Текст книги "Золото Алдана (Роман в 2 книгах)"

Автор книги: Камиль Зиганшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

– Не пойму во сне это аль наяву, – прошептал обалдевший от восторга, старатель. – Бери, бери, паря, сколь хошь!

– Нам не можно чужого. Тем паче, что злато создано диаволом для растления душ. Через него многие слезы на земле льются, а душа, по завершению земного пути, в преисподней мучается.

– Это верно. Нет в нем счастья. Вот сколько уж лет бьюсь, бьюсь, мою, мою и что с того? В одном кармане клоп на аркане, а в другом блоха в кафтане. С Бешеных порогов когда выбирался, с пуд рыжухи утопил… А сколь обманывали, грабили – не счесть. Видать, непутевая у меня башка. От того Господь и не дает мне счастья. Вот у вас все строго по чести. По нерушимому порядку и твердым правилам живете. Без обид трудитесь на общее благо. За то Он вам и помогает!

– Так отчего ж не бросите свой бедовый промысел?

– Что ты! Это ж самое интересное занятие! Чирей ему в ухо!

– Жаль мне вас, дедушка.

– А пошто жаль-то?

– Чудной вы и мозги у вас набекрень. Сами говорите, что злато счастья не приносит, а всю жизнь липнете к нему.

– Понимаешь, это вроде хвори, холера ей в дышло. Знаю, што бедовое то дело, а совладать, бросить не могу. Темная сила в злате скрыта… Оно и вправду видать душу в ополон берет, чирей ему в ухо… Было время, баял в Расею, на матёру землю, в жилуху вернуться. Явиться в родную деревню одетым по-барски, в рессорном экипаже с тремя жеребцами и кучером, да устроить гулянье на всю округу. Штоб знали, што Лешак не пропащий человек и што душа у него щедрая!.. Землицы выкупить, зажить, как все люди. Да, видать, уж не суждено. Злато не отпускает, приворожило насмерть… Чирей ему в ухо!

– Дядя Лешак, вы ведь тут, поди, всю округу излазили. Наверное, знаете, где какие поселения имеются?

– А тебе они пошто?

– Я ж не от скуки здесь брожу. По делу община послала. Одноверцев велено найти.

– Не знаю, што и сказать?.. Есть скиты, да все, как и сей монастырь, пустынны. Людей ни в одном не встречал… Однако хватит, паря, язык о зубы попусту точить. Пошли в мои хоромы, попотчую. Тама и поговорим досыта.

– А злато как же?

– Опосля сам перенесу. Тута никто не тронет.

Они прошли к постройке, где прежде, по всей видимости, располагались трапезная со стряпушной. Посреди нее громоздилась закопченная печь, на длинном столе, красовался позеленевший от древности медный самовар, на полу широкая скамья.

– Тута я и живу. Зимой прямо здеся на печи сплю, кости грею.

Лешак залил в самовар воды. Медные бока сразу густо запотели и мелкие капельки, сливаясь друг с другом, медленно скатываясь стали падать на столешницу. Бросив в трубу горящий завиток бересты, старатель набил ее доверху сухими шишками лиственниц. Пока закипал самовар, достал из еще теплой печи чугунок с душистой грибной похлебкой. Из ледника принес увесистую оленью лопатку, настрогал с промороженной мякоти аппетитные алые завитки.

– От сырого-то вся сила и идет, – пояснил он. – Особливо от сырой печенки. Ежели с утра ее поешь, так цельный день ходи – не стомишься. От сырого всегда так…

Трапезничали с удовольствием. Расщедрившись, старатель принес еще к чаю душистого меду. Возбужденный встречей, он говорил без умолку. Вспоминал, как Маркел с Колодой спасли его. Как плыли по реке, надрывались в порогах. Без устали восхищался умом и начитанностью Никодима.

– А вы знаете, Колода-то утоп, еще до моего рождения.

Лешак помрачнел и, перекрестившись, пробормотал:

– Вот так всегда! Сведет судьба с путным человеком, ан его уж и нет…

Переночевав, Корней стал собираться в дорогу.

– Своим кланяйся. Передай, што поминаю добром! Я тута с год ишо поживу. Там видно будет. Ну а ты, паря, што надумал? Куда таперича двинешь?

– Эвенков поищу, может, у них что выведаю.

– Иха братия в той стороне, вон за теми горами шастает, – Лешак махнул рукой на юг. – Ну, давай, с Богом. Хотя постой – не могу я тебя просто так, с пустыми руками, отпустить. Возьми хоть образок в дорогу… Тута их много.

– Сие можно. Такое даренье в радость, тем паче от чистого сердца.

– Диковинные вы люди… Погоди, возьми ишо чего. Не хошь злата, так вон из хозяйственной утвари че надобно выбери, али соли отсыпь – ее тута в монастырской кладовой с избытком припасено.

– Вот от соли не откажусь. Наши премного благодарны вам за нее будут. Только ведь несподручно мне с нею по тайге ходить будет.

– Так ты на обратном пути захаживай. Тогда и возьмешь сколь под силу.

СКИТЫ-ПРИЗРАКИ

Путь к синеющим сквозь дымку окаменелым волнам пролегал через старую гарь. Обугленные стволы еще торчали кое-где черными перстами, но земля уже покрыта брусничником; стайками кудрявились кустики голубики. Более высокие места облюбовали радующие глаз заросли кипрея с яркими султанами розовых цветков, источавшим густой медовый дух. Кое-где поднялась березовая поросль – извечный пионер лесных гарей. Под их сенью скоро начнут пробиваться махонькие сибирские кедры и елочки. С годами они, обогнав своих покровительниц, вытесняет их. А следом теневыносливые разлапистые ели заглушат и светолюбивых подружек: мало кто может выжить в плотной тени елей. В итоге через многие десятки лет на месте веселого смешанного леса встанет сумрачный еловый.

За гарью началась зыбкая, кочкастая низина, по которой, сонно петляя, текла речка, вернее, ее бесчисленные мелководные рукава, перемежавшиеся болотцами с черной, подернутой рыжими разводьями, водой. Белобрюхие кулики, попискивая, вылетали из мокрых трав и с криком кружились над путником, окутанным черной пылью несчетного гнуса.

Поначалу Корней шел осторожно, но вскоре понял, что топь совершенно безобидна – монолит вечной мерзлоты не давал провалиться выше паха. Приятней всего было идти было по участкам, покрытым травостоем, – под ним образовалось сплошное переплетение корней и отмерших стеблей, что ноги почти не проваливались.

Через пару верст началась болотина, густо утыканная кочками невообразимых размеров. Иные были столь велики, что достигали сажени в обхвате. Их макушки покрывал веер скользкой травы. Поскольку прыгать по таким кочкам было рискованно, приходилось петлять между ними, по чавкающей воде, но, к счастью, недолго: болотина закончилась и Корней выбрался на сухую гряду – погост, уставленный скелетами засохших лиственниц.

Дойдя до предгорий, Корней стал подниматься по берегу ключа, в журчание которого красиво вплеталось пение птиц, гнездившихся в окрестных зарослях. Ключ был так пригож и так жизнерадостно звенел, что и скитник повеселел. Из-под ног то и дело выпархивали потревоженные птицы, упруго извиваясь, уползали под камни змеи, весело попискивая, проносились бурундуки.

Принесенный ветром запах протухшей рыбы известил его о том, что где-то поблизости столовая выдры. И точно: вскоре путник увидел ее – плоский валун под небольшим утесом. На нем лежали две кучки с внутренностями каких-то рыбешек и недоеденная голова. По пузырчатому следу, бежавшему по воде, Корней легко обнаружил и саму симпатичную рыбачку. Вот она выставила на мгновение нос, вдохнула, и вновь скрылась. А через полминуты вынырнула уже с хариусом в зубах и, забравшись на валун, принялась есть добычу с хвоста.

Замерший в кустах Корней получил прекрасную возможность внимательно разглядеть ловкое и красивое тело выдры, покрытое густым темно-коричневым мехом с восхитительным серебристым налетом на шее, груди и брюшке. Приплюснутая голова с маленькими ушками, короткие лапы с перепонками, длинный мускулистый хвост идеально соответствовали ее полуводному образу жизни.

Покончив с хариусом, она, посвистывая, проскакала по лежащей поперек ключа лесине на другой берег и развалилась на теплом песке погреться. Корней вышел из укрытия. Застигнутая врасплох речная разбойница нырнула в воду, а парень продолжил подъем на хребет.

Притомившись, он присел возле изогнутой коленом березы подкрепиться росшей здесь, в изобилии сочной янтарной морошкой. Пока лакомился, к ручью вышли олени. По очереди поднимая головы и оглядываясь, они принялись жадно цедить мягкими губами залитую солнечными бликами воду. Напившись, легли на белый песок, вскипавший крохотными облачками, бьющих со дна родничков. Насладившись прохладой, рогачи встали и ушли, на ходу пощипывая травку.

Не успел песок, поднятый копытами оленей, осесть, как к водопою выбежала пара волков. Предупреждая оленей об опасности, Корней гикнул. Те, будто подхваченные ветром, в мгновение ока скрылись в чаще. Волки, взбивая брызги, кинулись следом.

Заночевал путник в сухом дупле на мягкой подстилке из осыпавшихся гнилушек. Утром его разбудил яростный стрекот. Выглянув из убежища, Корней увидел последствия дикого побоища. Между кустов на примятой траве лежали окровавленные глухари – взрослая глухарка и два едва оперившихся птенца. Одного из них терзал рыжий колонок. Корней знал, насколько отважен и до невероятности ловок этот маленький хищник, но никак не предполагал, что он способен совершать такие опустошительные набеги.

В памяти тут же всплыл испуг, перенесенный им в детстве, когда в морду их собаки вцепился колонок. Пес, визжа, мотал головой, бил лапами, катался по земле, слепо тыкался по сторонам, а рыжий удалец, пронзительно стрекоча, терзал, рвал когтями его нос и глаза. Подоспевший отец точным ударом посоха лишил жизни рыжего дьяволенка. Вот уж злюка так злюка! Но как смел и дерзок!..

Пологий подъем на хребет закончился, и с линии водораздела Корнею открылась новая, тучная долина. Глядя на пестрящие цветами поляны, зеленокудрые сосновые боры, островки светлых, как невесты, березняков, языки серых осыпей на склонах гор, окружавших долину, пасшиеся там и сям табунки северных оленей, путник замер от восторга.

В конце июня на тайгу всегда любо смотреть, но здесь красота была особенной – светлой и торжественной. Золото солнечных лучей, переплетаясь с мозаикой полевых цветов и зеленью леса, соткало чарующий узор. Было тепло, даже жарко, где-то вдали за горами прокатывался гром, а здесь, над долиной, висели округлые облака, похожие на огромные пухлявые одуванчики; четко отсчитывала, непонятно для кого, годы жизни кукушка.

Скитник спустился в долину и увидел, кстати уже не первый раз, на лиственном колу побелевший от солнца череп медведя. Пустые глазницы, как всегда, смотрели на восток. Вид черепа не удивил Корнея. Он знал, что эвенки, добыв медведя, в первую очередь варят голову и, очистив от мяса, насаживают ее на высокий кол. Тогда дух медведя быстро находит свой дом и не мешает охотникам выслеживать добычу.

Вскоре путник вышел на свежую тропу. Послышался перезвон бубенцов. Слева и справа показались, пасшиеся разрозненными табунами, олени и заметная тропа привела его прямо к эвенкийскому стойбищу, состоящему из трех островерхих чумов. Над двумя поднимался легкий, почти прозрачный дым. Сквозь берестяные покрышки доносился визг, смех детей, говор, стук посуды. Из чума вылез черный от копоти очага и светильника эвенк.

Увидев огромного, лучи, он поначалу насторожился. Но, когда Корней поприветствовал его на родном языке, успокоился и кликнул домочадцев. Обступив Корнея, они оживленно расспрашивали: кто он, откуда и куда путь держит. Узнав, что пришелец – внук Агирчи, стали оказывать ему всяческие почести: даже до них уже докатилась молва о шамане луча – хомоты.

«Молодой и всемогущий шаман излечивает оленей от любой болезни. Он вернул из „царства верхних людей“ сына Сапкара – Хэгды и подарил ему чудотворящую картинку Доброго Духа. Теперь Хэгды много знает и понимает. Теперь все ходят к нему просить совета», – так гласила последняя молва про деяния Корнея.

Гостеприимные эвенки уговорили знаменитого соплеменника заночевать у них. К этому времени к стоянке пастбища пригнали оленей. Они встали, пережевывая жвачку. Дети быстро соорудили для них дымокуры из веток с зелеными листьями.

Перед Корнеем выложили на широкий лист бересты куски сочного, жирного мяса, и пока парень ел, обитатели стойбища занимались каждый своим делом. Чай пили уже все вместе у костра. После чаепития мужчины раскурили трубки. По ходу неторопливой беседы скитник выяснил, что в этих краях русские поселения есть только за кряжем на юго-востоке. Когда позапрошлым летом эвенки аргишили[65]65
  Аргишили – кочевали (эвенк.).


[Закрыть] там, видели бородатых лучи, но подойти побоялись. Слух как раз прошел, что в тех краях большая битва была. Красное и белое войско бились. Белое крепко громили, и те, кто уцелел, как раз там прячутся.

За разговорами засиделись за полночь. Лесные кочевники, осмелев, стали допытываться, в чем сила «картинки», которая делает Хэгды таким умным.

Корней достал образок, взятый в монастыре. Седая, крепкая старуха, взглянув на изображение Христа, произнесла:

– Сразу видно, добрый лучи. А он всем помогает или только Хэгды?

Корней объяснил:

– Его зовут Исус Христос. Он сын Бога. Он помогает тем, кто любит и верит ему, кто живет по его заповедям: люби ближнего, почитай родителей, не убивай, не воруй, не клевещи, не завидуй.

– Оставь его нам. Мы всегда так жили. Мы будем любить его.

Когда умерла последняя утренняя звезда, каждый двинулся в свою сторону: эвенки погнали оленей на пастбище, Корней пошел к каменистому, покрытому кое-где пятнами кедрового стланика, скалистому кряжу.

Взобравшись на него, скитник прилег на траву перевести дух. Отдышавшись, вскарабкался на стоящую поблизости скалу, чтобы получше осмотреть новую местность. Расстилавшаяся перед ним широкая, таежная долина, со слюдянистыми извивами речушек, была со всех сторон защищена от ветров хребтами и сильно походила на его родную Впадину. Облака, проплывавшие над ней, своими тенями то усиливали сочность красок, то приглушали их. Наметанный взгляд Корнея сразу зацепился за нечто странное, возвышавшееся над деревьями посреди впадины. Пригляделся – крест. Родимый восьмиконечный! Неужто поселение староверов?! Сгорая от нетерпения, парень побросал в котомку нетронутую еду и почти съехал по мелкому, сыпучему курумнику вниз… Точно, вон часовня с шатром и любезным крестом, торжественно взметнувшимся в молчаливое небо! Вскоре Корней уже стоял у бревенчатого частокола, окружавшего селение. За ним, среди тучной, нехоженой травы, две дюжины серых, почерневших изб.

Сердце возликовавшего было Корнея сжалось: а где же люди? Зашел в одну избу, в другую: на нарах лежали… полуистлевшие мумии в хорошо сохранившихся одеждах. По малому росточку одних и седым волосам других, скитник понял, что покоятся здесь только дети и древние старухи со стариками. Домашняя утварь на месте. У печей груды березовых поленьев. В самом большом доме на продолговатом столе лежал овальный камень размером с глухариное яйцо. Корней осторожно вытер с него пыль полой рубахи.

В полупрозрачном окаменелом молочном желе угадывались слои, напоминающие странички книги. С первой глядело голубое око, окруженное, словно нимбом, серыми, жемчужного блеска кругами. От него исходил необыкновенный магический свет.

Корней поднес камень к лицу, чтобы получше разглядеть рисунок. Неожиданно перед глазами поплыли радужные круги и сквозь лазоревое свечение проступили невиданные им прежде картины…

… Зима. У знакомой часовни уйма народу. Все угрюмо слушают человека в папахе. За ним стоят вооруженные люди, тянется цепочка саней, запряженных большими безрогими оленями с длинными гривами на шее. Череда этих картинок стала меркнуть, а следом проступила бревенчатая стена, стол, человек, лежащий на лавке. В скрещенных на груди руках горит свеча. Она, порывисто мигая, гаснет, все вокруг тускнеет и Корней вновь видит свою ладонь и камень на ней…

Оторопевший юноша осторожно положил «всевидящее око» обратно на стол и трижды перекрестился…

В часовне, из угла с потускневшим от старости иконостасом, сквозь паутину с высохшими мухами на скитника воззрились огромные скорбные глаза Исуса Христа и суровые лики святых угодников в запыленных окладах. В паутине что-то шевельнулось. Приглядевшись, Корней различил единственного живого обитателя часовни – большого коричневого паука, с крестом на спине. При приближении человека он уполз за опутанную паутиной лампадку.

За дни, проведенные в долине, Корней обнаружил еще шесть скитов-селений поменьше, с одним – двумя десятками изб, выглядевшими толпой призраков на погосте. Они соединялись между собой зарастающими тропами. В первых трех он также увидел истлевшие тела: одни на лежанках, другие на полу. В остальных же скитах их не было. Но вещи и посуда во всех этих избах так же, как и в первом скиту, были на месте. Похоже что те, кто остался в живых, покинули дома в одночасье, не успев взять с собой даже самого необходимого. В сенях одной из изб Корнея озадачили несколько длиннополых одежд, с золоченными нашивками на плечах, висящих в ряд на деревянных гвоздях. Откуда в староверческом поселении взялась казенная одежда?

Но более всего парня терзал вопрос: отчего такие крепкие, ладно обустроенные селения вдруг обезлюдели? Что здесь произошло? Отчего среди умерших только старые да малые? Куда подевались взрослые?

Покосила страшная хворь или еще какая напасть случилась? Для Корнея это оставалось пока загадкой…

Брошенные пашни, разделявшие поселения, покрывали такие высокие травы, что достигали пояса, а местами и выше. Особенной мощью выделялся борщевик. Судя по следам-траншеям, медведи постоянно приходят сюда кормиться его мясистыми стеблями: повсюду валялись огрызки, измочаленные зубами зверей. Корней срезал и с удовольствием стал жевать сладковатую, сочную мякоть. В это время из зарослей показалась симпатичная мордашка медвежонка. Он с любопытством разглядывал человека, но парень, понимая, что медведица, которая наверняка где-то поблизости, вряд ли одобрит его соседство, поспешил удалиться.

На южной окраине долины, в седьмом по счету скиту-призраке, Корней обнаружил свежевытоптанные тропки, ведущие к одной из изб. С радостной надеждой юноша подбежал к крыльцу и отворил дверь. На скамье сидел седогривый, но на вид не старый мужчина с высоким, чистым лбом и аккуратной окладистой бородкой под ястребиным носом с красными прожилками. Его благородная внешность никак не вязалась с той обтрепанной, латаной одеждой из самотканого сукна, в которую он был облачен. Мужчина читал хрипловатым баском книгу сидящему рядом подростку с вопрошающими глазами на неестественно взрослом лице. Увидев Корнея, человек отложил фолиант и начал истово креститься двумя перстами, не сводя изумленно-перепуганных глаз с вошедшего.

Корней, смекнув, что его приняли за восставшего из мертвых, сдерживая волнение, произнес:

– Доброго здоровья вам. Не пужайтесь. Странник я, тоже из старообрядцев.

Улыбаясь сквозь слезы радости и счастья, мужчина кинулся горячо обнимать гостя:

– Милости просим. Какими судьбами?

Вскоре братья по вере знали друг о друге многое. Беседа их, перемежавшаяся молитвами, затянулась, как водится в безлюдных краях, до утра. Выяснилось, что этот благообразного вида человек по имени Григорий, выходец из Костромской губернии, из состоятельной семьи, живет здесь с прошлой осени. При царе преподавал в Иркутске богословие и старославянский, имел высокое ученое звание профессора. Не желая принимать насаждаемые новой властью порядки, он нашел приют в загородном монастыре. Но вскорости в святой обители разместили кавалерийский полк, а изгнанные монахи разбрелись по окрестным деревням. Григорий с одним из иноков, купив лодку и необходимые житейские потребы, отправились на север, подальше от мест, пораженных революционной заразой.

Сплав по реке не был утомительным, и даже нравился профессору, но на третий день неудачно наскочившая на валун посудина перевернулась. Вывалившийся в воду Григорий успел ухватиться за корму. Когда течение вынесло лодку на поросшее тальником мелководье, он выбрался на берег, вытянув за собой и лодку. Потом долго искал, кричал своего спутника, но безуспешно. Тот не умея плавать, скорее всего, сразу утонул.

Проблуждав по тайге несколько дней, изголодавшийся странник наткнулся на стоянку эвенков. Инородцы накормили его, и уложили спать на шкуры. Совершенно не приспособленный для жизни в тайге ученый так и прижился у них. Чтобы не быть добросердечным эвенкам обузой, он выполнял любую посильную работу, но в основном заготовлял дрова и помогал женщинам выделывать шкуры.

Быстро освоив несложный язык лесных бродяг, Григорий узнал, что дальше на северо-востоке имеется немало потаенных селений старообрядцев, и по весне в одиночку двинулся на их поиски. А когда наконец нашел их, то увидел ту же страшную и печальную картину, что и Корней.

А остался он здесь, чтобы исполнить христианский долг – предать земле умерших единоверцев. Переходя из скита в скит, профессор хоронил их останки. Однажды вечером дверь в избу, где он ночевал, тихонько отворилась и в образовавшуюся щель просунулась патлатая голова. Григорий молча смотрел, что будет дальше. А «голова» с ходу предложила: «Давайте вместе жить. Со мной не пропадете». – И положила на стол двух рябчиков.

«Господи, откуда ж такой объявился», – подумал профессор, а вслух сказал:

– Ну что ж, я согласен. Давай, голубчик, знакомиться. Меня зовут Григорием. Я здесь живу, а ты где?

– Нет, дядя, это я здесь живу. А вы пришлый. Я за вами давно смотрю. Поначалу боялась, думала, тоже грабить будете. Но когда вы стали хоронить наших, поняла – вы не такой, вы хороший.

– Так ты, выходит, девочка?!

– А то! Ефимия я, а попросту Ефимка.

По Божьей милости, так и зажили вместе: профессор и чудом уцелевшая юная дева.

– Скверно нынче в России, – сетовал Григорий, – смута после заговора антихристов великая, бесчинье небывалое. Дошли до братоубийства. Дети супротив отца пошли. Полное светопреставление!

Узнав, что Корней из по сей день здравствующей Варлаамовской общины, Григорий просиял:

– Слыхал про ваш благочестивый скит от эвенков, и про тебя от них знаю. Крепко схоронились вы – никто не ведает дороги к вашему прибежищу.

Продолжать поиски жилых селений дальше на юге не имело смысла – там уже властвовали антихристовы советы.

Григорий предложил поискать в восточных районах, но Корней знал от эвенков, что там поселений вообще нет. Решили возвращаться во Впадину. Утешением было то, что возвращаются втроем. Но прежде следовало захоронить оставшихся в трех скитах братьев по вере.

Когда зашли в дом, где на столе лежал странный камень, Корней вспомнил про видение и, в надежде, что профессор увидит то же, что и он, положил камень ему на ладонь.

– О, агат! Да какой красивый! – с восхищением произнес Григорий.

Корней внимательно наблюдал за выражением лица спутника:

– Вы больше ничего в нем не видите?

Профессор еще раз внимательно оглядел агат и вопросительно посмотрел на парня.

– Дядя Григорий, не знаю, как объяснить. Может, это и наваждение было, но когда я смотрел на камень в первый раз, то мне явились движущиеся картинки, – и скитник словами обрисовал видение.

– Корней, да ты провидец или святой! – воскликнул Григорий потрясенно. – То-то ни в одной избе, ни в одном амбаре, ни в одном погребе нет припасов. А люди, которых ты видел в папахах, – это и есть представители новой власти. Взрослых они, выходит, с собой увели, а старые и малые с голода поумирали.

– Выходит, они весь провиант изъяли? Оставили людей в зиму без крошки… Новая-то власть, похоже, не лучше старой, – расстроился Корней.

Когда предали земле последнее тело и, собрав пожитки, пошли в сторону далекой Впадины, путникам почудилось, что за ними кто-то идет. Обернувшись, никого не увидели. Перекрестились и двинулись дальше, но через некоторое время до них явственно донеслось жалобное поскуливание. Люди остановились, прислушиваясь. На тропе показался худой запыхавшийся медвежонок. Прыгая через примятые пучки травы, он изо всех сил старался догнать путников. Корней вытащил из котомки запеченного гольца и, покормив с руки, легонько подтолкнул малыша обратно в сторону скитов. Но повеселевший доходяга уходить не собирался.

– Дядечка Корней, это мой друг Потапушка. Он тоже сирота. Мать его, еще когда черемуха цвела, околела. Давайте возьмем его с собой.

– Ефимья дело говорит. Грешно бросать несмышленыша, пропадет, – поддержал профессор.

Корнею по душе пришлись слова сотоварищей и он предложил:

– Понесем пока на руках, пусть отдохнет.

Всю обратную дорогу путников мучила установившаяся после недавних дождей духота. Долгое в эту пору солнце и безветрие превратили насыщенный влагой лес в парную. Когда светило достигало высшей точки на небосклоне, прогретая в полную меру тайга, разомлев, наполнялась такими густыми испарениями, что людям становилось невмоготу. Еще неделю назад сухой и ломкий ягель стал упругим, мясистым. Он рельефно выделялся на земле ковре узорчато-желтой пеной.

Шли мокрые от пота и влаги, пропитавшей воздух. Дышали часто и тяжело, то и дело откашливая мошку, залетавшую в рот. Ветер, едва живой, застревая в верхнем ярусе веток, вниз вообще не просачивался. Путники большей частью молчали: слова, произнесенные вслух, отнимали много сил. Только сопение Потапушки, стоически переносившего духоту, нарушало вязкую, липкую тишину.

Питались чем придется. Заходя освежиться в озеро или заводь, они, наученные Ефимкой, надергивали там связки тонких стеблей с висящими на них фигурными водяными орехами. Обрывали черные плоды с острыми рогами и, расколов кожуру, ели сытную белую мякоть. Для разнообразия вечером запекали водяной орех в золе. Испеченный, он был еще вкусней.

Как-то вышли на старую гарь, сплошь заросшую малинником. Ягод было так много, что иные ветви сгибались под их тяжестью до земли. Алые, сладкие, с сочными шаровидными пупырышками они сами просились в рот. Путники, сняв котомки, ели, срывая пальцами ягоду за ягодой, еще и еще. Наконец наевшись, они, вдыхая витающий над кустами нежный аромат, стали наблюдать, как ловко управлялся с малиной ненасытный Потапушка: наклонит к пасти самую плодоносную ветвь и губами быстро обрывает спелые ягоды.

Наконец вышли к брошенному монастырю. Занедуживший Лешак недвижимым пластом лежал на печи.

– Ах ты, Господи! Каких гостей мне даровал! Многие лета вам здравствовать! Простите, Христа ради, што вот так встречаю. Угораздило старого дуралея спину вчерась на рыбалке застудить. Зато гольцов наловил. Холера ей в дышло. А ты, паря, я вижу, не зря ходил. Нашел-таки, кого искал, – похвалил он Корнея.

– Да не совсем так, дядя Лешак. Скитов сыскал много, да людей в них нет. Только эти двое. Познакомьтесь: Григорий и Ефимья.

– Мне блазнится, что старшой по лицу вроде как из бар.

За Григория ответил Корней:

– Зоркий у вас глаз. Ученый он. Профессор богословия. Нашей к тому же веры человек, а вот Ефимья – из местных, скитских. Чудом уцелела. Остальных Господь прибрал после греховных деяний антихристовых слуг.

– Хорошо, хоть этих сыскал. Все вам прибавка. Я тут ишо кое-што для тебя приготовил. Прошлый раз забыл совсем. В кладовой запасы пороха и свинца имеются. Это-то, поди, вам можно в даренье принять?

– Благодарствую. От этого не откажемся.

– Да вы седайте к столу. Откушайте малосолоного тайменя, – спохватился Лешак. – Позавчерась поймал на мышь. Специально ходил на ямы в горное верховье его рыбачить. Вона в котле под гнетом, нарезанный ломтями лежит. До чего жирный, зараза, – янтарь янтарем. Ежели рыба не по нраву, в леднике еще студень из лосятины есть. Он с солеными грибами особенно хорош. Только извиняйте: как-нибудь сами об еде хлопочите. Я нынче не работник.

Сердобольная душа Корнея не могла оставить хворого Лешака без помощи.

– Немного задержимся – поднять старика надо, – объявил парень спутникам.

Григорий с Ефимьей, непривычные к длительным переходам, даже обрадовались возможности передохнуть. Те несколько дней, пока Корней занимался старателем, были использованы ими с большой пользой. Профессор безвылазно просидел в монастырской библиотеке, где обнаружил несколько очень редких богословских книг. А Ефимья излазила все закутки и чуть ли не каждый час прибегала к друзьям демонстрировать найденные ею «сокровища»: сломанный нож, маленькую железную коробочку, кованый гвоздь, монетку с двуглавым орлом и тому подобное.

Наконец, изрядно нагрузившись (два мешочка с шестью фунтами свинца приладили даже Потапушке)[66]66
  Фунт (в системе русских мер) = 0,4095 кг = 0,025 пуда.


[Закрыть] гости поблагодарили Лешака за щедрость и продолжили путь.

Когда они поднимались на Южный хребет по валунам, устилавшим дно пенистого ручья, многодневная духота стала спадать и отступила вовсе, как только они оказались на продуваемой всеми ветрами широкой седловине в верстах двух от того места, где Корней совершал памятный спуск в ущелье, спасаясь от грозы. Здесь низкорослый лес чередовался с горными луговинами, а скальные участки покрывали не лишайники и мхи, а ползучий можжевельник.