Текст книги "В Каталонию (СИ)"

Автор книги: К. Донских

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Подошёл официант, но не дождался ответа на заданный им вопрос о желании заказать что-нибудь. Ката сказала, что ещё не готова, а Сергей жестом дал понять, что ещё не допил свой кофе.

– Он выкупал крестьян, будь те живым людом, и торговал ими.

– Наверно, дда… – вырвалось у девушки. – А при чём здесь Овчинникова?

– Представляете, нам невероятно повезло. Может, и не стоит так пользоваться душами умерших, но Овчинникова нам помогла как нельзя лучше тем, что умерла.

– Вы оформили договор на мёртвую душу? – вопрос появился само собой и тут же напугал и без того растерянную Катю.

– Я нашёл недавно умершую – между прочим, в тех же Озёрах – женщину, и через нотариуса переписал на неё ваш дом.

– Ничего не понимаю. Но тогда получается, вы оформили договор, как дарственную или как обычный договор купли-продажи. А я же не имею права продавать участок с домом.

Сергей сделал такое лицо, как будто он принимал экзамен на юридическом факультете, а студентка только что, сама того не зная, села в лужу, наговорив лишнего. Он улыбнулся и приблизился вплотную к Кате, нарушив тем самым её интимное пространство, чтобы что-то прошептать.

– Считайте, что вы не владели этим домом никогда. Он принадлежал всегда Овчинниковой.

– Но как вы это сделали? – с радостным воздыханием прошептала ему в ответ Ката.

– Ну, пришлось кое-кому заплатить… А вообще, вы так не переживайте. Это наша работа. Косвенная, конечно. Так-то она НАША.

Хотя вы тоже потрудились.

И далее он рассказал, как договорился с архивариусом подменить документ шестилетней давности, когда Сергей Жеребцов и подарил дом Кате.

По его замыслу, никакая Екатерина Шемякина не приобретала и не получала в дар дом, расположенный по нужному адресу. Им всегда владела Овчинникова С.А.

По замыслу Сергея, стратегия договора дарения была полностью изменена.

В общем-то, всё произошедшее не составило огромного труда, так как изначально пришедшая в голову Хорина идея о подмене владельца участка промелькнула у него сразу же после встречи со своей подопечной.

Ката тут же повеселела, захотела улыбаться и болтать – что вполне можно было соотнести с привычным состоянием в период радостного события, желанной новости или просто всплеска неизвестного гормона.

32.

Когда дует ветер, ставь не стены, а паруса.

Восточная мудрость.

Серёга, которого так по-братски называл Михаил Лукавин, прибыл в частное сыскное агентство «Перфект» через час после звонка. У двери с надписью Колобков А.С. сидела аккуратная женщина без возраста, в очках, выдающих её близорукость по лупам в очках. Размер диоптрий превышал среднестатистическое отклонение от нормы. Уж очень маленькими выглядели в очках её глаза.

Она подняла их на вошедшего Серёгу, поморгала малюсенькими зрачками и как ни в чём не бывало опустила их к дешёвому столу, забросанному листочками и разноцветными стикерами. У оперуполномоченного сложилось впечатление, что бардак её не волновал, точно так же, как и вошедший лейтенант.

– Я к Колобкову, – равнодушно доложил он.

– Ага.

– Он у себя?

– Ага.

И Серёга вошёл в помещение, гораздо краше его приёмной. Что было странным.

Не должна ли именно приёмная прежде всего привлекать посетителей?

А внутри главного гнёздышка всё было налажено: фикусы, пальмы (хоть и ненастоящие), огромный резной стол с такими же шкафчиками и люстра.... ё, вероятно, сняли из торжественного зала для проведения банкетов.

– Здравствуйте. Меня зовут Сергей Евфратович. Я от Лукавина, – в свойственной ему служебной манере представился Серёга.

Мужчина, далеко не соответствующий собственной фамилии, так как оказался совсем не толстым, а довольно-таки жилистым и худощавым, привстал и дружелюбно протянул руку.

– Евфратович? Какое интересное отчество. Как же звали вашего отца – Евфрат?

– Никак нет, – пародирующим тоном солдата ответил он, – это фамилия.

– Ах, вот оно как… Ну, что же, Сергей Евфратович, я в курсе дела, по которому вы сюда явились.

Накануне Колобков ответил на звонок, который вернул его в прошлое. С Мишкой они служили вместе. И так давно, что в голове промелькнула мысль разговора с призраком. Он даже не знал, с чего начать разговор. Столько лет прошло. Столько воды утекло. Как только Мишка его нашёл?

Он даже обиделся на то, что Лукавин позвонил спустя столько времени и вместо того, чтобы спросить о жизни, сразу начал говорить по делу.

Правда после обещался встретиться и выпить по кружке «Жигулей», и не по одной.

– Странно, что вам не хватило собственной проверки. По-моему, всё очевидно, и здесь кроется похищение не с целью выкупа, а всё куда более прозаично и к частникам не ходи… – с некоторой издевательской иронией выразился Колобков, и младший лейтенант заметил гусиные лапки под его глазами. Детектив улыбнулся и посмотрел на своего гостя в ожидании реакции на его наглую шутку. Но Сергей привык, что правоохранительные органы недооценивают и подтрунивают над тем, как те проводят расследование. Он улыбнулся в ответ и проглотил сарказм.

– Вы считаете, что похитителю деньги не нужны, а дело в личной неприязни?

– Ребят, но это же очевидно, – усмехнулся Колобков, и Серёга успел заметить слегка подрумяненные щеки – схожие со сказочным Колобком черты у него всё же были.

В кабинете не было жарко и душно – окно было открыто почти нараспашку. Но причина прилива крови сразу же бросилась в глаза в виде хрустального графина с коричневой жидкостью недалеко от стола. Здесь служебная наблюдательность Сергея его не подвела: Колобков явно приложился к тому графину перед встречей.

– Я сижу в этом кресле пять долгих лет – счастливое число, не находите ли? За это время я сталкивался с подобными делами всего – ничего, – он перевёл взгляд на поднятые вверх пальцы, стараясь, видимо, показать на количество похожих дел.

Согнутых пальцев оказалось восемь. И три из восьми были похищениями на почве зависти и мести. Не всегда похититель нуждается в деньгах. Иногда он хочет доставить душевную боль своему оппоненту или, манипулируя похищенным, получить то, что ему не хватает. Те, кому нужны хрустящие купюры, свяжутся с родственниками в день похищения, максимум на следующий. Однажды в моей практике вымогатель ждал три дня, чтобы объявить о том, что он держит у себя в подвале молодую женщину. Но последняя была гулящей, и он отлично понимал, что родственники слишком быстро не хватятся её. Их необходимо было подготовить к информации о том, что женщина гуляет не по своей воли. Он ещё и насиловал её так, что на третий день, когда он передал ей трубку, чтобы поговорить с отцом, она ревела так, что тот не понял ни одного слова. Такое психологическое давление применяется редко. За детей же похитители просят деньги сразу. Достаточно и нескольких часов, чтобы родители сошли с ума от горя и согласились бы отдать всё, лишь бы их чадо вернули.

Колобков причмокнул еле слышно, уставился на своего собеседника и ждал, когда не наученный и не умудрённый криминальными делами младший лейтенант придёт в себя.

Когда Александру позвонили из знакомого участка, в котором не первый раз нуждались в услугах частных сыщиков, он не придал этому значения. Это было нормальной практикой помогать полиции, дабы те прикрывали от уплаты налогов.

Но сейчас дело было совсем в другом.

На участке, ответственном за похищение ребёнка, работал Лукавин… видимо, его перевели, или он только недавно приступил к своим обязанностям, так как Колобков давно о нём ничего не слышал.

Помочь ему нужно было обязательно.

– Давайте я вас угощу чем-нибудь, – предложил Колобков, отводя глаза в сторону графина с коричневой жидкостью.

– Я на службе.

– Ну, будет вам… Вы от Лукавина! Мишка такой человек! Человечище просто. Вы и представить себе не можете!

Далее последовала история о том, как Колобков повстречался с Лукавиным семь лет тому назад в Андижане, когда их – ещё обоих в те времена служивших в Узбекистане – попросили посодействовать борьбе с протестующими мусульманами. Михаил тогда был уверен, что его новый напарник –узбек. Черты лица Колобкова, правда, отличались от славянских – кожа была смуглая, волосы седели на месте когда-то иссиня-черных волос, а глаза явно были карими и слегка зауженными. Хотя последнее, возможно,казалось из-за оплывшего лица, на котором глаза прятались в виде двух тоненьких чёрточек одинакового размера.

Александр поведал историю его неординарной встречи с оперуполномоченным – теперь со стажем – Михаилом. А случилось это, когда те входили в состав военнослужащих и защищали город от возможных атак и передвижений террористов. Представленные друг другу впопыхах и не запомнившие толком внешности друг друга, они оказались буквально приставленными спиной к спине и осуществляли расстрел боевиков. Последние пытались восстановить справедливость бизнес-идей путем нападения на мирное население, буквально атакуя его и шантажируя тем самым правительство Узбекистана.

– Миха защищал меня, как будто мы до этого были знакомы, – рассказывал Александр, – я постоянно ощущал его руку на своем комбинезоне. Тогда это казалось странным, ведь, по большому счёту, мне не было дела до него. Но он сумел внушить мне обратное за пару дней.

Алекс, как потом назвал его про себя Серёга, оказался философски мыслящим парнем.

Рассказывал про восточные мудрости. Все эти мудрости говорили об одной идее: о том, что нужно делиться тем, что имеешь, и помогать, если есть на то возможность, не жеманствуя при этом; подбадривал то и дело и ссылался на божий умысел происходящего. «Даже если произошло несчастье, нужно отыскать в этом скрытый замысел и понять выгоду от этого негодования». «Как сейчас помню строки, – сказал он, – "…когда дует ветер, ставь не стены, а паруса."»

– Даже в самой худшей судьбе есть возможности для счастливых перемен.

Александр явно придался воспоминаниям, но Сергею это было только на руку. Он даже присел, не отводя от рассказчика взгляд, чтобы не нарушить интригу, взгляд должен был показать интерес – в конце концов, не за этим ли он сюда явился? Лукавин предупреждал, что Колобков начнёт много говорить и рассказывать. Но если его выслушать и уважительно отнестись к его рассказам, тот обязательно ответит доброй услугой.

По крайней мере, он был в курсе дела пропавшего мальчика, и в том, что задача разузнать как можно больше о всевозможных вариантах его исчезновения предугадывалась в самом задании. Шеф сказал – связаться по этому делу с ЧСА (давать полное название Лукавину было лень), значит, так ему надо. Только сейчас Сергей понимал, что в обычной просьбе скрывалась ещё не рассказанная руководителем история былых дней. Да и не нужна она была, эта история, главное – её существование должно было помочь неразрешённому вопросу.

– Хорошему человеку Бог в помощь, – сказал Колобков, – а если нет Бога, то тогда и я, быть может, сгожусь.

Он налил себе тёмно-коричневой жидкости из графина и набрал номер внутренней связи.

Серёга это понял сразу, так как на пороге тут же возникла безразличная к окружающему миру женщина в очках.

Она вошла и, не говоря ни слова, просто продолжила стоять, немного приоткрыв рот от возможной нехватки воздуха в помещении. Вероятно, детектив её обескуражил внезапным вызовом.

Неожиданно чудесное создание оживилось и принялось записывать информацию в маленький блокнотик, да так бойко, что Сергей понял, что он ошибался в возможной меланхоличности секретаря Колобкова. Она строчила шариковой ручкой слово за словом, – Сергей даже на миг потерял нить сказанного Александром – настолько сильно женщина произвела на него впечатление в этот момент. Она теперь казалась сосредоточенной и волевой, внимательной к услышанному.

Александр дал поручение, и секретарь вышла в приёмную, захлопнув за собой легонько дверь.

33.

Истина где-то слева…

Отрицательные эмоции более заметны

на левой стороне человеческого тела

Пол Экман «Узнай лжеца по выражению лица. Книга-тренажёр»

Кирилл сидел в гостиной перед своим жидкокристаллическим телевизором в двадцать четыре дюйма и наблюдал, как молодой Шемякин бродит по комнате. Камера, спрятанная в коробке из-под обуви на шкафу, фиксировала шестилетнего мальчика вполне нормально. Смущало только то, что картинка была чёрно-белая: продолжительно вглядываясь в объект, изображение сливалось воедино, и хозяин особняка периодически терял мальчика из вида. Хотя на самом деле в этот момент тот останавливался, садился на диван или замирал.

Никита перестал нервничать и вёл себя вполне смиренно. Усталость давала о себе знать – ребёнок кивал головой в полулежачем положении.

Левин смотрел на отпрыска старшего Шемякина, и тот не вызывал у него даже доли сочувствия. Может, это было связано с тем, что мальчик был внешне похож на отца, а может, с патологической нелюбовью к детям.

Кирилла раздражали эти глупые создания – визг, капризы и слёзы – всё, что могли донести до него дети, особенно такие маленькие.

Слабые и бестолковые, грызущие своих родителей по каждому поводу.

Левин не любил эгоизм.

Бессознательное желание к вниманию со стороны детей давало Левину сигнал защемить и предотвратить эту предрасположенность к их самопоказу.

Он не понимал тот возраст, в котором происходило становление характера – сам он отличался. Он всегда знал, чего хотел и как этого добиться, и отнюдь не лживые и слезливые выпрашивания нужных ему в жизни вещей помогли ему стать таким, каким он был. Прагматизм он строил на холодности и недоверии к тому, что не приносит пользы и выгоды, а уныние и капризность, со своей стороны, он считал недопустимыми с самого детства.

То, что не помнил, – не считалось.

Другое дело было требовательное отношение к другим.

Требование на работе высоких результатов деятельности никак не шло в сравнение с требованиями, предъявляемыми детьми, но Кирилл разницы не видел.

Не любил. Не жалел. Не уважал.

Вырастет, поумнеет – тогда, быть может, изменится… а пока это хрупкий и бесполезный объект как личность неказист.

Но выгодное оружие для дела.

Признаться, Кириллу приходили мысли просто его убить, закопать, как собаку. И никто бы никогда не отыскал столь небольшое тело в лесу, что находится неподалеку от дома. Этим самым он бы причинил боль Шемякину, ненависть душила его, и Кирилл почувствовал мурашки злости, пробегающие по всему телу при этой мысли.

Но прагматизм брал верх над сознанием. Убийство ребёнка не принесло бы желаемой цели. Максимум неделя, и Шемякин снова появится в офисе, легкий и неудрученный, стильный и дальновидный.

Всё это не было самоцелью. Противника нужно было убирать иным способом. Левину было необходимо, чтобы Виктор ушёл сам… и больше никогда не появился в главном офисе «ЯхтСтройТехнолоджис».

Он набрал телефонный номер. Послышались длинные гудки.

Его не проследят.

Сим-карту купил на прилавке недалеко от Ботанического сада – перекупщики оформляют без паспорта; IMEI телефона переделал у торгаша кредитными телефонами на Царицынском рынке – тот просто его перепрошил.

Левин понимал, что в квартире Виктора сейчас вьются с десяток полицейских, и каждый из них навострит уши, чтобы извлечь все детали предполагаемого звонка.

Поэтому надо было придать голосу уверенности и проговорить приготовленный заранее текст на диктофон. И вот, нажав на сенсорную красную "трубку", он зашёл в функцию диктофона.

***

Прозвонов было три. Шемякин договорился с Антоном, что подойдёт на пятый. Закусив губу, последний сделал шаг назад в разочаровании, что звонок сорвался.

Все застыли в тишине и подождали две минуты.

Виктору было страшно, как никогда. Страх перемежевался с желанием услышать знакомую трель телефона. В неведении они находились уже второй день, и от неизвестности кружилась голова. Мысли перемещались по голове, как рой стрекоз, в совершенно неожиданных направлениях. Он боялся сказать лишнее, он боялся всё испортить, боялся собственного страха и слабости. Ненависть, слабость, обида и неуверенность в себе мешали сосредоточиться. Сейчас он был другим, не как на работе; он не был сейчас тем самым Виктором, нарочито главенствующим, сильным и волевым. Решение заговорить нужными словами давалось ему с трудом. Он надеялся на стяжательство со стороны преступника, веря и молебно теперь уже повторяя в своей голове отрывки зазубренных фраз – тех, где он будет соглашаться отдать всё, что у него есть, лишь бы снова поднять на руки сына… Сына…

…Когда-то он хотел дочку. Сколько себя помнит, он не походил на потенциальных отцов, жаждущих рождения наследника, последователя и хранителя фамилии. Он видел в своём будущем ребёнке глубину ласки и нежности, которую не мог дать мальчик по природному показателю. Дочка в его мечтах была баловнем собственной судьбы – именно это баловство он бы ей дал, потому что она была бы идеальной женщиной на земле. Только идеальную женщину можно было бы любить без причины…

Сейчас он вспомнил, как обсуждал с женой её рождение.

Солнышка, зайчика, любимого существа.

Он вспомнил, как называл бы их обеих – мои девочки.

Господи, какая же это была ерунда решать то, что за тебя давно решили? Первым должен был родиться сын! Его кровь и плоть не должны были цениться по полу.

Никита стал тем же баловнем, что и восхваляемая в мечтах Виктора дочь. Он нёс в себе то, что не могла бы дать маленькая женщина. А именно будущую ответственность за людей, его окружавших, будущую силу и невероятную харизматичность, к которой бы тянулись и стар, и млад. Вся та будущность зависела сейчас только от Виктора – от его поведения и реакции на поступки сына. Он сделает из него того, кем сам не стал. Но обязательно спросит, хочет ли этого сын.

«Никитка… мальчик мой».

Виктору не стыдно было за мужские слёзы. Он был дома. Он был на своей территории. Он сжал кулаки и понял, что готов ответить на звонок, когда тот раздался вновь.

***

В соседней комнате сидели четверо уполномоченных. Их телефоны, подключенные к нужной линии связи, стояли перед ними. Диктофонную запись осуществлял внешний передатчик, к которому тянулось несколько проводов. В углу стоял портативный приёмник, фиксирующий возможное расположение преступника. На последнее преимущество Антон Гладких не надеялся, так как злоумышленник мог поставить защиту от перехвата сигнала. Поэтому сейчас была дана главная задача, заключавшая в себе несколько психологических пунктов и, к сожалению, эти пункты должен был выполнить мало подготовленный к подобным случаям гражданин, эмоции которого могли помешать успеху всей операции. Главное, о чём был предупреждён Виктор, – как можно дольше тянуть разговор; это было необходимо для того, чтобы установить, на какие действия и какого характера способен человек, находившийся по ту сторону провода – его эмоциональный настрой, возможное дальнейшее поведение и характеристики, которые можно было получить в ходе оговорок во время длительного разговора. Но не только оговорки могли помочь вычислить и поймать преступника. В ходе длительных переговоров снижалась эмоциональная напряжённость. Конечно, нельзя было исключать того, что одна из сторон могла бы перейти на более неожиданную тактику, но Антон верил в Виктора и полагал, что человек, достигший влияния и положения в обществе, просто не мог в прошлом обойтись без особого знания о людях, их возможном поведении, их слабых и сильных сторонах. Как бы то ни было, затянувшийся разговор являлся обоюдоострым оружием, так как спешка не дала бы нужных результатов из-за эмоциональности ситуации.

Но Гладких не был уверен, что предполагаемый вымогатель не повесит трубку в сию минуту после выдвинутых им условий. Так поступали опытные ловкачи, не желающие тянуть время для собственного разоблачения.

Поэтому когда телефон наконец-то зазвонил, Виктор ответил после пятого гудка, готовый произнести заранее заготовленную фразу, от которой Антон отступать не советовал.

– Мы примем любые ваши условия, сохраним анонимность и приедем по вашему требованию в любой уголок Земли.

Несколько пар ушей замерли в ожидании ответной реакции. Но, по ходу дела, преступник был заинтересован и озабочен не меньше достижением взаимоприемлемого решения и поверил в его достижение не сразу. Потому что помолчал какое-то время.

На практике Антон часто сталкивался с приятным осознанием того, что тебя уважают и ценят даже среди врагов. Именно это нужно было захватчикам любого склада ума и характера. На похищения шли люди, лишённые теплоты и уважения той или иной ячейкой общества, – будь то семья, коллеги по работе или просто друзья.

Одиночество.

Ведомое чувство разлуки со счастливым миром заставляло этих людей совершать необдуманные и далёкие от социальных законов вещи.

Привлечение внимания.

Равнодушие сводило с ума преступников разного ранга; чувство «незамеченности» влекло их в психологическую яму борьбы со всеми.

Ревность и зависть.

Преступникам НУЖНО было доказывать их значимость до последнего; уверять, что они сильнее и тактичнее, чем все находящиеся вокруг.

Виктор поменялся в лице, и все разом поняли, что идёт отклонение от предполагаемого сценария.

«Шеф… – раздалось в ухе Антона, – мы не слышим его, какие-то помехи».

Несколько пар рук взмыли вверх в непонимании, докладывая таким невербальным способом о неисправности прослушки и неясности происходящего.

Помехи сигналу мог создать только один из присутствующих. Антон жадно посмотрел на каждого из сотрудников.

Слева направо сидели четверо сослуживцев и одновременно подчинённых, с которыми Гладких работал не первый день и мог поручиться за них. Каждый мыслил по –своему, но при этом был готов выполнять общее дело.

Шевц – мужчина высокого роста, худощавый и выглядящий моложе своих тридцати пяти лет – закончил институт ФСБ в Санкт-Петербурге и выделялся Антоном как самый находчивый в трудных ситуациях сотрудник. Для этого парня было возможным найти общий язык с королевой Англии, если бы он пошёл служить в её полк.

Солин был некогда его одногруппником. Довольно спокойный и тихий парень, но попавший в разведывательную команду за неожиданно изящные решения. Такими Гладких называл те, что выдвигались без ущерба для каждой из сторон. Однажды Солин удивил всех докладом, в котором указал пять пунктов борьбы с террористами. Так в одном их них, он, не стесняясь, призывал на помощь матерей преступников, которые представляли эмоциональную угрозу и срыв планов злоумышленников.

Капинус, сидевший спиной к Антону, был, пожалуй, наиболее интересным объектом. Он достаточно ясно выдвигал требования при разговоре с преступниками, был абсолютно безэмоциональным стержнем, что непрекословно ценили. Им вполне гордились в Центральном аппарате.

Последнее достижение Капинуса, которое можно было бы отнести к геройскому списку, – освобождение шестерых детей из детсада на Крымской улице путем переговоров с психически-нездоровым, как потом написали в заключении, двадцатишестилетним парнем, который напал в начале дня на частный садик достаточно элитного корпуса. Парню не понравилось, что его дочку не взяли в него за неимение нужной суммы денег. И он решил ситуацию винтовкой, ранив в первые же минуты воспитателя и охранника заведения.

И, наконец, Шорин. Ботаник, которого попросили из гуманитарного университета за правильные гражданские позиции и, как следствие, ставшие неиссякаемыми правильные решения в борьбе с терроризмом и захватами невинных людей. Шорина цитировали в социальных сетях за остроумную направленность мыслей и неиссякаемый жизненный потенциал. ФСБ заинтересовалась парнем, когда любитель бабочек (а именно это было основной деятельностью тридцатилетнего парня до службы в органах) взломал сайт госбезопасности. Тогда пришлось долго и упорно скрывать его неограниченные способности.

Мог бы быть кто-то на стороне, кто мешал и создавал помехи?

Антон посмотрел на Виктора и на подчинённых. Виктор молчал и ерошил волосы. Что он услышал на том конце?

Шевц с Шориным заметно занервничали.

Капинус перебирал пальцами.

Солин и вовсе покраснел.

Но было трудным судить об эмоциональном состоянии человека по тому, как он себя ведёт, жестикулирует или как двигает руками.

Да. Первыми признаками нервозности всегда считалось почесывание носа и постукивание пятками о пол. Стеснение выражалось в покраснении внутренних краев ушных раковин, да и вообще люди частенько покрывались пятнами на грудной клетке и заливались пылающей краской от лба до грудины, когда стеснялись или перевозбуждались во всех смыслах. Глаза бегают, когда лукавят. Руки трясутся, когда нервничаешь. Губы прикусывают, когда думают.

Но все эти факторы можно было бы с лёгкостью отнести к аллергической реакции или духоте! В доме у Шемякиных было душно!

Гладких сам периодически краснел, а глаза слезились, когда наступал майско-июньский период, и тополиный пух залетал в каждый уголок душного и без того пропитанного раздражающими аллергенами города. Иногда это сопровождалось заразительным чихом и почёсыванием носа в совершенно спокойный и уравновешенный этап его жизни. Глаза у него бегали по привычке, а может, от природы – он так размышлял.

Кидая мимолетный взгляд на приближающиеся и отдаленные предметы, Антон находил больше решений. А губу он прикусывал, когда хотел проскочить на жёлтый свет.

И, привыкший полагать, что жесты могут быть внеплановой обманкой, Гладких вообще перестал в них верить.

Также среди преступников попадались латентные психологи, которые всем своим видом пытались доказать, что переживают за ту или иную ситуацию, когда такое не имело места быть в их подсознании. Часто так себя вели хитроумные ублюдки, желающие законным путем перебраться из СИЗО прямиком в больницу для умалишённых.

Как бы там ни было, чтение человека по выдающимся телодвижениям могло оказаться если не ошибочным, то хотя бы поспешным аргументом.

Виктор положил трубку, и глаза его стали стеклянными.

В это Гладких поверил – Виктор был шокирован.

– Ему нужны деньги. Вы были правы, – протянул он монотонно.

34.

Его положили в печку, дабы сохранить весь кладезь полезных веществ. В её сне в глаза упрямо бились солнечные лучи: мягкие, тёплые, игривые. Лена потянулась в улыбке и обнаружила возле себя такое же тёплое, как и она сама, тело – только больше и шире. Тело спало на животе, с повёрнутой в сторону стенки головой и сопело еле слышно. Это был мужчина. Копна его волос была чёрной, как смоль, и прижатые к голове уши слегка розовели под лучами раннего солнца.

«Счастье…» – подумалось ей.

В следующий момент уже не было ни запахов, ни солнца, ни копны волос…

Сны иногда волновали сознание Лены Ярис, трепали чувства и отторгали от реальности своей эмоциональностью. Что это было – параллельный мир, иллюзия или же воспоминания будущего, а может, и прошлого. Точного ответа найти никогда не удавалось, но яркость сновидений поражала своей насыщенностью, отгоняла от серых будней и не приписывалась к тому, что было живо по-настоящему.

Всего лишь иллюзия…

Наступившее сегодня Ленино тридцатилетие было бы прекрасным в силу своего непримиримо маленького в цифрах значения , если бы в сердце было то, что минуту назад в том увиденном сне. Ведь счастливая женщина не думала о прожитых годах. Счастливой женщине было чуждо восприятие увядания или набегающей зрелости. Если женщина любима – ничто не заставит её грустить; никакая печаль общества не отнимет от любимой и любящей женщины то, что дано ей от природы – радовать и радоваться, заботиться и хранить семью.

Как давно она этого не ощущала.

Как часто она думала о том, кто был в её сердце до Алексея. Не потому ли она, закрывая глаза, представляла его образ – некрасивый и непривлекательный для неё – но так незабвенно преданный ей.

Тот мужчина из её сна был на него похож.

Он любил её такой, какая она есть, и не старался сделать её лучше. Он ценил и уважал её при малейших попытках с её стороны доказать обратное. Ох, если бы любящих беззаветно людей можно было канонизировать в святые, она бы первой подняла правую руку ЗА.

Но того человека рядом с ней больше нет.

Сейчас она с Алексеем.

При этом Лена понимала, к счастью ли, к сожалению, что уже не сможет увидеть в Алексее того, кого она видела при первых их встречах – романтичного, многогранного, захватывающего. Она признавалась себе, что остыла к этому человеку, как если бы он никогда не был в её вкусе.

Сейчас в её голове прокрутился общеизвестный статус из социальной сети:

«Те люди, которые чаще всего прощали и дольше всего терпели, обычно уходят неожиданно и навсегда.»

Истина в этом была и будет.

Она больше не любила Алексея.

Да.

Пустота.

Пустота в сердце.

Она должна от него уйти.

Она потянулась и, почёсывая голову, пошла наливать себе кофе.

Зевота одолевала сонный организм частыми хриплыми тональностями.

На холодильнике висела записка с неаккуратным разбросанным почерком:

«С днем рождения».

«Не очень-то романтично…» – подумала она, – « как-то кратенько…»

Лена с испугом заглянула через щёлку в спальню свекрови, обвела взглядом захламлённые сувенирами и косметикой полки и с облегчением вздохнула. Штирлица дома не было. Это было уже настоящим подарком.

В свой день рождения она всегда брала выходной. Не потому, что хотела праздновать его целый день кряду – просто хотелось в этот день размышлять, а не захламлять свой разум невидимыми рабочими нейронами, как шторки открывающимися и закрывающимися в зависимости от принятого производственного решения. В день своего рождения Лена хотела именно размышлять, а не отвлекаться на рабочую суету. И пускай каждое 29 мая проходило у неё без воздушных шариков, коробки киндеров и ромашек с розочками – а это было неоспоримым идеальным подарком для молодой девушки любого возраста – она любила проснуться в этот день, когда того желает она, а не будильник; выпить вкусного чёрного кофе и почитать газету «Московский комсомолец» – бумажную, печатную, цветную с 2009. Было в этом что-то западное. Как если бы мальчишка проехал пару часов назад на велосипеде и кинул бы, не замедляя ход, свежий рулончик отпечатанной давеча информационной досуговой газеты прямо к порогу аккуратно стоящего двухэтажного домика с собственным гаражом и салатовым канадским газоном подле него.

Ярис как-то шла по набережной и наткнулась на бабушку, сидящую на табуреточке. Та продавала свежий выпуск «Московского комсомольца». Вот это было по-русски. Вот это было по-нашему.

Она и сама не знала, с какой целью она купила эту газету, когда все новости можно посмотреть по интернету, или же вспомнив, как оно – читать газету – получить бесплатный выпуск «Metro».

Она помнит, что её привлек слоган газеты и всего концерна: «Актуальность и достоверность – не лозунг, а принцип существования».