Текст книги "Белые тени"

Автор книги: Иван Дорба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

Глава третья
На мертвом якоре

1

Вечером на электростанцию зашел Хранич, у него не было к Хованскому никакого дела; его привело любопытство – как же русский моряк чинит турбину. Алексей уже собирался идти в крепость, но с удовольствием задержался, показал чика Васо пульт управления. Однако ничего не значащая беседа вдруг встревожила Хованского.

– Приемный сын генерала Кучерова, кадет Атаманской сотни Аркадий Попов, дружит с Чегодовым, – сказал чика Васо.

– С кем? – переспросил Алексей, как бы не расслышав фамилии.

– С кадетом Чегодовым, – повторил Хранич.

Алексей замер, затаив беспокойство.

– А как звать Чегодова?

– Олег...

«Да, это тот самый Олег Чегодов!» – пронеслось в голове Хованского, и он всем существом понял, какую опасность представляет для него случайная встреча с Олегом Чегодовым. Они знакомы давно, беда в том, что Олег знает Хованского совсем под другой фамилией и теперь может выдать его. Угроза провала нависла над всей операцией.

«Что же делать?»

Ничего не сказав Храничу, пожав ему на прощание руку, Алексей решил найти Чегодова и встретиться с ним. Но как это сделать, не привлекая внимания других кадет?

Алексей переоделся в военную форму и пошел в крепость.

Весна царила в долинах и на пригорках, таяли снега и на далеких вершинах. Небо бороздили стрижи. В саду у лазарета уже цвела сирень, зеленели нежной акварелью филигранные листики акации, инжир налился в добрую сливу.

Через два дня пасха. Ныне она приходилась на 2 мая. Вчера был снят бойкот с «благоразумных», помирились и донцы с кубанцами, и омичи с хабаровцами, и конвойцы с кошем, и даже среди «зверей» установился какой-то мир. Прошло шесть томительных недель великого поста, наступила страстная с ее необычайной, за душу берущей мистикой – «страстей господних».

Алексей уже знал, что в понедельник нежданно-негаданно прибыл митрополит Антоний со знаменитым протодьяконом Вербицким, а в среду – еще более знаменитый хор Жарова; Хованский уже побывал один раз в церкви. Было людно. Начиная со страстного четверга в зале пел хор и два дьякона – один из них настоящий артист. Перед каждым выходом протодьякон выпивал рюмку водки, и под конец службы голос его гремел и переливался по-шаляпински. Хованский слышал, как протодьякон хвастался, что после почившего протодьякона московского Розова, который сорвал голос, когда провозглашал многолетие государю-императору, стал первым певцом всей православной церкви. Поразили Алексея и вдохновенный, сильный тенор епископа Вениамина, и то, как схимник, совсем высохший во время поста (говорили, будто в день ел лишь одну просфору, а в страстную пил только воду), устремив горящие глаза к иконе Спасителя, легко падал ниц, словно мячик, вскакивал и снова падал. И сейчас, проходя мимо церкви, Алексей увидел гурьбу священников, иеромонахов и монахов, приехавших почтить главу русской церкви.

По одну сторону храма стояли в строю кадеты, они переминались с ноги на ногу, тихо перешептывались и позевывали; по другую – персонал, их семьи и гости.

Алексей хотел пройти в церковь, но в то же время опасался – вдруг встретит Чегодова. Сложность заключалась в том, что Хованский боялся сразу его не узнать, знакомы они по Елисаветграду.

«Не будем предрешать событий! – решил Алексей. – Приду чуть позже и стану подальше, где потемнее, а завтра постараюсь встретиться с Чегодовым».

2

В начале марта 1918 года Алексей Хованский во главе красногвардейского отряда сражался с немцами на Западном фронте, с 21 марта он был оставлен в оккупированном немцами Елисаветграде, чтобы под руководством подпольного ревкома сколачивать повстанческие отряды из рабочих и деревенской бедноты. Там он провел семь долгих и трудных месяцев. Наконец войска Красной Армии, взаимодействуя с отрядами повстанцев, освободили Елисаветград. Увы, ненадолго! В конце октября город захватили банды Петлюры. Начались грабеж, убийства, расправы с коммунистами и профсоюзными деятелями.

Ревком ушел в подполье и начал готовиться к вооруженному выступлению. 2 февраля был выбит из города галицкий «Курень смерти».

Когда с товарной станции выбивали «Курень смерти», Алексей был ранен. Рана оказалась легкой, но Алексею приходилось отлеживаться в реквизированных для него и его товарища комнатах богатого особняка на Успенской улице, принадлежавшего вдове помещика Чегодова. Хозяйка сначала опасливо на него поглядывала, но потом стала считать его своим гостем, неизменно приглашала утром на завтрак, возилась с Алексеем: сама перевязывала ему рану, готовила что-нибудь «вкусненькое»; делилась с ним своими заботами, сетовала на отсутствие порядка, дороговизну, общую распущенность, на лентяев мужиков, махровый национализм украинской «сомнительной интеллигенции» и была глубоко убеждена, что Советская власть рано или поздно кончит со всей этой безалаберщиной и разделается с такими бандитами, как Петлюра. Хозяйка пересказывала Алексею разные слухи и городские сплетни о Петлюре, Махно, Григорьеве и Марусе Никифоровой.

Однажды в беседе с начальником Елисаветградского ЧК Хованский спросил: почему по всей Украине вспыхивают восстания против Советской власти? Оказалось, что каждого очередного «батьку» поддерживают куркули и мелкая буржуазия, в то же время органы ЧК работают еще неумело, не могут противопоставить свою тактику подрывным действиям противника.

– Хотите работать у нас? – напрямую спросил начальник ЧК Алексея.

С того дня и начался для Алексея трудный путь чекиста.

Вечером Алексей вернулся в особняк помещицы Чегодовой и вдруг узнал, что она арестована. Молодой сын ее – Олег Чегодов испуганно рассказал Хованскому, что мать арестовали какие-то мальчишки. Она долго уговаривала их, говорила, что построила для них школу, но вожак подростков приказал увести барыню в штаб Григорьева.

– Я постараюсь, Олег, освободить твою маму, – сказал тогда Хованский.

В Елисаветграде все цвело, зеленело, радовалось маю. Утром рано вставало солнце, щебетали ласточки, чирикали воробьи, ворковали голуби... Не радовались только люди. В городе хозяйничали банды Григорьева. Они зверски расправлялись с советскими активистами и большевиками. В течение трех дней они вырезали более трех тысяч евреев, убили сотни работников советских учреждений, одних они расстреливали на месте, других, «что поважнее», вели к «батьке» на расправу.

В штабе Григорьева были люди, которые сочувствовали большевикам, и через них Алексей узнал, что на запасном пути стоит товарный состав, в вагонах которого немало коммунистов ожидает «суда». По имевшимся данным, осужденных ночью группами вывозят за город и расстреливают у железнодорожного моста, над обрывом.

Штаб Григорьева находился в импровизированном, из кровельных листов бронепоезде, который стоял на первом пути, перед самым вокзалом. А на последнем пути, далеко в стороне, в теплушках, находились арестованные.

Когда совсем стемнело, Алексей с двумя товарищами пришел на станцию. Никто не обращал внимания на трех вооруженных винтовками и пистолетами людей, остановившихся в стороне от «бронепоезда». Вскоре к ним подошел четвертый. Протянув руку Алексею, он тихо сообщил:

– Паровоз под парами, машинист высокий усатый дядя, наш человек. Скажете: «Мы от Ивана». Пароль для часовых: «Бунчук». В добрый час! – И заторопился обратно.

Вскоре группа Алексея добралась до паровоза. Машинист в форменной фуражке, услышав: «Мы от Ивана», спокойно и как-то деловито махнул рукой:

– Залазьте, хлопци! Зараз пойдемо. Тильке там попереду у вагони караул, чоловик з пятнадцать, але уси пьяни! Мусымо их... – Он не договорил и почесал затылок.

– В каком вагоне? – спросил Алексей.

– У послиднем... але мы пийдемо задним ходом.

– Опять расстреливать собрались! Вот и пьянствуют, – пробасил кочегар, закрывая дверцу топки и выпрямляясь во весь могучий рост.

«Ну и детина!» – подумал Алексей, поглядывая на его грудь и плечи. И тут только увидел, что лежавшая, как ему показалось в темноте, груда тряпья вдруг зашевелилась и оказалась связанным по рукам и ногам парнишкой лет семнадцати, с кляпом во рту.

– Це наш вартовый, дурный хлопець. До цого Грыгорьева, як до бисового батька прычыпывся! – сказал машинист, увидев, что Алексей и его сопровождающие уставились на парня.

– А когда у него смена?

– Сменять некому! Отсменялся! Разводящий был, да вышел! Вон туда. – Кочегар кивнул в сторону топки. Потом, обернувшись к машинисту, спросил: – Ну как, Макарыч, поехали? – и взялся за рычаг. – Крайнее время!

– Давай, Микита, задний!

Микита сдвинул рычаг, покрутил какую-то ручку, и старый товарный паровоз с длинной трубой вдруг выпустил струю пара, запыхтел, дал гудок и, лязгая железом, тронулся с места.

– Докы воны розчухають, доты мы закинчемо з нымы! Ось, подывытыся, яки гарны цяцькы! – И машинист неторопливо отодвинул железный лист над окном и снял из открывшегося углубления сначала масленки, потом ящик с инструментами и наконец железный сундучок.

Там были гранаты, не менее двадцати штук.

Паровоз тем временем катил мимо бронепоезда. Им что-то кричали. Явственно доносилась площадная брань. Из заднего вагона выскочил кто-то, видимо, из близкого окружения Григорьева и трижды выстрелил из пистолета в воздух. Еще минута – и они выехали за пределы станции.

– Пойдем по крышам к вагону, в котором охрана, – сказал Алексей кочегару.

– Пойдем! Сапоги только вам надо снять, чтоб не поскользнуться, товарищ комиссар, – пробубнил кочегар, укладывая в брезентную полевую сумку «лимонки». – Прыгать умеете? Я подсоблю! – и он оценивающе посмотрел на Алексея.

– Они у меня на резине, скользить не будут. И голова не закружится. Я ведь моряк! – сказал Алексей. – Вы же, товарищи, как остановимся, быстро отворяйте двери всех теплушек, пусть все арестованные, кроме коммунистов, поодиночке, разбегаются. – И полез за кочегаром на тендер.

Кочегар легко перемахнул через двухметровую пропасть между паровозом и вагоном. Сжав зубы, Алексей стал на самый край тендера. Ветер с силой бил в грудь и лицо. Крыша товарного вагона, казалось, была высоко и далеко, она раскачивалась из стороны в сторону и подпрыгивала. Кочегар обернулся, кивнул ободряюще головой и протянул руку. Алексей прыгнул и в тот же миг почувствовал, что прыжок рассчитал плохо. Но кочегар с непостижимой для его огромного тела ловкостью наклонился, схватил Алексея за руки и рывком поставил на крышу вагона.

– Сильнее надо прыгать! Ну ничего, товарищ комиссар, дальше пойдет легче. Это с тендера трудно. А потом с разбега! – Он повернулся и, сделав четыре прыжка, очутился на крыше второго вагона. И снова повернулся и протянул руки.

Алексей прыгнул и легко оказался на крыше другого вагона, и через несколько минут они уже были на последней теплушке.

Убедившись, что дверь вагона справа раскрыта, а слева заперта на крюк, кочегар поглядел на тормозную площадку и сказал:

– Погоди-ка, комиссар, я загляну в тамбур на всякий случай, нет ли там часового...

– Нет, подойдем вместе с разных сторон!

На площадке никого не было. Вдали показался мост.

– Значит, так, вы, товарищ Никита, ложитесь здесь, а я там, – Алексей показал на противоположный по диагонали угол вагона, – и как только состав проедет мост, я подниму руку, и мы вместе бросаем в окна гранаты. По две штуки.

Алексей улегся поудобней, приготовил «лимонки» и стал ждать. Вскоре состав загремел по мосту, замелькали пролеты.

И тут два и еще два взрыва потрясли воздух. Состав проехал метров двести и остановился. Свесившись над дверью, Алексей осветил электрическим фонарем внутренность вагона: на полу лежало несколько неподвижных тел.

– Охрана состава мертва. Давайте, товарищ Никита, сходить.

Они слезли и подошли к двери. Семь окровавленных трупов в разных позах лежали на полу. Восьмой сидел, прислонившись к стенке теплушки, склонив голову набок. Это был молодой парень, вероятно, лет семнадцати. Устремленные куда-то в пространство глаза, еще не потерявшие блеска, выражали недоумение. Белое, без кровинки лицо было красиво.

– Это Викута! – сказал кочегар. – Главный подручный вот этого, – и он указал на лежавшего навзничь большого человека. – А это обер-палач и мучитель.

В памяти Алексея запечатлелись его пышные черные, запорожские усы и огромная кисть руки с почти черными, скрюченными, похожими на когти дракона, пальцами.

Через десять минут у вагонов поезда осталось около пятидесяти человек. Остальные арестованные – их было не меньше двухсот – разбежались.

– Товарищи! – собрав их вокруг себя, сказал Хованский. – Ревком приказывает вам соединиться с повстанческим отрядом товарища Стратиенка. Под Знаменкой идут бои с григорьевскими бандами. Вы ударите по ним с тыла. Провиант и оружие найдете в этом вагоне. За победу революции!

Еще две-три минуты, и состав отбыл в сторону Знаменки.

Уезжая в вагоне, из которого только что были выпущены арестованные, приговоренные к смерти люди, Хованский не мог не думать, что в числе их была и госпожа Чегодова – мать Олега Чегодова. Второго мужа помещицы, арестованного петлюровцами, спасли от смерти красноармейцы, а сейчас и Чегодову освободила из вагона группа Алексея Хованского.

* * *

...23 мая части Красной Армии, поддерживаемые повстанцами, освободили Елисаветград. Однако ненадолго. Город заняли деникинцы. Рьяно заработала белогвардейская разведка. Вскоре прибыл генерал Слащев, и его приезд ознаменовался, как всегда, казнями. Для устрашения рабочих генерал велел повесить на кавалерийском плацу двенадцать коммунистов. В их числе начальника партизанского отряда Стратиенко.

Будучи в глубоком подполье, Алексей случайно столкнулся в фойе кинематографа с Олегом Чегодовым. Тот узнал Хованского, но сделал вид, что они не знакомы.

И вот после стольких лет они должны встретиться. «Выдаст ли он меня здесь? – спрашивал себя Хованский. – Может быть, уже видел и выдал?»

Все должна решить первая встреча, которую Алексей очень ждал.

3

Шла всенощная, прочитали четвертое евангелие, пропели «Разбойника благоразумного». Стоя в опьяняющем полумраке церкви, одурманенный дымом ладана и чадом восковых свечей, которые зажигали во время чтения каждого евангелия, завороженный блеском огромных бриллиантов, изумрудов, кроваво-красных рубинов и небесно-голубых сапфиров, которыми были усыпаны митры митрополита и епископа, смотря на оранжевое мерцание лампад и слушая повесть о развернувшейся двадцать веков тому назад трагедии, Алексей думал: «Так вот она, сила церкви, и это еще православной, с ее алчными и дикими бородачами попами, у которых только и забота – жрать, пить да рожать детей; с ее маленькими тесными церквушками, вечно пьяными дьячками и вороватыми церковными старостами. А что говорить о католической, этой хитрейшей из церквей...» Его мысль оборвал устремленный на него пристальный взгляд. Алексей истово перекрестился, сделал поклон и через плечо увидел Ирен Скачкову. Она, видимо, только что вошла и, прислонившись к двери, кого-то искала глазами. Увидав Павского, который стоял все это время у колонны не шелохнувшись, как солдат на часах, Ирен удовлетворенно кивнула головой и неторопливо пошла к выходу.

Алексей посмотрел на стоявшего впереди Скачкова. Он явно нервничал, нетерпеливо, как норовистая лошадь, переминался с ноги на ногу и опасливо поглядывал на Павского.

– Исполаети деспота! – рокотал низкой октавой протодьякон.

– Вонмем! – отозвался дребезжащим старческим голосом митрополит, поднимая руку для крестного знамения, чтобы благословить стоящего перед ним с раскрытым евангелием протодьякона. И, закрыв глаза, пел:

– Во время оно...

Скачков, пригнув голову, на цыпочках пошел из зала. И почти сразу же за ним Алексей...

Минут десять спустя, в той же очередности, сначала Скачков, потом Хованский заняли свои места в церкви. Никто на их уход и приход не обратил внимания, служба продолжалась. Павский по-прежнему стоял истуканом, выпятив грудь и задрав голову.

Всенощная наконец закончилась. Кадеты с горящими свечами «вольным шагом» направились в казармы. Дул ветерок и гасил свечи, хотя они несли их осторожно в ладонях, надеясь донести до казарм, чтобы начертить копотью на стене крест.

Алексей, так и не увидев Чегодова, вышел из душной церкви во двор, окруженный стенами, фортами и зданиями, с плацем и упиравшимся в лазарет садом.

Луна еще не взошла. У крепостных ворот на фоне белой стены чернели силуэты людей. «Подойду! – решил Алексей. – Может, Кучеров или Хранич. Завтра Первое мая. Послезавтра пасха...»

– Алексей Алексеевич! К нашему шалашу! – ласково встретил его генерал Гатуа.

Он стоял в окружении трех с иголочки одетых офицеров. В одном из них Алексей сразу же узнал высокого и как доска плоского полковника Павского.

Рядом плотный, грудастый и весь какой-то квадратный офицер в морской форме, капитан Берендс. Его Алексей уже видел в квартире Гатуа. Чуть подальше войсковой старшина Мальцев. Лицо его, обрамленное черной бородкой а-ля Николай II, казалось красивым, но улыбка была неприятной, даже отталкивающей.

– Честь имею! – протягивая Хованскому большую узкую руку с цепкими длинными пальцами, холодно процедил Павский. – Мы уже знакомы.

– Рад встрече, капитан! – сказал Мальцев.

– Здравствуйте! Честь имею! Какая теплая ночь. А днем и солнца не вижу, так занят, вздохнуть некогда. Налаживаю гидростанцию. Свет хочу поскорее дать.

– Иван Иванович тоже будет сеять свет в души наших юных кадетиков, – сказал Берендс и вдруг повернулся к подходящей паре: – О, госпожа Скачкова! Господин Скачков!

– Добрый вечер, Людвиг Оскарович, добрый вечер, Александр Георгиевич, – проворковала Ирен Скачкова, протягивая для поцелуя руку.

Алексей уже отлично понимал, что Скачковы охотятся за документами Кучерова. Теперь главное – опередить их: договориться с Кучеровым и сфотографировать эти документы. Но знакомство с генералом еще не давало Алексею убежденности, что он сумеет близко сойтись с Петром Михайловичем и убедить его расстаться с секретными списками.

Тем временем Павский щелкнул шпорами, поцеловал в глубоком поклоне руку Ирен, с шумом всосал, словно обжигаясь, в себя воздух, всхлипнул и проблеял:

– Увы, цивилизация безжалостна, и не за горами то время, когда по ночам уже не будут петь соловьи...

– Все идет своим чередом. Но сеять свет можно и в темноте, а темноту среди света! Хе-хе! – заметил Берендс.

– Мадам, господа, желаю доброй ночи! – произнес Павский и направился навстречу появившейся на садовой дорожке какой-то женщине в белом платье.

– Новый вздыхатель Грации! – зло бросила ему вдогонку Ирен, но достаточно тихо, чтобы он не услышал. – Представляю себе эту Грацию, когда ей пойдет пятый десяток!

Маленький, на вид щуплый, но ловкий и сильный есаул Скачков дернул супругу за рукав, и, как заметил Алексей, глаза капельмейстера духового оркестра сверкнули злобой.

«Эта пара не очень-то ладит! – подумал Хованский. – Сразу видно, они не супруги, а партнеры...»

– Грация работает секретарем у директора и у начальника хозяйственной части корпуса генерала Кучерова, – вдруг сказал хитровато Берендс. – Гликерия – значит сладкая! А сегодня страстной четверг, великий пост! Посему...

«Странные намеки. – Алексей старался не пропустить ни единой реплики, которые бросали офицеры, для него каждая мелочь имела значение. – Значит, Павский встречается с секретаршей генерала Кучерова».

– После всенощной прошу ко мне на разговенье! – сказал хлебосол Гатуа и стал прощаться.

– Разрешите, Александр Георгиевич, вас проводить, – попросил Алексей и стал прощаться.

– Канечно, мой дарагой! – прохрипел Гатуа и, попрощавшись с Мальцевым и Скачковым, взял Алексея под руку.

Они молча направились к плацу, пересекли его и вошли в ворота верхней части крепости.

– Нэ понимаю этих людей, – тихо, словно про себя, произнес Гатуа. – Бежать от них надо подальше, а я... ха... ха... ха! Хачу на них ближе па-сма-треть!

– Неужели только посмотреть?

– Вас интересует история кадетского корпуса? Его люди, жизнь? Вы знакомы с Аркадием Поповым? Ведь об его отце, Иване Попове, можно роман написать! Петр Михайлович много мне о нем говорил. – И Гатуа принялся пересказывать, что говорил о своем друге и полковом вахмистре Иване Попове генерал Кучеров.

Было уже около двух часов ночи, когда Алексей, проводив Гатуа до дому и решив не идти к себе на электростанцию, вернулся к тому зданию, рядом с которым находились церковь, офицерское собрание и квартиры для корпусного персонала. Он поднялся по лестнице на третий этаж и подошел к двери отведенного ему номера. Он занимал просторную комнату с двумя взятыми в решетку окнами, откуда открывался вид на горы, на шоссе Билеча-Требинье и реку. Еще проходя по узкому темному коридору, идущему полукругом, он заметил в № 3 и № 4 внизу под дверью узкую полоску света.

«Значит, Кучеров дома», – с каким-то облегчением подумал Алексей. Генерал занимал два номера. В пятом и шестом номерах жили Скачковы, в седьмом – Павский и в восьмом – он сам, № 9 и № 10 – пустовали. Все эти десять номеров располагались полукругом. Напротив были подсобные помещения: ванные, душевые, уборные, прачечные и еще какие-то службы. Осветив электрическим фонарем дверь и заметив, что язычок на замочной скважине повернут вверх, он заподозрил неладное. «Были гости! Неужто Скачкова побывала и у меня?» Во время службы, выйдя из церкви вслед за Скачковым, Хованский поднялся по лестнице сюда, на третий этаж, и спрятался в прачечной, он видел, как есаул подошел к двери комнаты Павского и в этот момент оттуда выскочила Ирен и взволнованно прошептала: «Как ты меня испугал! Он еще в церкви? – Муж что-то ей ответил. – Сейчас я запру дверь. И пойдем поскорей, не надо было тебе уходить, вечно торопишься!» – И они пошли обратно. У самой прачечной Ирен снова прошептала: «Знаешь, что в письме, которое он сегодня получил? Приезжает Врангель. На той неделе. Полковника просят не принимать решительных мер до его прибытия». Они зашли за угол, и Алексей больше ничего не слышал.

Теперь, войдя в свою комнату, Алексей убедился окончательно, что «гости» были. Но кто? Он до мельчайших подробностей вспомнил свой вчерашний разговор с Кучеровым. Знакомство с его названым сыном Аркадием Поповым. Нет, игры с их стороны не было! «Но кто тогда? Войсковой старшина Мальцев, который, подобно старому Гатуа, тоже хочет «паближе пасматреть» на людей?.. Павский?»

В окно светила большая луна, казалось, она побелила уходящую вдаль ленту шоссе и посеребрила водную гладь Требишницы. Звезды висели лампадами в синем прозрачном небе. Кругом стояла немая тишина.

Согласно плану, разработанному вместе с Иваном Абросимовичем, Алексей должен был предоставить возможность Скачковым выкрасть документы, разумеется, после того, как их сфотографирует. И тут внезапно возник Павский. «Он неумен, но, конечно, опытен и хватка есть, его недооценивать нельзя. Павский еще загадка. Впрочем, и сам Кучеров еще непонятен. Крепкий орешек, его, пожалуй, и Врангелю не раскусить. Думать, думать надо! Но спокойно, не торопясь!»

Размышляя о своих новых знакомых, Алексей вдруг уловил щелканье замка и скрип отворяющейся соседней двери. «Пришел Павский», – подумал он.

С шумом распахнулось соседнее окно.

– Как у вас душно! – раздался женский голос. – А сосед ваш, наверно, застрял у Гатуа. Темно... Я так испугалась, думала, он...

– Да тише вы, – зашипел Павский.

«У Павского в гостях секретарша Кучерова! – догадался Хованский. – Не эта ли парочка погостила у меня в комнате?»

Грация понизила голос до полушепота, но все-таки фразы долетали до Хованского.

– ...красивый и благородный офицер, – шептала она. – Мне он нравится...

Потом они отошли от окна, и Алексей больше ничего не слышал.

Прошло несколько минут, и опять возник раздраженный голосок Грации:

– Оставьте! Не трогайте меня! Если я работаю на «Внутреннюю линию», то это еще не значит, что я должна стать вашей любовницей! Завтра я поеду в Требинье и постараюсь выполнить обещание. И на этом мы с вами покончим! Дайте ключ!

– Тсс! Глупенькая! – прошипел Павский. – Я не хотел вас обидеть.

Потом хлопнула дверь и по коридору застучали каблучки.

Алексей с облегчением отметил: «Значит, у меня была обычная проверка «благонадежности» сотрудниками «Внутренней линии». Ключ? Вероятнее всего, от сейфа. От чьего сейфа? А если Кучеров прячет свои документы в сейфе? Какая неосторожность! А эти субъекты из «Внутренней линии», видимо, имеют особое задание. А вдруг сам Врангель собирается продать англичанам эти документы? Что ж, пусть Интеллидженс сервис лишний раз обожжется и наконец усвоит, что эти купцы торгуют гнилым товаром!»

Алексей знал, что «Внутренняя линия» была создана генералом Кутеповым в 1921 году в еще не расформированном «железном» корпусе, дислоцированном близ Константинополя, на Галлиполи, она имела далекую цель – проникать во все будущие белоэмигрантские организации левого и правого толка, прибирать их к своим рукам и, принимая во внимание деятельность советской разведки, выявлять большевистских агентов. «Не очень-то вы сильны, имея таких агентов, как Павский и Грация, – подумал Алексей. – Что ж, Алексей, сегодня тебе здорово повезло!»

4

В субботу, после обеда, Алексей отправился в город. По улицам расхаживали жандармы. За расставленными у кафан столиками сидели завсегдатаи, и громко и горячо обсуждали утренний разгон демонстрации, и недобрыми глазами провожали очередной патруль. А время от времени ему вслед несся дружный крик нескольких голосов:

– У-а-а!

Вдруг его окликнул знакомый голос:

– Алексей Хованский, идите к нам!

Хранич сидел в компании трактирщика из караван-сарая Драгутина и сторожа на гидростанции Йовы.

Алексей пожал всем руки и уселся за столик. Хранич постучал по столу старинным серебряным перстнем, надетым на средний палец, и попросил подошедшего кельнера принести еще вина и чистый стакан.

Пока Йова разливал вино, Хранич раскурил погасшую трубку и, выпустив клуб дыма, тихо сказал:

– Дорогой товарищ, мы встречаемся с вами в четвертый раз, но Драгутин, Йова и я полюбили вас как родного. А почему? Потому что вы настоящий русский! Брат рус! Мы только о вас вспоминали, а вы тут как тут!

Трактирщик и сторож дружно закивали головами. Алексей улыбнулся, поднял стакан и сказал:

– Вот давайте за дружбу и выпьем!

Трое товарищей подняли стаканы и чокнулись, глядя ему прямо в глаза, и взгляды их, казалось, говорили: «Не бойся нас, мы свои люди, не выдадим!» Алексею невольно пришли на ум слова Абросимовича: «Ты найдешь в Югославии друзей и поддержку среди рабочих и крестьян».

– Сидим мы тут, дорогой Алекса, и вспоминаем тысяча девятьсот девятнадцатый год, – попыхивая трубкой, начал Хранич. – О забастовке рабочих Белграда, Загреба, Любляны, Зеницы и Мостара в феврале девятнадцатого! – Он ударил кулаком по столу. – Они требовали признать Советскую Россию и Советскую Венгрию! Вот так-то! И Первый Объединительный съезд Социалистической рабочей партии Югославии, и партия коммунистов требовали того же! Представители рабочих получили на выборах двадцать восьмого ноября двадцатого года пятьдесят девять мандатов... И если бы правительство не издало декрет, запрещающий агитационную деятельность коммунистической партии, профсоюзов и Союза коммунистической молодежи, то было бы еще не это!

– А со знаменитой и пресловутой «Обзнаной» вы незнакомы? – обратился кафанщик Драгутин к Хованскому. – И закон о «Защите государства» надо вам знать. Результат этого закона – сорок тысяч коммунистов и профсоюзных деятелей, посаженных в тюрьмы.

– Я в Югославии недавно, о многом не знаю... Сорок тысяч коммунистов, кончивших в тюрьмах свои университеты, – целая армия! – заметил Алексей. – Я слышал о покушении на принца-регента и об убийстве министра внутренних дел Драшковича.

– Это Видовданские дела[14]14
  Видовданские дела – покушение на регента Александра и министра внутренних дел Драшковича.


[Закрыть], – засмеялся Хранич. – Но коммунистическая партия к этим актам прямого отношения не имела. Инициатор покушения, Алия Альягич, был членом партии, но в двадцать первом году вступил в террористическую организацию «Красная правда». Эти молодые люди считали индивидуальный террор единственным средством, которое может заставить правительство отказаться от «обзнаны». Они избрали свой исполнительный комитет во главе с Рудольфом Гецигония. Он после убийства Драшковича бежал за границу. Одни члены группы были арестованы до акта, другие – после. И организация перестала существовать. Зато правительство, воспользовавшись случаем, провело закон о защите безопасности и порядка в государстве, по которому коммунистическая партия объявлялась вне закона, коммунистов-активистов осуждали на пожизненное заключение и даже на смертную казнь. Вот так-то!

– А знаете ли, кто состряпал этот документ? – вдруг спросил Йова. – Русские эмигранты!

– Быть не может! – вырвалось у Хованского. «Завели они этот разговор неспроста!» – подумал он.

Чика Васо поглядел на товарищей. Те кивнули головами.

– Вы, русские, везде суете свой нос... Конечно, люди вы разные. Есть, скажем, Гатуа, Кучеров, кадеты Попов, Чегодов, Бережной. Эти нам нравятся. А есть другие...

Алексей поднял брови.

– Мы, Алекса, хотим вас предупредить. Рассказывай, Йова! – обратился чика Васо к сторожу.

Йова отхлебнул не торопясь из стакана и, глядя в глаза Александру, начал:

– Вчера ночью это было. Прихожу домой. Часа в три...

– Расклеивал по городу листовки! – не выдержал чика Васо.

Кафанщик Драгутин укоризненно покачал головой и заметил:

– Зачем вмешивать человека в наши дела?!

– Так вот, поздно уже было. Подхожу к электростанции. Глядь, кто-то стоит у вашей двери с фонариком. Вижу, что не вы. Пошире человек и чуть пониже. «Ну, думаю, сейчас тебе, каналья, покажу!» Крадусь, смотрю и глазам не верю: это Мальцев! Нам о нем жандарм Крста рассказывал, он осведомитель полиции. Подвесил к груди электрический фонарик, в руках связка ключей. Подбирает, значит... «Ну, думаю, влеплю тебе в зад заряд дроби!» – и тихонько подымаю ружье. А он, сука, должно, услышал и удрал. Знайте, никаких секретов, товарищ Алекса, у нас в доме держать нельзя, никаких!

– Да и нет у меня ничего такого, что могло заинтересовать полицию. Не понимаю, какого черта им нужно? – сказал Хованский, но подумал: «Действует «Внутренняя линия»! Грация с Павским – в корпусе, а Мальцев на электростанции». – Спасибо, что предупредили.

– Если что нужно, скажите, дорогой Алекса, по мере сил поможем. И насчет полиции постараемся выяснить, – сказал Хранич и стукнул наконечником трости о тротуар.

– Помощь мне, пожалуй, понадобится, но другого характера. Жалко мне кадет, хочется открыть им глаза на все, что происходит в мире.

– Святое дело! – воодушевил Хранич. – Давно пора! Но как их заинтересовать? Они воспитываются в строгости.