Текст книги "Друзья"

Автор книги: Кадзуми Юмото

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Шелковица лопается во рту. Сначала кислая-кислая, потом сладкая-сладкая. «Вот если забраться в самую гущу леса, где не ступала нога человека, и собрать с древесных листьев самые крупные росинки, то, наверное, они будут такого же вкуса», – подумал я.

– Есть еще дикий виноград, – сказала бабушка.

– Ага. Есть и виноград, – вид у деда при этом был такой, как будто он совсем не прочь прямо сейчас превратиться в медведя.

– Райские яблочки.

– Точно! – дед прищурился как кот, наевшийся травки-котовника.

– Тисовые ягоды.

Дед ничего не ответил, только вздохнул блаженно.

– Теперь и ягод стало меньше. И уже почти не осталось мест, где можно их собирать.

Старушка смешно держит губы трубочкой, будто пьет нектар. Как птичка.

– А вы откуда? Где родились?

– На Хоккайдо. Из поселка Айбецу.

– Вот как. А я из Тома, слышали?

Старушка удивленно глядит на деда.

– Получается, мы земляки, – она улыбается. Как две капли воды похожа на Яёи Коко!

– А я на самом-то деле вчера так и подумал, что, наверное, мы с вами земляки.

– Да?

– Люди с Хоккайдо, они… они другие. Разве не так? – он кивнул, будто вел разговор сам с собой. – Вот и мама моя тоже была такая. Работала очень много.

– Ну надо же! – Кавабэ уставился на деда. – У вас тоже, значит, была мама!

Эта мысль поразила его до глубины души.

– Ну понятно, была.

– Да-да, в моей семье тоже все работали много и хорошо. Любили работать, – сказала старушка и смущенно засмеялась.

А потом они принялись вспоминать и рассказывать друг другу о том, как ходили в школу на лыжах, которые надо было надевать на резиновые сапоги; и о том, что дедов папа был железнодорожным инженером; и о том, в каких местах – а это были сплошь секретные, потаенные места – рос самый вкусный дикий виноград; и о том, как однажды мама засолила целый кувшин икры; о том, как летом дети купались в реке; о том, что вода в реке была холоднющей; о том, как прямо на глазах старушки, когда она была маленькой девочкой, поймали опасного преступника, сбежавшего из тюрьмы в Абасири; о том, как всей семьей вялили селедку; о том, как вкусно было есть на обед острый перец в маринаде из соевого соуса с рисовым солодом; о том, что старушка в детстве терпеть не могла молоки; и о том, как каждый раз ее сердце сжималось от грусти, когда она слышала по ночам вой лисицы, спустившейся с высоких гор; о том, как летом вдруг расцветали разом все цветы; о том, какие роскошные клубы пара шли зимой от лошадей, везущих повозки, груженные бревнами; и о том, как чистили печки-буржуйки; и о том, как ели замороженное молоко, посыпая его сверху сахаром, так что он скрипел на зубах; о том, как строили зимой снежную горку и соревновались, кто дальше съедет с нее на лыжах…

Они говорили и говорили, и казалось, этот разговор никогда не закончится.

Просто удивительно, сколько интересных воспоминаний было у этих двух стариков. Я даже подумал, что быть старым вовсе не так уж и плохо. Ведь чем ты старше, тем больше вещей, о которых ты можешь вспоминать и радоваться этим воспоминаниям. И даже когда ты сам уже исчезнешь, твои воспоминания будут витать в воздухе, растворяться в дожде, просачиваться в почву… Они будут существовать в самых разных местах, и, может быть, часть из них найдет путь к сердцу другого человека… Ведь бывает так, что оказываешься в каком-то месте впервые, но отчего-то чувствуешь, что когда-то ты уже здесь был. Это значит, что воспоминания людей из прошлого нашли тебя и зашли в твое сердце. От этой мысли мне сделалось очень хорошо.

Бабушка и дедушка замолчали. Теперь они сидят и молча смотрят во двор.

Откуда ни возьмись налетел прохладный ветерок. Мне показалось, что мы все сидим внутри кисло-сладкой, спелой, напоенной лесными ветрами ягоды тутового дерева.

11

Мама съела капельку зеленого салата и снова принялась за вино. Гамбургер и кружочки тушенной в сладком соусе моркови, настолько красивые, что смахивали на муляжи, были абсолютно безвкусными.

– Мам, поешь как следует, – сказал я, отложив палочки. – Ты только и делала, что смотрела на меня, а сама так ни к чему и не притронулась.

– Мне что-то не хочется мяса, – сказала она и отправила в рот крекер. Раздался тихий хруст, после чего мама влила в себя очередную порцию вина. И так каждый день. Она почти ничего не ест, но за последнее время поправилась. Веки у нее припухли, и вся она какая-то вялая, еле ноги передвигает, будто несет что-то тяжелое.

Я встал из-за стола и открыл холодильник. В отделении для фруктов и овощей – увядший сельдерей, заплесневелая четвертинка тыквы и три груши.

– Ты купила груши?

– Да, – ответила мама, продолжая сидеть неподвижно. – Они показались мне вкусными на вид, вот я их и купила.

– Может, съедим одну пополам?

– Ты ешь, а мне что-то не хочется.

Я достал из ящика нож, чтобы почистить и разрезать грушу. Мама подошла, хотела забрать у меня нож и сделать все сама, но я сказал ей, что справлюсь.

Стоя у раковины, я начал чистить грушу. Оголилась ее белая, сочная мякоть, золотая спиральная полоска кожуры становилась все длинней.

– Ловко у тебя получается! – мама с удивлением следила за движением моих рук.

Мы уже несколько раз ели груши у деда.

– Плотно прижимай нож указательным пальцем правой руки, – посоветовал он мне, когда я первый раз попытался самостоятельно почистить грушу. Я так и сделал и почувствовал, что нож понемногу, будто сам по себе, продвигается вперед. Но все равно, на то, чтобы очистить первую грушу, у меня ушла куча времени.

И хотя очищенная груша имела не самую аппетитную форму, а Ямашта сказал, что на ней видны грязные отпечатки моих пальцев, дед умял эту несчастную грушу с большим аппетитом.

А сейчас я уже и сам не замечаю, как груша мягко вращается в моей руке, гладкая, ровная, и маленькие капельки сока размазываются по ладони.

Я закончил чистить грушу и протянул ее маме.

Капелька катится по маминому запястью, повисает на кончике локтя. Вслед за ней уже катится вторая, а за этой еще одна… Я смотрю на маму – вечер, она стоит на полутемной кухне и потерянно вгрызается в сочную грушу.

Мне захотелось плакать. Я покрепче ухватил нож и принялся чистить вторую фруктину.

Мама сама не заметила, как съела обе груши.

В этот вечер она больше не пила вина.

Уже темнело, когда вместе с дедом мы сели в электричку. Первый раз за все время он позвал нас с собой. Но куда едем, не сказал.

Дед поставил большой бумажный пакет на пол, поднял руку и взялся за поручень. При этом спина у него распрямилась, и оказалось, что он не такой уж и низенький. Просто сутулится, когда ходит.

– Ну скажите, куда мы едем?

– А что мы будем там делать?

– Почему вы молчите?

Мы кудахтали, как куры на насесте, а он только посмеивался. На все наши вопросы ответ у него был один – хитрая усмешка.

Днем он выглядел озабоченным. Возился с какими-то черными бусинами, скреплял их бечевкой. А когда мы попытались подойти к этим бусинам чуть поближе, сразу рявкнул:

– А ну, не трогать!

А потом добавил:

– Вечером приходите.

Чтобы отпроситься из дома, мы с Кавабэ сказали, что идем делать уроки к Ямаште, а Ямашта сказал, что идет делать уроки ко мне.

На третьей остановке мы вышли из поезда. Эта была станция неподалеку от железнодорожного моста, по которому мы возвращались с занятий в летней школе.

– Мы, наверное, на сухое русло пойдем, – сказал Кавабэ. – Я когда-то очень давно ходил сюда головастиков ловить. Поймал гигантского головастика размером с ладонь! Папа сказал, что это лягушка-бык.

Кавабэ обернулся: сухое русло было видно с платформы, в это время суток оно казалось большим, пустым и темным пространством.

Мы начали спускаться по ступенькам к выходу со станции. Где-то на середине лестницы Кавабэ остановился и сказал:

– Тут красиво стало. Они тут все обновили.

Он спустился еще на пару ступенек и снова остановился прямо рядом с рекламным щитом, на котором висела реклама нового торгового центра. Кавабэ рассеянно скользнул по ней глазами.

– Интересно, что дед задумал, – недовольно сказал Ямашта. – Он нам никогда ничего не говорит.

Как и предполагал Кавабэ, мы пошли в сторону сухого русла. Оставив нас сидеть на поросшей травой высокой насыпи, тянувшейся вдоль русла, дед с бумажным пакетом спустился вниз. Прошло уже довольно много времени, а он все не возвращался.

– Пойду поищу его, – сказал Ямашта и исчез в темноте.

От нечего делать я прилег на траву. Меня начало клонить в сон. С неба на меня смотрела маленькая тусклая звездочка.

– Ой! – вдруг вскрикнул в темноте женский голос. Вслед за этим рявкнул мужской:

– Ах ты, мерзавец!

Я вскочил и стал вглядываться в ту сторону, откуда доносились голоса.

В нескольких шагах от того места, где мы сидели, по насыпи шла дорога. На этой дороге я разглядел в темноте машину. У машины стоял парень и держал кого-то за грудки. Вернее не кого-то, а Ямашту. Кавабэ застыл рядом со мной ни жив ни мертв.

– Я смотрю, ты тут с дружками? – парень заметил, как я вскочил, и теперь пристально меня разглядывал. На нем была черная футболка-поло в белую продольную полоску. Пострижен он был почти наголо. Лицо темное, злое.

– Вы, поганцы, чего здесь шныряете? Подсматривать пришли?

– Нет! Вовсе нет! – у Кавабэ, который до этого стоял рядом со мной как восковое изваяние, начала дергаться нога.

– Дрянь ты эдакая! А что ты тогда здесь делаешь, а?!

Нога у Кавабэ перестала дергаться, и он снова превратился в восковую фигуру.

Я огляделся. Вдоль дороги, через ровные промежутки в десять метров, стояли в ряд темные машины. Но нам на помощь никто не вышел. Влюбленным парочкам, которые приезжают вечером на реку, нет дела до мальчишек. Да и в самом деле, кто привозит девушку в такое место на свидание? Только мерзкие, трусливые типы.

– Мы, это… – начал я с опаской.

– Что «это», придурок? – парень злобно на меня посмотрел и что есть силы тряхнул Ямашту за шиворот.

Из машины вылезла молодая женщина в измятой одежде.

– Да оставь ты их. Все уже.

Она поправила волосы, отбросив их назад. В темноте блеснули ее длинные, покрытые лаком ногти.

– Заткнись! – огрызнулся парень.

– Ну-ну, – женщина прислонилась к машине и замолчала.

– Мы сюда с дедушкой пришли, – продолжил я свои объяснения.

– И куда же этот ваш вонючий дед подевался, а? Что ты мне тут заливаешь?

Дело принимало совсем неприятный оборот. Мне страшно захотелось писать. И правда, куда подевался дед? Что он вообще себе думал, когда оставлял нас одних в таком месте?!

– Ух ты! – женщина, открыв рот, глядела в небо.

– Что за… – полосатый тоже посмотрел вверх.

Над руслом в темноте раздавались один за другим звонкие залпы. Салют!

Снаряды взлетали вверх: один, другой, третий… И хотя, конечно, дедушкин салют и не дотягивал по размаху до салюта, который устраивают во время городских праздников, но это было здорово! На темном небе одна за другой расцветали красные, синие, желтые хризантемы. И к тому же не было толпы, которая обычно собирается посмотреть салют на городском празднике.

– Красота! – сказала женщина восхищенно. Из других машин тоже начали вылезать люди.

– Это наш дед! – громко сказал Кавабэ. – Я и не знал, что он такой… такой пиротехник!

– Точно! Помните черные бусины? Это эти… «пиротехнические элементы»! Я по телику передачу видел про фейерверки.

– Это ваш дед салют устроил? – у полосатого от удивления округлились глаза.

– Ну да, – ответил Кавабэ, – а кто еще?

– Крутой он у вас! – сказал парень и, буркнув: «Ах да, я и забыл», отпустил наконец Ямашту.

Шестой залп. Медленно опадает, тает в небе прекрасный цветок и тут же расцветает вслед за ним другой. Едва только он исчезнет в темноте, как тут же на его месте распускается третий…

Я неотрывно следил за этим постоянным обновлением. Не хотел упустить ни секундочки из этого фейерверка.

– Он нас сюда привел, чтоб салют показать, – сказал Ямашта, глядя в небо. – Салют! Это так здорово! Какой он молодец!

– Мой папа был пиротехником, – сказал Кавабэ.

– Лето, – сказал полосатый, – самое настоящее лето.

– Ага, – его подруга кивнула.

Наконец фейерверк закончился, цветы в небе окончательно растаяли. Вокруг стало тихо. Мы еще немного постояли, задрав головы к небу.

Вдруг Кавабэ рванул вниз по насыпи:

– Кто первый?!

Тут и мы с Ямаштой увидели деда, который шел нетвердой стариковской походкой вдоль темного сухого русла, и припустили к нему со всех ног.

За нами увязался полосатый, приговаривая, что во что бы то ни стало должен угостить деда ужином, и в итоге мы все пошли в ресторанчик, который специализировался на окономи-яки [7]7
  Окономи-яки – жареная лепешка из смеси разнообразных ингредиентов – обычно с лапшой, мясом, морепродуктами овощами, смазанная специальным соусом и посыпанная очень тонко нарезанным сушеным тунцом. Иногда окономи-яки называют «японской пиццей». – Прим. ред.


[Закрыть]. Мы зашли внутрь. Вокруг – только взрослые, и все пьют пиво. Если папа узнает, где я оказался, мало мне не покажется.

– Пошли лучше домой, – сказал я.

– Ага, – поддержал меня Ямашта.

Но Кавабэ как ни в чем не бывало уселся за стол.

– Я тут был как-то раз с мамой, – заявил он.

Делать нечего. Мы сели рядом с ним. Стол, за которым мы сидели, отличался от обычного стола. В него была встроена специальная железная плита, на которой как раз и жарят окономи-яки.

– Заказывайте, что хотите и сколько хотите! – сказал парень в полосатой футболке-поло. Настроение у него было отличное.

– Тогда… мне, пожалуйста, окономи-яки с имбирем и кальмаром. И апельсиновый сок, – ни капельки не стесняясь, сказал Кавабэ.

Дед, парень и подруга парня взяли пива. Я первый раз видел, как дед разговаривает с незнакомыми взрослыми. Я думал, он не любит и не особо умеет это делать, но оказалось, что я ошибался. Дед явно получал удовольствие от беседы. Это было так странно. Он рассказал, что в молодости работал на заводе, на котором делали снаряды для салютов, после войны был техником в гараже, а потом работал садовником. Да вообще, он много кем успел поработать. И теперь сидел и рассказывал об этом.

Мы под мудрым руководством Кавабэ жарили окономи-яки для всех. Потом раскладывали по тарелочкам. Ели, слушали дедовы рассказы, потом снова жарили. Скучно не было.

– Да, нелегко вам пришлось на войне…

– А ты чем занимаешься? – спросил дед полосатого.

– Я директор зала игровых автоматов. На зарплате, конечно. Зал не мой, – парень отчего-то смущенно улыбнулся. – В последнее время у нас много странных посетителей. Бывает, придут с виду приличные люди – в костюмах, в галстуках, типа в банке работают или в какой-нибудь компании. А как рот откроют – одна ругань. Прям противно.

– Да, работа у вас не из приятных, – сказал Кавабэ, засунув в рот очередной кусок.

– Точно. Кстати, я недалеко от станции работаю. Заходите как-нибудь в гости.

– Вот вырастем, обязательно придем! – ответил Кавабэ и отхлебнул апельсинового сока. Потом блаженно вздохнул.

– А вы, пацаны, – парень вдруг, подавшись вперед всем телом, повернулся к нам, – вы кем хотите стать, когда вырастете?

– Я хочу рыбную лавку держать, – сказал Ямашта с набитым ртом: он как раз взялся за свою порцию окономи-яки со свининой. – Буду в рыбной лавке работать, как папа.

– Ты молодчина, пацан! – воскликнул полосатый.

– А я буду пиротехником! Я сегодня решил, – сказал Кавабэ.

Дед оглушительно расхохотался. Да, так громко, что полосатый от неожиданности чуть не выронил из рук кружку пива.

– А ты? – все посмотрели на меня.

А я?..

– Я еще не знаю.

– На самом деле это неважно. Главное, чтобы ты хорошо работал. Со всей душой, – сказал парень в футболке очень серьезно. А потом вдруг рассмеялся, почти так же громко, как дед: – Хотя, конечно, кто бы говорил…

И подруга его тоже засмеялась.

– Знаете, малявки, я ведь не знал, что вы такие классные! Вы уж меня простите, что я на вас набросился! – Парень успел выпить уже довольно много пива и смотрел на нас пьяным взглядом.

– Я подумал… ну, что вы за нами, за мной и вот за ней, – он ущипнул свою подругу, – подсматриваете. Ну, и рассердился немного.

– Ничего страшного. Мы все понимаем, – поспешно сказал Ямашта, покраснев как рак.

Полосатый покачнулся и пьяно кивнул.

– Но, если честно, то грудь у нее отличная! Правда? Ну-ка давай, покажи всем! – и он попытался расстегнуть блузку на своей подруге.

– Все, перестань! – она сделала сердитое лицо, но по голосу было слышно, что на самом-то деле ей смешно.

Мы все втроем уставились под стол.

А дед сказал:

– Ну, если, у вас все так хорошо, и грудь к тому же красивая, так отчего ж вам не пожениться?

– С кем? С ней? – парень от удивления, кажется, даже протрезвел.

Женщина отвернулась.

– Хотя, почему бы и нет? – сказал он вдруг. – Хозяйка, еще пива!

Женщина захлопала своими огромными глазами и посмотрела куда-то вниз, смущенно пряча лицо.

«Какая она красивая», – подумал я.

– А когда будет свадьба, дедушка, мы попросим, чтобы вы нам закатили огромный фейерверк, – сказал парень, отпив огромный глоток из кружки, которую ему принесла хозяйка.

– Сделаем, – дед тоже отхлебнул пива. – Заказ принят.

В этот вечер дед был особенно добродушным.

– За встречу! Кампай! [8]8
  Кампай! – До дна! (яп.).


[Закрыть]– крикнул Кавабэ, высоко подняв стакан с соком.

12

Началась последняя неделя августа, а вместе с ней – футбольный лагерь. Каждый год мы ездим на остров, откуда родом наш тренер. На острове мы тренируемся и купаемся в море. Так проходит четыре дня. А потом мы возвращаемся домой.

В секции занимаются четвероклассники, пятиклассники и шестиклассники. Вместе с тренером нас двадцать семь человек. Когда мы собираемся рано утром на станции, шум стоит неимоверный: носятся друг за другом, не снимая рюкзаков, пятиклассники, плачет кто-то из четвероклашек – не хочет расставаться с мамой, которая пришла его проводить. А тут еще и Кавабэ – тоже энтузиаст нашелся! – ходит и орет: «Всем построиться! Всем построиться!» Просто ужас!

Сначала мы ехали на скоростном поезде, потом на пароме и наконец прибыли на остров. Там сели на автобус и поехали в общежитие. С одной стороны дороги – отвесные скалы, с другой – море, а в нем волны с шапками белой пены. Дорога извивается белой лентой между скалами и морем. Где-то далеко, у самого горизонта, вода поднимается, начинает движение к берегу и, становясь волной, накатывает на скалы.

И так раз за разом, как глубокое дыхание гигантского животного. Интересно, сколько вдохов и выдохов сделал за свою жизнь земной шар? Сколько еще будет биться море о берег?

Горизонт изогнулся дугой, будто зовет: «Доберись до меня!» Дразнится, стоит у меня на пути. Но как ни старайся, до горизонта дойти невозможно.

Я уселся поплотнее на автобусном сиденье. В автобусе тем временем стало тихо-тихо. Сегодня мы проснулись рано, поэтому теперь наши почти все спят. Местные жители, которые сели в автобус у пристани вместе с нами, уже сошли. И теперь автобус, как большая люлька, укачивает только нас. Так бы и ехал вечно в этом автобусе, догоняя горизонт…

– О чем думаешь? – спросил меня тренер, сидевший на соседнем сиденье. Вообще-то по профессии он учитель рисования. У него очень широкие плечи и сильные ноги. А еще у него борода. Он похож на большого медведя.

Тренер наклонился, чтобы посмотреть из моего окна на море. От него пахло апельсинами.

– О могилах.

– В каком смысле? – тренер удивленно взглянул на меня.

– Тут много могил прямо на берегу. Интересно, их не смоет в море?

На выступающем над морем утесе видны ряды могил. Есть старые, без надгробных камней. Есть и совсем новые, с сияющими гранитными надгробиями. Когда мы приезжали на остров в прошлом году, я не обратил на них никакого внимания.

– Хорошее место, – сказал тренер. – Море как на ладони. Я б не отказался, чтобы меня здесь похоронили, когда я умру.

– Много могил.

– Да, – тренер кивнул и некоторое время молча смотрел из окна.

– На этом острове почти никого не осталось. Кто помоложе, и я в том числе, все уехали. Ну или почти все. Жителей становится все меньше. И только могил – все больше.

Я вздохнул. Мне вспомнилось выражение «остров-могила». Но тут все по-другому. Тут не чувствуешь мрачной угрюмости.

Автобус вписался в крутой поворот, море оказалось близко-близко – вот-вот проглотит и автобус, и нас вместе с ним. А вот и еще могилы.

– Они как стражники. Эти люди в могилах, они охраняют остров.

– Ну, может, и так.

Могилы находятся на границе между землей, на которой живут люди, и морем. В могилах спят мертвые. Овеянные морским ветром, они спят тихим, вечным сном.

– Кияма, ты сейчас в шестом классе. Это твой последний год.

– Ага.

Автобус, урча, взбирается в гору. Бледный месяц над морем прислушивается к реву мотора и к плеску волн.

Мы все еще едем в автобусе. Под потолком горит небольшая флуоресцентная лампочка, вокруг нее летает ночной мотылек. Бьется упрямо, роняет пыльцу. За окном уже совсем темно. Понять, где мы едем, невозможно. Дорога заметно ухудшилась, и нас здорово трясет. Автобус едет, будто придавленный темнотой, кажется, даже мотор почти не урчит. Я сижу один посередине длинного заднего сиденья. Все спят.

Но чье это лицо в окне?

Это мое отражение?

Конечно, это должно быть мое отражение. Это я отражаюсь в темном стекле.

Но нет. Это не я. Это кто-то другой. Незнакомый, совсем дряхлый старик. Но кого же он мне напоминает?

Автобус трясет все сильнее. У меня никак не получается пересесть поближе к окну. Я не вижу, не могу разглядеть лицо. Кто он, этот старик? Как ему удается держаться с той стороны стекла? А может быть, все-таки… я пытаюсь найти в окне свое отражение. Автобус кидает из стороны в сторону. Меня сбрасывает с сиденья. Слышен хруст, наверное, я сломал ногу.

– Кияма… Кияма…

Я испугался и проснулся. Надо мной мерцает тусклая лампочка на старом, покрытом пятнами деревянном потолке. Кавабэ теребит меня за плечо. Точно! Мы же уже давно приехали в общежитие, которое расположено в большом старом доме. Этот дом принадлежит родителям тренера.

– Эй, Кияма, – шепчет Кавабэ. В комнате кроме нас и Ямашты еще трое четвероклашек. Они спят.

– Что тебе?

– Я ж говорю, в туалет надо.

– Кому?

– Ямаште.

– Ну, так пусть сходит.

– А он один боится.

– Ну, так ты с ним сходи.

– Я-то схожу. Я просто подумал, может, ты тоже в туалет хочешь.

– Не хочу.

– Ну пойдем вместе.

Нет, ну вы видели такое?

Я вылез из-под одеяла. Ямашта уже подпрыгивал в нетерпении у раздвижных перегородок.

– Давай скорее, я сейчас описаюсь.

Мы вышли в коридор. Прямо напротив нашей двери еще одна, двустворчатая, как в шкафу, с приоткрытыми створками. Раньше в этом доме был склад, здесь хранили бобовую пасту мисо, из которой готовят мисо-суп. Но после того как умер дедушка нашего тренера, семья решила переделать этот дом в общежитие для приезжих. Окна в доме маленькие, стены толстые, в комнатах даже летом прохладно. В коридоре независимо от времени суток полутемно. По обе стороны от коридора – комнаты, комнаты. Честно говоря, чем-то напоминает тюрьму, хотя не знаю, насколько уместно это сравнение.

Из-под двери туалета, который находится в самом конце коридора, льется слабый флуоресцентный свет. Мы шлепаем босыми пятками по полу, и нас не покидает ощущение, что кто-то все время смотрит на нас сзади. Но заставить себя обернуться и посмотреть – есть там кто-нибудь или нет – выше наших сил.

Почему-то я подумал о тех могилах, которые видел днем из окна автобуса. О том, как сейчас там, в темноте, шумит над ними ночной ветер. Днем он был ласковым и спокойным, но как только стемнело, надел другую личину и носится теперь, как зверь-оборотень, не находя себе покоя.

– Знаете, кто такие мисолизы? – вдруг прошептал Кавабэ.

– Мисо-кто? – голос у Ямашты дрожал, он уже подозревал что-то нехорошее.

– Это духи, которые лижут мисо. У них длинные шершавые языки, как у кошек…

– Хватит уже.

– Как вы думаете, они еще здесь живут? Мне вот кажется, что живут. Я прям чувствую, что сейчас они подкрадутся сзади и своим языком по шее как лизну-у-ут…

Охнув, Ямашта встал как вкопанный. Я посмотрел на Кавабэ. У него было бледное лицо, зубы стучали от страха. Надо же, сам боится, а все равно какие-то ужасы рассказывает. Странный он все-таки человек.

Добравшись до светлого туалета с сияющими писсуарами, мы облегченно вздохнули. Стук деревянных сандалий, на каждой из которых было написано «для туалета», отдавался эхом от стен и потолка. Мы выстроились рядком, каждый у своего писсуара.

– Я даже у себя дома боюсь ночью в туалет ходить. Я и сейчас терпел, сколько мог, но когда терпишь, спать не получается, – сказал Ямашта.

– Я тоже боюсь, – признался вслед за Ямаштой и я. – У меня дома, чтобы в туалет попасть, надо сначала через умывальную комнату пройти. А там зеркало висит. Я ужасно боюсь в него случайно посмотреть.

Мы дописали одновременно. Вот оно, доказательство полного взаимопонимания.

– Вы оба ужасные дураки, – сказал вдруг Кавабэ, пытаясь, видимо, оттянуть момент возвращения в темный коридор. – Если вы так боитесь, зачем тогда вообще в туалет ходить?

– Это как?

– Я, например, в окно писаю. У меня окно прямо у кровати, я немножко его открываю и….

– Что, на улицу?

– Ага.

– Ты же на шестом этаже живешь.

– Дурак – он и есть дурак. У нас же балкон вдоль окон. И как раз под моим окном растет мох.

Ямашта захихикал, а потом сказал, наклонив голову набок:

– Я вообще темноты боюсь. Очень ее не люблю.

– А знаешь почему? – сдавленным голосом спросил Кавабэ. – Знаешь, почему вообще люди темноты боятся?

– Не знаю, – сказал Ямашта и задумался. – А и правда, почему? Потому что там прячутся призраки?

– Это один из основных человеческих инстинктов, разве нет? – спросил я.

– Подумай хорошенько и тогда отвечай.

– Ну, знаешь!

Кавабэ начал дергать ногой. Какая, скажите, кретинская мысль пришла сейчас в его бедную голову? Я же вижу – он что-то задумал. Он же на самом деле никогда ни о чем не думает. И туда же – вы только послушайте! – стоит посреди ночи в туалете и заявляет: «Подумай хорошенько и тогда отвечай».

Самое лучшее доказательство, что голова у него вообще не работает.

– Потому что люди не знают, что скрывается в темноте. Не знают, чего ожидать, – все-таки сказал я.

– Правильно! – Кавабэ кивнул. – То есть получается, что незнание – основа страха.

– Основа страха?

– Ну вот к примеру…

Кавабэ, похоже, вообще забыл, где он находится. Мысль его стремительно неслась, и он спешил вслед за ней, не замечая ни писсуаров, ни рукомойников. Глаза его бегали взад-вперед под стеклами очков. Мы стояли, взявшись за руки, образовав треугольник. Бывает ученый коллоквиум, а у нас получился туалетный.

– Ну вот, к примеру, привидения, оборотни или там духи – существует множество видов нечисти. Слишком много. У меня есть энциклопедия нечистой силы в картинках – так в этой энциклопедии больше ста видов описано. А если еще заграничную нечисть в расчет принимать, то тогда вообще…

Бетонные стены впитывали тихий шепот Кавабэ. Где-то далеко часы с маятником пробили два часа.

– И вот всю эту нечисть люди сами напридумывали, назвали, нарисовали. А все потому, что бесформенное, безымянное – это самое страшное. А так – есть название, есть портрет. Глядишь, а привидение уже вовсе не такое уж страшное. Чем больше понимаешь, тем меньше боишься. Разве нет?

– То есть ты для этого нам про мисолизов рассказывал?

– Ну да… чтобы не бояться… рассказывал.

– Понятно… – сказал Ямашта. Потом добавил: – Только я все равно боялся. И даже наоборот, еще страшнее было.

– Это нормально. Так всегда и бывает, – сказал я. – А теперь пошли обратно в комнату.

Мы на одном выдохе промчались по темному коридору.

Если то, что сказал Кавабэ, правда, то ему явно стоит как минимум еще пару раз прочесть свою энциклопедию нечисти от корки до корки.