Текст книги "Друзья"

Автор книги: Кадзуми Юмото

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Почти каждый вечер я плакал и кричал:

– Мамочка! Я не могу дышать. Я разучился. Я сейчас умру!

Поначалу мама не знала, что с этим делать. Она приходила ко мне с чашкой теплого молока, садилась рядом с моей подушкой… Я понемногу успокаивался. Но стоило ей уйти, и все начиналось заново.

– Я не могу дышать! Я сейчас умру!

Теперь я не зову маму, но перед сном обязательно считаю вдохи и выдохи. Интересно, сколько их я уже сделал с тех пор как родился? Если восемьдесят лет – это восемьсот миллионов, то двенадцать – это получается сто двадцать миллионов. Значит, сквозь меня прошло шестьдесят миллионов глотков – ма-аленьких таких глоточков – воздуха. Но вообще-то, конечно, никто не может знать, сколько раз он успеет вдохнуть и выдохнуть за всю свою жизнь. В какой-то момент все закончится – просто возьмет и прервется после пятисот миллионов вдохов и выдохов. Или после восьмиста миллионов вдохов. Или после девятисот миллионов. А может статься, всего лишь после трехсот. А после этого… Наверное, я перейду в другой мир. А может быть…

Я задерживаю дыхание. Закапываюсь лицом в подушку. Считаю секунды: один, два, три… тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… тридцать один, тридцать два, тридцать три, тридцать четыре… Глаза у меня крепко закрыты. Я вижу, как в темноте начинает мерцать и разгораться желтый свет. Свет приближается и превращается в большое поле, сплошь заросшее желтыми цветами. Я взмываю вверх, как птица, и пролетаю над этим полем. Или нет. Это не поле. Это огонь. Желтые цветы превращаются в желтые горячие языки пламени. Теперь вокруг меня бушует море огня. Вижу кого-то – он стоит посреди пламени, машет мне рукой. Кто же это?.. Но все, сон закончился. Мне снова трудно дышать, я ловлю воздух ртом.

Когда-то давно, когда я был совсем маленьким, один дяденька объяснил мне, что умереть – это значить перестать дышать. И я очень долго именно так и думал. Но на самом-то деле это не так. Ведь жить – не значит только лишь дышать. Я уверен, что дяденька ошибся.

На следующий день мы начали приводить в порядок дедушкин дом. Мы прибили гвоздями отошедшую обшивку на внешних стенах дома. Позвали стекольщика, и он заменил все разбитые и треснувшие стекла. Потом мы зачистили напильником оконные рамы и покрасили их купленной в хозяйственном магазине краской. Ямашта притащил из дома дощатый ящик, в котором его папа хранил лососей, мы разобрали его на части, распилили доски и смастерили недостающие рейки для раздвижных ставней.

Дедушка научил нас пользоваться напильником, разводить краску, показал, как правильно держать кисточку и как пилить. Поначалу мы то и дело попадали молотком по пальцам, пару раз перевернули банку с краской, да и с пилой дело шло не очень гладко – она как будто назло все время застревала в досках.

В какой-то момент у забора появились Сугита и Мацушта – пришли посмотреть, что это мы такое делаем.

Я увидел их с лестницы, на которую как раз забрался.

– Приветик, – сказал я, – подайте-ка мне банку с краской, а то она внизу осталась.

Очень удачно они подошли, потому что Кавабэ в этот момент отчаянно сражался с уже покрашенной и высохшей оконной рамой, пытаясь вставить ее на место. А Ямашта, зажав в своих пухлых пальцах иголку, заделывал дырки на сетке от комаров.

Мацушта Неуверенно посмотрел на Сугиту, словно спрашивая разрешения. Сугита мельком глянул на банку с бежевой краской, потом с любопытством уставился на меня.

– А с футболом что? – вдруг спросил он.

– Чего? – не понял я.

– На футбол ты не пойдешь, что ли?

Точно! Сегодня же первая с начала летних каникул тренировка в футбольной секции.

– Я забыл.

– И что теперь? – не отставал Сугита.

Вот привязался!

– Ничего. Я, как видишь, занят. На тренировку не пойду. Предупреди тренера, ладно?

У Мацушты глаза на лоб полезли.

– А эти тоже не пойдут? – Сугита показал подбородком в сторону Кавабэ и Ямашты.

– Эй! – крикнул я во весь голос, чтобы Кавабэ и Ямашта меня услышали. – Сегодня футбольная секция. Вы пойдете?

– Не, куда мы пойдем. Смотри, сколько тут еще работы, – сказал Кавабэ, который, кстати, очень неплохо играл в футбол. Но сегодня он явно на тренировку не собирался.

– Ох ты. Я и забыл совсем. Плохо дело. Мама мне тоже ничего не сказала. – Но, судя по голосу, Ямашта был не особо расстроен этим обстоятельством.

– Ну вот. Они тоже не пойдут. Банку с краской дайте мне сюда. Поскорее, если можно.

Сугита попятился, а потом вдруг куда-то побежал. Мацушта припустил вслед за ним.

– Что ж вы убегаете-то, а?!

– Вот твоя банка, – сказал дед, протягивая мне наверх банку с краской.

Я начал красить дощатую обшивку дома бежевой краской. Я красил и чувствовал спиной, что дед стоит внизу и смотрит на меня. Это он только притворяется, что ему нет до нас никакого дела, а сам все время к нам присматривается. (Вот, например, в один из дней я забыл у него на веранде книжку по названием «Пугала». Это такая книжка про английского мальчика примерно моего возраста, с которым происходят самые разные приключения – одновременно и страшные, и интересные. А на следующий день дед, даже не спросив, чья книга, отдал ее прямо мне).

Получается, что вначале мы следили за дедом, но как-то незаметно поменялись ролями – и теперь уже он следил за нами. Смотрел и все подмечал. Совсем не так, как моя мама, – она хоть и не сводит с меня глаз, когда сидит рядом и потягивает вино из бокала, но на самом деле ничего не видит.

Свежеокрашенный кусок довольно сильно выделялся на общем фоне, но в целом в дом словно вдохнули новую жизнь. Мы сидели в тени под османтусом и любовались результатом своих трудов: бежевая стена, зеленые оконные рамы, противокомарные сетки на двери. И, конечно же, ставни, выкрашенные, как и рамы, в зеленый цвет. Все это довольно-таки неплохо сочеталось с голубой черепицей, которой была покрыта крыша. Я подумал, что теперь любому, кто зайдет во двор, сразу захочется постучать в дверь – «Тук-тук, мы в гости».

– А когда цветы расцветут, вообще получится маленький домик на лугу, – сказал Ямашта. К этому времени среди заново народившихся сорняков уже показались первые листочки космеи. До второй прополки дело так и не дошло. Дед сказал, что время терпит и что пусть травка пока порастет, как ей вздумается.

– Вроде мой дом, а вроде и не мой, – довольный, дед скрестил руки на груди.

– Ага, раньше он вообще каким-то нежилым казался, – сказал Кавабэ. Дед кинул на него косой взгляд, но Кавабэ даже не заметил – он любовался свежевыкрашенной водосточной трубой, на которой застыли маленькие зеленые капельки подсохшей краски.

– Ага. Так оно и есть. – Дед еще раз окинул взглядом дом и добавил: – Так оно и было. Потому что дом меня вообще не интересовал. Уже очень давно.

– Пока не попробуешь, не знаешь, что получится, – сказал я.

– Верно. Пока не попробуешь, не узнаешь, – дед кивнул так, как будто только сейчас, дожив до такого почтенного возраста, вдруг что-то для себя понял.

– А у вас жена была? – ни с того ни с сего спросил Кавабэ.

– Жена… была – этот ответ прозвучал скорее как мысли вслух.

– А она что, умерла?

– Ну…

– Ушла or вас?

– Ну, что-то вроде того.

– А почему?

– Не помню уже. Забыл.

– А почему вы второй раз не женились?

– Не женился.

– Почему?

– Откуда я знаю, – дед погрустнел.

– А как ее звали?

– Забыл.

– А она красивая была?

– Забыл.

– А дети у вас были?

– Не было.

– Странно как-то.

– Что?

– Мой папа уже второй раз женат. И у него дети и от первой жены, и от второй.

– Ну, так это же хорошо, – дед тихонько вздохнул.

– Ничего хорошего, – Кавабэ поджал губы и вдруг сказал: – Может, если бы у вас с женой дети были, то мой папа второй раз не женился бы.

– Ну, знаешь!

– А что, может, так оно и есть.

– Ты хочешь сказать, это я виноват в том, что твой папашка второй раз женился?

– Нет, вы не виноваты. А просто это мир таким образом устроен.

– Не понимаю. Бред какой-то.

– Может, и бред, – Кавабэ вдруг рассердился. – Я сам ничего не понимаю. Вокруг сплошные непонятности. Вот я потому и подумал, что, наверное, все-таки есть какой-то механизм. Механизм мироустройства.

Он замолчал.

– То есть… то есть… – и тут он вдруг заговорил скороговоркой:

– В доме у А было яблоко. В доме у Б было два яблока. Сколько всего яблок у А и Б? Три? А вот и нет. Этого-то я как раз и не понимаю. Слышите? Папа – это не яблоко. Его пополам не разделишь. У меня нет папы, а вы – одинокий, но это же не значит, что вы можете стать моим папой. Я тоже не яблоко. Значит, все должны понять, что есть какой-то другой механизм, более правильный. И я хочу найти ключ к этому механизму, чтобы понять, как все устроено… У Земли есть атмосфера, у птиц есть крылья, в небе дует ветер, птицы летят по небу. Люди поняли, как это работает. Поэтому теперь в небе летают самолеты. Есть даже самолеты, которые летают быстрее звука. А папы у меня нет. Почему так? Почему у мамы всегда такое испуганное лицо, когда мы в воскресенье идем с ней в торговый центр? Почему я должен все время слышать: «Когда-нибудь ты еще заставишь его пожалеть…»

Кавабэ выпалил все это почти на одном дыхании и мрачно сказал:

– Всё, пошли домой.

Дед, нимало не заботясь о нежных листиках космеи, протопал через двор, зашел в дом и вынес на веранду арбуз и нож. Потом разрезал арбуз на четыре части и раздал нам.

– Съедите и пойдете, – сказал он.

– Да ладно, – Кавабэ уставился себе под ноги, не зная как поступить.

– Не «да ладно», а ешь.

Кавабэ начал есть арбуз. Сперва робко, откусывая каждый раз по маленькому кусочку, но постепенно разошелся и начал активней вгрызаться в арбуз, погружаясь при этом в гигантский ломоть чуть не по самые уши.

Мы сражались с этой сладкой, напоенной солнцем сочной мякотью, словно с каким-то мифическим врагом, пока не съели все до конца.

8

Дед больше не копит мусор. Он встает рано утром и сам выносит мусорные пакеты к фонарному столбу. Если мы попадаемся ему навстречу, он бодро приветствует нас: «Здорово!» Мы в ответ бросаем ему на бегу: «Доброе утро».

После занятий, по дороге домой, мы заглядываем через забор к нему во двор. Космея выросла пока что сантиметров на десять. Тянет к небу свои узкие листики. Старушка из лавки семян говорила, что если сажать в августе, то цветы будут невысокими. Но все равно, какие-то они уж слишком хилые.

– Интересно, зацветут они или нет?

– Нда-а… Не очень понятно. Может, они больные?

Окно у деда открыто. Чем он там занимается по ту сторону залатанной сетки от комаров? Может быть, гладит снятое с веревки белье? А по комнате гуляет приятный ветерок… Телевизор он теперь почти не включает. Кавабэ в последнее время как-то поостыл – больше не предлагает продолжать слежку. Дед ходит каждый день за покупками. Готовит себе еду. Убирает, стирает, моет посуду. Кажется, он вполне справляется сам, и наша помощь ему больше не нужна.

– Короче, надо с учебой что-то делать. – Наплававшись в бассейне, Кавабэ вылез из воды и сел на бортик, свесив ноги в воду. – У меня за позавчерашнюю контрольную такая оценка, что мама просто рассвирепела. Орала как бешеная, а потом закрыла меня на балконе. Да еще к перилам привязала, чтоб не сбежал.

– Что, правда, что ли?

Солнце потихоньку начинает пригревать спину. От этого свербит в носу и к глазам подступают слезы, как если бы я собирался заплакать. Кавабэ тоскливо смотрит на воду. Мимо нас не спеша проплывает на спине Ямашта. Такое ощущение, что еще немного, и он пойдет на дно.

– Я несколько часов проплакал. А вечером пришла соседская бабушка и отвязала меня.

Вообще-то за эту контрольную я тоже получил плохую оценку. Моим родителям даже позвонили из летней школы.

– И чем это ты целыми днями занимаешься? – спросила мама, недобро на меня глядя.

– Чем занимаюсь? – Почему она на меня так смотрит? Ну, плохая оценка, ну и что? Это же в первый раз. В чем она меня подозревает? – Учусь, и все.

– Наверное, надо было тебя отдать в летнюю школу, куда никто из твоих дружков не ходит… – задумчиво произнесла мама, будто не слыша меня.

– Это здесь ни при чем, – сказал я и пошел в свою комнату. Я сел за стол и попробовал позаниматься, но ничего из этого не вышло. Настроение было испорчено…

– Слушай, – сказал Кавабэ, осматриваясь, – а где Ямашта?

Ямашты не было ни в воде, ни на берегу.

– Не знаю.

– Ой, смотри! – Кавабэ показал пальцем на воду.

В это время послышался оглушительный звук свистка, и в воду со всего разбегу прыгнула наша учительница физкультуры – Сидзука Киндо. Ее тело, обтянутое синим с зелеными полосками купальником, гладко, почти без брызг вошло в воду. Через несколько мгновений она показалась на поверхности – в руках у нее было что-то бесформенно обмякшее.

– Ямашта!

Все столпились на краю бассейна. Ямашта лежал неподвижно, как мешок. Глаза у него были закрыты. Лицо – белое-белое. И все тело тоже.

– Он умер? – спросил кто-то.

Учительница ничего не ответила. Она сильно-сильно давила Ямаште на грудь. Потом отпускала. И снова давила. Челка выбилась из-под ее купальной шапочки и свисала с побледневшего лба, болтаясь где-то на уровне носа. Ямашта не приходил в себя.

– Ямашта-кун, Ямашта-кун! – теперь учительница еще и хлопала его по щекам.

– Плохо дело. Кажется, он помер, – услышал я за своей спиной голос Сугиты.

– Заткнись! – заорал я таким страшным голосом, что сам испугался. У Кавабэ подрагивал подбородок. Он начал дергать ногой.

Учительница зажала Ямаште нос, прижала свои губы к его губам и дунула со всей силой, чтобы вдуть в его легкие воздух. Еще раз, и еще. Пятый, шестой, седьмой… Все молча стояли вокруг.

Я вдруг вспомнил, как точно двигались руки Ямашты, когда он точил нож. Вспомнил, как он смеялся, так что глаза превращались в маленькие, едва заметные щелочки. Как во время пробежек на уроках физкультуры он, обливаясь потом, плелся самым последним характерной трусцой, немного вразвалочку. В ушах у меня звучал его голос: «Ирассяй! Заходите! Добро пожаловать!» – помогая отцу в лавке, этими словами Ямашта приветствовал посетителей. Если он умрет, то все это исчезнет из моей жизни. Я вдруг понял, что я этого больше никогда не увижу и не услышу. Никогда больше не увижу Ямашту. Никогда больше?! Не увижу?! А лето будет продолжаться, пока не наступит осень. Я буду жить, и земной шар будет вращаться, как и раньше, словно ничего не произошло… От этой мысли мне стало страшно!

– Ямашта! Эй, Пончиик!!! Чего ты разлегся! Давай, вставай! – заорал я изо всех сил.

Я вдруг заметил, что щеки у него немного порозовели. Веки начали подрагивать. И вот наконец он открыл глаза.

– Вы чего? – спросил он, глядя на всех нас, сгрудившихся вокруг него.

Мы с Кавабэ дождались, пока Ямашту отпустят из медицинского кабинета, где он отдыхал после происшествия в бассейне, и все вместе пошли домой. Киндо-сэнсэй [5]5
  Сэнсэй – учитель (яп.). – Прим. ред.


[Закрыть]предложила Ямаште позвонить его маме, но он отказался и попросил вообще его родителям ничего не говорить.

По дороге мы остановились на пешеходном мосту над железнодорожными путями и постояли там некоторое время, наблюдая за проезжающими внизу электричками. Это был тот самый мост, с которого однажды чуть не прыгнул Кавабэ, – если он тогда нам не наврал, конечно.

– Повезло тебе, Пончик. Ты с Киндо-сэнсэй поцеловался, – мечтательно сказал Кавабэ, не глядя на Ямашту.

Ямашта смутился. Киндо-сэнсэй была очень красивая. У нее были большие глаза с длинными ресницами и красивый точеный рот. В ее красоте было что-то неяпонское.

– И правда, тебе повезло… – сказал я.

– Слушай, а что с тобой было-то? – спросил Кавабэ.

– Что было? Я-то откуда знаю, я ж сознание потерял.

– Вот непонятливый, – Кавабэ воззрился на Ямашту. – Я спрашиваю, что с тобой было в то время, когда ты был без сознания, понимаешь? Ты ж чуть не помер в бассейне.

Ямашта с сомнением смотрел на Кавабэ. Он явно не понимал, чего тот от него хочет.

– Я спрашиваю, – вкрадчиво произнес Кавабэ, – как это – умирать? Что ты видел, что чувствовал?

Ямашта собрался было что-то сказать, но вдруг задумался и довольно надолго замолчал.

– Я помню, что у меня свело ногу. А больше ничего не помню.

– Вообще не помнишь?

– Ага.

– Что ты задыхался, что грудь тебе сдавило… Не помнишь?

– Не помню, – виновато сказал Ямашта. – Я просто как будто заснул и видел сон.

– Какой сон? – мы с Кавабэ подались вперед.

– Как будто я плыву по морю на спине у палтуса, а мимо меня проносятся стайки блестящих иваси. Знаете, как это красиво! – Ямашта слегка выставил вверх свой пухлый подбородок.

Кто знает, может быть, тот свет находится на дне моря, глубокого-глубокого. О котором никто никогда не слышал.

– И вот палтус мне говорит: «Дочь морского царя заболела. Вылечить ее может только сашими из палтуса. Поэтому, юный герой, тебе надо будет приготовить сашими из меня».

– А ты что?

– Я подумал, что никогда не готовил сашими из говорящего палтуса. Да и вообще, я из палтуса еще ни разу сашими не делал. Поэтому я сказал ему, что должен вернуться и научиться. А когда научусь, спасу дочь морского царя.

– И что потом?

– А потом я очнулся.

– Ясно.

В тот день, когда Ямашта научится делать сашими из палтуса, он наверняка вспомнит этот свой сон.

– Хорошо, – сказал Кавабэ, – хорошо, что ты все-таки вернулся!

– Да, – Ямашта передернул плечами.

Внизу прогрохотала очередная электричка.

– Умереть гораздо проще, чем кажется. Ты так не считаешь? – Кавабэ посмотрел на меня. – Можно попасть в аварию, или на тебя что-нибудь сверху упадет, когда ты будешь идти мимо стройки, или в бассейне вот так вот утонешь, и все.

– Или споткнешься, упадешь и голову разобьешь, – сказал я. – Или в разборку мафиозную попадешь случайно, и тебя застрелят.

– Или рыбой фугу отравишься, – добавил Ямашта.

– Я ни за что в жизни не стану есть фугу, – сказал Кавабэ. – Но, честно говоря, это вообще чудо, что мы еще живы!

Я вспомнил, как на уроке природоведения нам показывали фотографию яиц, которые откладывает бабочка. Бабочка откладывает десятки и сотни яиц. Но из всего этого количества получается всего одна бабочка. А иногда и вовсе ни одной. Личинок съедают другие насекомые, или они сами умирают от холода или голода, если не находят подходящих листьев, чтобы питаться. Как будто они и родились-то только для того, чтобы умереть.

– В самой смерти нет ничего странного, – сказал я. – Все в конце концов умирают.

– Угу, – Кавабэ согласно кивнул.

– Но все-таки умирать страшно. Правда?

– Угу.

– Вот это как раз очень странно. Если все равно все умирают, так почему же тогда все боятся смерти? Этого я не понимаю. И, наверное, не пойму, пока сам не умру.

– Я боюсь, – тихо сказал Ямашта, – боюсь, когда думаю о том, что умру, так и не научившись делать сашими из палтуса. Я бы все-таки хотел сначала научиться.

Но, скажем, после того как я научусь – неужели мне будет все равно, когда умереть? Даже не знаю…

Интересно, а я когда-нибудь научусь чему-нибудь такому, чтобы после этого почувствовать, что мне не жалко умирать? Как бы мне хотелось, чтобы в моей жизни была такая цель – тогда даже если я ее и не достигну, то хотя бы буду знать, что она есть. А иначе зачем вообще жить?

Началась вторая неделя августа. Над городом бушевал тайфун. В те редкие минуты, когда прекращались завывания ветра, было слышно, как барабанит в стекло дождь.

Автобусы не ходили, поэтому в летней школе объявили каникулы. Я сидел, приплюснув нос к оконному стеклу, и смотрел на улицу. Казалось, что город проглотило гигантское чудовище. Полдень, а снаружи клубится серый сумрак. На улице – ни души. Мимо окна, как сноуборд, скользящий по невидимому склону, пронеслась сорванная ветром небольшая вывеска.

– Мама.

Мама заснула, сидя на диване.

– Мама!

Она плохо выглядит. Лицо такое усталое. Может быть, это из-за волос? Они падают ей на плечи, закрывая половину лица. Вчера ночью я проснулся оттого, что мама кричала. Прислушавшись, я услышал только невнятное бормотание – папа что-то говорил ей сдавленным шепотом. Но что ответила ему мама, я уже не слышал.

Я приблизил ухо к ее губам.

Раз, второй, третий, четвертый… От ее теплого дыхания ухо стало мокрым. В него будто задувал маленький ветерок, который щекотал меня и заставлял поеживаться.

В комнате очень тихо. Алюминиевая рама окна плотно закрыта. Кондиционер бесшумно охлаждает воздух. Я подумал, что мама может не проснуться, даже если сейчас наступит конец света. Так и будет себе спать, будто все это ее не касается. Как будто мы уже в могиле. Глубоко в прохладной земле, мертвецы с того света, прислушивающиеся к далеким, неясным голосам…

Я тихонько, чтобы не разбудить маму, вышел из комнаты. Открыл входную дверь, едва устоял под мощным порывом налетевшего ветра и побежал, словно ветер гнал меня куда-то.

Так я и думал. Дедов двор превратился в одну большую лужу. Из воды торчали только сорняки. Побитые дождем и ветром стебли космеи полегли в разные стороны. Наверное, им уже ничем не поможешь.

Несколько минут я стоял у забора. Дождь заливал мне глаза, я морщился, вытирал лицо рукой. Зонтик я, разумеется, не взял. А даже если бы и взял, вряд ли бы он мне сильно помог.

– Эй, ты чего, с ума сошел? Заходи быстро!

Я увидел деда. Он, приоткрыв дверь, выглядывал наружу через небольшую щель, сантиметров в десять. Лицо у него было сосредоточенное, зубы крепко сжаты – ему было нелегко противостоять сильному напору ветра.

– Ну же, быстро! – он приоткрыл дверь чуть пошире.

Я заскочил внутрь. Дверь с грохотом захлопнулась за моей спиной. Ветер снаружи усилился и загудел еще сильней. Вытирая в прихожей голову полотенцем, которое дал мне дед, я заметил в углу две пары знакомых кроссовок.

– Приветик! – из комнаты выглянул Ямашта.

– Я так и знал, что ты придешь! – откуда ни возьмись на меня наскочил Кавабэ. – Давай, снимай носки!

Я снял насквозь мокрые носки и промокнул мокрую одежду полотенцем. Полотенце намокло, сделалось тяжелым от воды.

– Извините, если помешал! – сказал я, входя в комнату.

– Не помешал. – Кавабэ забрал у меня носки и полотенце и отнес их в ванну.

– Я сижу у себя дома, на втором этаже. Смотрю в окно – кто-то идет, а зонтик у него вывернулся наизнанку, и вода гуда набралась. Я еще подумал: «Кто это может быть?» Оказалось, Кавабэ. – И, сделав вид, будто придерживает очки, Ямашта изобразил бредущего против ветра Кавабэ. – Он мне говорит: «Я вот думаю, что там с цветами, которые мы посадили?» В общем, он позвал меня вместе с ним космею проверять. А тут и ты пришел. Тоже о цветах беспокоился?

– Ага, – сказал я и подумал, что это как-то странно, что они пришли сюда раньше меня.

– Я застирал твои носки, – сказал Кавабэ, вернувшись из ванной, и плюхнулся на пол. Такое ощущение, будто он у себя дома. Чудеса!

– Садись уже, чего стоишь? – Дед как ни в чем не бывало сидел у окна. Похоже, это было его излюбленное место. Я немного стеснялся, но в конце концов сел на пол неподалеку от двери.

– Чего это вы здесь делаете? – спросил я у Ямашты и Кавабэ.

– Да вроде ничего.

– Как это ничего? Алё! – дедуля был в отличном настроении.

– А что такого? – они как-то странно улыбнулись.

– Ну, если вы не хотите говорить…

Да что же это такое, они сговорились, что ли?

– Мы тут это… пари заключили. Придешь ты или нет, – сказал наконец Ямашта.

– Приду я или нет?

– Ага.

– Ну, вы уже вообще! – сказал я и про себя подумал, что они действительно вообще….

– Мы-то не вообще. – И они оба с надутым видом посмотрели на деда.

– Ну хорошо, а кто выиграл?

Деду указательным пальцем показал себе на нос и сказал:

– Так что теперь, миленькие мои, вы должны мне сделать массаж, как договаривались.

Дед разлегся на полу. Ямашта принялся мять ему плечи, Кавабэ – левую ногу, а мне – хотя я так и не понял, при чем здесь я, – досталась правая нога.

– Почему, собственно, я должен делать массаж? Я же пари не заключал. Вы проиграли, вы и массируйте.

– А ты не жалуйся. Это ведь все из-за тебя. Если бы ты не приперся, и массировать бы не пришлось.

– Эй, Кавабэ, не заговаривайся!

Тем временем Ямашта сел деду на спину и методично давил ему на плечи и шею своими пухлыми пальцами.

– Видали, как умею!

– М-м… – дед прикрыл глаза и довольно покряхтывал. Только морщился иногда, если кто-то из нас мял слишком сильно.

– Я папе часто плечи массирую. Привык уже, – говорил Ямашта.

– М-м…

– А у папы плечи, между прочим, в три раза шире.

– М-м…

– Нравится?

– М-м…

– Могу и посильнее, если надо. Вот так.

– Ой-ой-ой… – дед поморщился.

– Вы говорите, не стесняйтесь.

– Хватит! Больно!

– Чего ж вы сразу не сказали? – спросил Ямашта, оставив дедушкины плечи в покое.

Дед лежит и пыхтит. Из закатанных до колен штанин торчат худые ноги. Мышцы у деда жидкие, дрожат под моими руками, как желе. В отличие от покрытых волосами ног моего папы, у деда ноги безволосые, как вощеная бумага. Кожа мягкая, дряблая. Когда ее трогаешь, становится как-то не по себе.

– Эй, правая нога! – зовет дед.

– Это вы мне?

– Тебе-тебе. Ты что, никогда раньше массаж не делал?

– Не делал.

– Никчемный ты человек.

Ну ничего себе? Я тут стараюсь, массирую нежно, чтобы больно не сделать, а он… От обиды я начал давить что есть сил.

– Эй, ты что, рассердился? Не сердись… Вот, вот. Уже лучше. Молодец. Включи телик, ладно?

Какой он все-таки наглый, этот дед!

Я встал с пола, включил телевизор. Потом вернулся на свое место и продолжил разминать деду ногу.

В новостях сообщали, что в какой-то далекой стране началась война. На экране появилось изображение ночной взлетно-посадочной полосы и приготовившихся к взлету военных самолетов. Как огромные птицы, самолеты раскинули крылья над снующими вокруг механиками и людьми с флажками. Пилоты в шлемах горделиво машут на прощанье рукой. Прямо как в кино.

– А вы были на войне?

Дед лежал, положив руки на голову, и краем глаза смотрел телевизор. Услышав мой вопрос, он кинул на меня быстрый взгляд и снова повернулся к телевизору.

– Был.

– А на самолете боевом летали?

– Нет.

– A что вы там делали?

– Воевал, – сказал дед, продолжая искоса глядеть в телик. – На войне как на войне.

На экране показывали превратившийся в развалины город.

– Ой, ну расскажите нам про войну! Кем вы на войне были? – У Кавабэ аж глаза заблестели.

– Я ходил по джунглям.

– Ходил? И все? – в голосе Кавабэ, не перестававшего мять дедушкину ногу, послышалось разочарование. – А можно немного поподробнее? Про войну.

Не сказав ни слова, дед поднялся с пола и выключил телевизор. Комната сразу наполнилась звуком льющего за окном дождя. Где-то, как сумасшедший, звонил оставленный хозяевами на балконе ветряной колокольчик.

– Ну пожалуйста! – Кавабэ аж трясся от нетерпения.

– Я все забыл. – Дед уселся на пол, скрестив ноги.

– Так нельзя, – сказал Кавабэ нехорошим голосом.

– Ну что ты привязался ко мне, а?

– Может быть, все-таки расскажете? – поддержал я Кавабэ. – Мы просто хотим понять, что такое война.

Дед помолчал, потом сказал: «Предупреждаю, будет страшно». И снова замолчал. Правое колено у него легонько подрагивало. Он глянул на меня исподлобья, потом плотно закрыл глаза.

Это и вправду было страшно.

Отряд, в котором служил дед, отступая с передовой, застрял в джунглях. В начале бегства – а это было именно бегство – отряд насчитывал двадцать пять человек. Они теряли одного за другим. В какой-то момент их осталось восемнадцать. Жара, голод и жажда были невыносимыми. Они продолжали идти, бросая больных в джунглях на волю случая. Так делали и в других отрядах – бродя по джунглям, они несколько раз натыкались на таких же брошенных. Эти люди превращались в трупы еще живыми. В рот и в глаза им заползали черви, но никто не приходил на помощь… Так или иначе, они умирали. Дед и его товарищи, пытаясь обмануть пустой желудок, жевали горькую траву и корешки, заставляли себя идти без остановки все дальше и дальше. Они боялись остановиться.

Останавливались только ночью, чтобы хоть немного поспать, присев – как курица на насест – на толстые, свитые в кольца корни каких-то неведомых деревьев. В джунглях нет места, чтобы спать лежа. Некоторые от усталости и отчаяния выходили на морской берег, чтобы впервые за долгое время вытянуться и поспать по-людски, – большинство из этих так и остались навсегда на берегу, настигнутые вражеской пулей.

– Хорошо, что вы спаслись!

Дед помолчал, а когда взглянул на Ямашту, который произнес эти слова, глаза его были совершенно пустыми, будто он смотрел на постороннего, абсолютно незнакомого ему человека.

– В один из дней, – дед снова заговорил, – мы вышли к маленькой деревушке. В ней было несколько хижин, крытых травой и листьями. И все. Больше ничего не было. Мы ужасно обрадовались тому, что сможем хоть несколько дней передохнуть, поесть нормальную еду и попить нормальную воду. Наверное, если бы мы тогда не набрели на эту деревню, то меня бы и на свете уже не было. Я бы в этих джунглях весь и кончился.

Ветер не утихал. Дождь барабанил по стеклу – как будто требовал, чтобы его впустили в дом после долгой утомительной дороги.

– В деревне было несколько женщин, детей и стариков. Мы их всех убили. И женщин, и стариков… и детей.

– Зачем?

– Если бы мы их оставили в живых, они могли бы выдать нас врагам. И тогда убили бы нас.

– Вы их расстреляли, да? Тра-та-та-та-та! – Кавабэ начал дергать ногой.

– Да, – просто ответил дед.

– А как это, убивать людей? Что чувствуешь? – Глаза у Кавабэ горели, но тут Ямашта ткнул его в бок и сказал тихонько: «Оставь, не надо».

– Одна женщина вдруг побежала. Я бросился за ней. Но я был так слаб, так долго не ел и не пил, что когда споткнулся и упал, то чуть не задохнулся. А она была молодой, легконогой, как олень. Ее длинные, собранные в хвост волосы подпрыгивали, когда она бежала, взлетали и опускались ей на спину. Я видел, как напрягаются мышцы ее ног, как равномерно двигаются ее бедра. Это движение заворожило меня. Я поднялся и побежал за ней, ничего уже не понимая. А голове у меня бухало, как будто бил колокол: дон, дон… Я не помнил, кого и зачем я догоняю, но это меня не останавливало. На бегу я вскинул винтовку и выстрелил… Она упала как подкошенная и так и осталась лежать.

Мы молчали.

Мне показалось, что я слышу, как гулко бьет большой колокол: дон, дон, дон… Но, наверное, это всего лишь завывал ветер.

– Пуля попала ей в спину, прошла насквозь и вышла из груди. Она лежала лицом вниз. Я добрался до нее и осторожно перевернул. И только в этот момент заметил… – дед вдруг замолчал, словно слова застряли у него в горле, – она была беременна.

– У нее должен был родиться ребенок? – шепотом спросил Ямашта.

Дед кивнул.

– Я приложил руку к ее круглому, как туго надутый шар, животу и почувствовал движение там, внутри. Хотя она уже была мертва.

Я не мог разглядеть лица деда, так низко он склонил голову.