Текст книги "НОКТЮРНЫ: пять историй о музыке и сумерках"

Автор книги: Кадзуо Исигуро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

– Думаю, возмутятся – и даже очень. Ну и черт с ними.

– Индейка прямо-таки здоровенная. Хотите, поделюсь ножкой с вами?

– Конечно, почему бы нет?

– Отлично. Ну-ка, ну-ка.

Линди потянулась к индейке, но вдруг выпрямилась и обернулась ко мне:

– Так что все-таки там следовало подразумевать?

– Где что и под чем следовало подразумевать?

– Под вашими словами. Когда вы сказали, что удивляться вам нечему. Насчет моего мнения. К чему все это было?

– Сожалею о сказанном. Я вовсе не хотел вас обидеть. Просто подумал вслух, вот и все.

– Подумали вслух? А почему бы не подумать вслух еще немного? Если я предположила, что некоторые из призеров получают свои награды заслуженно, то разве это такое уж нелепое утверждение?

– Послушайте, я всего лишь сказал, что награды в итоге достаются не самым достойным. Вот и все. Но вы, как видно, знаете лучше. По-вашему, на самом деле все не так…

– Иные из них, быть может, трудились до седьмого пота, чтобы достичь того, что имеют. И вероятно, заслуживают хоть какого-то признания. Беда с такими, как вы, в том, что раз уж Бог наделил вас особым даром, то вы считаете, будто получили право делать что угодно. Что вы лучше всех прочих, что всякий раз достойны выступать в первом ряду. Не понимаете, что множеству людей просто не так повезло, как вам, и им приходится из кожи лезть в борьбе за место под солнцем…

– Так, по-вашему, я баклуши бью? По-вашему, целыми днями прохлаждаюсь в тенечке? Да я работаю как вол, надрываюсь из последних сил, чтобы добиться чего-то стоящего, чего-то прекрасного, и кто получает признание? Джейк Марвелл! И всякие такие вроде вас!

– Да как, черт побери, вы смеете? Каким боком я к этому причастна? Меня, что ли, сегодня награждают? И кто когда хоть какую-то сучью премию мне присуждал? И хоть раз, даже в школе, разве мне хоть одну паршивую грамоту вручали за пение, танцы и прочую дрянь? Нет! Только фигу с маслом! Мне только и оставалось, что глазеть на всех вас – всяких ничтожеств, которые лезли вперед, хватали призы, а орава родителей им аплодировала…

– Никаких премий? Никаких премий? Поглядите на себя! У кого слава? У кого шикарное жилье?..

В этот момент кто-то повернул выключатель, и мы, моргая, уставились друг на друга в резком и ярком свете. Сюда тем же путем, что и мы, вошли двое мужчин, и теперь они направлялись к нам. Ширина прохода позволяла им идти бок о бок. Громадный чернокожий был одет в форму гостиничного охранника: в руке он держал рацию, которую я вначале принял за пистолет. Рядом с ним семенил невысокий человек с гладкой темной шевелюрой, одетый в светло-голубой костюм. Оба особого почтения к нам не выказывали. Они остановились в ярде-другом от нас, и низкорослый извлек из кармана пиджака удостоверение личности.

– Департамент полиции Лос-Анджелеса, – проговорил он. – Мое имя Морган.

– Добрый вечер, – произнес я.

Некоторое время охранник и полицейский разглядывали нас молча, потом коп спросил:

– Вы постояльцы отеля?

– Да, – ответил я, – постояльцы.

Спиной я ощутил прикосновение мягкого халата Линди. Она взяла меня за руку и встала рядом со мной.

– Добрый вечер, господин полицейский, – протянула она сонным, медоточивым голосом, совершенно ей несвойственным.

– Добрый вечер, мэм, – отозвался коп. – Вы по какой-то особой причине в такой час на ногах?

Мы оба враз начали отвечать, но расхохотались. Наши собеседники, однако, ни малейших признаков веселья не обнаружили.

– Не спится что-то, – заявила Линди. – Решили немного прогуляться.

– Прогуляться, – повторил коп и оглядел залитый слепящим светом зал. – Наверное, искали чего-нибудь перекусить.

– Именно так, господин полицейский. – Голос у Линди все еще разительно не походил на обычный. – Слегка проголодались: уверена, с вами по ночам тоже такое случается.

– Вероятно, что-то с доставкой в номера не заладилось, – заметил коп.

– Да-да, именно, – поддакнул я.

– Меню стандартное, – продолжал коп. – Стейки, пиццы, гамбургеры, трехслойные сэндвичи. Знаю: сам только что заказывал в круглосуточной службе питания. Но вам, наверное, такая еда не по вкусу.

– Да нет, вы же понимаете, в чем тут вся штука, – пояснила Линди. – Главное – подурачиться. Потихоньку пробраться на кухню и перехватить кусочек чего-нибудь запретного, помните, в детстве, я думаю, вас тоже подмывало?

По виду наших собеседников не заметно было, что это их хоть сколько-нибудь тронуло.

– Сожалею, что причиняю вам беспокойство, – проговорил полицейский. – Но, как вы понимаете, вход постояльцам сюда закрыт. Кроме того, только что обнаружена пропажа кое-каких вещей.

– Неужели?

– Да. Вы сегодня вечером ничего странного или подозрительного не заметили?

Мы с Линди переглянулись, и она выразительно мотнула головой.

– Нет, – сказал я. – Ничего подозрительного мы не видели.

– Совсем ничего?

Охранник подошел к нам почти вплотную и еле протиснулся грузным телом между нами и буфетной стойкой. Я сообразил, что, пока его напарник заговаривает нам зубы, он планировал проверить на близком расстоянии, не прячем ли мы что-нибудь на себе.

– Да, совсем ничего, – подтвердил я. – А что, собственно, вы имеете в виду?

– Сомнительных лиц. Необычную возню.

– Господин полицейский, – потрясенно обратилась к нему Линди, – вы хотите сказать, что номера были взломаны?

– Не совсем так, мэм. Однако некоторые ценные предметы исчезли.

Затылком я ощутил, как охранник позади нас переминается с ноги на ногу.

– Так вот почему вы оказались здесь, среди нас, – продолжала Линди – Чтобы защитить нас и наше имущество.

– Совершенно верно, мэм. – Коп слегка повел глазами, и у меня создалось впечатление, что он обменялся взглядом с охранником за нашими спинами. – Так что если заметите что-то необычное, пожалуйста, немедленно вызовите охрану.

Разговор, казалось, был исчерпан, и полицейский посторонился, чтобы освободить нам дорогу. Я с облегчением двинулся вперед, но Линди вмешалась:

– Наверное, мы нехорошо поступили, отправившись сюда за едой. Думали угоститься какой-нибудь печенюшкой, но потом решили, что готовится званый вечер и стыдно его портить.

– В отеле вполне приличная служба доставки, – заметил коп. – Круглосуточная.

Я дернул Линди за рукав, но ее, по-видимому, охватил приступ мании, на которую часто ссылаются, описывая преступников: когда их неудержимо влечет пощекотать себе нервы риском разоблачения.

– А вы сами себе что-нибудь заказали, господин полицейский?

– Конечно.

– И как вам?

– Очень сносно. Рекомендую и вам поступить так же.

– Давайте позволим этим джентльменам продолжить их расследование, – сказал я Линди, дергая ее за рукав.

Но она даже не пошевелилась.

– Господин полицейский, можно мне задать вам один вопрос? Вы не возражаете?

– Задавайте.

– Вот вы сейчас говорили о том, что следует обратить внимание на что-то необычное. А вы сами что-то необычное заметили? Я нас имею в виду?

– Не понимаю, о чем вы, мэм.

– Например, то, что у нас обоих лица полностью забинтованы? Вы это заметили?

Полицейский внимательно в нас вгляделся, словно желал удостовериться в справедливости сказанного. Потом сказал:

– Честно говоря, заметил, мэм, да. Но мне не хотелось затрагивать вас персонально.

– О да, понимаю, – кивнула Линди и спросила, обратившись ко мне: – Весьма тактично с его стороны, не правда ли?

– Идемте, – повторил я, с силой потянув ее за собой.

Пока мы дошли до выхода, спиной я постоянно ощущал, что оба они смотрят нам вслед.

Мы прошли через весь танцевальный зал, сохраняя внешнее спокойствие. Но стоило нам оказаться за высокой вращающейся дверью, нас охватила паника, и мы бросились вперед чуть ли не опрометью. Руки мы все еще не расцепили и потому, пока Линди тащила меня за собой, на каждом шагу спотыкались и сталкивались. Но потом она втолкнула меня в служебный лифт, и только когда двери сомкнулись и кабина поехала наверх, Линди меня отпустила, а сама прислонилась спиной к металлической стене и начала издавать странные звуки, похожие на похрюкивание: я не сразу уяснил, что таким бывает истерический смех, доносящийся из-под бинтов.

Едва мы вышли из лифта, Линди снова взяла меня под руку:

– Ну вот мы и спасены. А теперь я вас кое-куда поведу. Там просто ого-го. Видите? – Она показала мне карточку-ключ. – Посмотрим, на что она пригодится.

С помощью карточки Линди отворила дверь с надписью: «Доступ закрыт», затем другую дверь, предупреждавшую: «Опасно. Не входить». Мы очутились в помещении, где пахло краской и штукатуркой. Со стен и с потолка свисали кабели; холодный пол, весь в пятнах, был чем-то испачкан. Было довольно светло, так как одна стена состояла целиком из стекла, неприкрытая ни жалюзи, ни занавесками, и наружное освещение наполняло пространство желтоватыми пятнами. Этаж был выше нашего: перед нами, будто мы смотрели с вертолета, расстилался вид на автостраду и окружающие окрестности.

– Здесь будут новые президентские апартаменты, – пояснила Линди. – Мне нравится сюда заходить. Тут пока ни выключателей нет, ни ковров. Но помаленьку тут все обустраивается. Первый раз, когда я сюда попала, вообще было почти все голо. А сейчас уже понятно, как все будет выглядеть. Вот даже диван поставили.

Посередине комнаты громоздилось ложе, целиком закутанное простыней. Линди подошла к нему, будто к старому другу, и устало на него плюхнулась.

– Это мои фантазии, конечно, но я чуточку в них верю. Будто эти апартаменты готовятся для меня. Потому-то я сюда и пробираюсь. Тут все мое. И эти стены мне помогают. Помогают лепить будущее. Тут был сплошной хаос. А взгляните теперь? Что-то образуется. И что-то великолепное. – Линди похлопала по простыне рядом с собой. – Присаживайтесь, дорогуша, передохните. Я совсем замаялась. Вы, поди, тоже.

Диван – или что там скрывалось под простыней – оказался необычайно удобным, и не успел я в нем утонуть, как на меня нахлынула усталость.

– Ох, да меня вконец сморило, – проговорила

Линди и навалилась всей тяжестью мне на плечо. – Правда, тут здорово? А ключ я нашла в прорези, когда первый раз сюда заявилась.

Мы помолчали, и меня начало клонить в сон. Однако я вдруг вспомнил и позвал:

– Линди!

– Мм?

– Линди. А что с этой наградой?

– С наградой? Ах да, награда. Я ее спрятала. А что с ней было еще делать? Знаете, дорогуша, вы ведь в самом деле ее заслужили. Надеюсь, для вас это кое-что значит – то, как я сегодня вам ее преподнесла. Это не было простым капризом. Я все обдумала. И обдумала как следует. Не знаю – может, для вас это пустяк. Не знаю, будете ли помнить об этом через десять лет или через двадцать.

– Конечно же, буду. И значит эта награда для меня немало. Но, Линди, вы говорите, что ее спрятали – а где? Где вы ее спрятали?

– Мм? – Линди снова засыпала. – Спрятала в единственно возможном месте. Сунула в индейку.

– Сунули в индейку?

– Я проделала то же самое, когда мне было девять лет. Я тогда спрятала в индейке цветной шарик сестры. Это и навело меня на мысль. В секунду сообразила, верно?

– Что верно, то верно. – Усталость меня одолевала, но все же я заставил себя встряхнуться. – Линди, но хорошо ли вам удалось ее спрятать? А вдруг полицейские ее уже нашли?

– Вряд ли. Наружу ничего не торчит, если вы это имеете в виду. С какой стати им вздумается заглядывать внутрь? Я запихивала награду туда, держа ее за спиной – вот так. Пихала и пихала. Оглянуться, чтобы проверить, было нельзя: иначе бы эти парни заинтересовались, чем это я там занимаюсь. Нет-нет, это не простой каприз, знайте. Когда я приняла решение вручить вам этот приз. Я долго над этим думала – и всерьез. И вправду надеюсь, он для вас хоть что-то значит. Господи, мне нужно поспать.

Линди привалилась ко мне, и через секунду я услышал, как она похрапывает. Обеспокоенный, не повредит ли ее послеоперационному лицу такая поза, я осторожно пристроил ее голову так, чтобы она не придавливала щекой мое плечо. А потом тоже задремал.

Очнулся я словно от толчка и увидел, что в огромном окне перед нами начинает светать. Линди по-прежнему крепко спала, поэтому я осторожно высвободился, встал и потянулся. Подошел к окну, посмотрел на белесое небо и автостраду далеко внизу. Что-то такое было у меня в голове, когда я засыпал: я попытался припомнить, но мысли только путались без толку. Потом вдруг вспомнил, шагнул к дивану и растормошил Линди.

– Что такое? Что там еще? Что вам нужно? – пробормотала она, не открывая глаз.

– Линди, – сказал я. – Награда. Мы забыли о награде.

– Я вам уже объяснила. Она в индейке.

– Ладно, но послушайте. Полицейские, может, и не сообразили заглянуть в индейку. Но рано или поздно кто-то на эту статуэтку наткнется. Может, как раз сейчас индейку и разрезают.

– Ну и что? Обнаружат, что статуэтка там. И что из того?

– Обнаружат – и доложат о грандиозной находке. А потом этот коп нас вспомнит. Вспомнит, что мы стояли именно там, вплотную к этой индейке.

Линди как будто почти стряхнула с себя сон:

– Да-да. Понимаю, о чем вы.

– Пока этот трофей остается в индейке, нас могут обвинить в преступлении.

– В преступлении? Что еще за преступление?

– Неважно, как вы это назовете. Нам нужно вернуться и вытащить статуэтку из индейки. Неважно, куда мы после этого ее денем. Но там, где она находится сейчас, быть ее не должно.

– Дорогуша, вы вправду уверены, что нам это необходимо сделать? Я сейчас такая разбитая.

– Необходимо, Линди. Если оставить все так, как оно есть, беды нам не миновать. И представьте только, как эту историю раздуют в прессе.

До Линди эта мысль дошла, она слегка распрямилась и подняла на меня глаза:

– Хорошо. Давайте туда вернемся.

На этот раз по коридорам разносились голоса, слышалось гудение пылесоса, но мы вернулись в танцевальный зал, ни с кем не столкнувшись. Теперь тут было гораздо светлее, и Линди указала на вывешенную возле двойной двери надпись буквами из пластика: «Ассоциация чистильщиков бассейнов. Торжественный обед».

– Немудрено, что мы не смогли отыскать офис, где лежат все награды, – заметила Линди. – Это другой танцевальный зал.

– Неважно. То, что нам нужно, здесь.

Мы пересекли танцевальный зал и на цыпочках вошли в подсобку. Как и раньше, тут горел тусклый свет, однако прибавился и естественный, проникавший через вентиляционные окошки. Никого не было видно, но, бросив взгляд на длинные буфетные стойки, я понял, что мы влипли.

– Похоже, тут кто-то побывал, – сказал я.

– Ага. – Линди направилась по проходу, осматриваясь по сторонам. – Да, похоже на то.

Все, что мы видели, – хлебницы, подносы, коробки с печеньем, плоские блюда с крышками в форме купола – куда-то исчезло. Вместо них, расставленные на равных промежутках, высились аккуратные стопки тарелок с салфетками.

– Так, всю еду отсюда унесли, – сказал я. – Вопрос в том – куда?

Линди прошла вперед еще немного, потом обернулась ко мне:

– Помните, Стив, когда мы здесь стояли – еще до того, как вошли охранники? У нас с вами завязалась дискуссия.

– Да, помню. Но к чему снова об этом? Знаю, я слегка зарвался.

– Ладно, проехали. Но куда же подевалась индейка? – Она снова огляделась вокруг. – Знаете что, Стив? В детстве мне ужасно хотелось стать балериной или певицей. Я старалась изо всех сил – господи, как я старалась! – но надо мной только посмеивались, и я думала: как жесток этот мир. А когда подросла, то поняла, что это совсем не так. То есть, если бы даже вы были, подобно мне, лишены благословения свыше, для вас все равно оставался шанс: вы все равно сумели бы найти место под солнцем, вам не нужно было бы ограничиваться только стремлением быть на виду. Это было бы не так-то легко. Вам пришлось бы попотеть и отмахнуться от сплетен. Но все равно шанс бы у вас оставался.

– Что ж, вам как будто все это удалось.

– Мир удивительно устроен. Знаете, я думаю, что это было очень дальновидное решение. Со стороны вашей жены, я хочу сказать. Посоветовать вам сделать пластическую операцию.

– Давайте оставим мою жену в покое. Послушайте, Линди, а куда, по-вашему, ведет этот ход?

В дальнем углу помещения, где заканчивался ряд буфетных стоек, виднелись три ступеньки, ведущие к зеленой двери.

– Почему бы не проверить? – спросила Линди.

Мы с той же осторожностью отворили и эту дверь,

и я на какое-то время совершенно потерял ориентировку. Темно было – хоть глаз выколи, и всякий раз, пробуя повернуться, я упирался лбом не то в плотную ткань занавеса, не то в брезент. Линди, державшая фонарик, копошилась где-то впереди вроде бы с большим успехом. Споткнувшись, я вывалился в какое-то темное пространство. Линди меня там ждала, посвечивая фонариком мне под ноги.

– А я это заметила, – проговорила она шепотом. – Вы не любите о ней говорить. О вашей жене то есть.

– Это не совсем так, – ответил я тоже шепотом. – А где мы?

– И она ни разу вас не навестила.

– Это потому, что, если точнее, мы сейчас не вместе. Раз уж вам так надо знать.

– Ох, простите. Я вовсе не собиралась совать нос не в свои дела.

– Не собирались?

– Ого, дорогуша. Поглядите-ка! Вот она! Мы ее нашли!

Линди показывала на стол, стоявший невдалеке от нас. Он был накрыт белой скатертью, на нем бок о бок возвышались два серебряных купола.

Я подошел к первому и опасливо снял крышку. Конечно же, внутри покоилась упитанная жареная индейка. Я нащупал нутро и всунул туда палец.

– Там ничего нет.

– Нужно забраться поглубже. Я протолкнула ее очень далеко. А эти индейки куда крупнее, чем вы думаете.

– Говорю вам, там ничего нет. Посветите-ка сюда фонариком. Проверим другую. – И я так же осторожно снял крышку со второй индейки.

– Знаете, Стив, я думаю, это неправильно. Не нужно смущаться говорить об этом.

– О чем?

– О том, что вы в разводе с женой.

– Я разве сказал, что мы в разводе? Неужели я так сказал?

– Я подумала…

– Я сказал, что если точнее, то мы не вместе. Это разные вещи.

– По-моему, одно и то же…

– Нет, не одно и то же. Это временное явление, что-то вроде испытания. Ага, тут что-то есть. Вот она.

– Так почему же вы ее не вытащите, дорогуша?

– По-вашему, я не пытаюсь вытащить? Ух ты! Неужто нужно было запихивать ее так далеко?

– Шшш! Сюда кто-то идет…

На первых порах определить, сколько их там, было трудно. Потом голос приблизился, и я догадался, что это всего-навсего один человек, который непрерывно говорил по мобильнику. Мне также стало ясно, где мы находимся. Сначала мне чудилось, будто мы забрели в непонятные дебри за кулисами, а на самом деле мы стояли на самой сцене, и от танцевального зала нас отделял только занавес у меня перед носом. Человек с мобильником, получалось, направлялся через танцевальный зал прямо к сцене.

Я шепнул Линди, чтобы она выключила фонарик, и мы окунулись в темноту. Линди сказала мне на ухо: «Давайте валить отсюда», и я услышал, как она на цыпочках от меня удаляется. Я снова попробовал извлечь статуэтку из индейки, но теперь опасался шуметь, а главное – пальцам не удавалось ни за что уцепиться.

Голос в темноте все приближался, пока я не ощутил, что этот человек стоит прямо передо мной.

– …это не мои проблемы, Ларри. Фирменный знак на карточках с меню нам необходим. Не моя забота, как ты с этим справишься. О'кей, займись этим сам. Правильно: делаешь все сам и приносишь их сюда тоже сам, а как будешь выкручиваться – мне до лампочки. Приволоки карточки сюда сегодня утром, самое позднее – в девять тридцать. Нам это до зарезу нужно. Столики выглядят что надо. Их тут полным-полно, поверь мне. О'кей. Получение я оформлю. Хорошо, хорошо. Да. Займусь оформлением прямо сейчас.

Произносивший последние фразы голос перемещался в сторону. Говоривший повернул, должно быть, какой-то выключатель на стене зала, потому что прямо надо мной вспыхнул яркий свет и послышалось слабое жужжание, словно заработал кондиционер. Но почти сразу же стало ясно, что никакой это не кондиционер: у меня перед носом начал раздвигаться занавес.

За всю мою карьеру дважды случалось так, что вот я на сцене и должен играть соло, но вдруг до меня доходит, что я не знаю, с чего начать, в какой я тональности и какова последовательность аккордов. Оба раза я застывал на месте, будто в стоп-кадре, пока кто-нибудь из оркестрантов не приходил на выручку. Случалось это всего дважды за всю мою двадцатилетнюю с лишком профессиональную карьеру. Именно такую реакцию вызвали у меня вспыхнувший над головой прожектор и шелохнувшийся занавес. Я прямо-таки застыл на месте. И странным образом чувствовал полнейшую невозмутимость. Меня только слегка разбирало любопытство: что же я увижу там, за занавесом.

А увидел я танцевальный зал и с выигрышной наблюдательной точки на сцене лучше мог оценить расстановку столиков: они были выстроены двумя параллельными рядами до самого конца. Из-за яркого прожектора у меня над головой зал был как бы в тени, однако я хорошо различил люстру и расписной потолок.

Человек с мобильником оказался лысым толстячком в светлом костюме и рубашке с открытым воротом. Повернув выключатель, он, вероятно, сразу же отошел от стены и сейчас стоял примерно на одной линии со мной. Мобильник он прижимал к уху, и, судя по выражению лица, можно было предположить, что он внимательно вслушивается в речь собеседника. Однако, похоже, не очень, поскольку взгляд его был прикован ко мне. Он не сводил с меня глаз, а я с него, и так могло продолжаться до бесконечности, если бы он не бросил в телефон – очевидно, в качестве объяснения, почему он умолк:

– Все нормально. Нормально. Тут какой-то человек. – После паузы толстячок продолжил: – Я сначала подумал, тут что-то другое. А это человек. С забинтованной головой, в халате. Вот и все, сейчас мне понятно. У него в руке не то цыпленок, не то еще что-то.

Выпрямившись, я инстинктивно стал, дергая плечами, поднимать руки. Правая рука все еще увязала в индейке по самое запястье, и посудина с грохотом рухнула на стол. Но мне, во всяком случае, теперь не надо было таиться, и я без всякого стеснения энергично принялся за дело, пытаясь выдернуть руку вместе со статуэткой. Толстячок тем временем продолжал говорить по мобильнику:

– Да, все в точности так, как я описал. А теперь он хочет стряхнуть цыпленка долой. Ого, и что-то из него вытаскивает. Эй, приятель, что это у тебя? Аллигатор?

Вопрос он адресовал мне с восхитительным хладнокровием. Но теперь статуэтка была у меня в руках, а индейка с глухим стуком шлепнулась на пол. Я поторопился скрыться в темноте за кулисами, и вслед мне донеслись слова толстячка – видимо, его ответ собеседнику:

– Откуда, черт подери, мне знать? Наверное, это какой-то фокус.

Не помню, как мы добрались до своего этажа. Я опять запутался в складках занавесей, свисавших со сцены, и Линди вытянула меня оттуда за руку. Дальше мы пронеслись по отелю, уже не заботясь, поднимаем ли шум и кто нас видит. Где-то на полдороге я пристроил статуэтку на подносе с доставленным в номер заказом, среди остатков чьего-то ужина.

Снова оказавшись в номере Линди, мы плюхнулись на софу и зашлись в хохоте. Хохотали до тех пор, пока в изнеможении не повалились друг на друга. Линди встала, шагнула к окну и подняла шторы. За окном было светло, хотя утро выдалось пасмурное. Линди подошла к шкафчику, смешала напитки («сексуальнейший в мире безалкогольный коктейль») и подала мне бокал. Я думал, она сядет рядом, но она не спеша вернулась к окну, отпивая из своего бокала.

– Вам уже не терпится, Стив? – спросила она, помолчав. – Поскорее бы сняли повязки, да?

– Да, пожалуй.

– Даже на прошлой неделе я не особенно об этом задумывалась. Казалось, это еще так не скоро. Но теперь уже вот-вот.

– Верно, – согласился я. – Мне тоже кажется, что совсем недолго. – Потом тихо добавил: – Боже ты мой!

Линди сделала глоток и поглядела в окно.

– Э-э, дорогуша, – услышал я, – да что с вами?

– Все хорошо. Мне нужно выспаться, только и всего.

Линди пристально в меня всмотрелась:

– Послушайте, Стив, все будет отлично. Борис – лучший специалист. Вот увидите.

– Угу.

– Ну так что с вами такое? Знаете, у меня это уже третья операция. Вторая у Бориса. Все будет преотлично. Выглядеть вы будете просто потрясающе. А ваша карьера… Взмоете отсюда ввысь ракетой.

– Может быть.

– Никаких «может быть»! Разница будет просто огромной, поверьте мне. Вы появитесь во всех журналах, на телевидении.

Я промолчал.

– Ну-ну, давайте же! – Линди приблизилась ко мне. – Выше нос! Вы больше на меня зуб не имеете, нет? А славная команда из нас нынче получилась, правда? И знаете, что я вам еще скажу? Впредь я не собираюсь покидать вашу команду. Вы чертовски талантливы, и я намерена постараться, чтобы все у вас сложилось как надо.

– Бесполезно, Линди. – Я покачал головой. – Бесполезно.

– С какой стати бесполезно? Я поговорю с людьми. С теми, кто может сделать для вас уйму всяческого добра.

Я снова помотал головой:

– Спасибо вам. Но все это без толку. Ни к чему. Пустой номер с самого начала. Незачем мне было слушаться Брэдли.

– Ну-ну, держитесь. Пусть я теперь и не замужем за Тони, но в городе у меня масса добрых друзей.

– Конечно, Линди, я знаю. Но все равно смысла нет. Видите ли, Брэдли – это мой менеджер, он меня и втравил в эту затею. Я идиот, что его послушался, но деваться было некуда. Зашел в полный тупик, и тут-то он и развил свою теорию. Твердил, будто этот план разработала моя жена, Хелен. На самом деле, мол, она меня не бросает. Нет, все это лишь часть хитроумного замысла. Поступает она так исключительно ради меня, чтобы дать мне возможность попасть к пластическому хирургу. А когда повязки снимут и у меня будет новое лицо, она ко мне вернется и все снова прекрасно устроится. Вот это Брэдли мне и втолковал. Даже когда он все это нес, я понимал, что все это полная чепуха, но что я мог поделать? Хоть какая-то надежда брезжила. Брэдли за это и ухватился, ухватился крепко-накрепко, такой уж он из себя. Пошляк до мозга костей. Заботит его только выгода. Лишь бы я выбился в высшую лигу. И какое ему дело, вернется ко мне Хелен или нет?

Я умолк, и Линди тоже долгое время не произносила ни слова, а потом сказала:

– Послушайте, дорогуша, не перебивайте. Я надеюсь, что ваша жена к вам вернется. А если нет, что ж, придется вам поискать новые перспективы. Может, она и замечательная, но жизнь так богата, что одной любви бывает мало. Вам нужно отсюда выбраться, Стив. Такие, как вы, в общей массе не растворятся. Поглядите на меня. Снимут с меня повязки – и что: неужели я буду выглядеть так, как выглядела двадцать лет тому назад? Не уверена. Много воды утекло с моего развода и замужества. И все же я собираюсь так или иначе отсюда выбраться и попробовать заново. – Линди подошла ко мне вплотную и потрепала за плечо. – Ну-ну. Вы просто-напросто устали. Поспите – и вам станет гораздо лучше. Послушайте меня. Борис – лучший специалист. Он нас обоих сделает новыми людьми. Вот увидите.

Я поставил бокал на стол и поднялся с софы:

– Думаю, вы правы. По-вашему, Борис – лучший специалист. И команда из нас сегодня получилась отличная.

– Не просто отличная, а превосходная!

Я шагнул вперед, обнял Линди за плечи и поцеловал ее в обе забинтованные щеки:

– Вам тоже нужно хорошенько выспаться. Я скоро к вам загляну, и мы еще сыграем в шахматы.

Однако после того утра виделись мы мало. Раздумывая над этим позже, я решил, что тогда, ночью, наговорил такого, за что следовало бы извиниться или, по крайней мере, попытаться объяснить. Но тогда, едва мы вернулись в номер Линди и оба покатывались на софе от хохота, снова заводить об этом разговор было как-то неуместно или даже совсем ни к чему. При расставании утром я считал, что тот этап мы оба давно миновали. Уже тогда я подметил, с какой легкостью Линди умела переключаться с одного на другое. Может, позднее ей все опять вспомнилось и она снова на меня обозлилась. Кто знает? Так или иначе, хотя я и ждал в тот день ее звонка, она так и не позвонила, не позвонила и на другой день. Вместо этого спустя еще день я через стенку слышал, что она включила на полную громкость записи Тони Гарднера.

Когда же в конечном итоге я к ней все-таки зашел – дня через четыре или около того, Линди держалась приветливо, но отстранение. Как и в первый раз, много распространялась о своих друзьях-знаменитостях, однако и словом не обмолвилась о том, что подтолкнет их помочь мне с продвижением карьеры. Меня это, впрочем, не волновало. Мы начали партию, но у Линди непрерывно звонил телефон, и она уходила говорить по нему в спальню.

А позапрошлым вечером Линди постучала ко мне в дверь и сообщила, что скоро освободит номер. Борис ею доволен и согласился снять повязки у нее дома. Мы дружески попрощались, но это выглядело так, словно настоящее прощание уже состоялось – тем утром, сразу после нашей эскапады, когда я обнял ее за плечи и поцеловал в обе щеки.

Вот такова история того, как я побыл соседом Линди Гарднер. Желаю ей всего наилучшего. Что касается меня, то мне до разоблачения ждать еще шесть дней – и гораздо дольше до того времени, когда мне разрешат подуть в мундштук. Но я уже привык к такому образу жизни и коротаю оставшийся срок с удовольствием. Вчера мне позвонила Хелен: спросила, как у меня дела, а когда я сказал ей, что свел знакомство с Линди Гарднер, она была прямо-таки поражена.

– А разве она не вышла снова замуж? – спросила Хелен. А когда я внес уточнение, спохватилась: – Ага, точно. Я, должно быть, ее с той, другой, спутала. Ну, ты знаешь. Как там ее зовут?

Мы много болтали еще о разной ерунде: что она смотрела по телевизору и как ее подруга заходила к ней с ребенком. Потом Хелен сказала, что Прендергаст обо мне спрашивал, но при этих словах голос ее заметно напрягся. И у меня чуть не вырвалось: «Алло! Я не ошибся – ты упоминаешь бойфренда с ноткой раздражения?» Но я этого не сказал. Просто попросил передать ему привет, и больше она о нем не заговаривала. Скорее всего, мне так всего лишь показалось. Насколько я понимаю, она меня подзуживала рассыпаться по отношению к нему в благодарностях.

Перед окончанием разговора я обронил: «Люблю тебя», но таким небрежным, обыденным тоном, каким прощаются по телефону с супругой. Хелен сделала паузу – секунды на две-три – и произнесла те же слова тем же тоном. Потом повесила трубку. Бог знает, что все это означало. Теперь ничего не остается делать, как только дожидаться, когда снимут повязки. А что потом? Может, Линди и права. Может, как она говорит, мне нужно поискать новые перспективы, а жизнь так богата, что одной любви бывает мало. Может, и в самом деле для меня настал поворотный пункт и впереди меня ждет высшая лига. Может, Линди и права.

(Перевод С. Сухарева)