Текст книги "Дубинушка"

Автор книги: Иван Дроздов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Как-то без понуканий и особых команд дела между казаками сами собой распределились. Бывший председатель колхоза Павел Иванович Крапивин повелел слесарям трактора и сеялки починить, поехал к Дергачевскому, и тот кредит дал, Станислав Камышонок бригаду строителей на Денисовой молочной ферме возглавил, и уж коров закупили, сыроварню наладили. Женщины сметану сбивали, молоко по бидонам разливали, сливки, каймак делали. И по утрам в город три машины, забитые до краёв товаром свежайшим на продажу отправляли. В карманах у людей деньжонки зашевелились, кормиться стали лучше.

На огородах старики и старухи копались, им дети помогали. Голоса детские, словно колокольчики, по станице звенели, а детей было много. Больше сорока ребят, из тех, что к Евгению на рыбалку приезжали, казаки по домам разобрали; теперь они все трудились, даже и те, которым едва десять лет исполнилось. А из города Шомполорадзе сто ребят на двух автобусах привёз, в своём дворце разместил. И кровати, и постели, и мебель во все комнаты тоже закупил. И одели ребят, и обули. На усадьбе баня заработала; дети регулярно мылись. Главная тут была Елизавета Камышонок, а с ней и ещё восемь женщин трудилось. Шомполорадзе всем зарплату хорошую платил.

Ожила станица, по вечерам гармошки заиграли, песни пели.

Маша тоже много работала: и на ферме кроликовой, а теперь еще и на молочной учёт вела, планы, движение кадров всё на компьютере в большом порядке содержала. А тут ещё и Елизавета Камышонок просила все дела по саду ввести в компьютер. И только строитель храма к ней не обращался. Не знала Мария, что он и сам все свои дела через компьютер проворачивал. Дорогой у него компьютер, мощный, хотя и небольшой. В маленьком чемоданчике умещался, от батареек питался. Тут и чертежи храма, и рисунки окон, потолков, и места для икон, и алтарь… – целое конструкторское бюро на цветном экране!

Две недели не была Мария в Заовражном, а когда однажды поздним вечером подъехала на Пирате, глазам не поверила: тут раскинулась, как говорили в советское время, великая стройка коммунизма. Однако подойти ближе собаки не позволили. Две маленькие и одна большая не спеша подошли к Марии, преградили дорогу. И тогда Вячеслав вышел из палатки, где горел электрический огонь, воздел к небу руки, воскликнул:

– Братцы, да вы посмотрите, кто к нам пожаловал!

Из палатки, один за другим, стали выходить «братцы». Это были Павел Арканцев, Борис Простаков и её отец. Сверху из-за кустов, где высилось железное колесо и натянутые тросы, словно горох, посыпались Василёк, Ксюша и с ними три незнакомых парня в возрасте двенадцати-четырнадцати лет. Ксюша кинулась Марии в объятия и тянула её к колесу, где хотела что-то показать.

Мария привязала к маленькой берёзке Пирата, пошла за Ксюшей. С ними и Вячеслав, а «братцы» вернулись в палатку. Ксюша показывала на штабель больших серых блоков с ровными краями и острыми углами.

– Это сегодня подняли оттуда! – показывала Ксюша на овраг.

Маша сказала:

– Я там летом собирала ежевику – таких камней не видела.

Вячеслав пояснил:

– Оттуда и раньше камень брали, потому и построили тут рядом церковь. Камень песчаник, не одну тысячу лет стоять будет. Там в овраге мы его и режем электрической пилой. А оттуда… – он коснулся рукой колеса: – ребята, а с ними и Ксюша, поднимают блоки наверх.

И повернулся к девочке:

– Вот приедет Машенька к нам днём, и ты ей всё покажешь. А теперь пойдемте в палатку: там наш главный повар Василий ужин приготовил.

По дороге к палатке Мария увидела кладку, которой здесь раньше не было. На площадке за стеной высился большой штабель ровненьких и красивых каменных блоков.

– Это вы уж столько нарезали?

– Да, но главное – мы расчистили фундамент и укрепили его цементным раствором. Слава Богу, фундамент оказался крепким, и нам не надо возводить новый. Это большой и очень приятный для нас сюрприз.

Он говорил «нам», «нас», – давал понять, что не один он занят теперь на стройке, а и другие. И Маша спросила:

– Вам помогает папа?

– Нас тут много. Иногда целая футбольная команда ребят собирается.

– А женщины у вас бывают?

– Женщины приходят, смотрят, но работу мы им не даём. Сейчас весна, пусть они на своих огородах копаются.

– А ребята из детского дома – их сто человек – они в саду трудятся. На моей памяти не было такого, чтобы станичники так дружно и много по весне работали. Люди голода боятся, потому много тыквы насадили, огурцов, помидоров. И капусту сажают, и свеклу, и бобы. А если земли много, так и пшеницу сеют, просо, овёс.

Вошли в палатку. Здесь теперь, после первого визита Маши, всё было по-иному: почти во всю палатку – стол, на нём много посуды, вокруг стулья… «Ребята принесли, – подумала Маша, – а от меня тут ничего нет». Отец взял её за руку, посадил возле себя. Василёк руководил двумя девочками, накрывавшими стол. Со двора, где из кирпича была выложена плита и стоял накрытый целлофановой плёнкой старый шкаф, принесли два графина с малиново-красной жидкостью. Маша испугалась: «Пьют!» – пронеслось в голове. И она посмотрела на отца. Он улыбнулся, кивнул ей. А она продолжала смотреть на него, и тревога в её глазах нарастала. Отец благодушно проговорил:

– Не бойся, дочка. Древний казацкий закон не нарушим, деда Гурьяна не ослушаемся.

И налил ей полный стакан испугавшей её влаги. Она глотнула раз, другой – отставила стакан, улыбнулась. От сердца отошла тревога. Ничего она так больше не боялась, как возвращения станицы к пьянству. И представила, как бы в этом случае заголосили бы все казачки.

На столе появился большой чугун с дымящейся картошкой в мундире. И вокруг чугуна ожерельем – тарелки с солеными помидорами, огурцами, грибами. И даже арбуз, замоченный с осени в солёном рассоле, манил глаз полосатой кожурой.

Удивительно, как много могут делать подростки, если взрослые доверяют им что-нибудь серьёзное! Под руководством Василя здесь всё время, меняя друг друга, трудились три-четыре девочки и столько же парней.

Вячеслав, сияя от радости, рассказывал о том, как приезжал к нему архиепископ Сталинградский, Ростовский и Астраханский.

– После обеда я прилёг отдохнуть. И вдруг залаяли собаки: сразу все три. Великан Амбар бухал своим простуженным басом. Выхожу из палатки. На холме стоят две машины, а возле них человек в чёрной сутане и с большим серебряным крестом на груди. Молится. И молился долго, не замечая меня. А потом направился ко мне, а я к нему. Склоняю смиренно голову, прошу благословения. А он встаёт на колени и тихо говорит:

– Бог тебя благословляет, сын мой, а церковь наша русская, православная, несёт тебе хвалу и молитвенную благодарность за подвиг, на который ты вышел один без средств и поддержки со стороны, и взошёл на свою Голгофу, поднял на плечах гору камней, и вознёс к небу стены древнего христианского храма, и вознесёшь ещё выше, и сам станешь рядом со святыми.

Такие слова он сказал мне и протянул мешок с деньгами. Вот они…

Вячеслав достал из-под подушки расшитый стеклярусом бархатный мешочек, развязал его и показал тугую пачку зелёных бумажек. Не сказал, сколько тут, как он будет их тратить, а наклонился к кровати и спрятал деньги.

Борис Простаков сказал:

– Как бы не залезли к тебе воры.

– Не залезут, – пообещал Вячеслав. И показал на большой золочёный крест, прикреплённый к палатке. – Его тоже дал мне архиепископ. Он, крест, не только деньги, но и меня бережет. Я ничего не сказал пастырю о своих планах, но он словно услышал мечту моего сердца, проговорил: «Отстроишь храм, и мы пошлём тебя учиться. Рукоположим тут священником».

Павел на это сказал:

– Священником может стать только женатый человек. Придётся тебе и матушку приглядеть.

– Матушку? – удивилась Маша. – Он молодой, а жена должна быть старой?

– Почему же старой?.. Матушка может быть и молодой. Примерно как ты вот… – выйдешь замуж за священника, и тебя будут называть матушкой. Подойдет к тебе бабка восьмидесятилетняя, поклонится в пояс и скажет: «Матушка Мария, дай вам Бог здоровья».

Все засмеялись, а Мария покраснела. Сменился с лица, наклонил голову и Вячеслав. Все тут в эту минуту конечно же подумали о них: хорошая, мол, была бы пара.

За столом говорили и о многом другом, но Мария не могла больше ни о чём думать, как только о батюшке и матушке. Чудно это, конечно, чтобы молодую женщину пожилые люди, и даже старики и старушки, называли матушкой, но если уж такой закон установился в церкви, то, значит, и ничего. Так и быть должно.

Домой возвращались с отцом. Маша вела под уздцы Пирата, шли медленно. Отец спросил:

– Ты о чём думаешь?

– А!.. Я?.. Не верила я в строительство храма, а тут вижу: человек, если уж он захочет, многое может сделать.

– Люди разные встречаются, – заговорил Евгений. – Вячеслав – человек необыкновенный, таких в народе мало бывает, но… случается, природа и такого выродит. Я ещё в лагере заметил, что характер у него необычный. С таким-то характером люди великие открытия совершают и разные подвиги творят. Однако же Вячеслав на такое замахнулся, что и я ему, грешным делом, поначалу не поверил, думал, занесло человека, не все у него дома. А теперь, сама видишь, в него многие поверили. И сам архиепископ деньги дал. Вячеславу, как я думаю, от людей всё большая помощь приходить будет. Русский человек уж так устроен: он, если видит, что речь идёт о чём-то великом, о том, что Родине нужно, народу – он в себе силы такие находит, о которых раньше и сам не подозревал. Я так думаю, в том она и состоит, загадочность нашей души: он, русский, когда в том надобность появляется, Ильёй Муромцем становится. Он и луну может рукой с неба снять, и гору Эверест на другое место передвинуть. Вячеслав – такой человек. Он русский! Понимаешь ты меня, Мария?..

И дальше, до самого дома, они шли молча, но думали об одном – о Вячеславе.

Это был вечер, и это была беседа с отцом, которая как бы прочертила линию, от которой жизнь Марии пошла другой дорогой; она вдруг повзрослела, и как бы в один момент в ней проснулась женщина. Она невольно повторяла слово, поразившее её воображение, – матушка. Вот женится он на молодой, красивой, и будут её называть матушкой. Перед мысленным взором Марии стоял образ Вячеслава, человека необыкновенного, богатыря и красавца, перед которым на коленях стоял глава всех русских церквей, золотыми куполами сверкавших на солнце по-над Волгой и Доном, и даже на берегах Каспийского моря, молодого человека, явившегося невесть откуда и на глазах у всех изумлённых людей творящего неземное чудо. Вспомнила, как появилась у него впервые и как смеялась в душе над его проектом, казавшимся ей и несбыточным и ненужным. Не видела она в станице людей верующих; и лишь немногие ветхие старушки по праздникам наряжались и ездили в район, где в такие дни по утрам звонили колокола, а иные уезжали в Ростов или Сталинград и там, в соборе, как они потом рассказывали, молились, причащались, подходили к батюшке и просили у него благословения. Но сама Мария в церкви никогда не была и полагала, что и никто из молодых людей в Бога не верит, да его и нет, этого самого Бога, и не может быть потому, что в небе, где он по рассказам старых людей живёт, его нет, и никто из лётчиков, а теперь и космонавтов его там не видел, – так чего уж и думать о том, чего нет в природе, а лишь явилось вследствие фантазии неграмотных и всего боящихся старых людей.

Так думала Мария, и с таким своим скептическим отношением к Богу и церкви она явилась к Вячеславу, и его обыкновенные, сказанные без малейшего пафоса слова о том, что он будет восстанавливать древний Собор, – он так и сказал: собор, – восприняла как милую шутку, как нечто такое, что должно было смутить и озадачить юную казачку. Теперь же она стала думать: и о том, как в следующий раз заявится к Вячеславу, о чём будет с ним говорить, как себя поведёт, – наконец, и о том, как предложит ему деньги; деньги-то она обязательно даст на строительство собора, и как можно больше денег! Их у Марии ещё много, но ей-то они зачем? В доме всё чаще появляются люди, а теперь живут у неё два парня и две девочки. Вдруг кто-нибудь ненароком раскроет её тайну, обнаружит клад, спрятанный в соломе, в углу у козочкиной лежанки? Как тогда она объяснит людям, откуда деньги и как они к ней попали? Маша до сего времени не могла понять, зачем ей так много денег, куда их она будет девать. Вот сейчас она взяла к себе четверых ребят. Но и теперь оказалось, что деньги-то большие ей не нужны. Кормить ребят она может и на свою зарплату, она теперь вполне уверилась в своей способности зарабатывать, а её ребята – и им помогает Василёк, вскопали огромный огород, посеяли тыкву, перец, помидоры, огурцы, бобы, горох и многое другое. Землю хорошо удобрили, регулярно пропалывают. Василёк помог ребятам расширить погреб, а отец привёз из города два электрических насоса. Огород поливается колодезной водой, и ребята по вечерам шумно обсуждают, сколько и чего они соберут по осени, и у них выходило, что много овощей они отвезут на рынок, и уж загадывали, что они купят и как распорядятся деньгами, которых у них будет много. Ребята с Васильком ходят на рыбалку, научились коптить рыбу и закладывать её на долгое хранение.

Дома на столе нашла записку: «Мама, о нас не беспокойся, мы пошли в приют, там у нас репетиция. Скоро будем давать спектакль, и мы готовимся. Ирина».

Ирина – большая девочка, ей четырнадцать лет. Её за старшую признали и ребята. Удивительно, как они послушны, как много трудятся по дому, огороду. И даже каждый день по три-четыре часа занимаются по программе средней школы. Ирина окончила восемь классов, была отличницей – она подтягивает до своего уровня всех ребят. Маша ещё до пожара взяла у отца много книг; и все они хорошие, в его библиотеке не было ни одной из тех ужасных повестей и рассказов, которые печатают теперь при новой власти. Книг у Марии больше сотни: тут и Пушкин, и Лермонтов, и Некрасов, и Толстой, Тургенев, Чехов. Маша говорит детям:

– Вы должны прочитать всё это, а многие стихотворения выучить на память. Читать надо много, чтобы уметь грамотно писать. В школе нам говорили: «Книги – источник знаний».

Прочитав записку, Маша обрадовалась. Она закрылась на все запоры, занавесила шторы, посадила Шарика возле окна и приказала слушать, не идёт ли кто к ним. Сама же принесла пять упаковок, очищенных от фальшивых долларов. Хорошо, что в своё время постаралась и очистила половину всех денег от фальшивых бумажек. Кинула в хозяйственную сумку, повесила её на гвоздь у своей кровати и потушила свет. Пыталась уснуть, но не могла. Ворочалась с бока на бок – сон не приходил. Вспомнила чьи-то рассказы о том, какая это скверная вещь бессонница. Таращишь в потолок глаза и – думаешь, думаешь… О чём твои думы – и сама не знаешь. И закрадывается в сердце тревога, являются страхи, а сон ещё дальше летит от тебя, и ты уже не знаешь, что делать. В разном положении, в разных позах являлся мысленному взору Вячеслав. Двадцать пять лет, а он уж и институт закончил, и в лагере побывал, и к ним в станицу приехал. Отец говорит, что человек он необыкновенный, а ей он представляется вполне нормальным, обыкновенным и даже чем-то близким, чуть ли не родным. Матушка!.. Вот если бы он полюбил её – она бы стала матушкой. Интересно это – в семнадцать лет стать матушкой. Но тут она ловила себя на мысли, что семнадцати ей ещё нет, и ребят усыновить и удочерить ей не разрешили по той причине, что нет у неё паспорта. Впрочем, возраст уже подошёл, и она подала заявление, и ей скоро выпишут паспорт. Но об этом обо всём пусть не знает Вячеслав: подумает ещё, что я ребёнок и для замужества не гожусь. Ей впервые пришла мысль о замужестве, и она застеснялась, почувствовала, как запылали её щёки, и сон отлетел ещё дальше. Она приподнялась вначале на подушке, а потом и совсем встала, зажгла свет, схватила Шарика и стала обнимать его, целовать. Пёсик испугался – никогда такого не было с хозяйкой! Что это с ней приключилось?.. А хозяйка, словно услышав его раздражение, бросила его и стала приготовлять чай. Но тут Шарик заволновался, подбежал к двери и стал лаять. Так он лаял, когда где-то рядом ходил человек незнакомый, чужой. Маша накинула халат, а на него куртку и вышла во двор. Возле калитки проходил человек, он показался ей знакомым. Вышла за калитку и тут разглядела Вячеслава. Весело окликнула его:

– Кого ищете? Может, отца моего, а может, ещё кого?

Вячеслав не сразу узнал Марию, а узнав, смутился, проговорил:

– Да нет, я просто… решил пройтись в вашу сторону, посмотреть. Я тут никогда не был.

Маша молчала.

– Большая у вас станица, – продолжал Вячеслав. – Много домов покинутых. Окна забиты. Жалко это. Пустеют деревни.

– Да, да – жалко. У нас и школу закрыли. Остались только младшие классы, а и в них всего двенадцать деток учатся. Но теперь, слава Богу, много бездомных у нас поселилось. Школу опять восстановят. А вы заходите ко мне, посмотрите, как я тут с ребятами живу. Их пятеро, да ещё девочка маленькая Зоя была. Её в город увезли, но скоро она вернётся.

– Я, пожалуй, но, может, поздно?.. Боюсь, ребят обеспокоить.

– Дети в приют ушли, он тут рядом. Они к спектаклю готовятся.

Вячеслав прошёл в дом. Снял куртку, подошёл к зеркалу и, как это делают местные казаки, причесался. Держался он важно, так, будто ему и в самом деле было сорок лет. А Мария, вспомнив, что она только что встала с постели, поспешно прошла в соседнюю комнату и там тоже причесалась, надела вязаную кофту. Той легкости, с которой она обращалась к Вячеславу во время их первой встречи, как не бывало. Она стала вдруг скованной, не знала, о чём говорить. Увидев на столе положенный им чемоданчик, спросила:

– Что это у вас?

– Портативный компьютер. Он цветной, и в нём у меня весь храм размещён.

– Как это – храм?

– А так. Хотите, покажу?

Он раскрыл чемоданчик и движением рычага установил над ним экран. Из углубления достал «мышку» и стал елозить ею по скатерти стола. Экран засветился, и на нём засверкал цветными стёклами и золотым куполом храм. Он был невысок, но впечатлял своими размерами и вознёсшимся к небу куполом.

– А разве его кто-нибудь видел?

– Нет, храм разрушен несколько сотен лет назад и его, разумеется, никто не видел. Но я ездил в монастыри и рисовал церкви того времени. И внутренности тоже рисовал и заносил в компьютер. Вот смотрите окна.

И он вывел на экран окна. Их был шесть, и стёкла разного цвета. Потом показал двери – дубовые, массивные, отделанные орнаментами и резьбой. И стены, и потолок, и особенно, алтарь, и даже ниши для икон – всё было размечено, рассчитано и поражало гармонией стиля и формы.

– Кое-что я уже заказал в Ростове на мебельной фабрике, – сказал Вячеслав.

У Маши вырвалось:

– Но деньги! Для этого нужны большие деньги!..

– Да, большие. Это верно. Но у меня были дом в деревне и квартира в городе. Я всё продал и – заказал.

– Продать квартиру? – не понимаю вас. А жить где будете?

– Живу же… в палатке. И зимой буду жить. Утеплю её, сложу кирпичную печку… А не то, так и пустит кто-нибудь. Мир не без добрых людей.

– Да, да, – смешалась Маша, – что это я говорю. Конечно же, найдём, где вам жить. Да хоть и у меня вот. У нас дом большой, четыре комнаты.

Маша сварила кофе, поджарила яичницу, поставила графин с козьим молоком. Они разговорились и болтали о разном, много смеялись. Маша как бы между делом сказала:

– Возьмите и меня в свою бригаду. Я тоже хочу строить храм, и если вы не возражаете, внесу свою посильную денежную лепту.

– Вас-то как раз я бы и не хотел грабить. У вас столько иждивенцев, а и сама вы ещё, насколько я понимаю, не самостоятельная.

Маша обидчиво возразила:

– Напрасно вы меня жалеете. Я два года работала компьютерщицей на рынке, кавказцы мне много платили, а и теперь все счетные и финансовые дела у фермера Дениса Козлова веду – он тоже мне хорошо платит. А недавно подрядилась и к Шомполу. Возьмите у меня деньги. Я очень вас прошу.

– Ну, пожалуйста, я не откажусь, конечно, но только самую малость.

Маша достала из сумки пять упаковок долларов и подала Вячеславу. Тот повертел одну упаковку, другую… двинул деньги назад.

– Что вы? Тут же целое состояние. Как же я возьму такие деньги?

Мария бросила пачки в целлофановую сумку, положила её перед Вячеславом. Тот покраснел, пожимал плечами, не знал, что и говорить.

А Маша продолжала:

– Мы поедем с вами в город и закажем все двери и окна, и пусть они подберут красивые цветные стёкла – и вообще: пусть будет всё так, как они делают для новых русских.

Потом наклонилась к Вячеславу и заговорщически проговорила:

– Только вы о моих деньгах никому ни гу-гу. А то начнут языки чесать: где да чего, да откуда. Женщины у нас языкатые. Лучше всё от них делать втайне.

Вячеслав пожал плечами и пообещал молчать как рыба. Ломаться он больше не стал, а поблагодарил Марию и рассовал деньги по карманам куртки. Уходил он от Маши смущённый и очень обрадованный. Эти деньги, да плюс мешочек с долларами архиепископа, позволяли ускорить все дела на строительной площадке. Расставались они тепло, как старые друзья. И всё было бы хорошо, если бы Вячеславу не кинулись в голову подозрения о нечистом происхождении таких больших денег у Марии. И не то, чтобы он подозревал её в какой-нибудь махинации или воровстве, но, вспоминая её рассказ о работе на рынке, он думал о кавказцах, о том, что зря они большие деньги не дадут, а вот за какие такие доблестные дела она их получила, он об этом думал. И Вячеслав вместе с обидой и досадой за возможные надругательства над таким чистым и юным существом испытывал и щемящее чувство ревности. Впрочем, тут же он и осаживал себя, почти вслух говорил: нет у тебя оснований подозревать Марию! Ты же видишь, как она весела и беспечна. Душа её открыта Богу, и это ты можешь читать у неё в глазах.

Поднимался Вячеслав рано: в седьмом часу был на ногах. Наскоро завтракал, кормил собак и принимался за работу. Сегодня он перетаскивал нарезанные вчера блоки от подъёмного колеса к храму, выкладывал большой штабель на расчищенном полу, на самой средине. Сегодня же он планировал продолжить кладку. Приготовил цементный раствор, натянул нити, по которым они с Борисом Простаковым будут наращивать стены.

В начале девятого пришли Борис, Павел Арканцев и Василёк. И как раз в эту минуту к стройке подкатили три машины, все три дорогие: два «Мерседеса» и «Тойота». Из первой вышел глава администрации района Тихон Щербатый, к нему подошли молодой сутуловатый банкир Дергачевский и неумеренно толстый господин в роговых очках с массивными стёклами. Вячеслав и его товарищи встретили гостей молча, с нескрываемым удивлением смотрели на каждого, ждали развития этого нежданного и неприятного нашествия. Щербатый едва заметно кивнул стоявшим у стены ребятам и стал осматривать площадку и всё, что на ней находилось. Банкир и очкастый, – а это был прокурор района, – на ребят даже не взглянули, и на всё, что находилось у них перед глазами, смотрели равнодушно и без интереса. Прокурор с заметным акцентом восточного человека спросил у Вячеслава:

– Землю откупили? Бумаги есть?

Вячеслав пожал плечами. Он не знал, что ответить. Подошедший к прокурору Павел без особой почтительности сказал:

– Земля принадлежит колхозу «Красный партизан», а колхоз получил земли от станицы Каслинской.

– Колхоза нет, – вступил в разговор Дергачевский, земля Каслинской продана. У неё есть хозяин.

– Мой друг, – фамильярно заговорил с ним прокурор, – у вас есть конкретное поручение от прокурора области, а почему вы находитесь здесь – не понимаю. К тому же, не мешало бы вам знать: никакого храма тут не было, а была татарская мечеть. Татарская диаспора Ростова, а она насчитывает сто двадцать тысяч человек, может опротестовать.

Заговорил Вячеслав:

– Храм тут стоял христианский, православный и назывался он церковью святителя Николая Чудотворца, угодника Божьего, архиепископа Мирликийского. Он защищал славян, и наши прадеды называли его русским Богом. На то у меня есть свидетельства историков, устные показания местных жителей, – наконец, и мраморная доска тут… Вот она, почитайте.

Прокурор выдохнул хриплым голосом:

– Здесь была власть монголов и татар, а ваши басни вы рассказывайте внукам… когда они у вас появятся.

Снова вступился Дергачевский:

– Вы нам бумаги предъявите, бумаги! У земли-то хозяин есть, а этак-то вы завтра и банк мой бульдозером снесёте.

Он повернулся и, ссутулившись, засеменил кривыми ногами к машине, за ним пошёл и прокурор. И уже от машины он, обращаясь к Павлу Арканцеву, прокричал:

– А вас не затем сюда прислали, чтобы беззаконию потакать.

Тихон Щербатый, склонив на грудь голову, молчал. Он родом был из Каслинской, знал, какое это болезненное дело для казаков всей округи, и не только здешней округи, земельный вопрос; знал также и то, что храм здесь стоял действительно православный, и архиепископ Пимен деньги дал Вячеславу на восстановление храма. А к тому же, на кладбище, что тут по соседству, лежат его деды и прадеды, и мать с отцом здесь же похоронены.

К нему подошёл Павел Арканцев. Достаточно громко проговорил:

– Тихон Семёнович. И банкир Дергачевский, и прокурор они же не русские! Ну, до каких же пор нерусские люди будут лезть в наши дела и устанавливать на нашей земле свои порядки?

– Павел! – строго проговорил Щербатый. – Придержи язык за зубами. Не зарывайся, иначе сгоришь не за понюх табаку!

И, не простившись, зашагал к машине.

Тихона Щербатого вызвали в город. Принимал его в недавно отстроенном дворце Городской управы Сергей Баранов. Тихон впервые подъезжал к новой резиденции Владыки и встретился с порядками, которых раньше у них в городе не было. Едва заметив, что он направляется ко дворцу, его остановили. Долго и тщательно осматривали автомобиль. Два милиционера заметили в багажнике подозрительный предмет, накрытый брезентом. Подозвали третьего милиционера с собакой. Та быстро обнюхала багажник, фыркнула от неприятного запаха и побежала дальше вокруг автомобиля. Обнюхивая сиденье в переднем салоне, то, на котором сидел Тихон, – она вновь закашлялась и недовольно отошла в сторону. Все трое милиционеров переглянулись: им непонятно было поведение собаки. Вроде бы и ничего не нашла, а была недовольна.

– Что у вас там, под сиденьем? – спросил старший милиционер.

– А ничего. Смотрите сами.

– Нет уж это вы снимите подушки. Собака что-то подозревает.

– А что же там может быть? – закипел Щербатый.

– Мало ли что?.. – равнодушно бубнил страж порядка. Сейчас всякое бывает: в Чечне рвут, Ирак весь в огне, а и в самой Америке чёрт знает, что происходит. Время такое.

– Время, время… – ворчал Щербатый. – Нормальное время. Демократия у нас, не то, что раньше. Свобода во всём. Вот и вам дали волю так разговаривать со мной. А между тем, я – глава района. Попробовали бы раньше так говорить с первым секретарём райкома.

Потом милиционер долго рассматривал документы, сличал фото с оригиналом, – неохотно вернул их и сказал:

– Оружие при вас?

– При мне. – И почти сорвался на крик: – Да в чём дело, чёрт бы вас побрал! Наконец, я – глава администрации района. Это-то что-нибудь да значит?

– Значит, конечно, значит. Но – кое-что. А оружие сдайте. Таково распоряжение.

Щербатый пожал плечами, вынул из кармана маленький «Вальтер», разрядил его.

Страж порядка заметил:

– Сами вы проходите, а водитель пусть отгонит машину вон туда, к вокзалу. На площади машинам стоять не разрешается.

– Две недели я не был в городе, а у вас столько новостей.

– Да, новостей много. Два солдата сбежали из пехотного полка, да вчера из танкового училища подорвали четверо – и все с автоматами. Запасные магазины с собой прихватили. Вот тут и смотри в оба: налетят со всех сторон, да как начнут палить из калашей…

– Трусы вы, а ещё – милиция!

Тихон направился к главному входу. Здесь тоже учинили допрос, кто да зачем, и заново карманы обшарили.

Вошел в вестибюль и ахнул от роскоши, тут царившей. От пола, устланного цветными узорами, и до потолка, подпирая его, высились шесть колонн из зеленого, зеркально отшлифованного мрамора, по центральной линии потолка, отражая лучи дневного света, синеватыми всполохами светились хрустальные люстры, в углах зала стояли гигантские чаши с молодыми пальмами. В глаза ударяли зайчики от позолоты, голова кружилась от ярких орнаментов, украшавших стены и потолок. Здание недавно было отстроено; в какой-то патриотической газете, которую новая власть называет красно-коричневой и фашистской, писали о несметных суммах, потраченных на строительство дворца для Владыки. «А и в самом деле! – думал Щербатый, поднимаясь на второй этаж, – Зачем ему такой? Рехнулся он, что ли!..»

Шёл по широкому коридору, конец которого едва просматривался, читал надписи сбоку от дверей кабинетов: «Коган», «Альтшуллер», «Натансон», «Абдуразаков», «Закиршах»… Наконец, огромная двустворчатая дверь и надпись «Приёмная». Смело растворил её: прямо перед собой увидел ветхую старушку в тёмном платье с рукавами, отороченными белыми кружевами. Вспомнил: «Секретарш Баранову подбирает жена Мариам Абрамовна». У левой стены сидел чёрный молодец лет тридцати со знакомым каждому человеку на земле именем Иван. И отчеством тоже Иваныч. Вот только фамилия у него с таким именем не согласуется: Горизонталь. Уж очень она красивая, даже экзотическая – её он пожалел, не заменил. А вот имя… Иван Иванович! И это при таком характернейшем обличье – почти африканском! Сразу видно: отважный человек – до безрассудства. Я таких только на фронте встречал. Поднимается во весь рост и один со старенькой трехлинейкой на целую роту немцев в атаку идёт. А тут и войны нет, и в атаку не надо идти, а он Иваном назвался. Впрочем, у нас таких смельчаков много. В правительстве несколько министров, похожих на Горизонталя, и тоже Ивановы. Я с таким явлением часто встречался. И думал: зачем они моё имя берут? В нем ведь нет ничего хорошего. И даже наоборот: лапотное имя, из глубин простого народа идёт, того самого народа, которого они и быдлом называют, и даже в ихней Думе недавно со свиньёй сравнили. Казалось бы, бежать от такого имени, а они навечно к себе приклеивают. И если двойное гражданство принимать вздумает, а это у них часто случается, всё равно Иваном остаётся. Я таких людей не понимаю.

Ну да ладно, Горизонталь – первый помощник Головы. А рядом с ним сидел второй. Он тоже был чернявый, и тоже молодой. А фамилия у него короткая и устрашающая: Гром. Он был помощником по связям с прессой. Щербатый подобострастно кланялся. Горе тому, кого невзлюбят эти молодцы. Руки у них длинные, до московского Кремля достают.