Текст книги "Белые тени"

Автор книги: Иван Дорба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

До последнего времени ему казалось, что он бродит в ином мире, мире теней, в огромной комнате, откуда вынесли мебель, с оцепеневшими белыми тенями на стене. И будто его самого охватывает какое-то похожее на смерть оцепенение.

Но эти последние дни показали, что в этом мертвом царстве пробиваются ростки жизни. Намечалась работа с кадетами. Был установлен контакт с Кучеровым. И Алексей надеялся в ближайшее время понять окутывающий генерала шпионский клубок, поговорить с Петром Михайловичем начистоту. Но приезд Врангеля мог внести путаницу. Даже сорвать операцию. Он понимал, что за Кучеровым сегодня же будет установлено наблюдение и откровенный разговор с ним небезопасен.

«Придется ждать! – решил он. – Врангелю Кучерова не переубедить! И все-таки ухо надо держать востро и, если потребуется, – вмешаться. Но как?»

Алексей все больше убеждался, как правы были московские товарищи, порекомендовавшие сделать все возможное, чтобы остаться на неопределенное время при кадетском корпусе и сколотить крепкое звено истинных патриотов родины, непредвзято относящихся к СССР.

Такие люди могли бы сыграть немаловажную роль среди русской молодежи, группирующейся преимущественно в университетских городах, среди юношей, напичканных идеями реванша, неустойчивых и склонных к авантюрам, их завлекают в свои ряды всевозможные белоэмигрантские контрреволюционные организации и вербуют для шпионской деятельности против Советского Союза различные иностранные разведки.

Глава четвертая
«За единую, великую, неделимую»

1

Барон Врангель вызвал Кучерова, тогда еще полковника, накануне так называемого Улагаевского рейда[17]17
  Рейд врангелевского генерала Улагая на Кубань в августе 1920 года.


[Закрыть] в августе 1920 года. Тогда представлялась возможность раскрыть глубоко законспирированную агентуру Интеллидженс сервис с его резидентом на Дону и Кубани. В своем докладе по этому делу начальник контрразведки полковник Богнар сообщал, что атаману «Всевеликого войска Донского» генералу Богаевскому известно об английской шпионской сети на Дону если не все, то почти все, и что сведения эти, видимо, дошли до них из ведомства полковника Гаевского.

Черный барон не верил ни Богнару, ни начальнику разведки Гаевскому и понимал, что они чуют гибель его корабля и готовы как крысы бежать с него. Понятна была заинтересованность Богаевского и Улагая. Следовало теперь перехитрить их всех. Поэтому главковерх, пересмотрев послужные списки и характеристики командиров полков, отправлявшихся в рейд, остановился на донском казаке Потемкинской станицы полковнике Петре Михайловиче Кучерове.

Встреча с главковерхом, которого Кучеров привык видеть на коне, среди блестящей свиты, с горящими глазами, высокого и статного – настоящим орлом, не окрылила полковника.

Правитель Юга России принял командиров полков предстоящего рейда, стоя за массивным двухтумбовым столом с темно-коричневой полировкой, и, широким жестом пригласив господ генералов и господ офицеров усаживаться, опустился в глубокое массивное кресло, обитое тисненым хромом. Окна в кабинете были занавешены салатного цвета портьерами, вдоль глухой стены висели карты Крыма, Северного Кавказа, Дона и Кубани. На совещании при обсуждении последних деталей рейда барон казался старым и усталым. Его широкие плечи опустились, огненные глаза потухли, в них залегла тоска, и весь он как-то ссутулился. Сделав несколько ничего не значащих замечаний, главковерх вяло одобрил разработанный генералами Шатиловым и Улагаем план высадки у Приморско-Ахтарской станицы десанта отборных сил армии, состоявших главным образом из офицеров, с таким расчетом, чтобы каждый полк мог бы развернуться в дивизию.

Порученец правителя, генерал Анин, поставил на стол стакан почти черного чая.

Врангель сделал глоток, другой.

– Я твердо верю, – его голос окреп, плечи распрямились, глаза заблестели, – дело наше правое! Сейчас произошло важное событие: на Кубань наложена разверстка, виноват, продразверстка. Казакам приказано сдать шестьдесят пять миллионов пудов зерна. Объявлена и принудительная закупка шестидесяти тысяч лошадей для Западного фронта Красной Армии. Это раскроет глаза казакам. Разруха, голод, отсутствие культурных сил и, наконец, блокада поставят Совдепию на колени, – он указал рукой на север, – заставят просить пощады. И тогда мы скажем свое последнее слово! И наконец – нам необходимо организовать надежную разведывательную сеть на случай неудачи. Береженого, господа, бог бережет. Поэтому при каждой воинской части будут находиться наши офицеры ОСВАГа. Прошу оказывать им всяческое содействие. – Барон встал. За ним поднялись все. – Желаю удачи! С нами бог! До свидания, господа! Поздравляю с походом! Генерала Кучерова прошу остаться.

Кучеров слушал главковерха с недоумением и тревогой. Он все же не думал, что конец так близок. Особенно врезались в память жест и угроза барона сказать свое слово, когда разруха, голод и блокада поставят Совдепию на колени. Кого? Их братьев и сестер, отцов и матерей! Заставят умирать от голода их детей, близких?.. И ради чего? Ради расплывчатой, половинчатой и лживой идейки о «единой, великой, неделимой», как изволил выразиться сам правитель Юга России? Разве мало было пролито крови? Не разрушена экономика страны? Не придушены культура, мораль? Мало! Нужна еще блокада? Интервенция «союзников»?

– Генерал, – сказал Врангель, усаживаясь и приглашая Кучерова жестом занять место в кресле напротив, – не удивляйтесь, уже подписан приказ о вашем производстве. Мне характеризовали вас как умного молчаливого человека – болтунов я терпеть не могу, – отличного разведчика и следопыта, и потому решил вам поручить весьма деликатную миссию. – Он потер лоб и продолжал: – Как ни стыдно признаться, но наша разведка хромает на обе ноги. Провал следует за провалом. Все попытки организовать в советском тылу ударные силы неизменно терпят неудачу. Увы, в отличие от коммунистов наши господа офицеры нестойки, а порой даже продажны. Который раз терпит фиаско даже такой опытный подпольщик, можно сказать, бог конспирации, как господин Савинков. Мало того, Богнар и Гаевский по долгу службы в той или иной мере связаны с английской, французской, американской, немецкой, польской, румынской, японской разведками, и в случае невзгоды никто не знает, как они себя поведут. Вам должно быть понятно, почему я решил обратиться к вам. – Барон поглядел на дверь.

Кучеров тоже невольно оглянулся и подумал: «Никому не верит».

– Ваше высокопревосходительство, – начал он не решительно, – я солдат, болтливостью не отличаюсь. Не ходил и в трусах. Не раз доводилось на германском фронте брать «языка», но в шпионских делах, извините, не мастак, не знаю, как и приступиться. Потому буду просить...

– А я буду просить, – поморщившись, прервал его барон, – именно как солдата выполнить мое распоряжение. – Врангель подошел было к карте, потом вернулся, извлек из ящика письменного стола план и продолжил: – Постарайтесь войти в станицу Марьинскую к вечеру, чтобы в глухую пору ночи попасть в этот дом. Вот сюда. – Барон ткнул пальцем в план. – Запомните адрес. – Потом достал из кармана записную книжку, полистал ее и прочитал: – «Подойдя к калитке, дернуть четыре раза за ручку проволочного звонка. Вопрос: «Кто там?» Ответ: «Я от Гаврилы Петровича, сына вашего». Вопрос: «А сами кто будете?» Ответ: «Товарищ его, Лука». Петр Генрихович Блаудис (местные жители зовут его Петром Гавриловичем), высокий, грузный, атлетического сложения 38-летний мужчина с рыжей бородой». – Врангель сунул записную книжку в карман и спросил: – Запомнили? Или повторить?

– Запомнил, ваше высокопревосходительство.

– Блаудис связан с Интеллидженс сервис. Кажется, он латыш. Умен и решителен. Ваша задача – заставить его и его людей работать на нас. Есть основания предполагать, что резидент ждет связного из центра, чтобы передать списки надежных агентов, получить инструкции и деньги. У них произошел какой-то провал. В связи с этим изменены пароли и «убран» прежний резидент. Вам, Петр Михайлович, придется сыграть роль связного из центра и дать Блаудису инструкции. Не будем же и мы простофилями! Английская разведка сейчас занята военным, экономическим и политическим шпионажем и, разумеется, нефтяными делами. Пусть же она впредь займется уничтожением большевистских припасов, складов, выводом из строя промышленности, транспорта, коммуникаций, террором, диверсией и саботажем. И тем поможет нам.

Кучеров смотрел на кипящего гневом главковерха, слушал его речи и думал: «Так вот ты каков, «спаситель» России? Если я откажусь, меня тотчас «уберут» люди Богнара или Гаевского, впрочем, могут «убрать» и после выполнения задания, чтобы молчал».

– Помните, вы явились из центра, – твердил тем временем барон, – центру стало известно, что его, Блаудиса, ближайший помощник Рейс из Ростова-на-Дону налаживает связь с Сентрал Интеллидженс Эйдженси – это американская разведка, – пусть примет меры. Переменит шифры и пароли. Вот пакет для Блаудиса, ознакомьтесь с содержанием.

Их беседа затянулась на добрый час. Наконец барон поднялся и, протягивая руку Кучерову, сказал:

– До свидания! Надеюсь, все ясно. Вопросы есть?

– Я в авангарде, ваше высокопревосходительство, меня могут убить после операции, и документы попадут в чужие руки, – заметил Кучеров.

– Надеюсь, этого не случится. Конечно, все мы под богом ходим, поэтому, после того как получите списки, запечатайте и пришлите с верным человеком лично мне, из рук в руки. Хотя бы с Поповым, – сказал он и улыбнулся.

Пожимая большую костистую руку главковерха, Кучеров подумал: «И про Ивана ему известно».

Иван Гаврилович Попов был его одностаничником, другом детства и соседом. Их отцы пали «за веру, царя и отечество» в японскую войну и тоже были назваными братьями. Подружились, побратались и сыновья крепко, на всю жизнь. Вместе озорничали и были заводилами всяких проказ, а порой и целых побоищ. Вместе умели и ответ держать. Правда, наказывали их по-разному: Ваньку мать драла чересседельником, приговаривая: «Вот тебе, Гаврилычево отродье!» А Петьку старший брат молча брал за ухо и сажал в «кордегардию» (в чулан) под арест, что казалось ребятам пострашнее всякой порки. Петро и Ванька были одногодками и даже родились в марте под знаком Близнецов, потому, вероятно, когда им исполнилось лет по семнадцать, языкастые потемкинские казачки прозвали их мартовскими котами, что, впрочем, было совсем несправедливо. Они ухаживали, как и все прочие парни, за девушками, ограничиваясь после гулянок поцелуями, и лишь время от времени проводили ночку с какой-либо бобылихой. Вместе пошли они и на военную службу. Правда, Иван женился до армии, ему надо было думать о хозяйстве. Он как-то сразу остепенился, повзрослел, стал считать себя старшим и уже в продолжение всей своей жизни почитал своим долгом опекать Петьку.

На войну они тоже ушли вместе. Вместе ходили в разведку, брали «языка», забирались к немцу в тыл. Но, хоть и родились они под одной звездой, судьба им судилась разная. Попов так и не дослужился до офицерских чинов и оставался вахмистром, а Кучеров глядел в генералы. Это нисколько не мешало их дружбе – Петька был Петькой, Ванька Ванькой. Дружба была настоящая – такой, утверждают старики, нынче не бывает. Уважение к Ваньке, к его кулакам и сметке, Петька возымел с детства. Впрочем, четырнадцатилетнего Ваньку Попова, после того как он отколотил сыновей станичного атамана, двух забияк и охальников братьев Сариновых, опасались и обходили стороной даже взрослые парни. А в семнадцать он уже подхватывал под мышки два пятипудовых мешка с зерном, и никто уже с ним не мерился силушкой.

Вот почему, выйдя от Врангеля, Кучеров прежде всего подумал о том, что следует посоветоваться с другом. И конечно, взять с собой его в операцию. Очень и очень могла понадобиться его необычайная физическая сила, сопряженная с ловкостью кошки, быстротой реакции и дикой яростью в схватке, превращавшая этого на вид добродушного увальня в свирепого тигра.

Кучеров с отвращением размышлял о роли Черного барона, о его продажном окружении, которому он не верил, о ставке правителя Юга России на разруху, голод, террор и саботаж, о том, что можно, не стесняясь, послать командира полка, полковника Петра Кучерова, со шпионским заданием, посулив ему чин генерала, и что он не находит в себе мужества отказаться.

Мысли его путались, он был как в горячке. И в эту путаницу мыслей врывалось что-то новое и било как молотом: «Ты был не прав!», «Ты был не прав!», «Ты был не прав!»...

Кучеров понимал, что стоит на рубеже.

2

Высадившись при поддержке французских и английских военных кораблей в районе станицы Бородинки, с тем чтобы соединиться с конницей Рябоконя, 17 августа 1920 года улагаевские части, не встречая серьезного сопротивления, двинулись в сторону Екатеринодара. Первая группа, поднимая по пути и вооружая станицы Роговскую, Поповскую, Протоку, Степную, Гривенскую, Ольгинскую, Брюховецкую, Ново-Стеблиевскую и Славянскую, должна была войти в связь с повстанческой «Армией возрождения России», возглавляемой генералом Фостиковым и оперировавшей в предгорьях Кавказа. Вторая группа под командованием генерала Бабиева должна была двинуться к станице Бриньковской, расположенной на островах Бейсугского лимана, пройти по дамбе через Бриньковские плавни и, объединившись с отрядом полковника Гриня, взять направление на Каневскую и Старо-Минскую, навстречу генералу Алгину.

Одновременно высадился десант в Новороссийске и на Таманском полуострове.

27 августа, в канун успения, полк Кучерова к трем часам дня подошел к утопавшей в садах станице Марьяновской. Разведка сообщила, что небольшая красноармейская часть отступила в сторону Брюховецкой. Часа два на задах станицы и за речкой еще постреливали, но кое-где уже вывесили флаги – трехцветные и «жовтоблакитные» – над плетнями и заборами стали появляться, несмотря на окрики старших, головы любопытных мальчишек, а еще через полчаса на улицы высыпал народ. К станичному правлению, где расположился штаб полка, степенно зашагала жиденькая делегация с хлебом и солью. Потом во все концы станицы поскакали нарочные с приказом собраться казакам и иногородним после вечерни на круг.

Первыми пришли старики, за ними на майдан потянулись старухи, вдовые казачки и несколько молодок с озорными глазами, явилось и около сотни казаков среднего возраста, из которых добрая половина – инвалиды. Девушки попрятались, чтобы «белое воинство», чего доброго, не потащило бы их на ночь глядючи под заборы, а парней в станице почти не было, они воевали – кто на той, кто на другой стороне.

Молча выслушали приказ правителя и господ атаманов, безмолвно встретили предложение вступить в армию всем, кто способен держать оружие, и разошлись, не задав ни одного вопроса, по домам, тихо переговариваясь друг с другом.

Кучеров долго стоял на крыльце станичного правления, любуясь закатом, сначала густо-бордовым, потом совсем алым и, наконец, нежно-розовым с теплыми сиреневыми оттенками. И только когда все кругом полиняло, посерело, поблекла степь и в окнах загорелись огни, он повернулся к стоящим позади войсковому старшине Котельникову и адъютанту есаулу Горелову и сказал:

– Ну что ж, господа, пойдемте ужинать. Утро вечера мудреней, завтра подумаем о передислокации полка. Свяжитесь с нашим соседом, полковником Колковым. В станице задержимся. Можете объявить об этом казакам и офицерам.

На ночь вокруг станицы, которая казалась вымершей, выставили усиленные караулы и послали в поле дозоры. Часов в десять вечера, нагоняя тучи, с северо-востока подул зимняк. Стало темно. В небе, поначалу синем и голубом, кое-где сверкали еще августовские звезды, но их становилось все меньше, и было видно, как они одна за другой тонут в серой, беспросветной мгле.

«Иван, наверно, уже у Блаудиса», – думал Кучеров, сидя у открытого окна гостиной бывшего станичного атамана. Самого атамана расстреляли, дом реквизировали под комбед. От наспех помытого пола и обшарпанных стен пахло махрой и чем-то прокислым.

Несмотря на приказ Врангеля, Кучеров по-своему разработал план операции – встречи с резидентом Блаудисом. По его заданию вахмистр Иван Попов должен был отправиться в логово Блаудиса загодя с тем, чтобы помешать возможному свиданию с кем-либо из прибывших с полком осваговцев и бесшумно захватить его живьем, не потревожив резидента, а также находиться для страховки поблизости во время встречи Кучерова с резидентом и, наконец, проследить за тем, чтобы латыш покинул в ту же ночь дом и станицу. В обязанность вахмистра входило и сжечь этот дом, а в случае невыполнения резидентом приказа бесшумно его ликвидировать.

Около часа ночи, пройдя мимо сонного часового, Кучеров, легко перемахнув через плетень, оказался в соседском дворе, потом на улице. Нервы его были напряжены. Он крался по-кошачьи в темноте мимо подворотен, плетней и заборов, чтобы не поднять за собой собачьего лая. Крался уверенно. Дорогу он изучил днем, неторопливо проехав с господами офицерами по станице.

Вот и нужный поворот на поперечную, спускавшуюся к реке улицу. Кучеров остановился у толстого разлапистого тополя, прислонился к стволу и замер. И так простоял долго, вглядываясь в темноту и прислушиваясь к малейшим шумам. Где-то далеко за Кубанью, наверно, в Афипсипских хуторах застрочил пулемет и умолк, снова напряженная тишина, и вдруг в соседнем дворе запел петух. Кучеров вздрогнул и, улыбнувшись, подумал: «Первые петухи, что-то у них часы опаздывают». За первым петухом заголосил второй, ему отозвался третий, потом тявкнула собака, и все стало на свои места, напряжение спало.

Постояв еще несколько секунд, Кучеров зашагал по переулку вниз, вдоль выстроившихся в шеренгу великанов тополей. Здесь было еще темней. Под ногами вдруг зашуршали листья, их навалило много, даже среди улицы, хотя она была шириной шагов в сорок. «Вот они под ногами, опавшие листья!» – подумал он с непонятной тоской в сердце.

Подойдя наконец к калитке, он кашлянул, нащупал ручку колокольца, убедился, что к ней привязана нитка, и, оборвав ее, дернул четыре раза за ручку.

В доме, видимо, ждали гостей, потому что вскоре хлопнула дверь и кто-то, тяжело ступая, подошел к калитке и спросил, какого черта кому надо трезвонить в глухую ночь.

После пароля калитка отворилась, и высокий грузный человек, засовывая за пояс маузер, пробубнил как из бочки:

– Пожальте, а я сакрою калитка.

Кучеров окинул взглядом двор, небольшой дом среди купы деревьев с еще не облетевшей листвой, крытый очеретом хлев, огородец с кустами смородины или малины, соединявшийся с фруктовым садом, заросшим и густым, который выходил на зады к речке, здесь уже довольно глубокому и широкому притоку Кубани. Справа, шагах в ста белела тыльная стена соседского дома, спаянная с глухим высоким забором, заросшим ежевикой. Слева чернел пустырь и небольшой выгон, обрывавшийся у высокой речной кручи. Место было глухое. «И хорошо и плохо, – подумал Кучеров, – легко можно уйти, но и подобраться незамеченным нетрудно. Странно, что он не держит собаки. Где-то здесь прячется Иван, наверно, в кустах у дома».

Войдя с заднего крыльца, он внимательно оглядел убогую обстановку, остановил взгляд на большом шкафу, вделанном наполовину в стену, поднял глаза на закопченный бревенчатый накат, потом заглянул в крошечную прихожую и, повернувшись к хозяину, который запирал в это время дверь на засов, сказал:

– Ну-с, Петр Гаврилович, рассказывайте, – и небрежно опустился на расшатанный стул.

– Нет нишево карошего, – угрюмо уставившись на гостя, прорычал Блаудис и задернул окно тяжелой портьерой. – Люди ошинь боятся. Пять шеловек зовсем отказались работайть. Нет деньги настоящи, колокольчики нишиво не стоят и софетские нишиво не стоят. Зо ес ист! – Он нагнулся к столу и выкрутил фитиль керосиновой лампы. В глазах его была настороженность. Потом встал, подошел к шкафу, отворил дверцу, отодвинул висевшее платье, покопался у задней его стенки, вытащил из открывшегося тайника толстый конверт и буркнул: – Тут всио!

Кучерову не понравились бегающие глаза, дрожащие руки и явно подчеркнутый акцент латыша и это его уже совсем немецкое «Зо ес ист».

Приняв из рук великана конверт, он повертел его в руках, извлек содержимое и начал просматривать. Это были списки, верней, характеристики агентов Блаудиса. Вызывали подозрение спешка, при которой списки составлялись или были переписаны, и свежесть чернил. «Черт с ним и с его липой», – подумал Кучеров, сунул конверт в карман и передал распоряжение центра: «Изолировать Рейса, самим уйти в консервацию – диверсий не производить, шпионажа не вести».

– И еще, – продолжал он, поднимаясь, – сегодня же вам придется отсюда уехать в Екатеринодар вот по этому адресу, – он протянул ему записку. – Там вы поселитесь под именем Криш Янович Ласкус. В соответствии с этим изменится и пароль. Вот документы: паспорт, метрика... разберетесь сами. Все ясно?

– Ясно. Четыре звонка или удара в дверь: «Кто там?» – «Криш Янович, я от синка вашего, Яна Кришевича!» – «А сами кто будете?» – «Товарищ его Лука». Но я не моку сегодня уехайть. У меня мноко...

– Вы уедете еще до рассвета. Оставаться вам слишком опасно. Мы хотим, чтобы вы жили. Теперь насчет денег. «Колокольчики» не звонят, фунты решили не давать, а вот это получайте. – Он вытащил из кармана мешочек с золотом и бросил его на стол. – Пишите расписку на сто червонцев и подпишитесь своей старой кличкой и новой фамилией.

Великан взвесил в руке мешочек, ухмыльнулся, выдвинул ящик стола, достал лист бумаги и начал писать. Потом развязал мешочек, неторопливо пересчитал золотые, ссыпал их обратно в мешочек и, сунув его в карман, протянул расписку Кучерову.

Блаудис явно торжествовал. «Как цыган, который продал никуда не годную клячу за рысака, – подумал Кучеров, – или такова жадность к золоту? И какой резкий переход от беспокойства к циничному хладнокровию? Посмотрим!» – Кучеров пробежал глазами расписку, встал и, направляясь к выходу, сказал:

– Ну что ж, очень хорошо! – и потом, уже стоя на крыльце, громко повторил: – Очень хорошо! – и спросил: – Может, лучше пройти задами?

Блаудис, ныне Ласкус, сказал, что этого делать не советует. В реке много воды, и в такую темень не ходят даже местные жители, кроме рыбаков, разумеется. Проводил его до калитки и даже настоял на том, чтобы довести до угла.

Распрощавшись с ним, Кучеров постоял какое-то время у разлапистого тополя и, решив, что все идет правильно, зашагал к дому станичного атамана. Через полчаса он был уже у себя. «Иван пробудет там до рассвета, значит, еще два часа, а может, и три, – подумал он, – надо поспать». Он разделся, сунул планшетку и наган под подушку, погасил лампу, лег и тут же словно провалился в бездну.

Но не прошло и часа, как его чуткое ухо уловило какой-то шум. Кучеров обычно вскакивал от малейшего шороха, скрипнувшей половицы, открывающейся, даже бесшумно, двери, но, бывало, безмятежно спал под грохот пушечной канонады. Сейчас достаточно было доли секунды, чтобы убедиться: в комнате враг. Еще мгновение, и он выхватил из-под подушки наган, направил его на стоящего над ним человека и крикнул:

– Стой!

И в тот же миг увидел, как сверкнул кинжал, дернулся чуть в сторону, почувствовал ожог разреза на шее и выстрелил.

Вбежавший спустя полминуты вестовой, спавший в соседней комнате, увидел при свете слабого ночника страшную картину: на полу в луже крови лежал, извиваясь в предсмертных судорогах, какой-то человек в черкеске, а на постели, крепко зажав рукою шею, откуда хлестала кровь на подушки, его командир полка.

3

В тот вечер вахмистр Иван Попов уехал из штаба с разводящим и тремя казаками, с тем чтобы еще до заката солнца проверить дозоры и, как условились, ночью засесть в саду Блаудиса. Гнедой дончак, изредка пофыркивая, легко нес его могучее тело то шагом, то неторопливой рысью и ласково поглядывал на каурую кобылу разводящего. Чуть тронутые бронзой дубы, раскинутые кое-где по станице, лимонно-желтые шеренги тополей с позолоченными кронами и подернутые багрянцем широколистые клены постепенно теряли свои краски, бурели и блекли по мере того, как надвигались сумерки.

У крайних хат Попов бросил на луку повод, и конь остановился. Легкий низовой ветерок донес запах свежевыпеченного хлеба, где-то у реки негромко играла гармонь, ее дисканты и хрипловатые альты, поддерживаемые басами, задумчиво-грустно напевали какой-то знакомый мотив. В окнах зажигались огни. Казалось, кругом царил мир и покой.

Ночь уже наступила, когда вахмистр, объехав посты, приказал казакам не растрензеливать лошадей и быть наготове, потом дал знак разведчику Чепиге следовать за ним, свернул к реке и погнал коня вдоль обрывистого берега в сторону давно не беленных подслеповатых хатенок окраины, отгороженных от выгона где старыми заборами и плетнями, где живой изгородью, а где зарослями высокого бурьяна да кучами мусора. Спешившись, он велел Чепиге отвести коня на заставу, а сам зашагал к дому Блаудиса, чтобы быть там за час до прихода командира.

Кругом было тихо, станица, казалось, настороженно замерла, притаилась, всюду были потушены огни, не лаяли даже собаки. И только далеко в Афипсипских хуторах время от времени станковый пулемет выпускал короткую очередь, да где-то совсем рядом поквакивали лягушки.

«К дождю ли? – бесшумно ступая по влажной траве, подумал Попов. Потом на ум пришел разговор со своим командиром полка. – Какого черта я уступил этому дуриле Петру? Эту сволочь – шпиона надо шлепнуть, как шелудивого кобеля, а документы в огонь – и амба! А нам бы зараз податься на Дон, в нашу Потемкинскую, гутарил я Петру собрать верных казаков. Ишо не поздно. А там, что бог даст. Врангелю не скоро под зад дадут. Негоже нам в лихую годину друг дружку за вихры таскать. Хай народ разбирается, что к чему...»

Его командир, то есть Кучеров, смотрел на дело иначе. Он считал, что народ обманут и в случае поражения Врангеля следует с ним уходить, чтобы сохранить армию, а боевое ядро в любой момент поддержит образумиться. Вот тогда и понадобится разведывательная сеть. А до того времени пусть разведка остается законсервированной. Блаудис должен передать сети разведчиков приказ, и уйти в глубокое подполье, и прекратить всякую деятельность. «Человек – существо живучее, приспосабливается к любым условиям. И не иголка, когда понадобится – разыщем. Да и куда им деться? У каждого из них, наверно, свой дом, усадебка, какое ни на есть барахлишко, да и золото в саду закопано. Шпионы – народец жадный. И с добром расставаться неохочий. Надо только, покуда Блаудис не уйдет, держать его под мушкой».

Попов подошел к дому Блаудиса с задов. Проник в сад и подкрался тихонько к окну. Сквозь плотно закрытые ставни пробивался свет. В отличие от прочих мазанок это была четырехстенная русская изба со стрельчатой кровлей и высоким чердаком-сеновалом, куда можно было попасть и снаружи и изнутри. Впереди справа чернел, сливаясь с забором, полуразвалившийся баз. Согнувшись в три погибели, он проскользнул мимо дома к калитке, легко перемахнул через нее и очутился на улице. Там было глухо и темно. Нащупав осторожно кольцо наружного звонка и привязав к нему нитку, с такой же легкостью перелез обратно во двор и устроился под сенью толстой липы так, чтобы видеть калитку и черный ход. Потом прислонился спиной к стволу и задремал. Так дремлют обычно коты, не дремлют – спят, дрыхнут, посапывая носом, но стоит едва слышно поскрести лапкой мышонку в углу, и сна как не бывало: прыжок – и жертва в лапах хищника.

Миновала полночь. Небо заволокло тучами. Яркие и такие близкие осенние звезды точно сгинули. «Пора бессловесной нежити, когда человеку негоже оставаться на дворе одному, глухая ночная пора упырей и всякой бесовщины. Час разбойного промысла. Черных дел. Преступлений», – вспомнил почему-то вахмистр причитания сына их станичного попа, когда, больше ради потехи, взял его с собой на разведку, и поглядел на верхушку соседнего дерева, куда уселась разбудившая его большая сова. Откуда ее дьявол принес?

Он встал, сова, бесшумно взмахнув крыльями, словно растворилась во мраке, и подошел к окну. Здесь в отличие от прочих ставни были наружные. Сквозь щель он увидел совсем крошечную прихожую, слева – выходную дверь, справа – деревянную лесенку, ведущую на чердак, под лесенкой вешалку для одежды, прямо – вход в комнату. Через отворенную дверь виден был стол, на котором тускло горела керосиновая лампа, и часть спинки кровати. Блаудис, видимо, спал.

«Неосторожен, чертяка, – подумал Попов, – щели в палец, видать, что делается в комнате. Чудно!»

И тут он услышал знакомое покашливание у калитки, потом глухо зазвенел в прихожей колокольчик. Четыре раза. В комнате завозились, раздался кашель, потом скрипнула дверь, ведущая в сад. И снова зазвенел колокольчик.

«Какого черта Петр так трезвонит?» – подумал вахмистр, прижимаясь к стволу липы и глядя на высокого, грузного, похожего на медведя человека, который, громко шаркая ногами, шел к калитке. Короткий разговор, и вот они идут, впереди Кучеров, позади резидент. Попов снова прильнул к окну. Сквозь щель он увидел плечо с полковничьим погоном, потом совсем близко проплыло лицо Блаудиса – веснушчатое, плоское, со множеством мелких морщинок, разбегавшихся по отвислым щекам и вокруг светлых пронзительных глаз, окаймленное огненно-рыжей бородой и такими же волосами, с мясистым, чуть приплюснутым носом и светлыми бровями. Проплыло и навсегда запечатлелось в его цепкой памяти. Потом в дверях появилась, заслоняя свет, его огромная двухметровая фигура. Блаудис подошел к окну и задвинул портьеру.

Вахмистр с досадой плюнул и решил полезть на чердак, но и тут его ждало разочарование: плотная дубовая дверь была наглухо заперта с внутренней стороны на засов. Он обошел еще раз дом, послушал у дверей и окон. Рамы в окнах были двойные, двери массивные, изнутри не доносилось ни единого звука. Оставалось только ждать.

Примерно через полчаса наружная дверь на переднее крыльцо отворилась, и Кучеров в сопровождении Блаудиса направился к калитке. Вахмистр недолго думая проскользнул в дом, взобрался по лесенке на чердак, зажег электрический фонарик и осмотрелся. Чердак, видимо, служил раньше сенником, потому что у наружной двери, куда он пытался проникнуть, было навалено старое сено, в другом углу валялась какая-то рухлядь. Отодвинув тяжелый засов, вахмистр вернулся к люку и устроился так, чтобы было удобно наблюдать за происходящим в доме. Ведь придется просидеть, вероятно, до самого утра.