Текст книги "Белые тени"

Автор книги: Иван Дорба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

Он открыл глаза, улыбнулся Алексею и, словно только и ждал, подхватил последнее слово Павского:

– ...попустительство корпусного начальства! Хе-хе! Не правда ли, Иван Иванович? Потому-то комиссия и сменила воспитательский состав. И пошла писать губерния! Решили вывезти корпуса из Стернища в разные города, улучшить питание, одеть и обуть. Донцам предложили обмундирование бывшего австро-венгерского кадетского корпуса в Мариборе, повезли их туда, в древний штирийский город у подножия Альп, который славится яблоками и красивыми девушками. И когда великовозрастные, широкоплечие и мосластые сыны Дона стали натягивать на себя куцые мундирчики и узкие брючки, сшитые на щуплых и худосочных отпрысков австро-венгерской знати, те трещали по всем швам! Черные же лакированные каскетки с большими золотыми орлами и белым плюмажем наши черти, хе-хе, употребили в виде разовых ночных, простите, «генералов».

Павский, сдерживая смех, выговорил:

– И поставили этих «генералов» перед дверями воспитателей, командиров сотен и директора! И перед вашими тоже.

– Точно! Я бы на их месте тоже так сделал. Ха-ха-ха! – и Мальцев принялся наливать всем вина. Отпив немного, он продолжал: – Кое-как одели вторую и третью сотни, а первая так и осталась голая и босая. Только и слышишь во время переклички: «Агеев?» – «Без ботинок!» – «Губарев?» – «Болен!» – «Журавлев?» – «Без ботинок!» – «Карпов?» – «Сдал в починку обмундирование!» Чудненько, а? В двадцать третьем году Стернище опустело. Крымцы уехали в Белую Церковь первыми. Туда же переводили и Донской Мариинский институт, эвакуировавшийся в 1919 году в полном составе во главе с директрисой, вдовой застрелившегося атамана Каледина. А обиженных до глубины души донцов отвезли в юго-восточную Герцеговину, в бывшую австрийскую крепость, неподалеку от границы с Черногорией, близ населенного турками городка Билечи!

«Надоела их болтовня, – отметил про себя Алексей. – Ни слова не говорят при мне о генерале Кучерове».

– Извините, Николай Александрович! Должен вас прервать. Было очень интересно! Но мне пора, – и Павский, поднимаясь, постучал пальцем по циферблату наручных часов. – Надо отдать последние визиты. А вы беседуйте. Вы мои гости. Наденька, – обратился он нетрезво к близстоящей официантке, – они мои гости! Принесите им еще вина. Честь имею! До завтра, Николай Александрович, а с вами, Алексей Алексеевич, увидимся, наверное, в Билече. – Чопорно поклонившись, он звякнул шпорами и, стараясь твердо печатать шаг, направился к выходу.

– Мне полковник показался несколько суховатым, даже холодным и, пожалуй, высокомерным, – сказал Хованский; теперь его уже занимало: кто такой Александр Павлович, который послал за Павским этого сидящего перед ним за столом войскового старшину.

– Я мало с ним знаком. Иван Иванович был адъютантом Корнилова, работал в ОСВАГе[6]6
  ОСВАГ – Осведомительное агентство деникинской разведки.


[Закрыть], подвизался без успеха не то у Раевского, не то у Богнара. Ну-с... Там, дорогой князь, бишь, Алексей Алексеевич, работают люди с железными нервами и живым умом, а Иван Иванович... Это не то... Он возглавил комиссию по расследованию «Клуба самоубийц» и тут окончательно потерпел фиаско и был назначен воспитателем в Крымский кадетский корпус. Теперь его переводят в Донской, преподавать французский язык в младших классах. Чудненько, а? – В словах Мальцева звучала досада. – Связи у человека в верхах...

– А кто это, Богнар и Раневский? – спросил Алексей, хотя отлично знал, что полковники Богнар и Раевский ведали врангелевской контрразведкой и разведкой. «Для чего он все это мне рассказывает? Уж не думает ли вербовать? Или просто не привык к этому банатскому вину, которое развязывает язык?»

– Не Раневский, а Раевский! Богнар и Раевский, собственно, заплечных дел мастера, «охранка» Врангеля, если хотите, «Тайная канцелярия». Страшные люди, не к ночи будь помянуты! – и Мальцев засмеялся. Потом с сожалением посмотрел на опустевший графин, нерешительно взглянул на официантку, махнул рукой, взял стакан, небольшими глотками выпил вино до дна, вытер усы и встал:

– Ну-с, молодой человек, не довольно ли? Это чертово вино действует...

– Как «рука Москвы», – подмигнул Алексей.

– Да, нагнали страху на нас большевики после дела Савинкова[7]7
  Савинков – известный эсер, террорист.


[Закрыть]! Все в штаны наклали! – Мальцев неверными шагами двинулся к выходу.

Алексей понял, что сам войсковой старшина вряд ли доберется до гостиницы, взял его под руку.

2

На другой день Алексей просидел добрых два часа в городском саду, обдумывая дальнейший план своих действий, и все более приходил к убеждению, что из Белой Церкви ему срочно надо ехать в Белград. Вчерашний разговор полковника Павского с Мальцевым страшно его заинтриговал. Конечно, поверить в то, что случайно сразу напал на след готовившейся операции, связанной с документами, находящимися у Кучерова, он не мог. Мальцев был сильно пьян, Алексей проводил его до гостиницы, намереваясь еще и там продолжить беседу, но Николай Александрович умел держать язык за зубами. И все-таки на вопрос: «Будет ли Александр Павлович в Белграде?» – Мальцев, ничего не заподозрив, ответил: «Нет, генерал Кутепов выехал в Париж». И Хованский даже вздрогнул: Кутепов – это же начальник разведки РОВСа[8]8
  «Русский общевоинский союз». Основан Врангелем в 1921 году с центром в Париже. Имел пять отделов.


[Закрыть]. А ведь Петром Михайловичем зовут Кучерова! Затем Мальцев сказался занятым, признался, что его скоро в гостинице навестит Павский, с которым они поедут в Белград.

В Белой Церкви у Хованского возникло удивительное чувство: городок напомнил ему родной Воронеж, детство, юность... Вот за воротами сада проходит парами класс институток в белых пелеринах с чопорной классной дамой в какой-то невероятной шляпе. Институтки исподтишка бросают на него любопытные взгляды с лукавинкой. «Что за офицер сидит на скамейке?» Проходит в черной рясе монах, смиренно опустив долу глаза. Продефилировали две дамы, эдакие «старые барыни на вате». Одна из них бесцеремонно оглядела его в лорнет.

Сегодня воскресенье, и в городе много кадет. Они разгуливают по улицам группами и парами. Вот по аллее сада идут три кадета. Они увлечены разговором. Один из них, среднего роста, с «Георгием» на груди, сутулый шатен, его узкое, похожее на щучью морду лицо, вытянутый нос с горбинкой и колючие зеленоватые глазки до боли напоминают кого-то из далекой юности. Алексей мучительно напрягает память. Тем временем один из кадет хлопает «щучью морду» по плечу и говорит:

– Пошли выпьем по стаканчику, тряхни мошной!

– И в самом деле, Околов, не будь сквалыгой! – берет его под руку другой.

– Нету монеты! – блеет тот, как козел, и тут же, заметив сидящего на скамейке офицера в морской форме, показывает глазами на него товарищам. И они, поправив пояса и одернув рубахи, лихо откозырнув, проходят мимо.

«Черт! Каким образом? Да, несомненно, сын Околова, жандармского ротмистра Сергея Околова! Человека из той страшной ночи...» Хованский смотрит вслед удаляющимся трем кадетам, а перед глазами живо встают картины из далекой юности.

...Снежная, на редкость лютая зима 1905/06 года. Сугробы в Воронеже достигали крыш. Свирепые бураны выли как волки, крутили мелкий снег. Серые дни сменялись беспросветными сумерками, а за ними полз мрак. В городе шли аресты. Реакция торжествовала.

Алексей, в ту пору Лешка, приехал домой на каникулы. В новенькой форме. Неуклюжий подросток, ученик Севастопольского мореходного училища. Старался говорить басом, хоть и часто давал петуха, выставлял вперед грудь, разворачивал плечи, задирал нос и щеголял, иногда невпопад, морскими терминами.

На богоявление впервые за много дней проглянуло в морозной утренней дымке зимнее солнышко. Низовок сдул за ночь со скованной льдом реки снег. И с высоты Хазарских урочищ река казалась среди белой долины ультрамариновой лентой, а сверкающие всеми цветами радуги ледяные кресты и голубцы у Иорданской черной проруби напоминали большую агатовую брошь в алмазной оправе.

Дождавшись конца службы, Лешка пошел домой, как вдруг увидел отца. Тот подавал рукой знак какому-то высокому мужчине в суконном кафтане, смазных сапогах и теплом картузе. Получив ответный знак, отец повернулся и быстро зашагал прочь.

Лешка растерялся. Отец, преподаватель словесности воронежской гимназии, в бога не верил и никогда в церковь не ходил, а тут явился на водосвятие. И потом этот явный признак волнения – вытянутая шея отца. А мужчина в суконном кафтане, с виду рабочий, потоптавшись с минутку на месте, двинулся вслед за отцом. Здоровенный мордастый парень поглядел воровато вслед рабочему и вдруг подморгнул стоящему в пяти шагах от него еще одному человеку, кивнул головою в сторону шедшего отца и направился следом. И мордастый парень, и его приятель были одеты одинаково. Оба в длинных пальто с мерлушковым воротом и таких же шапках. И даже лица, верней, их выражения, были такие же. Оба напоминали ищеек. Их цепкие взгляды, словно принюхивающиеся к чему-то носы, настороженные уши вызывали в Лешке чувство гадливости, он угадал, что они следят за отцом и опасны для него. Это и заставило его пойти за ними.

Так они и шли: впереди – Хованский-старший, за ним рабочий, потом два шпика, а следом незаметно продвигается Лешка.

У ворот Митрофановского кладбища рабочий свернул в сторону, за ним последовал один из шпиков, а отец, второй шпик и он, Лешка, вошли в ворота на территорию кладбища.

Отец остановился у могилы Кольцова. Лешка как-то приходил сюда летом. Тогда было зелено, пели птицы. На цоколе из серого мрамора лежал небольшой венок из красных маков и васильков.

Теперь кругом бело и голо. Тишину нарушал лишь перезвон монастырских колоколов да скрип снега под ногами.

У памятника Кольцову отец прислонился к стволу плакучей березы. Мордастый спрятался шагах в пятидесяти за можжевеловый куст. Лешка тоже остановился и присел за оградой, и вдруг отчетливо понял: «Надо выручать отца!» И когда за поворотом показался мужчина в шубе, он выбежал на середину дороги и громко крикнул прячущемуся за кустом шпику:

– Эй, дядя, чего там делаешь? Сейчас сторожа позову! – И, сложив рупором ладони, повернулся и заорал во все горло: – Дядя Андрей! Тут вор прячется! – и кинулся в сторону домика кладбищенского сторожа.

Человек в шубе с поднятым воротником и в надвинутой на глаза меховой шапке резко повернулся и зашагал прочь, все ускоряя шаг...

Радостный и возбужденный Лешка побежал домой. Вскоре пришел отец. Раздевшись, он обнял сына и повел в кабинет.

– Ты спас это! – Отец вынул из кармана пакет и положил в ночной столик...

В тот вечер Лешка долго лежал в постели, не смыкая глаз прислушивался, как завывает в трубе ветер и хлещет ветками ивы по стеклам окна, как заливисто с хрипотцой лает собака. Во сне ему не давал покоя мордастый шпик. И вдруг его будто кто-то толкнул. Он в тот же миг проснулся и сел. Была глухая ночь. Ник злобно лаял у крыльца. Тревога охватило все существо Лешки, перерождаясь в липкий, отвратительный страх. Лешка не выдержал и тихо позвал мать. Никто не откликнулся. Тогда он вскочил, босиком, в одной рубашке кинулся в спальню матери. Кровать была пуста.

«Что-то случилось! Не трусь! Возьми себя в руки!» И Лешка неторопливо, осторожно направился к спальне отца. Его тоже не было. Из-под закрытой двери в кабинет пробивалась полоска света. Лешка подошел, взялся за ручку и услышал чей-то неприятный блеющий голос:

– Ну вот, милостивый государь, доказательства налицо! Как только вам не стыдно. Почтенный отец семейства, бывший офицер, преподаватель гимназии и занимаетесь такой мерзостью!.. В революцию играете! Марксистом заделались... Позор!

– Мне, господин Околов, быть марксистом и, как вы изволили выразиться, играть в революцию не стыдно. Увы, не сгорают от стыда и душители этой революции...

– Погодите-ка меня пропагандировать, господин Хованский! Эй! – позвал он кого-то из другой комнаты.

– Что прикажете, ваше благородие? – рявкнул зычный голос из гостиной.

– Возьми двух понятых и обыщи остальные помещения.

Лешку словно жаром обдало: «Пакет! Большой полотняный конверт лежит в ночном столике!» Он кинулся к столику, схватил конверт, сунул его под рубаху и побежал к себе, юркнул под одеяло. Сердце учащенно билось, отдавая в виски. Леша закрыл глаза и постарался успокоиться.

Вскоре он услышал шаги, разговор в отцовской спальне. Еще несколько томительных минут, и голоса переместились в комнату матери.

– Если вы настаиваете на обыске комнаты сына, то я разбужу Алешу, – сказала мать.

– Таков наш тяжелый долг. Благодарите мужа. А мальчика можно и не будить. Мы тихо...

Они вошли на цыпочках. Кто-то, тяжело ступая, приблизился к его кровати и грубо сорвал одеяло. Лешка невольно вскрикнул и сел, и тут же, ослепленный фонарем, прикрыл рукою глаза.

– Как вы смеете его пугать! – гневно крикнула мать и, оттолкнув жандарма, заслонила Лешу своим телом. – Вставай, Алеша, к нам пришли не разбойники, а просто невежливые люди. Они что-то ищут. Оденься, сядь в сторонку и не отвечай на их вопросы...

– Помолчите, мадам, не то я прикажу вас вывести, – проблеял, входя в спальню, жандармский ротмистр.

«Как козел! – подумал Лешка, натягивая кальсоны. Пакет под рубашкой сполз на живот и пришлось его спрятать за пояс. – Если заметят, выгонят из училища, или посадят в тюрьму для малолетних, или отправят в Вольский корпус».

Тем временем в комнатах дома шел обыск. Бесцеремонно выбрасывали из шкафа вещи. Заглянули в тумбочку. Разрыли постель. Обстучали стены.

В форме ученика мореходного училища Леша стоял перед жандармским ротмистром. Тот оглядел его с ног до головы:

– Вы Алексей Хованский?

– Так точно! – рявкнул Лешка, тараща на ротмистра глаза.

– Потрудитесь точно ответить на мои вопросы!

– Есть ответить на вопросы!

Мать удивленно посмотрела на сына. В ее глазах проглянула грусть.

– Кто бывал в последнее время у вас в доме?

– Не могу знать!

– Вы не видели отца в обществе человека с крючковатым носом, карими глазами и черными усами? – спросил Околов.

– Не могу знать! – гаркнул Лешка, догадываясь, что его спрашивают о рабочем, которого он видел на кладбище.

– А что вы знаете? – заорал, в свою очередь, Околов.

– Не могу знать! – в тон ему проревел Лешка.

– Довольно... Можете идти в гостиную. И вы, мадам, тоже. – Ротмистр отвернулся и позвал своих помощников.

– Эй, Стоянков, Мокрятин, и вы, понятые, проходите в следующую комнату.

Взяв под руку мать, Лешка направился с ней в гостиную. Там в кресле сидел отец. Взглянув на сына, он невесело улыбнулся.

Лешка приблизился к нему, поцеловал в щеку и прошептал на ухо:

– Пакет у меня под рубахой. Что с ним делать?

Хованский-старший удивленно посмотрел на сына, и в глазах его вспыхнула радость.

– Сожги его, Лешенька, и позабудь...

...Хованский поднялся со скамьи. Голоса веселых парней удалились за деревья. «Околов... Околов... Неужели здесь, в Белой Церкви, находится тот самый жандармский ротмистр, по вине которого преждевременно погиб отец? Пока судьба свела меня здесь только с его сыном».

Алексей медленно двинулся по аллее сада к выходу на улицу. Там по тротуару шли неторопливо люди. Если остаться в городке, то можно встретить и еще кого-нибудь из старых знакомых, а то и нарваться на неприятность. Мальцев по поручению Кутепова приехал за Павским. Они оба разведчики. Но что заставило интересоваться Кучеровым? Значит, генерал на подозрении. И вполне вероятно, что действия английской разведки уже замечены «внутренней линией» белоэмигрантской армии. Мысль перекинулась на Ирен Жабоклицкую и Скачкова. Скорее всего, охотясь за документами Кучерова, эта парочка действовала неосторожно. Надо спешить! Случай – великий комедиант!

Размышляя на ходу, он направился по главной улице, свернул в проулок и зашагал к небольшому одноэтажному домику за палисадом, чтобы распрощаться с хозяйкой, у которой пробыл всего лишь неделю. Алексей знал, что поезд на Белград отходит вечером.

3

В Белград Алексей приехал рано утром. Весь день он знакомился с городом, и вот к вечеру поднялся на западную стену древней, некогда грозной крепости – Калемегдан. Здесь согласно инструкции он должен встретиться с товарищем Иваном на последней или предпоследней скамье. Сегодня двадцатое апреля, первый день, когда на встречу выйдет товарищ Иван. Он должен быть в плаще, на голове у него будет тирольская шляпа с пером. Алексей узнает его по суковатой трости с серебряным набалдашником.

Алексей пришел сюда на час раньше, хоть делать этого нельзя: запрещено инструкцией. Огненно-красное заходящее солнце нависло над самой Савой, ее мутные воды смешиваются с темной синькой Дуная, чуть тронутой золотом у правого берега. Но вот все медленно блекнет, чтобы наконец слиться с наступающими с востока сумерками. Далеко за излучиной Дуная краснеют черепичные крыши Земуна.

Алексей стоит у парапета. Кругом ни души. И вдруг его ухо улавливает ритмичное позвякивание железа. Кто-то идет, ударяя наконечником трости о камни. Скоро к нему приближается человек небольшого роста, худощавый, на лбу шрам... – точно такой, каким должен быть по приметам «товарищ Иван».

– Вы позволите? – Он приподнимает шляпу с широкими полями и занимает место на скамейке.

– Пожалуйста! Дунаем и Савой можно любоваться и днем и ночью, – говорит Алексей слова пароля.

– Ночью ничего не увидишь! – отвечает незнакомец и протягивает для пожатия руку. – Будем знакомы... Я товарищ Иван.

– А, Иван Абросимович!

– Ну а теперь рассказывай! – говорит товарищ Иван.

– О чем? – удивляется Алексей.

– О чем хочешь! Все для меня интересно. Я здесь не первый год, изголодался по новостям с Родины...

Просидели они часа два. Никто не мешал их беседе. И чего только не коснулись в разговоре!

Алексей подробно изложил, как в кафе Белой Церкви невзначай подслушал беседу Павского с Мальцевым, и высказал Ивану Абросимовичу свое предположение:

– Мне кажется, Павский охотится за списками генерала Кучерова...

Иван задумался.

– Случая упускать нельзя, – проговорил он тихо. – Придется тебе немедленно ехать в Билечу вслед за Павским... Подробности твоего поведения еще обсудим.

– Генерал Кучеров там? – поинтересовался Хованский.

– Должен быть...

– Значит так, – резюмировал товарищ Иван, – завтра утром идешь к военному агенту, расскажешь свою легенду. Сошлешься на свое знакомство в Белой Церкви с полковником Павским, от которого ты узнал о том, что в Донском кадетском корпусе собираются налаживать старую австро-венгерскую гидростанцию, попросишь направить тебя в Билечу. А теперь пойдем. – Он посмотрел на часы. – Покажу тебе ночной Белград.

Была теплая весенняя ночь. Иван Абросимович снял плащ.

На улице Князя Михаила корсо было людно. Они двинулись с потоком гуляющих в сторону Теразии и очутились на площади возле оперного театра. Здесь шумно и весело. Часть площади занята столиками. Бегают как угорелые официанты, разносят лимонад, бозу, халву. Тут много учащейся молодежи, потому что близко университет.

– А рядом «Албания» – знаменитая кафана-ресторан, – рассказывает Иван Абросимович, – место, куда приходят писатели, купцы-тузы. Тут все чинно, спокойно. Но иногда кто-нибудь из толстосумов кутит с приятелями...

Алексей с любопытством смотрит на нарядных гуляющих. В ярко освещенных витринах ресторанов, кафе, кабачков выставлены огромные лангусты и омары в окружении салатов, в окна видно, как жарят на вертелах поросят, ягнят; прямо на улице на мангалах потрескивают над рдеющими углями чеванпчичи и ражничи. В просторных залах плачут надрывно скрипки венгерских и цыганских капелл, гремят тарелки, ухают барабаны оркестров, и под этот грохот на подмостках завывают полуголые певички. На улицу из открытых дверей и окон вылетают пьяные выкрики, веселый смех и громкая перебранка.

– Вон гостиница «Москва», – Абросимович кивает в сторону высокого шестиэтажного здания, облицованного зеленым и желтым кафелем и крытого какой-то необычной черепицей, – это излюбленное место «мышиных жеребчиков», то есть приезжих коммерсантов, в ресторане собираются шпики и шпионы всех мастей. Они не горланят, не напиваются и не объедаются, а спокойно сидят за кружкой пива или за чашкой кофе и поглядывают на проходящих по улице женщин, тихо перекидываясь словами. Одни сидят, точно на вокзале, и ждут, другие прислушиваются к разговору соседей, третьи будто за кем-то следят...

Миновали «Москву». Толпа поредела. Абросимович берет Алексея под руку:

– Если завтра военный агент даст тебе удостоверение и рекомендацию в Донской кадетский корпус, тотчас пойдешь к уполномоченному по русским делам, а от него в полицию, к Губареву: он ведает русским отделом. Завтра же вечером уедешь в Билечу, с тем чтобы в субботу быть в Требинье. Дело в том, что в Билече есть небольшая, но активная коммунистическая организация, ее возглавляет черногорец Васо Хранич. Я никогда его не видел. Говорят, большой чудак, отпрыск древнего рода. Мать у него русская, из семьи декабриста. Он может тебе пригодиться, поскольку дружит с каким-то грузином-генералом, которого в кадетском корпусе очень уважают. В пятницу и субботу у них конференция: готовятся к Первому мая, к маевкам или демонстрации...

– Ясно! А где я его найду? И каков он собой?

– Завтра я все уточню, а сейчас смотри: налево, где у будки стоит гвардеец-часовой, королевский дворец, а напротив, в этом сером одноэтажном здании, живет бывший царский посол Штрандман и военный агент, полковник Базаревич.

Серый обшарпанный дом с высокими темными окнами; над старинным парадным крыльцом на флагштоке полощется трехцветный флаг русской империи, которой уже нет. За высокими решетчатыми воротами, среди мрачного сада, спускающегося вниз, виднеется небольшой флигелек.

– В этом флигеле резиденция четвертого отдела РОВСа, так называемого русского общевоинского союза. Его начальник – генерал Барбович, а секретарь ротмистр Комаровский. Запомнил? Придется все изучать!

– Запомнил! Память у меня неплохая.

– В Югославии зарегистрировано в полиции сто тридцать шесть белоэмигрантских организаций. Ясно? Сто тридцать шесть «вождей»! Сто тридцать шесть рецептов, гарантирующих свержение советского строя! Нас, большевиков! Так-то.

– И как только мы до сих пор уцелели? – расхохотался Алексей. – Сто тридцать шесть?!

– Не бойся, ты будешь иметь дело не со всеми. После дела Кучерова займешься молодежью. Мы поможем тебе найти друзей, но ты и сам отыщешь их среди здешних рабочих и крестьян! Запомни это крепко.

На другой день, закончив успешно все дела, Алексей Хованский с новеньким нансеновским паспортом и рекомендацией военного агента директору Донского кадетского корпуса отбыл вечерним поездом в Билечу.