Текст книги "Голгофа"

Автор книги: Иван Дроздов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

– Глава администрации приказал прокурору вас арестовать, – будто бы от губернатора такой приказ вышел.

И потом еще сказал:

– Не волнуйся, парень. Мы вас в обиду не дадим.

Не знала Александра, что рядовые милиционеры, все как один, уважали «черных ястребов». Все это знал Павел Огородников, он потому уверено и без страха шагал впереди милиционеров. И весело кивал горожанам, удивленно наблюдавшим за процессией. А их, горожан, выходивших им навстречу, становилось все больше, иные кричали:

– Павел Николаевич! За что это вас?

– У него спросите! – кивал Павел на майора. И замедлял шаг, будто бы и хотел того, чтобы их видело все больше людей и чтобы весть о его аресте быстрее разлеталась по городу. Но это обстоятельство тревожило майора, он подталкивал Павла, понуждая его идти быстрее. А Павел куражился:

– Я устал. И так еле иду.

Они еще не прошли и половины пути, как вдруг сзади раздался детский крик:

– Папка, папка наш, куда тебя ведут?..

Два мальчика – десяти и восьми лет и девочка лет пяти подбежали к Павлу, бросились ему на шею. Они огласили улицу душераздирающими криками, громко плакали, а вслед за ними бежала женщина с грудным ребенком – жена Павла. Ход процессии замедлился, майор нервничал, толкал Огородникова, а дети еще громче кричали. И женщина подбежала к мужу. Она сунула ребенка на руки Александра, схватила мужа, стала тащить его на обочину.

– За что вы его? Он ничего не сделал. Он не мог ничего сделать!..

Процессия совсем затормозилась, откуда ни возьмись сбежались дети. Они кричали:

– Павел Николаевич! Вас арестовали?..

Павел улыбался, успокаивал жену и детей и нарочно замедлял ход, давая толпе разрастаться все более. К майору подошел военный – он отдыхал у родителей, тоже будто бы майор, – о чем–то спрашивал его, но Александра их разговора не слышала, она прижимала к себе теплый живой комочек, годовалую девчушку с небесными, широко открытыми глазами, и была совершенно спокойна, со все большим интересом наблюдала бурлящую, говорящую толпу, в которой было уж человек сто взрослых и много детей, окруживших Павла. Милиционеры растворились среди людей, отдалились от арестантов, отвечали на вопросы, успокаивали, а из толпы в сторону майора неслось:

– Иуда! Он и мать родную не пожалеет. Знает ведь, что «черные ястребы» помогают людям… Если б не они. Да что с ним разговаривать!..

– Ну, ну, поговоришь мне! По тебе давно веревка плачет.

Последние его слова утонули в криках женщин:

– Ты на кого же работаешь, грязный пакостник! Мафия тебе деньги платит. Что тебе сделали ребята в черных рубашках? Не твоим ли милиционерам они два раза зарплату выплачивали?

– Да он эту зарплату милицейскую на дачу себе пустил. Вон какой дворец отгрохал.

Кто–то крикнул:

– Бей его, ребята!..

Но тут наперед толпы вышел Павел, поднял кверху руки:

– Не надо, друзья мои! Самосуд мы не допустим. Ему приказали нас арестовать, и он подчиняется начальству.

– Подонок он! Вот такие и Россию жидам продали!

– Не надо! Прошу вас, уймитесь и расходитесь по домам. Мы пройдем в отделение, и там все разъяснится. Мы ничего не делали плохого. Сегодня наши ребята ездили на подпольный завод, там шайка азиков наладила производство грязной водки и травит наших русских мужиков…

– Прекратите митинг! – завопил майор. – Я не позволю мутить народ!..

Но Павел отстранил его, продолжал:

– Мы обложили их данью, каждый месяц берем с них налог и отдаем эти деньги людям Сосновки и нашим сельчанам. Вот майор и взъярился – требует деньги, которые мы хотим отдать вам.

– О–о–о!.. А–а–а!.. – заревели люди и бросились на майора, но он кинулся в сторону, где стояла стайка детей, побежал к отделению и скоро скрылся за домами. В толпе раздался смех, крики, и даже женщины поднимали кулаки, грозили в сторону милиции.

– Качайте их! Молодцы, ребята!..

Жена Павла взяла у Александры ребенка, а та в одно мгновение оказалась на сильных мужских руках, которые высоко ее подбрасывали. В первое мгновение ей было страшно, но потом она поняла, что рук много и держат они ее крепко. Она взлетала все выше и выше над головами людей, и черная ее куртка развевалась, а из–под нее выглядывала ослепительно белая блузка, и грудь ее резко обозначилась… Кто–то крикнул:

– Братцы, да она же девка!.. Ах, молодец! Качайте ее выше!..

И мужикам, и молодым ребятам было приятно ощущать в своих руках упругое девичье тело, потом чьи–то могучие руки обхватили Александру и бережно опустили на ноги. Пылая от восторга, она тряхнула головой, оглядела всех и будто бросая вызов: «Да, девка!.. Но кто может ездить на мотоцикле быстрее меня, кто так же смел и готов постоять за всех вас на поле брани?..»

Павел, беря ее за руку, сказал:

– Пойдем к нам. Будешь ночевать у меня.

Во втором часу ночи в Сосновку в сопровождении трех «ястребов» приехал Сергей Качалин. Новенький семиместный «Форд» остановился на улице Лермонтова у дома номер двадцать один. Собака подняла истошный лай, разбудила хозяев. На крыльце показался атлетического вида мужчина в ночной рубашке, громко возгласил:

– Кто к нам приехал?

– Иван Тимофеевич, это я, Сергей.

– А-а… Серега. Сейчас, дорогой, я сейчас.

И скорым шагом направился к калитке открывать. Машину завели в гараж, ребят пригласили в комнату, где хозяйка накрыла для них стол, а Сергей и Иван Тимофеевич Бородин поднялись на второй этаж, куда вскоре же хозяйка принесла ужин.

– Докладывайте обстановку, а затем я расскажу, что происходит в нашем огороде, – сказал Сергей.

– У нас радость: мне удалось вычистить райком от сатанистов, – так Иван Тимофеевич, секретарь райкома коммунистической партии, называл тайных приверженцев правящему режиму. – Они ведь как действуют: вначале кричат громче всех о неприятии Ельцина, призывают бороться с еврейским влиянием в рядах партии, а потом, набрав силу, начинают тормозить и разваливать партийную организацию. Но мы их раскусили быстро: одного исключили, потом другого, а вместе с ними покатились и остальные в местную ячейку «Яблоко». Явлин– ский – их человек, там им и место.

Ели картошку и моченые яблоки из собственного сада. Ни сахара, ни масла на столе не было. Сергей спросил:

– И у вас, на элеваторе, зарплату не дают?

– Пятый месяц не получаем. Честно говоря, жутковато становится. Ну, мы вот свою картошку едим, яблоки есть, свекла, кабачки, а если в большом городе?.. Там, на асфальте–то, ничего не растет. Скажи мне, Сергей Владимирович, что это за власть у нас такая? Чего она добивается?

– Как бы это попроще вам сказать: вы войну помните?

– Великую Отечественную?.. Где ж мне ее помнить? Я в сорок шестом родился, она уже кончилась.

– Все равно, вы можете представить, чтобы во время войны в нашем Генеральном штабе и в Кремле немцы бы сидели, переодетые гитлеровцы?.. Что бы с нами было?..

– Ну, такого я вообразить не могу.

– Понятно, что не можете. Невероятно это, а если бы случилось, то конечно же кончилось бы для нас катастрофой. В такую–то ситуацию мы сейчас и попали. В России 85 процентов населения – русские, а правят нами не русские, и не нам они служат, а противнику нашему – Боре Клинтону. Вот и вся разгадка: власть сатаны у нас воцарилась. Мы с вами понимаем это, а большинству народа невдомек, кто это на нашей земле такой разор учиняет. Вам вот удалось избавиться от сатанистов, а Зюганов, вождь народный, весь облеплен ими, да и сам, может быть, из их же стаи. К нам в Питер недавно Виктор Илюхин приезжал – один из лидеров оппозиции, так его спросили: «Чтой–то, возле вас, лидеров оппозиции, оппортунистов больно много. Вы думаете избавляться от них?» А он, улыбаясь, ответил: «А если мы избавимся от оппортунистов, с кем останемся тогда?» Вот тебе и оппозиция. И у нас может так сложиться, как во Франции после революции. Ихний мудрец Вольтер тогда воскликнул: «Ба! Наша революция сменила одних евреев на других!». Потому–то и компартии такие слабые, не идут люди в стаю, если вожаку не доверяют. Зюганову многие не доверяют, однако на выборах за него голосуют как за меньшее зло.

– Ну, и что же ты прикажешь нам, погибать что ли?..

– Спит русский народ и бороться ни с кем не хочет: то ли трусит он, то ли врага не видит. Ну, если не проснется, не возьмет в руки дубину – погибнет русское государство, на землю нашу желтый и черный люд хлынет, а русские где–нибудь на пятачке собьются, как литовцы или грузины. Миллионов пять–шесть останется. И тогда уж или снова возрождаться, или совсем сойти со сцены. Народ – живой организм, он тоже свой цикл жизни имеет: родится, живет, умирает. Вот только жалко детей наших, внуков–правнуков на заклание сатане отдавать. Бывало такое с другими народами, может и с нами статься.

Уронил руки на стол Иван Тимофеевич, трудно и долго дышал и на друга своего молодого не смотрел. Только в глазах его клубилась грозовая темень, да брови плотно сдвинулись у переносья. Грохнул кулачищем по столу:

– Не согласен я погибать, Серега! Разглядим мы врага за кремлевскими стенами, и тогда уж пусть он на себя пеняет. Боря Клинтон, – тот, что молоденьких баб, как кур, щупает, – ему не поможет.

Потом они сидели молча, думу одну думали: спасемся ли? Выживем ли?.. Иван Тимофеевич, понизив голос, спросил:

– Скажи, Серега, неужто евреи силу такую имеют, что любой народ могут под себя склонить? Их ведь вроде и немного на земле, у нас–то в России, если по паспортам судить, и миллиона одного не наберется.

– По паспортам – да, их всего лишь шестьсот тысяч перепись насчитала, да еще в еврейской сфере три миллиона. От всего–то населения два процента лишь будет. Но не одни только евреи в нынешнем столетии в России четыре революции сотворили. Они как дрожжи – тесто поднимали, народ баламутили. За ними многие, словно бараны, побежали. И первая – интеллигенция.

– Четыре революции! Это какие же?

– Первая – в 1905 году, вторая – в феврале семнадцатого, третья – в октябре того же года, ну а четвертая – в 91–93‑м годах. И, конечно, сами–то евреи не сумели бы нас одолеть – им помогли ублюдки, шабес гои, шариковы всех мастей. Народ этот алчный, все время на жирный кусок зарится. Они–то в нынешнюю революцию вместе с евреями и хапнули у нас шестьсот миллиардов долларов: по четыре тысячи у каждого человека, включая младенцев, из кармана выдернули. И сунули все деньги в иностранные банки. А деньги, сами знаете, что кровь: выпусти ее – организм погибнет.

– Так напечатали бы! Бумаги что ли не нашлось?

– Э, нет, Иван Тимофеевич. Те деньги бумагой бы и остались. Они, деньги, золотое и всякое другое обеспечение иметь должны. Те–то молодцы, что деньги наши уволокли, они и обеспечение это прихватить не забыли. Золота при Горбачеве больше двух тысяч тонн в банках лежало, а тут вдруг сразу до двухсот тонн скукожилось. Рабочие хоть и голодные, но еще долго продолжали трудиться, а за уголь, газ, электроэнергию чем платить? Материалы разные за какие шиши купишь? Словом, тут целый узел сразу завязался. И, конечно, не одни тут евреи с таким делом сладили. Армию подонков за собой повели. Их руками Россию и обвалили.

– Да, пожалуй. Предателей много объявилось. Строго с них спросится. Придет времечко – всех достанем поименно. Ну, а теперь говори: чего приехал к нам? Какая нужда в дорогу позвала?

– Ребят тут наших арестовали.

– Пашу Огородникова да парня из Питера… Не дал их народ в кутузку посадить, отнял у милиции. Но вообще–то, если гнид наших хочешь знать: в мэрии главная сидит, администратор районный – губернатор его прислал. Сам–то русский, но жена – Розалия Львовна. Где они находят таких? Я бы мужиков русских, что судьбу свою повязали с еврейками, в Израиль высылал. Очень уж они коварные и ядовитые, мужики такие. Тут недавно встретил его на улице. Он ко мне с претензией: вы, говорит, двух хороших людей из своей партии удалили, евреев не любите. А почему же мы, говорю ему, всякого еврея любить должны? Еврей что – Моника Левински что ли? Я человек русский и любить обязан русских, потому как род у нас один, – ну, это как семья вроде бы. А братьев своих и сестер я по всем законам человечества любить обязан. А евреи тут при чем?.. Ну, как только я ему сказал об этом, он и зашипел как кобра, готов тебя в порошок истереть. Я так думаю, биология тут роль играет. Дочки–то у него черные и кудрявые – в жену уродились. И такие, я тебе скажу, вреднющие!.. В школу наркотики носят, ребят наших к ним приобщают. И попробуй ты, на месте учителя, скажи им чего–нибудь… Живо из школы вылетишь!..

Хозяйка принесла чай. Стала извиняться:

– Хлеба у нас нет, не обессудьте. Деньги–то нам давно уж не дают. Мы–то еще ничего, а у кого дети? И участка хорошего нет? Возле дома картошку сажают, рядом с тротуарами.

Хозяин добавил:

– На моей памяти второй раз голодаем, был у нас еще в сорок шестом голод. Мужики только с войны возвращались, поля пустовали, а тут недород прибавился, все посевы суховей спалил. Лебеду ели, кору древесную. А и ничего – выжили. Думаю, и эту напасть перетерпим.

– Наши ребята денег немного достали, как бы их раздать по справедливости всем жителям района.

– А это просто. Мы тут недавно Комитет общественного спасения создали, к нему постепенно власть переходит. Соберем активистов, пошлем по дворам. Список составим, – так, чтобы никого не забыли. И потом вам для отчета дадим.

Сергей обрадовался. Поблагодарил за угощение и направился к дивану, где ему хозяйка постель сладила. Уснул он сразу же, а часу в двенадцатом телефон, лежавший под подушкой, разбудил. Говорил Николай Васильевич:

– С Шахтом истерика случилась, он в своей комнате мебель ломает, стекла выбил и пытается решетки на окнах выломать. Я к нему заходил, так он на меня тигром бросился. Насилу отбился. Что делать будем?

– Его выпускать никак нельзя. Он тогда охрану позовет и дом со всеми бумагами спалит. Продержитесь еще часа полтора, я выезжаю.

Cтал прощаться.

– Не успел я с администратором связаться, в милиции побывать.

– А и не надо. Делать там нечего. Власть теперь к нам перетекает. Ребят в обиду не дадим, весь город на улицу выведем, в щепки разнесем и мэрию, и милицию.

– Тогда ладно, я поехал, а вы ребятам передайте привет, а если что, я скоро здесь буду. Парня нашего поберегите. По секрету вам скажу: не парень он вовсе, а девица, да только любит, когда ее за парня принимают.

– Знаем мы все! – махнул рукой Иван Тимофеевич. – У нас тут их вчера на руках качали, так и увидели, какой она парень. Хороша, чертовка! Всем ребятам душу замутила, только о ней и говорят. Девочки наши для ваших ребят черные рубашки шьют, эмблемы на уроках труда вышивают. А скажите мне, Сергей Владимирович, как понимать эмблему эту: на рукаве в круге белом то серп и молот изображен, а то знак какой–то, вроде того, что у немцев был, а?.. Что бы это значило?

– А вы, Иван Тимофеевич, по делам о ребятах судите. А тому, что телевизионные мерзавцы говорят, не верьте. Они действуют по принципу: на воре шапка горит. Сами фашисты, а чтобы гнев народный от себя отвести, на других показывают и кричат: вон они, фашисты!.. Так–то, Иван Тимофеевич. Ну, бывайте. Ребятам привет передайте. Да я им с дороги позвоню. Пусть скорее деньги людям дадут.

В полдень в городском Доме культуры собрался актив Комитета общественного спасения. За столом на сцене сидели Иван Тимофеевич и Александра. Павел Огородников расположился в партере на краю первого ряда. Александра кивнула ему: дескать, иди сюда, за стол, но он решительно замотал головой. Павел держался в тени, не хотел брать на себя роль лидера.

Александра не могла собраться с духом, не знала, с чего начать. Оглядывала зал радостным приветливым взором, и вид этого юного прекрасного существа, гуляющая по румяным щекам улыбка, роскошная мальчишеская прическа, – и просторная блуза из черного блестящего шелка, – все в ней было ново, необычно, вид ее завораживал, разливал вокруг незримый дух энергии и красоты, обаяние нежной юности и струящейся безграничной доброты.

Она еще ничего не говорила, но ее уже любили, за ней готовы были идти куда угодно.

Кто–то из зала крикнул:

– Как вас зовут?

– Александра.

– Но вы же девушка!

– Я и говорю: Александра.

Слышала, как пламенеют щеки, упруго стучит сердце, смотрела на листок, оставленный ей Павлом.

В зале раздался приглушенный смешок, но чей–то зычный голос крикнул:

– Тише вы!

Поднялся Иван Тимофеевич, заговорил:

– По праву председателя предоставляю слово Александре.

И Саша встала, обвела всех посерьезневшим взглядом и хотела было начать, но из боковой двери кулис на сцену вышел медведеподобный мужчина. Он подошел к краю стола, поздоровался с Александрой, кивнул Ивану Тимофеевичу.

– Я – глава Сосновской администрации, должен заявить: данное собрание не санкционировано властями.

Зал загудел, кто–то кричал:

– Мы тебя не выбирали, катись ты туда, откуда приехал!

Иван Тимофеевич поднял руку, попросил тишины. И повернулся к администратору:

– Вам известно, что в городе создан Комитет общественного спасения, создавал его народ, – между прочим, единогласно, и вы, демократы, если вы действительно демократы, должны считаться с волею народа.

– Хорошо, хорошо, Иван Тимофеевич, – поднял руки администратор, – я с этим фактом считаюсь и тоже готов вступить в ваш комитет. Разрешите мне присутствовать на вашем собрании?

Александра подвинула ему стул, сказала:

– Садитесь, пожалуйста!

И повернулась к залу, заговорила звонко, уверенно:

– Я хочу передать вам привет от молодежного движения – тоже общественного, – «Черные ястребы» и поздравить с созданием Комитета общественного спасения. Вы уже знаете, что мы обложили налогом подпольных производителей водки, и этот налог раздаем населению. Вчера мы собрали очередную дань и хотели бы раздать собранные деньги жителям города и района. На каждого человека выделяем сто двадцать пять рублей и сто долларов. В районе вашем живет сорок тысяч человек – вот вам, Иван Тимофеевич, деньги.

Подвинула к нему два чемодана – один с рублями, другой с долларами. И села.

Поднялся администратор:

– Не знаю, как и назвать эту акцию. Она незаконна.

Наклонился к Александре:

– Не стану спрашивать, как вы достали эти деньги, но если вы уж хотите раздать их нуждающимся…

Зал загудел, задние ряды поднялись, кто–то кричал:

– Да какое собачье дело этому борову до наших денег! Он хочет забрать их и прикарманить, как они прикарманивают все наши денежки. Пусть лучше расскажет, на какие шиши они тут понастроили себе дворцы!

Иван Тимофеевич снова остановил шум. Обратился к администратору:

– Что вы хотите?

Администратор замахал руками:

– Ничего я не хочу! И не буду вам мешать. Если уж попали в руки деньги, распоряжайтесь ими, как хотите. Только не обращайтесь ко мне за помощью, когда вот этого молодца…

Он показал на Александру.

– И того вон…

Показал на Павла.

– И всех, кто носит эти черные рубашки – этих новых фашистов…

Зал снова взорвался:

– Фашисты – это вы, сволочи такие! Обворовали народ, не платят зарплату. Наручники на вас наденем! Убирайся отсюда, свинья жирная!..

– Хорошо, хорошо, я уйду. Но когда раскроются ваши преступления…

Последние слова его потонули в гуле возмущенных голосов, в топоте и свисте разгневанных людей.

Когда зал успокоился, Александра сказала:

– Нам бы хотелось, чтобы все деньги распределили по справедливости.

– Не надо беспокоиться. Это дело мы берем в свои руки, – заверил ее Иван Тимофеевич.

Она тронула пальцами оба чемодана, как бы передавая их председателю.

И сошла со сцены, села рядом с Павлом.

Павел шепнул ей: «Пойдем обедать», – взял ее за руку, и они направились к выходу. И уже за спиной услышали громкие аплодисменты… Сосновцы бурно выражали им свою благодарность.

Александра хотя и ночевала у Павла, но не успела разглядеть всех членов его семейства. А семья у него большая: в огороде с утра до вечера трудился отец, семидесятилетний больной старик, у плиты хлопотала мать, и рано утром ушла на работу в парниковое хозяйство жена Галина. Четверо детей ходят в первую смену, и Саша их не видела, но вот теперь они один за другим заглядывали в большую комнату, где за столом сидели их отец и незнакомый парень в форме «черных ястребов». Они робко кивали ему, не решаясь войти. Собрались на веранде, ожидая, когда бабушка им даст чего–нибудь поесть. Александра вышла к ним и, обращаясь ко всем сразу, сказала:

– Давайте знакомиться, меня зовут Сашей.

Три мальчика и девочка повернулись к ней, но заговорить не осмелились. Саша подошла к девочке, протянула ей руку:

– Как тебя зовут?

– Ирина.

– А сколько тебе лет?

– Тринадцать.

– О-о!.. Ты уже совсем большая. А братьев твоих как зовут?

– Вот его, – показала Ирина на самого большого, русоволосого, синеглазого парня, – Игорь. Он учится в шестом классе. И хочет ездить с отцом на мотоцикле. А эти… Федя и Вадим. Федя еще маленький, он у нас первоклашка.

– Я уже умею читать, – осмелел Федор. – И на папином дисплее могу сложить любые цифры.

– Не любые.

– Любые! – настаивал Федор.

Вадим обратился к Саше:

– А правду говорят, что ты девушка, а только парнем назвалась, чтобы тебя приняли в «черные ястребы»?

Александра наклонила к нему голову, повела плечом:

– А если девушка – разве это плохо?

– Не плохо. А почему у тебя знака белого нет, как у нашего папы? Хочешь, я тебе свой отдам?

– А у тебя есть такой знак?

– Есть. Из белого шелка. Я сам вышил Серп и Молот. На уроке труда. У нас ребята многие вышили и девочки, только нас не принимают в «ястребы».

– А учитель не ругает вас за то, что вышиваете?

– Василий Кузьмич даже помогает. Он только говорит: вы немножко подрастите, и тогда вас примут к себе «ястребы». И дадут мотоциклы.

Потом пришла их мама, Галина Степановна, тонкая, стройная женщина, сохранившая девичью фигуру. Поздоровалась с Сашей:

– Не хотела будить вас рано, ушла на работу, а там мы опять «волновались».

Павел пояснил:

– Это они свою акцию протеста так называют: «волнуются». Бросают работу, осаждают директора, грозят взять его в заложники. Им зарплату вот уже семь месяцев не выдают. Продукцию они выпускают, а зарплату не дают.

– А вам в школе платят? спросила она Павла.

– Тоже не платят – вот уже три месяца.

Саша хотела спросить: «А как же вы живете?», но не спросила, а только подумала: «Сколько мы денег привезли, а он и копейки себе не взял». Она не могла знать наверняка, взял он себе деньги или не взял, но почему–то была уверена: не взял.

Всей семьей сели обедать. Женщины принесли дымящуюся картошку, огурцы, полную миску яблок.

– Хорошо хоть яблоки уродились, – сказала Галина Степановна, – а то бы и угостить нечем было.

Чай подавали без сахара. Павлу было неловко за такой бедный стол, но денег у них давно не было и ничего другого они не ели.

– А где Антон? – спросила хозяйка. – В городе болтают, что его будто бы из ружья ранили и теперь он в больнице лежит?

Павел ниже склонил голову, ничего не сказала и Александра. И старики, и Галина Степановна, и даже дети все поняли, и никто не задавал больше вопросов.

– А вы сегодня деньги можете получить! – сказала Александра. – Хотите, Галина Степановна, я пойду с вами и скажу, чтобы вам дали деньги на всю семью.

Она оглядела сидевших за столом и радостно добавила:

– Вас восемь человек, вы много получите.

Павел их не задерживал, и они в сопровождении Ирины и Игоря пошли в Дом культуры. Уже на пути их догнали Федор и Вадим, – мать хотела было отослать их домой, но Александра обняла обоих, сказала:

– Они тоже будут получать деньги.

И они зашагали веселее.

У Дома культуры толкался народ; весть о деньгах быстро распространилась в городе, и к Дому культуры шли и шли люди. Народу было много, и Саша с детьми Павла едва протиснулась на сцену, где Иван Тимофеевич и несколько мужиков хлопотали над составлением списков. Саша наклонилась к Ивану Тимофеевичу:

– Огородниковы могут получить?

Иван Тимофеевич сразу сообразил, в чем дело, показал на очередь у окна. Там две женщины выдавали деньги горожанам, жившим на улице Степана Разина. Саша заняла очередь, и когда они с Галиной Степановной и ребятами предстали перед женщинами, они улыбнулись Саше. А Саша им сказала:

– Огородниковы. Их восемь человек.

И на всех получили деньги – в рублях и долларах.

Галина Степановна не могла сдержать буйной радости:

– Ну, ребята, у нас теперь зашло. Мы теперь целый год будем жить с хлебом, сахаром, и даже масла я вам буду покупать.

Сашу они уже не стеснялись. Она была для них как бы девятым членом семьи. Игорь ее спросил:

– А вам деньги… дали?

– Мне?.. Да нет. Я у вас в городе не прописана.

Федя взял Сашу за руку, горячо проговорил:

– У нас много денег. Мы вам дадим.

Саша подняла его, поцеловала, и с этого момента они стали большими друзьями.