Текст книги "Друзья"

Автор книги: Кадзуми Юмото

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

6

На следующее утро мы вынесли весь мусор со двора. Кавабэ упирался как мог, но все-таки мне удалось его уговорить.

Меня очень задело, что и дед, и Сугита считали меня вруном.

После того как мы с Кавабэ и Ямаштой сделали пять заходов от дедова дома до фонарного столба, мусора у входа почти не осталось.

– Он еще дрыхнет небось, подлый дед! – Кавабэ попытался заглянуть в окно веранды. Окно было закрыто.

После обеда, возвращаясь из летней школы, мы остановились на противоположной стороне улицы и, поглядывая в сторону дедова забора, стали решать, что делать. Ямашта сказал, что если мы снова попадемся на глаза Сугите и его компании, то это будет очень плохо.

– Так значит, все? Конец слежке? – мрачно сказал Кавабэ.

– Значит, конец.

– Ну уж, дудки! Я не согласен! – Кавабэ решительно пересек улицу и направился к забору. – А вы как хотите, можете проваливать.

Ямашта посмотрел на меня. Вид у него был такой, будто он вот-вот сейчас расплачется. Что же делать? Как поступить? Кавабэ и сам прекрасно понимает, что Ямашта прав. Он хоть и смотрит поверх забора к деду во двор, но нет-нет да и оглянется вокруг. Неспокойно ему.

– Брось, Кавабэ. Ничего хорошего из этого не выйдет, – умоляюще сказал Ямашта.

Но тут окно на веранде со скрипом открылось, и послышался знакомый голос:

– Ужас! Все травой заросло. И комаров от нее столько развелось, что окно страшно открыть.

И пришлось нам приступить к прополке дедушкиного садика. Как Ямашта и подозревал, Сугита с Мацуштой наведались к забору. Увидев нас за работой – мы сосредоточенно работали, молча отмахиваясь от комаров, – они вытаращили от удивления глаза и через несколько минут ушли.

Садик и правда весь зарос травой. Как будто тут и не жил никто никогда. Стоило вынести мусор, и сразу стало заметно, как у деда тут все запущено. Скрестив ноги, дед сидел на веранде. Голову он подвязал полотняным полотенцем, как банданой.

– Пальцы сильнее сжимайте! Не ленитесь! – покрикивал он, глядя на нас.

– Может, сам попробуешь? Чё раскомандовался, – буркнул себе под нос Кавабэ.

Но дед услышал.

– У меня колено болит. Я наклоняться не могу.

– Ничего себе слух! – Кавабэ аж присвистнул от удивления.

Но на этот раз дед сделал вид, что не услышал, и ничего ему не ответил.

– Он нас совсем заездит, – сказал Ямашта.

– Не ной. Мы должны быть готовы на все для достижения главной цели, – ответил Кавабэ, глядя себе под ноги.

По его лицу струился пот, заливая сбившиеся набок очки. Сколько он их ни поправлял, они все равно сползали и повисали на кончике носа.

Ямашта, когда садится на корточки, почти сразу же теряет равновесие. Наверное, оттого что он толстый. Вот он тянет из земли пучок травы – оп! – сел попой на землю. КПД – ниже некуда. У меня болят пальцы ног и пятки. Я терплю из последних сил. Чувствую, как начинает болеть спина.

– Кияма-кун!

Это произошло на третий день Великой Прополки. До полной и сокрушительной победы над растительностью оставался буквально один шаг. У забора стояли и махали нам рукой две девочки из нашего класса: Томоко Симада и Аяко Сакаи.

– Э-э… – Я поднялся с корточек и посмотрел на девочек, не зная, что сказать. С тех пор как начались летние каникулы, мы их ни разу не видели.

Томоко и Аяко – самые красивые девочки в классе. Среди мальчишек время от времени даже устраивается тайное голосование, чтобы решить, кто же из этих двоих все-таки красивее.

У Томоко смуглая кожа и немного удлиненные глаза. Изящный нос, аккуратный рот с немного выдающейся вперед нижней губой. Томоко обожает спорт. У них дома есть свой собственный теннисный корт. Она говорит, что ее самое любимое занятие – играть с папой в теннис.

Аяко всегда приветливо улыбается. Когда на ее лицо падают солнечные лучи, мягкий пушок на бледно-розовых щеках вспыхивает золотом. Она похожа на фею, родившуюся из персика.

Мне больше нравится Томоко. Ямаште – Аяко. А Кавабэ они обе не нравятся.

Девочки держат в руках ракетки. На голове и у той, и у другой – козырек от солнца, отчего они кажутся взрослее, чем на самом деле. Наверное, собрались к Томоко играть в теннис.

– Кияма-кун! Какие вы молодцы, что дедушке помогаете! – крикнула Томоко.

– А мне мама сказала: «Ты бы тоже пошла со своей подружкой и помогла бы дедушке вместе с ребятами». – Аяко не сводила с меня своих огромных глаз, и хотя Томоко нравилась мне больше, я почувствовал, как заполыхали мои уши.

Только я собрался позвать девочек к нам, как в разговор вступил Кавабэ.

– Извините, дорогуши, но мы уж как-нибудь без вас обойдемся, – сказал он. – Раз сами начали, значит, сами и закончим.

Томоко и Аяко недоверчиво воззрились на Кавабэ, словно прикидывая, можно ли ему доверять, а потом вдруг ойкнули, переглянулись и посмотрели куда-то поверх наших голов. Я обернулся и увидел деда. Он стоял рядом с дверью и держал в руке пластиковый пакет. Мы так увлеклись прополкой, что не заметили, как он вышел из дома. Интересно, давно он уже так стоит?

Девочки тихонько ахали и то и дело на него поглядывали. Будто он не престарелый старикан, а кинозвезда какая-нибудь. А он стоял у двери в серой рубашке с короткими рукавами и в трениках с отвисшими коленками, явно не понимая, что происходит. На вот Томоко и Аяко перестали шушукаться и поприветствовали деда звонким хором:

– Здравствуй-те!

Дед почесал заросший неопрятной щетиной подбородок и, слегка поджав губы, буркнул в ответ:

– Здравствуйте.

Прозвучало совсем не похоже на то «эй вы!», с которым он обычно обращался к нам.

– Нет, вы слышали как он это сказал, а? – Ямашта посмотрел на нас с Кавабэ. – Все-таки хорошо быть девчонкой.

– Может, и хорошо, а может, и не очень.

– Ну, пока, мальчики. Держитесь!

Улыбнувшись нам на прощанье, Томоко и Аяко ушли.

– Смотри-ка, ушли. Хотя он их не отпускал!

– Ага, – поддакнул Ямашта. – А еще говорили, что помогут…

– Они потому ушли, что рожи ваши дурацкие видеть уже не могли больше, – для пущей наглядности Кавабэ высунул язык.

Мы с новыми силами принялись за работу. У нас словно открылось второе дыхание. Мы больше не тратили силы и время на пустую болтовню. Работали сосредоточенно, позабыв обо всем: о маме, о папе, о школе, о летних каникулах, о дополнительных занятиях и о том, что мы ползаем на корточках во дворе у деда. Мы просто методично выдергивали траву, пучок за пучком. Вечером, вернувшись домой, каждый из нас поужинал, принял ванну, сделал уроки на завтра и лег спать. И спал крепко-крепко. Без снов. Без всяких там глупых призраков…

К вечеру следующего дня с прополкой было покончено. На подсохшей земле двора торчали только мы, османтус и столб с натянутой на нем веревкой для сушки белья. Мусора вокруг не было. Травы тоже. На веранде громоздилась гора сухого белья. В последнее время дед затевал стирку чуть ли не каждый день.

– Ну, вот и все! – сказал Ямашта.

– Ага.

– Тут как-то просторнее стало.

– Даже не верится, что это тот же самый двор.

– И правда… – я глубоко вздохнул.

– Вот вам, режьте! – сказал дед, вынося из глубины дома большущий арбуз. На веранде уже были приготовлены доска и ножи для нарезания арбуза. Мы зашли на веранду, сели. Вокруг витал приятный запах свежевыстиранного белья и аромат курившихся благовоний, которыми дед отпугивал мошку и комаров.

Дед постучал по арбузу и сказал:

– Хороший арбуз, зрелый.

Вот интересно, как он понял, что у арбуза внутри? Стучал-то он снаружи…

Как до этого дед по арбузу, Ямашта постучал Кавабэ по голове и хихикнул.

– Ты чего?

– Ау, есть там что-нибудь?

– Ах, ты! – рявкнул Кавабэ и попытался тоже стукнуть Ямашту. Ямашта хохотал, прикрывая голову руками, и кричал: «Раздавишь, раздавишь», потому что Кавабэ навалился на него сверху всем весом.

– Хорош баловаться, – сказал я и тут же получил от Кавабэ по голове.

– Ну все, все. Хватит уже.

– А чего он лезет?!

Ямашта захохотал еще сильнее. Тут уже я не выдержал и треснул его по лбу.

– Ой! Больно же!

– Ну-ка, валите с веранды! – не выдержал дед. – Расшумелись тут.

– Сейчас свалим, только вот арбузика поедим, – сказал Кавабэ, хотя сам запретил нам с дедом разговаривать.

– Так ешьте быстрее, троглодиты.

– А вы знаете, что это ягода? – Кавабэ погладил арбуз по крутому боку. – Огромная ягода. Наверное, когда люди ее в первый раз увидели, о-очень удивились.

– Давай, режь, болтун, – сказал дед.

– Я не могу.

– Почему?

– Потому что я никогда раньше арбуз не резал.

– Никогда не резал арбуз?

– Так он же уже нарезанным продается. Мы целый не покупаем, потому что нам с мамой его не съесть.

– Н-да… – дед посмотрел на арбуз. Наверное, вспоминал, когда он сам в последний раз покупал арбуз целиком.

– Ну, вот и хорошо, что не резал. Как раз научишься, – сказал Ямашта. Он взял нож, посмотрел на него, сказал «секундочку» и, вскочив, вдруг побежал на улицу. Нож остался лежать на веранде.

– Эй, ты куда?

– Сейчас вернусь.

Минут через десять он появился, запыхавшийся, держа в руках какую-то штуку, похожую на огромный чернильный камень.

– Ого, – сказал дед. Ямашта улыбнулся. Мы с Кавабэ уже вообще ничего не понимали.

– Неси в раковину на кухне, – распорядился дед.

Ямашта скинул кроссовки, взял нож и зашел в дом.

Кухня располагалась на другом конце дома. Над раковиной было небольшое окошко. Мы видели, как Ямашта положил в раковину похожую на камень штуку, смочил ее водой, а потом со стороны кухни послышались какие-то странные вжикающие звуки.

– Чего это ты там делаешь?

Ямашта даже не посмотрел в нашу сторону.

Дед снял сандалии и тоже вошел с веранды в дом. Мы с Кавабэ пошли вслед за ним.

Не подходящий по сезону котацу тем временем уже был убран в шкаф. Теперь обстановка небольшой устланной татами комнаты состояла из складного низкого столика, маленького комода с телевизором на нем и шкафа в углу. Если не считать валявшейся на полу подушки, набитой гречневой крупой, в комнате был идеальный порядок. Никаких тебе сувениров или запыленных искусственных цветов или настенных календарей. Ничего лишнего. Даже как-то слишком убрано.

На полутемной кухне пахло старым домом. Деревянный пол приятно холодил ступни. Справа была входная дверь, слева, должно быть, ванная и туалет. На полочке над раковиной – две кастрюльки. В мойке – чайная чашка.

Ямашта, крепко сжав в правом кулаке рукоятку ножа, равномерно водил лезвием по камню: взад-вперед, взад-вперед. Четырьмя пальцами левой руки он прижимал лезвие к камню. Лицо у Ямашты было серьезное. Губы плотно сжаты.

– Он нож точит! Вот это да! – восхищенно сказал Кавабэ.

– Здорово у тебя получается, – похвалил дед.

– Так у меня же у папы – рыбная лавка, – оторвавшись на секунду от своего занятия, сказал Ямашта. – Он сам знаете как здорово ножи точит!

Немного поменяв наклон ножа, Ямашта продолжил. Вокруг было тихо-тихо: никаких звуков, кроме вжиканья лезвия по камню и стрекота цикад со двора.

– Ты тоже хочешь в рыбной лавке работать, когда вырастешь? – спросил дед.

Лезвие ножа серебристо поблескивало в полутьме, как рыбья чешуя. Ямашта смотрел на нож, не отрываясь, и молчал.

– Не знаю, – сказал он наконец. – Мама все время говорит: «Чем в глупой лавке торчать, лучше учись как следует». Она говорит: «От лавки этой никакой прибыли. Так, глядишь, и замуж за тебя никто не пойдет. Вот выучишься, найдешь себе приличную работу, приличную невесту…»

Он остановился. Перевернул нож. Поменял руки и снова начал мерно водить лезвием по камню туда-сюда.

– А мне нравится работать в лавке, как папа! – Ямашта легонько провел по лезвию большим пальцем, чтобы проверить свою работу.

– О… Осторожно, острое! – сказал Кавабэ.

– Не волнуйся.

Я никогда раньше не видел Ямашту таким уверенным в себе.

– Ты что, ни разу не порезался? – спросил я.

– Да нет, конечно, порезался. И не один раз. Но если все время бояться и к ножу не подходить, то никогда не научишься с ним обращаться.

– Все ты правильно говоришь, – сказал дед.

– А это не я. Это папа так сказал, – улыбнулся Ямашта. – Я тогда очень сильно порезался. Не то что к ножу, к доске разделочной боялся подходить. Нож – это вещь такая: им человека убить можно, а можно наоборот, как папа говорит, вкус к жизни вернуть – если что-то стоящее приготовить. Все зависит от того, как ты им пользуешься. Ясно? Теперь-то я уже рыбу запросто разделываю. Ничего не боюсь. Хоть селедку, хоть ставриду одной левой распластую на три части.

Мы восхищенно смотрели на Ямашту. Тем временем он закончил точить нож и отправился на веранду, к арбузу. Двор, залитый ярким летним солнцем, казался из полутемной кухни сияющим параллелепипедом света.

Нож с хрустом вошел в арбузный бок, и арбуз, будто того только и ждал, распался на две половины.

– Я же говорил, хороший арбуз, – сказал дед.

– Здорово! – Кавабэ не отрывал глаз от ножа, как если бы вид сияющего лезвия мог помочь ему удержать впервые пережитое, неповторимое ощущение – первый раз в жизни он сам разрезал арбуз.

– Ты, парень, поаккуратней. Знаешь выражение такое: «кой-какому дитяте ножа не давати»? – ухмыльнулся дед.

– Какому еще дитяте? – насупился Кавабэ.

– Не знаем мы такого выражения, – сказал Ямашта, и было непонятно, то ли он так ловко прикидывается, то и ли и по правде не знает.

В красной арбузной плоти скрывалась армия черных семечек, таких крепеньких и свежих, что казалось, сейчас эти семечки, как десантники, сами начнут выпрыгивать из арбуза одна за другой. Каждую половину мы поделили на четыре части. Каждую такую восьмушку – еще напополам. Каждый выбрал себе дольку, и, едва сдерживаясь от нетерпения, мы наконец-то впились зубами в сочную арбузную мякоть. В горле у нас к тому времени пересохло, и арбузный сок казался от этого еще вкуснее. Дед поделил свою дольку еще на две части и ел медленно, тщательно пережевывая каждый кусочек.

– Ну что, вкусно?

– Ага!

– Особенно после того как поработал и пропотел как следует. – От улыбки глаза Ямашты превратились в две щелочки.

Кавабэ снял футболку.

– Это чтобы арбузным соком не запачкать. Он не отстирывается.

Мы с Ямаштой последовали его примеру и тоже разделись по пояс. За все лето мы так ни разу и не сходили в бассейн и животы у нас были белые, лягушачьи. Между светлой и загорелой кожей – отчетливая граница: на руках и на шее – там, где кончаются рукава и воротник футболки.

– Стопроцентный прополочный загар, – сказал я, и дед вдруг засмеялся. Весело, во весь голос. Совсем не так, как раньше, когда он просто фыркал себе под нос.

– Вот бы вас сложить вместе и поделить на два. Получился бы идеальный человек, – сказал Кавабэ, смерив нас с Ямаштой взглядом.

– Вот бы тебе помолчать и не лезть с дурацкими предложениями, – ответил я.

– Во-во, не лезть с дурацкими предложениями. – поддакнул Ямашта.

Кавабэ, конечно, не такой тощий, как я. Но в его рыбьей, какой-то полупрозрачной фигуре есть что-то такое, отчего он кажется совершенным задохликом. Да и ростом он особо не вышел: вон Ямашта его уже почти догнал. Когда он стоит голый по пояс в этих своих очках, возникает ощущение, будто очки весят несколько килограмм – такими тяжелыми кажутся они на его тонкой переносице.

– Слушай, может, снимешь очки?

– Это еще с чего? – Кавабэ впился зубами в арбуз. На его сутулой спине отчетливо выделялись бугорки позвонков.

– Ни с чего. Просто так. Можешь и не снимать.

– А какой завтра день? – вдруг спросил Кавабэ.

– Э-э…

– Среда, – ответил дед.

– Значит, завтра выносим мусор. – Кавабэ взял двумя пальцами обглоданную арбузную корку.

– Ой, – сказал Ямашта, глядя на небо, – смотрите, дождь пошел.

На белесой, высохшей земле появились первые черные точки. Потом в воздухе повис характерный влажный аромат, исходящий от смоченной дождем земли. Этот аромат смешивался с запахом курительной палочки.

– Наступит осень, надо будет посадить чего-нибудь во дворе, – голос деда прошил полотно дождя и добрался до моих ушей. – Календулу или что-нибудь такое… Посадим?

– А чего осени ждать? Давайте прямо завтра и посадим! – Кавабэ если решил что-то сделать, то откладывать не станет. Не умеет он так.

– Ишь ты, какой нетерпеливый, – дедушка усмехнулся, по-прежнему неотрывно глядя в небо.

– Летом вроде ничего не сажают и не сеют, – сказал Ямашта.

– Да чего вы так волнуетесь? Полежат себе семена спокойно в земле, подождут до осени и взойдут, когда им надо будет.

– И верно. Давайте завтра уже посадим, – сказал я.

Ямашта с сомнением покачал головой.

– Ямашта, что сажать будем?

– Ну-у.

– Клематис, – сказал дед.

– Нарцисс, – сказал Кавабэ.

– Фиалки, – сказал я.

– Редьку, – сказал Ямашта.

– Тьфу ты! Какую еще редьку?! – У Кавабэ даже челюсть отвисла.

– Дайкон. Он красиво цветет.

– Точно! – сказал дед. – У дайкона цветы на полевые лютики похожи, только белые.

– Первый раз слышу.

– Зверобой, – сказал я.

– Гвоздики, – сказал Кавабэ.

– Полевые хризантемы, – сказал Ямашта.

– Хиганбана, адский цветок, – сказал дед.

Анемоны, клыкачи, керрии, пионы, ликорисы, седумы, колокольчики…

Дедушка одно за другим говорил названия цветов, о которых мы никогда раньше не слышали. Глядя на голый двор, омываемый потоками дождя, мы меч тали о цветочных полях. Мы прислушивались к звуку, с которым вода падала с небес на эту словно заново родившуюся землю, жаждущую не только влаги, но и новой зелени, новых корней…

7

«Лавка семян Икэда».

Сразу после занятий мы отправились в лавку, которая располагалась напротив станции, в старом двухэтажном деревянном доме, зажатом между двумя многоэтажками. Краска на вывеске над входом облупилась. Стеклянная дверь была приоткрыта, но внутри было темно.

– Может все-таки в цветочный пойдем, который на станции? – сказал Кавабэ, заглядывая внутрь. Цветочный на станции открылся совсем недавно, в только что отстроенном здании, отделанном белой плиткой.

– Нет, цветочный не годится. Семена надо в специализированном магазине покупать.

Я уже бывал в этой лавке раньше. Когда я учился в первом классе, мы приходили сюда с мамой покупать семена вьюнка. Я умудрился потерять пакетик с семенами, которые нам раздали на уроке природоведения – у нас задание было такое: посадить вьюнок и наблюдать за ним. Вот мама и привела меня сюда. Купленные в лавке семена я посадил в горшок и поливал каждый день. После того как появились первые листочки, вьюнок начал расти быстро-быстро. Он перерос подпорку из бамбука, обвился вокруг балконных перил, взобрался вверх по водосточной трубе и так бы и продолжал залезать все выше и выше, но выше уже было некуда. Какое-то время он еще тянул свои тоненькие ручки-стебельки к небу, но потом смирился. В тот год у нас на балконе один за другим расцветали гигантские пурпурные цветки. Мы с мамой старательно заносили все, что касалось вьюнка, в дневник наблюдений. Потом мы сравнивали эти дневники в классе, и я помню, что у моего вьюнка оказалось больше всего цветков. Из пурпурных лепестков мы с мамой сварили красящую жидкость и раскрасили несколько носовых платков. Да… Тогда мама вообще не пила вина…

Я вдруг вспомнил, что когда цветки отцвели, я собрал их семена. Даже не верилось, что в этих маленьких блестящих черных семечках спят до поры до времени пурпурные, красные и белые цветы. Это было так странно. Я аккуратно подбирал семечко за семечком и складывал их в пакетик. Интересно, что стало с тем пакетиком? Куда я его подевал?

– Добрый день, извините!

В лавке прохладно. Кругом стоят полки с множеством ящичков. Здесь, как и в любом старом доме, тоже свой характерный запах – аромат курительных палочек и какой-то вкусной домашней еды.

– Иду, иду.

Лавка отделена от жилой части дома короткой темно-синей занавеской из плотной ткани, которая закрывает дверной проем примерно на треть. Слышно, как шаркают по татами ноги. Занавеска колеблется и отодвигается. В глаза ударяет яркий свет, откуда-то доносится звон колокольчика.

Из-за занавески появилась миниатюрная старушка. На ней сиреневая блузка с рукавами до локтей. Старушка смущенно потирает тонкие запястья. У нее маленькие ладони. Аккуратный маленький рот. И глаза тоже маленькие и круглые. Красивые седые волосы собраны на затылке в хвостик. Старушка ниже, чем я. На ее крошечные ноги надеты носки, поверх носков – сандалии. Она очень похожа на маленькую девочку.

– Извините, мы хотим купить семена.

– Конечно. А какие вам нужны? – Такие, которые прямо сейчас можно посадить, – сказал Кавабэ.

– Сейчас уже август, – сказала старушка. – Вам лучше всего подошел бы клематис, – немного подумав, добавила она.

– О! Это как раз то, о чем дед говорил, – обрадовался Ямашта.

– Точно! Говорил!

– Тогда его и возьмем.

– Только вот, хотя клематис и сажают летом, из семян его почти никто и никогда не выращивает, – с сожалением сказала старушка. – Поэтому у меня семян клематиса и нет.

Она принялась один за другим выдвигать и задвигать ящички. «Посадить прямо сейчас», – бормотала она себе под нос. Ящички были плотно набиты пакетиками с семенами. Пакетики эти точь-в-точь походили на библиотечные билеты в специальных ящичках, которые стоят в библиотеке. Цветочные сады, дремлющие в темноте в ожидании света и влаги. Я бы не удивился, если бы сейчас старушка достала из какого-нибудь ящика и мой пакетик с семенами вьюнка.

– А вы в горшок будете сажать? – вдруг спросила она, медленно повернувшись в нашу сторону.

Интересно, я видел ее, когда приходил сюда с мамой?

– Во дворе.

– Ага, значит, на клумбе.

– Не, во дворе. Мы весь двор хотим засеять.

– Прям весь двор? Молодцы, мальчишечки! – старушка улыбнулась.

Отвернувшись, она зашаркала к очередному ящичку.

– Коли так, вот это подойдет в самый раз! – С этими словами она достала из ящика пакетик и, приблизившись ко мне почти вплотную, сунула его мне в руку. Это были семена космеи, или, как ее еще называют, мексиканской астры. На пакетике было написано, что высаживать ее надо в середине июня.

– Если космею сейчас посадить, она невысокой вырастет, но зато цвести будет красиво – вся в цвет уйдет. Если вы целый двор собрались засеять – это как раз то, что вам нужно, – сказала старушка, заметив, что я прочел надпись на пакетике. – Космея, она простор любит!

Потом она объяснила, что летом цветы прекрасно обходятся без подкормки и что достаточно просто разбросать семена по двору – никакие специальные ухищрения не нужны.

– Сколько вам пакетиков?

– Ну-у…

– На целый двор штук десять-двенадцать понадобится, не меньше, – старушка улыбнулась.

– А сколько один пакетик стоит? – спросил Ямашта.

Точно! О деньгах-то я и не подумал.

– Сто иен.

Повернувшись к старушке спиной, мы срочно начали подсчитывать наличность.

– У тебя сколько?

– Четыреста иен, – сказал Кавабэ.

– Триста пятьдесят. Это на бутерброд, – пояснил Ямашта.

У меня было триста иен. Значит, тысяча пятьдесят иен на троих.

– Отлично. Покупаем на все деньги.

– А как же обед?

– Без обеда.

– Как «без обеда»?

– А что такого? Ну, не пообедаешь разок. Похудеешь немного. Делов-то, – Кавабэ взглянул на притихшего Ямашту. Тот ничего не сказал.

Пока мы совещались, старушка начала упаковывать пакетики в бумажный сверток.

С той стороны занавески послышался голос:

– Бабушка! – юная девушка, на вид старшеклассница, заглянула в лавку.

– А, у тебя покупатели.

Длинные волосы собраны в конский хвост. Подбородок немного островат. Лоб – круглый. Очень похожа на бабушку.

– Эли-тян, поможешь мне?

– Да, конечно.

Белая рубашка Эли-тян притягивала свет в полумраке лавки. Вместе с бабушкой Эли доставала пакетики с семенами космеи из ящика. Потом помогла их завернуть.

– Они весь двор собрались засеять.

– Космея очень для этого подходит. И возиться с ней особо не нужно, – девушка посмотрела на Кавабэ и улыбнулась. – Здорово, что у вас есть двор.

– Это не наш двор, а дедушки, – Кавабэ поспешно отвел глаза. – Мы-то сами в многоэтажке живем.

Он говорил так тихо, что его едва было слышно. У него начала дергаться нога. Я крепко сжал ему плечо.

– Вот как… – девушка внимательно посмотрела на Кавабэ и больше ничего не сказала.

Закончив упаковывать семена, она протянула нам сверток.

– Спасибо. А это вот…

– Да берите так. Это еще с весны осталось, непроданное. Как раз и заберете, – сказала старушка. – Мы все равно лавку эту скоро закроем.

Она грустно улыбнулась.

– А вы молодцы! Цветы во дворе сажаете. В вашем возрасте это редкость. Спасибо! – Сказав это, старушка вдруг поклонилась.

– Дедушка, наверное, очень обрадуется, – Эли-тян ободряюще кивнула Кавабэ.

Хоть они и отказывались брать у нас деньги, мы оставили тысячу пятьдесят иен на одной из полок. Поблагодарили, взяли сверток и отправились к нашему деду. Всю дорогу Кавабэ прижимал сверток к груди, как ребенка, и не проронил ни слова.

У деда во дворе мы высыпали все семена из пакетиков. Получилась целая миска. Семечки были продолговатые, гладкие на ощупь. Каждый взял полную пригоршню. Согнувшись чуть не до земли, мы ходили по двору, но не разбрасывали семечки, а скорее аккуратно раскладывали их тут и там.

– Ого! Где это вы столько семян взяли? – удивленно спросил дед.

– Мы ограбили цветочную лавку, – сказал я.

– Вы? Ограбили? Ну-ну, – дед хихикнул. А сам, между прочим, поначалу думал, что мы у него стащить чего-то хотим. Только теперь об этом, видно, забыл.

– Непривычно видеть, как вы ходите и космею эту сеете. В деревне она каждый год у нас сама вырастала.

– В какой деревне?

– На Хоккайдо. Знаете остров такой на севере?

– Хоккайдо…

– Я там жил, когда был таким, как вы, примерно, – дед прикрыл глаза.

Я тоже прикрыл глаза. Мне показалось, что я слышу, как над полем проносится ветер, шевелит нежные цветы космеи, шелестит листьями и стеблями. Интересно, каким дедушка был в детстве? Лысины у него тогда точно не было. Наверное, он был худым и загорелым… Я изо всех сил старался представить себе его лицо. Но почему-то вместо него видел себя, стоящего посреди заросшего цветами поля.

– А знаете, что космея означает на языке цветов? – спросил Ямашта.

– Не-ет.

– Девичье что-то там.

– Что еще за «чтототам»?

– Ну, на пакетике было написано.

– Девичье… девичья… не-е… чего-то такое.

По всей веранде были разбросаны пустые пакетики с отпечатанной на них фотографией цветов космеи, штук пятьдесят, не меньше. Было похоже, как будто на веранде космея уже расцвела. Я поднял с полу один из пакетиков и посмотрел на его обратную сторону.

«Японское название: осенняя вишня. Семейство: астровые. Регион: Мексика. Значение на языке цветов: девичья непорочность».

– Ну, чего там написано? – спросил Ямашта.

Но мне почему-то не хотелось произносить это вслух. Мне вдруг подумалось, что это какое-то секретное, заветное слово.

– Ты что, прочитать не можешь, Кияма?

– Да могу я, могу.

– Ну, так, что написано-то?

– Непорочность! – отчего-то рассердившись, крикнул я. – Ты сам-то читать умеешь? Знаешь вообще, что такое «непорочность»?

Ямашта распрямился.

– He-а, не знаю. Что это?

Кто бы сомневался. У Ямашты по родной речи такие отметки, что ничему уже удивляться нельзя.

– Это значит «невинность».

– Невинность?

– Невинность. Значит, вины нет. Ничего плохого не делает человек… Понимаешь ты? – буркнул я.

– Ничего плохого? А что можно считать «плохим»? – задумчиво сказал Ямашта. – Вот, например, летнюю школу прогуливать – это плохо? Или сладости по ночам жрать?

– Подумай сам.

– Или, скажем, контрольную от родичей прятать… и врать, кстати, тоже нехорошо.

Дед засмеялся.

– Да замолчите вы уже! – с досадой сказал Кавабэ. – Сейте давайте.

– Ты, Кавабэ, какой-то странный. Какой-то ты сам не свой. Молчишь все время… – начал было Ямашта, но я его остановил.

– Оставь его, – сказал я. И еще хотел сказать: «Он про Эли-тян из лавки думает». Но как раз этого-то я и не сказал. Проявив гуманность и милосердие воина.

Откуда-то из недр дома дед принес старый шланг. На кончик шланга была насажена, вернее, прикреплена с помощью веревки и каких-то добавочных приспособлений, дырчатая штука, как у лейки. Дед сунул шланг мне в руки и подмигнул, кивнув в сторону Кавабэ, который сидел на корточках к нам спиной. Ямашта фыркнул, прошмыгнул через веранду в дом и повернул на кухне кран, к которому был прикручен второй конец шланга.

– Готово, – послышался его сдавленный шепот.

Я покрепче сжал шланг и прицелился. Через несколько мгновений оттуда ударил расщепленный насадкой на множество маленьких струек поток воды.

– A-а! Вы чё?! Она же холоднющая! – заорал Кавабэ. – Хватит!

Он пытался увернуться от воды, но боялся наступить на посаженные семена, поэтому крутился на одном месте, стоя на цыпочках, прямо как заправский балерун. Мы с Ямаштой дружно расхохотались, а вслед за нами рассмеялся и дед.

– Ух ты, как красиво! – послышались вдруг из-за забора голоса Томоко и Аяко.

– Чего? – Кавабэ от неожиданности остановился, и веер воды окатил его ягодицы – штаны тут же промокли.

– Очень красивая радуга, – сказала Томоко.

– И правда!

Я немного поменял угол наклона, и теперь с веранды тоже стало видно небольшую яркую радугу – семь солнечных цветов. Достаточно одной небольшой водяной струи – и вот уже в воздухе повисла радуга, увидеть которую в обычной жизни удается не так уж часто. Солнечный свет скрывает в себе целых семь цветов. Да и вообще в мире есть много вещей, которые прячутся он наших глаз, и разглядеть их не так уж просто. Некоторые из них можно увидеть почти сразу, как эту радугу, стоит только поменять угол зрения. Но иногда надо пройти долгий нелегкий путь, и только в самом конце тебе вдруг откроется то, что все это время было от тебя скрыто. И меня тоже, наверно, дожидается в каком-нибудь тайном месте что-нибудь такое… Прячется и ждет, пока я его найду.

В конце концов насадка от лейки не выдержала давления воды и сдалась – оторвалась от шланга, взлетев в воздух. Вода продолжала литься, но как-то рывками, оставляя на земле, в которую мы только что закапывали семена, небольшие вмятины.

– Ну-ка, – дед торопливо выхватил шланг у меня из рук и прижал его конец пальцами. Вода брызнула тонкой, но сильной струей и угодила Кавабэ прямо в лицо.

Он взвыл. Девчонки засмеялись, и их смех, как стайка птиц, вспорхнул и поднялся в небо.

– Виноват! Прости! Ты в порядке? – дед изо всех сил сдерживался, чтоб вновь не засмеяться. Тут наконец Ямашту осенило – он побежал на кухню и закрыл кран.

Я лежу в кровати и считаю вдохи и выдохи. Один, два, три, четыре, пять, шесть… четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, семнадцать… тридцать. Обычно после тридцати я начинаю сползать в сон, который потихоньку окутывает меня со всех сторон. Но иногда, как старый ботинок, который по всем правилам должен быть утонуть, но почему-то всплывает на поверхность, я выныриваю из сна, и тогда снова приходится начинать счет сначала: один, два, три, четыре…

Как-то раз я прочитал в одной книжке, что человек за свою жизнь делает от шестисот до восьмисот миллионов вдохов и выдохов. И я начал все время считать вдохи и выдохи. И никак не мог остановиться. Кажется, это было, когда я учился во втором классе. Чем дольше я считал, тем труднее становилось дышать, потом я начинал задыхаться, и в конце концов у меня начинался нервный кашель. Когда кашель проходил, я снова начинал считать с самого начала. Я считал во время уроков. Я считал во время еды. Довольно часто я начинал дышать ртом, отчего кашлял еще сильнее. Так что мама в отчаянии говорила мне: «Да прекрати же, наконец, кашлять!» Но как прекратить, я не знал.