зашел в трепещущее на волнах отражение леса и, энергично шлепая лапой по воде, забрызгал Корнея по грудь.

– Спасибо, дружок, но я пить хочу, а не купаться, – Корней изобразил, как он глотает воду и как ему от нее становится хорошо.

Лютый отряхнулся и озабоченно забегал по берегу. Заскочил на обрыв, спустился обратно и вдруг усердно заскреб когтистыми лапами податливый ил. Корнея, внимательно наблюдавшего за котом, осенило. Он углубил и расширил ямку. Когда добрался до песка, со дна выступила вода. Парень смочил лицо и, дождавшись, пока муть немного осядет, попил, черпая воду ладошкой.

– Ну, ты голова! – с восхищением произнес скитник и прижал кота к груди, готовый от счастья тоже замурлыкать.

На морде рыси заиграла улыбка: Лютый умный – всегда что-нибудь придумает.

Надо сказать, что кот был хоть и независимым, но в тоже время на редкость ласковым существом. Он проявлял свои чувства приглушенным рокотом и покусыванием. Иногда даже обнимал передними лапами. Но если Корней сам начинал тискать его, то независимый характер Лютого тут же давал о себе знать: он отходил в сторону и взгляд его становился холодно-отрешенным, смотрящим как бы сквозь.

Сейчас же кот, растянувшись во весь рост, прилег рядом с другом. Корней благодарно почесывал и поглаживал пышные бакенбарды приятеля. Лютый от блаженства неумолчно порокатывал. Солнце, отсияв над Впадиной весь длинный июньский день, опустилось за зубчатый гребень гор. Как только наползающая с востока ночь погасила алое свечение одиноких облаков, а на небосклоне светлячками замигали первые звездочки, кот поднялся и удалился в лес.

Первый день невольного заточения завершился. Сколько Корнею еще предстоит пролежать так на берегу? Самолюбивый Лютый в скит ни за что не пойдет, а отец, привычный к отлучкам сына, раньше чем через дня три его не хватится. Хорошо еще, что Корней сказал ему, куда отправляется.

Почувствовав голод, скитник достал из котомки кусок вяленой, приятно пахнущей дымком оленины и стал медленно, растягивая удовольствие, жевать.

Мир, погруженный во мрак, казался пустынным и безжизненным. Лишь звезды, просвечивающие сквозь ткань размазанных по небу облаков, ободряюще подмигивали. Озеро тоже будто уснуло: лежало неподвижное, маслянисто-черное. Но Корней прекрасно знал, что окружающие его покой и тишина обманчивы.

С приходом темноты жизнь замирала только у дневных животных и птиц. На смену ей постепенно пробуждалась несуетливая жизнь ночных обитателей, кажущаяся таинственной и непонятной лишь из-за того, что недоступна взору человека. Вообще же, она мало чем отличается от жизни дневных животных: кто-то выслеживает добычу, кто-то резвится, кто-то чистит логово, но в лесу при этом тихо. Ночная тайга любит покой и неприметность.

Когда из-за холма выполз круглый, с ямочками на щеках, медовый лик луны, Корней, неплохо видевший в темноте, стал различать в ее призрачном свете шныряющих в прибрежной траве крепко сбитых лесных мышей. Интересно было наблюдать, как крохотные шарики, неслышно перебирая лапками по земле, играли в игры, понятные только им. А вот с вершины громадной ели сорвался сероватый лоскут. Распластавшись в воздухе, он спланировал на ближнее к Корнею дерево и с любопытством уставился на лежащего человека. Близость белки-летяги приободрила парня – у скитников существовало поверье, что эти зверьки приносят счастье и удачу.

Немного погодя до Корнея донесся плеск воды, хруст сочных водорослей, аппетитное чмокание, плеск воды. Это забрели в заводь лоси. Парнишка, в надежде, что среди них есть его друг, окликнул Снежка, но сохатые испуганно шарахнулись, поднимая снопы брызг отбежали подальше. В траве испуганно запричитала утка…

Ночь на исходе. Мрак стал рассеиваться, в воздухе замерцал свет пробуждающегося утра. Где-то вдали, на другой стороне озера, загоготали дикие гуси. Застелился над глянцевой водой молочными лохмотьями туман. Незаметно густея, он, еще до восхода солнца, затянул поверхность водоема волнистым покрывалом. По мере того, как разгоралась заря, туман отрывался от воды и белым привидением поднимался по склонам холмов. Вскоре проявились зыбкие очертания скалистого островка. Они менялись на глазах. Казалось, что островок, прячась от горячих лучей, перемещается, то исчезая, то вновь воскрешаясь в белых клубах.

Когда солнечный сквозняк окончательно развеял туман, появился Лютый. Привалился рядом с другом и, мусоля лапы, стал усердно умываться. Потом, немного погуляв по берегу, опять исчез.

Лютый в течение дня еще несколько раз наведывался, ложился поблизости, мурлыча лесные новости, и пропадал, когда заблагорассудится. В один из таких визитов он принес куропатку. Тронутый заботой, Корней нежно потрепал кота за крепкую, мускулистую шею и чмокнул в прохладный нос. Подтянув суковатой палкой валявшийся по берегу хворост, он запалил костерок и, сняв чулком шкурку с перьями, испек угощение.