Текст книги "Дубинушка"

Автор книги: Иван Дроздов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

Глава седьмая

Звонит колокол звоном малиновым,

Шлёт Царьград нам дары богатые.

Печенеги и половцы в степь бегут,

И Литва из болот не покажется.

Будет колокол на Руси звонить,

Будет слава русская по земле греметь.

Песня гусляра

Маша всё чаще обедала и ужинала в приютской столовой, где все её любили, окружали теплом и заботой, а Зоя, самая младшенькая, забиралась к ней на колени, и они поедали всё, что предлагала им повар и приносила официантка, четырнадцатилетняя Люда – тоже из приютских. Сегодня Маша заметила, что к чаю, кроме домашнего варенья, которого у станичных было много, не выставили на стол ни пряников, ни конфет, ни печенья. Зоя, оглядывая стол и не находя на нём сладостей, куксилась и, хотя негромко, и незаметно для других, но выражала недовольство. И Маша, заметившая всё это, прошла на кухню и там Елизавете Камышонок сказала:

– Сейчас поеду в район и закуплю к чаю разных вкусностей.

Елизавета хотела было достать из сейфа деньги, но Маша её остановила:

– Не надо. Мне сегодня Денис выдал зарплату. Куплю на свои.

Не заметила, что тут же, держась за её юбку, стояла Зоя. Она запрыгала от радости:

– И я поеду! И я поеду!..

Маша любила девочку до самозабвения, не могла ей ни в чём отказывать. На заднее сиденье посадили с собой Шарика, поехали.

Едва только выехали на тракт и миновали элеватор, туча, наползавшая на Придонскую степь, сыпанула мокрым снегом, а вскоре из неё какими-то полосами и порывами стали валиться то ли дождь, то ли снег, а скорее всего, и то и другое. Впереди на дороге, запорошенный снегом и будто бы кем-то брошенный, стоял «жигулёнок». А когда подъехали ближе, возле него заметили лежащего человека. Маша подбежала к нему, приподняла окровавленную голову и узнала Чубатого.

– Вень, Вениамин! Ты жив? Что с тобой?..

Вениамин застонал и с трудом открыл глаза. Приподнялся на локтях, посмотрел в одну сторону, в другую. Сказал:

– Где они?

– Кто?

– А те, что стреляли. Их нанял Дергачевский. Испугался моей кассеты и – нанял.

Рукой взялся за грудь.

– Болит.

– Что болит? Где?..

– Тут, сердце.

И уронил на землю голову. Маша ощупала рану на голове; будто бы не глубокая, пуля срезала волосы и кожу. Расстегнула куртку: раны у сердца не было, но Вениамин от прикосновения Машиной руки сжался, застонал. Она сказала:

– Сейчас подгоню машину, повезу тебя в больницу.

– Не надо в больницу! Там Дергачевский. Он прикажет главному врачу – и меня отправят на тот свет.

– Дергачевский в банке, а мы поедем в больницу.

– Не надо в больницу! Дергачевский везде. Он что скажет врачу, тот так и сделает. Вези меня к ребятам.

– К каким ребятам?

– К тем, что в храме. К ним на работу ходит старый доктор, он меня посмотрит.

Маша подогнала машину, и они вместе с Зоей кое-как помогли Чубатому забраться на сидение. Через несколько минут они были на строительной площадке храма. Тут как раз только что кончили работу и все зашли в домик, отстроенный и меблированный для будущего священника всего лишь три дня назад. Домик выложили из красного кирпича, покрыли белой жестью, он был очень красив и гармонично вписывался в ансамбль храма. В домике была квартира для семьи батюшки, три комнаты для гостей и небольшой зал для занятий с детьми – нечто вроде церковно-приходской школы. Вениамина положили в комнате для гостей, и Маша, никогда и никого не лечившая, обмыла рану на голове парня, помогла доктору Петру Петровичу осмотреть его. Обступившим Вениамина рабочим и следователю Павлу Арканцеву доктор сказал:

– В него попали две пули: одна по касательной задела голову, другая угодила в кошелёк и ушибла район сердца.

И, повернувшись к Чубатому:

– Будем считать, ты, Веня, в рубашке родился.

А Маша под руководством доктора спиртом и йодом обработала рану, перебинтовала голову. Вениамин приходил в себя и охотно рассказывал подсевшему к нему Павлу Арканцеву.

Рабочие, подсаживаясь к столу, где был приготовлен для них обед, уже знали подоплёку дела. Чубатый уже сказал им: он отдал банкиру кассету с болтовнёй турков о торговле детьми, ну и вот… получил от банкира.

Никто не заметил, как из столовой вышел Борис Простаков и пошел к дому генерала, где он жил. Достал из чемоданчика свой прибор и вновь вернулся в домик священника. Тут он хотел попросить Машу, чтобы та отвезла его в район, где у него объявились вдруг срочные дела. Но эти «срочные дела» подкатили на «Мерседесе» к их домику, и в столовую вошли Тихон Щербатый и банкир Дергачевский. Банкир сразу же прошёл к Чубатому, сел у его изголовья. Заговорил решительно и заметно заикаясь, чего раньше с ним не было:

– Ты говорил кому-нибудь о нашем с тобой разговоре?

– Да нет, зачем же мне болтать об этом.

– Хорошо сделал. Ты молодец, а тех, кто в тебя стрелял, мы найдём и отдадим под суд.

Дергачевский оглядывал парня, искал на нём раны.

– Голову сильно повредили?

– Чуть задели. Доктор говорит, по касательной.

В этот момент в комнату вошел Тихон Щербатый, а за ним Борис Простаков. Он шёл сзади и «ударил» своей пушкой в затылок Щербатому. И прежде чем тот почувствовал в своей голове внезапную свежесть, будто мозги его обдало прохладным ветерком, Борис зашёл со спины банкира и пустил «автоматную очередь» в него. Тот тоже вздрогнул и взялся за лоб, точно по нему ползла пчела. Свежий ветер и у него лёгкой волной зашумел в районе затылка. Оба они, и банкир Дергачевский, и Тихон Щербатый, словно по команде поднялись и пошли в столовую. Здесь им предложили стулья, пригласили обедать, но они прошли один к одному дивану, другой к другому, и так же, словно по команде, заняли одинаковые позы: обхватили головы руками и локтями оперлись на колени. Сидели молча, не шевелясь. Доктор Пётр Петрович некоторое время смотрел на них, а потом решил, что им обоим сделалось плохо. Подошёл к Щербатому, тихо спросил:

– Что с вами?

Щербатый вздрогнул, уставился взором на доктора.

– Нет, нет, Пётр Петрович, со мной всё в порядке.

И поднялся, встряхнулся, но затем снова сел, но теперь уже привалился к спинке дивана и подобревшим, и даже счастливо весёлым взглядом смотрел на рабочих. И будто бы очнувшись от какого-то забытья, обратился с вопросом к Вячеславу Кузнецову:

– Вам нужны рабочие?

– Нет, не нужны. Мы, слава Богу, скоро заканчиваем стройку.

Банкир тоже сказал Кузнецову:

– Вам, конечно, нужны деньги. Деньги нужны всем, и вы мне не говорите, что это не так.

– Деньги бы не помешали, но вы же даёте их под процент. А у меня нет возможности отдавать деньги, а уж если с процентом…

– Не надо отдавать деньги, – воскликнул банкир. – Если епископ даёт вам деньги и не требует отдачи, то почему Дергачевский будет поступать иначе?.. Почему, я вас спрашиваю?.. Вы скажите, что тут ещё надо делать?..

– Ограда. Нам нужна хорошая ограда. У меня есть чертежи, и есть завод, который может сделать, но нет денег.

– Будет у вас хорошая ограда. Уже такая ограда, что вы оближете пальчики. Дергачевский, конечно, умеет считать деньги, но на храм мы найдём любую сумму. И пусть люди знают: Дергачевский верит в Бога, Дергачевский любит Бога, Дергачевский даёт ему деньги. Вы будете приезжать ко мне завтра и получите сколько надо.

– Да, да, – вступил в беседу Щербатый, – у меня тоже лежат в банке деньги, небольшие, но есть кое-что, вы заходите ко мне, и я тоже вам их отдам.

Рабочие удивлялись, недоумевали: поведение нежданных гостей, их щедрые посулы казались нереальными, не сообразовывались с их зверским видом, с которым они ворвались в столовую. И только один человек, сидевший за столом, понимал происшедшую с ними в одно мгновение метаморфозу, – это был Борис Простаков. Он ликовал, его лицо светилось от восторга. Для него был особенно важен тот примечательный факт, что созидательные лучи его прибора одинаково благотворно сработали на две совершенно разные генетические схемы человеческой психологии: на бурный, взрывной и склонный к добру характер донского казака, и на противоположную природу банкира Дергачевского. Тут была сокрыта заветная мечта русского учёного: привести все народы мира ко всеобщей любви и благоденствию, идея, которую все философы до сих пор считают химерической, а он, молодой русский учёный, доказал: поскольку все люди сотворены по образу и подобию Божьему, то и на уровне всех молекул, содержащихся в их организме, они могут быть приведены к состоянию Божественной любви и гармонии. Для этого надо только убрать из головного мозга все разрушительные и агрессивные компоненты, которые были накоплены в течение тысячелетий в процессе борьбы за место под солнцем.

Борис Простаков торжествовал Победу.

И никто не знал, даже его друг генерал, что именно в эту минуту он принимал важнейшее в своей жизни решение: вернуться в Москву и продолжать работы по совершенствованию прибора. Он вдруг сейчас понял, что дела его угодны Богу и, когда он окончит земные дни и явится на суд ко всевышнему, Он ему скажет: ты совершал деяния во благо и я люблю тебя как сына.

Банкир Дергачевский и Тихон Щербатый, вернувшись домой, продолжали являть людям свою неожиданную доброту и щедрость, но не дремали и сыны дьявола: прокурор и начальник районной милиции, ничего не знавшие о метаморфозе, происшедшей с их хозяевами, направили к храму наряд омоновцев, да ещё подобрали людей пришлых, иноверцев, и приказали им разогнать работающих на площадке храма, «пресечь безобразие». И омоновцы на трёх машинах подкатили к строительной площадке, схватили Кузнецова, надели на него наручники. Бывшие на площадке приютские ребята ударили в рельсу, и к храму стали стекаться люди. Омоновцы уж забрали и других рабочих, и даже генерала, но увезти их в район не успели: казаки, казачки, и даже дети окружили милиционеров плотным полукругом. Стояли боевым строем: впереди дед Гурьян с громадной дубиной, которую, как казалось, и два молодых казака не могли поднять; за его спиной – две сотни ребят, как-то вдруг повзрослевших и стоявших молча в ожидании сигнала к атаке. За ними казачки, а уж затем, на возвышении у кладбища – казаки. У всех в руках были дубины – даже у детей. Боевой полукруг сжимался, теснил омоновцев к оврагу. Кто-то из омоновцев уж полетел в овраг; раздался истошный крик. За ним сорвался второй, и третий. Но тут дед Гурьян подал команду: «Отпустить! И чтоб духу их в нашей станице больше не было!».

Омоновцы побежали к машинам, а ребята бросали в них камни, куски глины.

Дед Гурьян спросил Кузнецова:

– Скоро будет колокол?

– Скоро, дедушка. Ещё два-три месяца – и мы установим купол, крест, а там и колокольню.

– Ну, так – хорошо. В случае беды будем звонить в колокола и, как встарь, поднимать казачий люд на супостата.

Через два месяца в канун нашего великого праздника – Дня Победы бригада ростовских плотников установила купол и над ним золоченый крест.

Павел Арканцев заканчивал свои следственные дела.

Уехал к себе домой и не появлялся на стройке Вениамин.

В храме каждый день работала и подолгу задерживалась Мария. Они с Вячеславом устанавливали иконы, которые приносили из своих домов казаки.

Утром Девятого Мая ударил большой колокол. И встрепенулся казачий люд, вышел из своих домов, крестились, посылали Богу свои молитвы. А колокол всё бил и бил, и набат его древний, небесный будил в сердцах людей надежду на прежнюю волю и счастливую жизнь, звал и звал куда-то.

В майском небе ярко светило солнце, далеко за пределами станицы был виден золотой купол древнего собора, и крест над ним будто парил в небе, возвещая людям жизнь вечную, благодать Господнюю.

Декабрь 2003 года,

С.-Петербург

Книга подготовлена для публикации в сети Интернет на сайте www.ivandrozdov.ru участниками «Русского Общественного Движения «Возрождение Золотой Век» с разрешения автора.