Текст книги "Золото Алдана (Роман в 2 книгах)"

Автор книги: Камиль Зиганшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

ЗАБАЙКАЛЬСКИЙ СКИТ

Путникам не единожды пришлось менять изъезженных коней и разбитые волокуши, прежде чем добрались они, наконец, к середине лета 1873 года до стрельчатых гор Байкальского края, с давних пор облюбованного раскольниками. Стремясь сюда по воле преподобного Константина, одолели они по утомительному бездорожью многие сотни верст монотонности равнинного пространства, переплыли на плотах немало могучих рек, кипящих водоворотами так, словно в их глубинах беспрестанно ворочаются гигантские чудища, истоптали с дюжину лаптей.

Натерпелась братия в дороге лишений с избытком. Двое, те, кто послабже, остались лежать под могильными холмиками с деревянным срубом и кровлей на два ската поверх, согласно старого обряда. К счастью, не померли в пути ни одна из десяти супружниц ветлужской братии и ни одно народившееся в дороге дитя. Видно, сам Господь заботился о преумножении их общины. Из самих ветлужцев достигло цели семнадцать самых крепких духом и телом. Самому младшему из них, Тихону, как раз исполнилось семнадцать годков.

Место для поселения нашлось как-то само собой. Пройдя между нагромождений исполинских валунов и обломков скал, закрывавших вход в широкое лесистое ущелье, люди увидели среди насупленного ельника чистый пригожий березняк. На ветвях мелового цвета там и сям чинно восседали тетерева. Путники, умаянные угрюмостью байкальской тайги, невольно заулыбались, оживились. Тут же текла речушка с прозрачной водой. Вдоль берега тянулась поляна с янтарно-пламенной морошкой, едва ли не самой вкусной и сочной, просто тающей во рту, ягоды, совмещающей в себе вкус спелой дыни с тонким привкусом земляники.

Только достигнув цели, путники осознали, сколь рискованное и тяжелое странствие они завершили. Ведь на немереных и нетронутых сибирских просторах могут разместиться десятки иноземных государств!!! Но старообрядцы с Божьей помощью одолели-таки это невообразимо огромное пространство.

Теперь им предстояла большая работа по устройству поселения, но никто не роптал – все понимали, что, как на голом камне трава не растет, так и без труда жизнь не налаживается.

Выбрав для строительства скита-деревни пологий увал, неподалеку от речушки, Маркел объявил: «Негоже нам, православным, ютиться дальше в сырых землянках. Избы будем ставить добротные, дабы потомство наше здоровым духом крепчало. Зимы здешние суровей расейских, потому и готовиться надобно основательно. Рыбы в достатке ловить, мясо вялить, орехи колотить, дрова готовить, коренья копать. Хорошо потрудимся – выживем, послабу себе дадим – пропадем!»

Освятили облюбованное место, отслужили молебен и споро взялись за дело. С расчищенного от леса увала с утра до вечера несся дробный перестук топоров, звон пил.

Места под избы выбирали так: раскладывали на земле куски толстой коры и через три дня смотрели – если под корой пауки да муравьи – плохое место, если дождевые черви – подходящее. На исходе шестой седмицы, когда мягкую хвою лиственниц окропили рыжими пятнами первые утренники, на увале поднялось несколько желто – стенных, слезящихся янтарной смолой жилых построек, а как снег лег, так и просторный, с расчетом на подрастающее пополнение, молельный дом вырос.

Все постройки освятили нанесением на стены изображения восьмиконечного креста и окропили святой водой. Теперь можно было и жить, и служить по чину.

Но раньше всех у студеного ключа, впадавшего в речушку, выросла курная баня с каменкой для томления в жарком пару – первейшая отрада русского человека. После ее посещения, исхлеставши тело духмяным березовым веником, всякий молодел, светлел: морщины разглаживались, хворь отступала. Недаром на Руси говорят: «Кто парится – тот не старится». Можно только дивиться тому, что, по заветам византийских монахов, мытье с обнажением тела считалось грехом. Слава богу, этот неразумный для северной страны посыл русским православием не был принят, и вековые обычаи мыться в бане с веником не только держатся, но и укрепляются, несмотря на греческие проклятия.

Время пролетало в каждодневных хлопотах: труд до седьмого пота и молитвы, молитвы и снова труд. На трапезу уходили считанные минуты. Отдохновение? О нем и не думали – приближалась зима!

С Божьей помощью успели насушить грибов, изрядно наловить и навялить рыбы, собрать брусники, клюквы, набить орехов. Потом, уже по снегу, готовили дрова, строили для дошедших лошадей и четырех коров, купленных у устьордынских бурятов, бревенчатый сарай. И даже соорудили из врытых стоймя в землю и заостренных сверху бревен ограду. Получился настоящий скит.

Однако наипервейшим делом поселян всегда было служить Господу и угождать Господу. Служить и угождать не столько словами, сколько делами, ибо в Соборном Послании святого Апостола Иакова сказано: «Вера без дела мертва есть». В двунадесятые праздники богослужение свершали особенно усердно: вплоть до восхода солнца.

Духовную брань промеж собой не допускали. Жили единым уставом, Варлаамом писанным, согласно помогая друг дружке. И никакие происки и соблазны дьявола не могли нарушить лад в общине, ибо сама их благочестивая жизнь отстраняла от всего лукавого.

Зима явилась в одну ночь. Вчера еще было довольно тепло, сухо шелестели под ногами опавшие листья, и – на тебе! – за ночь тайга и горы покрылись глубоким саваном, загнавшим в теплые норы и дупла все живое, а главное, к неописуемой радости людей, сгубившим наконец проклятущую мошкару.

Через пару недель ударил и лютый мороз. Лед на речушке от вцепившейся стужи трескался, а ненадолго выглядывавшее солнце, еле пробиваясь сквозь витавшую в воздухе изморозь, не грело.

Первая зимовка на новом месте далась тяжко. Хлеба не хватило даже на просфоры[21]21
  Просфора – хлебец круглой формы, употребляемый для совершения таинства.


[Закрыть].

Маловато заготовили и сена для скотины: зима оказалась длиннее и студенее, чем ожидали. К весне люди стали страдать еще и от нехватки соли. Слава богу, хоть дров было с избытком – не мерзли.

После крещенских морозов не выпадало и пары дней без пурги. Ветер, сгоняя с гор густые залпы снега, сутками яростно бился о бревенчатые стены, заметая все, что возвышалось над белым покрывалом. В его реве слышалась затаенная глухая угроза. Забравшись в трубу, ветер завывал особенно тревожно. Двери в домах пришлось перевесить с тем, чтобы они отворялись внутрь избы – за ночь так наметало, что их засыпало до самого верха. Скитники, по первости пытавшиеся прокапывать в снежных наметах между постройками траншеи, бросили это бессмысленное занятие и стали ходить за дровами и к хлеву, кормить коров и лошадей, чуть ли не по крышам.

От голода поселенцев спасла охота. На лосей и зайцев в основном. Мясной бульон и строганина из лосятины с лихвой возмещали нехватку других продуктов. Так, благодаря терпеливости, усердному труду и приобретенному в пути опыту, студеную снежную пору пережили с Божьей помощью без потерь.

* * *

Весна! Ее живительный натиск разбудил ручьи. Оттаявшая земля источала дух прелых листьев. На ветвях набухали смолистые почки. Вербы у реки покрылись нежным, желто-серым пухом. Молодая травка, с трудом пробивая сплошную коросту прошлогодней листвы, торчала изумрудной щетиной, особенно яркой на фоне белых наледей. На разлившейся речке и старицах буйствовали на утренней и вечерней зорьках пернатые. Треск крыльев, свистящий шум прилетающих и улетающих стай, плеск воды заполняли в эту пору воздух. После многомесячной тишины и спячки это было подобно извержению жизненной лавы.

Новоселы радовались, как дети, обилию птиц, сочным побегам дикого чеснока, первым желтеньким цветкам мать-и-мачехи, расцветшим на южных склонах. Еще бы: только что закончился строгий пост, и они все изрядно исхудали. С Божьей помощью охотник Игнатий разыскал глухариный ток и с дозволения наставника Маркела наладился промышлять слетавшихся на любовные утехи грузных, краснобровых таежных красавцев. Для их поимки он соорудил между кустами невысокие загородки с воротцами и насторожил ловушки. А при охоте на оленей и коз его выручала неказистая, но с отменным боем кремневка.

За лето внутри скитской ограды выросло еще девять крепко рубленных изб, с широкими крылечками под навесом. Теперь все семьи имели отдельные жилища. В каждой избе два окна на лицо и по одному сбоку. Лицевые окна и карнизы украсили резными узорами. Их рисунок ни на одном доме не повторялся. Наученные горьким опытом миновавшей зимы, новоселы соорудили между всеми постройками, для защиты от снежных заносов, крытые переходы.

Сами дома покоились на высоких подклетях. Неподалеку летники, амбары. У крайних изб торчали две смотровые вышки. Посреди поселения красовался молельный дом с иконостасом внутри и деревянным билом[22]22
  В староверческих молельных домах колоколов не вешали. Для призыва на службу использовали «било» – колотили деревянными молотками.


[Закрыть], подвешенным над крыльцом, – для призыва на службу или сход. На задах устроили огородные грядки под капусту, лук да морковь с редькой.

Приверженцы старых порядков обрели наконец долгожданное убежище.

За частоколом, опоясывавшим скит, сразу, как сошел снег, расширяя поляну, начали валить деревья. Корчевали, вырубали толстые ползучие корни: очищали под пашню первые лоскуты «поля». Потом каждый год ее всем миром наращивали, защищая от набегов диких зверей лесными засеками.

Самый возвышенный участок отделили от пашни изгородью. На нем содержались, под охраной собак, лошади и коровы. Возле дома Маркела под приглядом петуха рылись в земле три курицы. Хоть и немного лошадей и коров было в скиту, но все равно не один стог надо было сметать на лесных полянках, чтобы хватило до следующей косовицы.

Как только прогревалась, отходила от стужи земля, начиналась полевая страда. Трудились в эту пору все. Бабы на огородах сажали овощи. Мужики на отвоеванных у тайги делянах пахали, разваливая сохой с железными присошниками бурые, влажные комья густо пахнущей земли, потом боронили и приступали к севу. Тут уж и подрастающей детворе приходилось подключаться – бегать по пашне и гонять грачей, чтобы те не успели склевать зерна ржи, ячменя и проса до того как борона прикроет их землей. Одну деляну оставляли под драгоценную картошку. Родилась она здесь на славу.

Из-за малости пашни, в первые годы в ржаную муку для выпечки хлеба добавляли размолотые в ступе высушенные корневища белой кувшинки. Питались же пока создавали запасы зерна, в основном похлебкой из мяса да ягодами с орехами.

Трудно давался хлеб в этих краях. Одна только корчевка сколько сил отнимала! Но как благостно было видеть среди дикой хвойной чащобы небольшую, колышущуюся волнами золотой ржи деляну – летом или сложенные крестцами снопы – осенью. Все это живо напоминало родимый край. Уже в первую жатву новопоселенцы были изумлены результатом: хлеба здесь не только вызревали, но и родили завидный, много лучший, чем на Ветлуге, урожай.

Боголюбивые скитники строго блюли посты. В свободное от молитв время они, наряду с полевыми работами и заготовками съестных припасов, ладили домашнюю утварь, выделывали кожи, кроили и шили из них одежды, сидя за пяльцами, вышивали пелену, занимались рукоделием, кололи дрова, корчевали деревья.

Детей с малых лет учили беспрекословному послушанию, без своенравия, в смиренной любви ко всему живому. Занимался с ними в молельном доме сам Маркел. Обучал грамоте и Слову Божьему. После занятий детвора летом играла в городки[23]23
  Городки – игра, в которой деревянные фигуры из круглых чурочек сбивают издали длинными палками (битами).


[Закрыть], лапту; зимой они катались на салазках, рыли в глубоких сугробах лабиринты снежных пещер.

В пору редких посещений уездного городка, находившегося в сотнях верст от них, старообрядцы с грустью и сожалением отмечали там блуд, пьянство, слышали речь, обильно испоганенную постыдными словами. Виденное только укрепляло их веру в то, что обособленность разумна, а соблюдаемое ими вероисповедание единственно праведное.

Так прожили ветлужцы без малого тринадцать лет и полюбили угрюмую байкальскую тайгу и окружавшие их горы, как отчий дом. Щедро поливаемая потом земля в ответ благодарно кормила их.

Правда, однажды случилось бедствие, наделавшее немало убытку и беспокойства. В горах прошли обильные дожди, и по реке прокатился паводок невиданной силы. Ревущий поток, несший на себе коряги, валежины, камни, упорно подмывал цепляющиеся изо всех сил плетями корней за берег деревья. Корни от натуги лопались и зеленые великаны, склоняясь все ниже и ниже, в конце концов с плеском рушились в объятую непонятным гневом воду.

Наводнение унесло бани, но больше всего скитников огорчило то, что смыло треть пашни с уже туго налившимися колосьями ржи и ячменя. Однако эти потери, в сравнении с последовавшими через год, как оказалось, были пустячными…

Налетела беда на их скит нежданно-негаданно. Удалой люд разведал в окрестных горах на галечных косах студеных речушек богатые россыпи золота, и тихий, благодатный край в однолетье охватила золотая лихорадка.

Потянулся сюда разношерстный лихой люд. Кто мыть золото, кто скупать, кто, собравшись в ватаги, грабить и тех и других. По ручьям росли, как грибы после дождя, стихийные поселения. Следом, для проведения описи и сбора налогов, заявились государевы чины. Неспокойно стало в дремавшей прежде округе.

Добрались казаки в начале апреля по прелому снегу перед Пасхой и до скита старолюбцев.

– Отворяй ворота, ревизия, по приказу генерал-губернатора, – зычно проревел подъехавший на санях в новехоньком мундире, перетянутом скрипучими ремнями, молодой подъесаул.

За ограду вышли Маркел, Никодим и трое из братии.

– Ты уж прости, чуж-человек. К нам в скит не можно. Мы с миром дел не имеем. Живем потихоньку, никого не трогаем и сами своих уставов никому не навязываем, – степенно и твердо заявил Маркел.

– Я тебе покажу, чертова образина, «не можно»! – заорал разъярившийся чин и приставил остро заточенную саблю к шее ослушника. – Бунтовать вздумал? Прочь с дороги! На каторгу в кандалах упеку!

Стоявший сбоку Колода, детина медвежьей силы, не стерпев прилюдного оскорбления наставника, так хватил пудовым кулаком обидчика по голове, что свернул тому шею. Офицер рухнул на снег замертво. Перепуганные казаки подхватили тело командира и спешно развернули сани обратно.

– Еще покажитесь, двоеперстцы треклятые, отродье недобитое, – прокричал один из них, отъезжая.

Маркел, осознав весь ужас и страшную нелепость происшедшего, наградил Колоду полновесной затрещиной:

– Кротостью и смирением надобно бороться со злом. Ответ на удар вызывает новый удар, а кротость, наоборот, гасит его.

Верзила воспринял внушение как должное, не посмев даже рта открыть.

Никто не заметил, как в начале этой стычки с дальних грузовых саней скатился на снег и заполз под разлапистую ель связанный человек. Когда ржание коней и гиканье казаков стихли, беглец несмело подал голос:

– Эй, почтенные!

Все еще топтавшиеся у ворот скитники невольно вздрогнули:

– Спаси Исусе и помилуй! Кто здесь? – прогудел Колода.

– Лешак я – казачий пленник. Развяжите, благодетели!

Колода с Никодимом опасливо приблизились и, перекрестившись, сняли путы с рук лежащего.

Со снега поднялся крепкотелый, простоватый с виду мужик, в вонючем коричневом зипуне, в грязных чунях и онучах[24]24
  Онучи – обмотка на ногу под чуни (лапти).


[Закрыть]. Весь квадратный, с короткими, словно обрубленными, руками, с торчащими, черными от въевшейся грязи пальцами. На загорелый лоб из-под плотно надетой шапки выбивались немытые вихры густых темно-рыжих волос. Взъерошенная бородища, медно поблескивая в лучах заходящего солнца, укрывала широкую грудь. Из-под мохнатых бровей хитровато буравили скитников прищуренные глазки. Судя по повадкам, человек бывалый и ухватистый.

– Воистину лешак! Кто таков и откель будешь?

– Вольный я, без роду и племени. Нынче в старателях удачу пытаю, – дробной скороговоркой отрапортовал арестант.

– И давно промышляешь?

– Да где уж! Мне от роду-то всего двадцать три.

Скитники изумленно переглянулись: на вид бродяге было за тридцать.

– За что ж повязали?

– Дак золотишка чуток намыл. Хозяин питейного заведения прознал про то. Не погнушался, пройдоха, чирей ему в ухо, и по бражному делу обобрал, а утром, шельма, сам же и указал на меня, яко на беглого колодника с Ангары-реки, холера ему в дышло. Правды-то в этих чащобах не сыщешь – поди медведю жалуйся. Но Господь милостив – вас, спасителей, послал. Благодарствую вам, люди добрые! – Лешак отвесил обступившей его братии низкий земной поклон. – А подъесаула ты, дядя, крепко огрел! Силен! Чирей тебе в ухо, – уважительно добавил он, обращаясь к Колоде. – Токо вот што я скажу: таперича оне от вас не отвяжутся.

Одно слово – бунт! Как пить дать вышлют карательну команду. Иха власть велика! Надоть уходить вам отсель, покуда не поздно. Иначе не миновать смертной казни зачинщикам, да и остальных в кандалы и на каторгу. А дома ваши в разор пустят.

– Спору нет, грех свершен великий, да ведь ненароком, не по злому умыслу. Молитвами и покаянием искупим его. А казаки вряд ли скоро явятся: через пять – шесть дней пути не станет – распутица, до уезда же только в один конец седмина ходу. Но что верно, то верно: оставаться нам здесь не след – житья проклятые щепотники теперь тем паче не дадут, – рассудил Маркел.

На соборе решено было по речке уйти на Лену и в тамошних горах искать глухое, безлюдное место.

По распоряжению наставника братия, не мешкая, отправилась готовить лес для лодок. Никодим, выбирая подходящие для роспуска на доски стволы, заметил Лешака, кружившего неподалеку.

– Дозволь, почтенный, слово молвить, – вместо приветствия выпалил старатель, поспешно стянув с головы шапку. – Можа, негоже мне в чужи дела соваться, да помочь ведь могу. Прибился к нашему прииску ишо осенью один схимник, вашего староверческого роду-племени, человек души ангельской. Так вот, сказывал он мне однажды, што ведом ему на севере скит потаенный, Господом хранимый… Я и подумал: ежели пожелаете, могу доставить того схимника к вам для расспроса, тока с условием, што, коли столкуетесь, то и меня туды прихватите. Можа золота самородного али шлихового там сыщу. Мне тамошние места слегка знакомы: с казаками из Алдана в острог ходил, а скит тот заповедный где-то в тех краях.

– Такое надо с братией обсудить, – сдержанно ответствовал Никодим.

Вечером скитники долго ломали головы над предложением Лешака, взвешивая все «за» и «против». Сошлись на том, что встреча с монахом будет не лишней: вдруг он и вправду скажет что дельное.

Поутру вышли к уже стоявшему у ворот Лешаку.

– Вези своего знакомца, послушаем его самого. Только вот как ты его доставишь? Снег-то поплыл, того и гляди вода верхом хлынет!

– Пустячное дело! До нашего прииска ежели напрямки не далече. Коли дадите коня и хлеба, то мигом обернусь.

Через день Лешак действительно привез худого высокого человека неопределенного возраста с голубыми, прямо-таки лучащимися добротой и любопытством глазами на прозрачном, кротком, точно у херувима, лице, в драной рясе из мешковины и длиннополой домотканой сибирке, висевшей на нем, как на голом колу.

Сотворив уставные метания[25]25
  Метание – малый земной поклон, особо соблюдаемый старообрядцами.


[Закрыть] и обменявшись приветствиями, все зашли к Маркелу и долго, дотошно пытали монаха:

– Правда ли, что есть на севере потаенный староверческий скит? Бывал ли он сам в нем? Далеко ли до него? Крепко ли то место? И верно ли, что беспоповцы там живут?

– Доподлинно ведаю, есть такой беспоповский скит. Сам живал в нем – я ведь тоже беспоповец, только бегунского толка[26]26
  Бегунский толк – течение в беспоповском старообрядчестве, возникшее в XVIII веке. «Спасение души» для бегунов – это «вечное странствие».


[Закрыть]. Сторона та пригожая. Отселя верст, пожалуй, с девятьсот будет. Дорогу я вам обскажу в подробностях, но прежде хотел бы потолковать очи на очи. – При этом схимник кивнул Никодиму и вышел из избы.

Отсутствовали они не долго. О чем беседовали – неведомо. Вернувшись, схимник принялся рисовать карту, давая по ходу подробные пояснения.

– А сам скит-то где будет?

– Вот здесь, в этой впадине… Только нет к нему иного пути, окромя водного. Поторапливаться вам надобно. Даже до прииска слух докатился, что на вас карательный отряд готовют. Как вода спадет, так вышлют.

Монах отвесил поясной поклон и со словами «Храни вас Бог, братушки» уехал обратно на Никодимовой лошади.

Покамест мужики мастерили лодки-дощанки, конопатили, смолили бока, крепили мачты, женщины паковали скарб, сшивали для парусов куски полотна, собирали провиант в дорогу. Лошадей и коров пустили под нож, а нарезанное тонкими ремнями мясо коптили, вялили в дорогу.

Как только проплыли крупные льдины, снесли приготовленное к речке. Дружно волоком по каткам стянули к ней и суденышки. Все было готово к отплытию. Уж и бабы, с тепло одетой ребятней, собрались на покрытом галькой берегу.

Никодим с Маркелом покидали скит последними. Они окинули его прощальным взором, смурно переглянулись:

– Эх, сколько годов здесь прожили: и горести и радости познали, к каждой избе, к каждой тропке привыкли. Огорчительно предавать огню политое потом хозяйство, но не оставлять же его христопродавцам на поругание! – молвил Маркел. Никодим молча кивал головой.

Тяжко вздыхая, они запалили избы и пошли к реке…