Текст книги "Белые тени"

Автор книги: Иван Дорба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

– Слушаюсь, ваше превосходительство, но от вас у меня секретов нет.

Тем не менее Боров, сердито пожав плечами, направился к двери и вышел из кабинета.

Павский с ухмылкой поглядел ему вслед, покосился на широкое окно, откуда врывались снопы света, и сказал в трубку: «Одну минутку!» Потом подошел к сейфу директора, в котором, как обычно, торчал ключ, открыл его, извлек из кармана ключ от кассы и положил его на место. И в этот миг до его слуха донеслось щелканье фотоаппарата.

Он оглянулся и замер.

На него еще был направлен глазок объектива.

Берендс, шевеля пшеничными бровями, улыбался. Его голубые свиные глазки сияли.

– Извините, что побеспокоил, – сказал он вполголоса, кивнув в сторону телефона головой, – мешать не буду. Все в руках человека, поэтому их следует хорошо мыть. – И вышел из кабинета, плотно притворив за собой дверь.

– Змея! – прошипел полковник Павский, посылая ему в спину взгляд, полный ненависти.

Глава шестая
Под опущенным забралом

1

Алексей не спал всю ночь, мысленно перебирая детали, которые имели или могли иметь отношение к делу Кучерова. То, что с ним стряслась беда, Алексей почувствовал по нарастающей в душе тревоге. Ее первый звонок прозвучал на вечеринке, когда Павский встал из-за стола.

Сдержанно поблагодарив хозяина, он останавливается у порога, вытягивается и, щелкнув каблуками, кланяется и цедит, поджав губы: «До свидания, господа! Желаю здравствовать!»

Все кивают головами, Ирен машет ручкой, и только есаул Скачков напряженно смотрит на Кучерова. А в глазах генерала насмешка, откровенная насмешка и внутреннее торжество.

Такая же насмешка играет в глазах генерала и в углах губ, когда спустя полчаса есаул Скачков, поднимаясь, предлагает жене идти «бай-бай». Ирен, чуть прищуря глаза, смотрит на мужа и, сделав недовольную гримасу, говорит:

– Иди, Мишенька, в добрый час, меня кто-нибудь проводит! – И, поднявшись, делает с ним несколько шагов до двери, потом поворачивается и поет:

 
Старый муж, грозный муж...
 

Есаул кланяется у порога, желает всем доброго времяпрепровождения, и его взгляд снова впивается в генерала...

«Как мог я не сообразить сразу, что у Кучерова сдали нервы. Да и как могло быть иначе? – думал Алексей, прислушиваясь, не прозвучат ли в коридоре шаги. – Не так-то просто годами хранить тайну! И когда в самый трудный момент неожиданно пришла помощь и тяжесть легла на другие плечи, радость освобождения смяла сдерживающие начала, в их числе и осторожность. До сих пор его нет! Что могло с ним случиться?»

Вдруг постучали в дверь. Вошел Хранич. По его расстроенному лицу Алексей понял, что случилось несчастье.

– Убит Петр Михайлович! Топором! Его труп обнаружен под мостиком, на шоссе, недалеко от города. Жандарм Крста сказал мне, что в вашем сарае на электростанции найден окровавленный топор. Ищейка привела по следу. Следователь вас подозревает. Говорит, улика номер один! Чуяло мое сердце...

– Садитесь и рассказывайте все по порядку.

– Мы спокойно дошли с генералом до города, он все время шутил. «Сдам, – говорит, – завтра все дела и подамся к себе на Дон, чика Васо!» У околицы мы распрощались, обнялись как братья! Ну, пошел я к подводчику сказать, что генерал едет не сегодня, а завтра. Алимхан уже запрягал лошадей, когда я пришел. Ворчал поначалу, голову, дескать, людям морочат. Потом рассказал, что приходил к нему накануне полковник Павский и спрашивал про Кучерова.

– Мы так и предполагали, что Павский пойдет проверять. Петр Михайлович держал это в секрете, но мы дали возможность Павскому об этом узнать, – сказал Алексей.

– Этим самым ограничили срок действий Павскому до субботы. Но слушайте дальше. Алимхан сказал, что Павский встретил Грацию, когда она возвращалась из Требинье, и слышал, как Павский спросил ее: «Ну как? Отдали? Он будет делать?», а она ответила: «Нет, отказался категорически! «Раз, мол, и навсегда запомните, что такими вещами я не занимаюсь!» И как сказал мне это Алимхан, меня в жар бросило. «Почему, – говорю, – раньше об этом не говорил?» А он: «Забыл, да и не спрашивали вы». Когда я понял, что ключей у них от кассы нет, а генерал пошел в такую пору домой один, стало мне жутко, да было уже поздно, шел третий час ночи. А утром в городе узнал, что убили русского генерала. Пошел в крепость, через огород заглянул к Гатуа, совсем расстроен старик, от него побежал к вам и встретил по дороге жандарма Крсту. Вот так-то! – И Хранич извлек из-за пояса трубку и кисет.

– Значит, и у Скачковых не было ключей! Как можно было это не предвидеть! Эх, все, казалось, учли! – и Алексей, достав папиросы, закурил.

– Это я виноват! Думал, почему бы мастеру Жике не заработать? Руки погреть он любит. Но, видать, Жика сам не решился. – Хранич сердито стукнул палкой о пол. – Какого маху дал! Толком не расспросил Алимхана.

– Кто же убил? И почему убийца подбросил топор ко мне в сарай?

– Крста рассказывал, будто собака пошла к воротам крепости, а потом уже повернула к электростанции.

После ухода Хранича Алексей зашагал по комнате. Его цепкая память воспроизводила в воображении каждое слово, каждый жест собравшихся на вечеринке у Гатуа. От него не ускользнуло, как налились сталью глаза Павского, как дрогнула рука Скачковой и как она перекинулась взглядом с чуть побледневшим мужем, когда Кучеров неожиданно произнес это злосчастное слово «Дина». Стоя на крыльце у открытой двери, он не видел Мальцева, который сидел в самом углу, не заметил и реакции Берендса, который сидел вполоборота к двери, ну а старый Гатуа ничего не понял.

«Скачковы решили, что генерал им подстроил каверзу или хочет столкнуть лбами с другими охотниками, о которых, разумеется, они знали и к тому же почувствовали появление нового действующего лица. Меня! А самое главное – у них не было ключа. А разгадав игру, Скачковы пришли к весьма простому выводу: документы либо у Кучерова, либо у нового действующего лица, у меня, либо в кассе, или, наконец, на квартирах. Значит, надо убить Кучерова, раздобыть ключ и, если нужно, разделаться со мной. За «мокрые» дела брался капельмейстер, а роль «шухера», домушника и медвежатника возлагалась, видимо, на прекрасную Ирен. Потому она меня и спросила, иду ли я на электростанцию? И проводила за ворота. Хорош бы я был, если бы пошел на станцию. Лежал бы сейчас рядышком с генералом!

Убедившись, что я ушел, Ирен отправилась обыскивать чемоданы Кучерова. Это я видел, и она не подозревает, что ее платочек сейчас лежит там, на полу. Не обнаружив ничего, она побежала, наверно, к воротам, чтобы встретить мужа, который должен был принести ключ и одновременно запутать след. Взяв ключ, проникла в канцелярию и выкрала из кассы табакерку и деньги... Выкрала ли? Какого черта тогда Скачкову нужно было идти по мою душу! Чтобы совершить всю операцию, ей понадобилось пять-шесть минут, а дойти от ворот по шоссе к окнам кучеровского кабинета – минут восемь-десять. Таким образом она могла бы дать мужу сигнал, что все в порядке.

– Значит, ни денег, ни табакерки в кассе уже не было, значит, их взял Павский. Он-то не знал о том, что Кучеров пойдет провожать Хранича. Услыхав и поняв, что «Дина» – ключ к шифру, и решив, что генерал капитулирует, Павский, не мудрствуя лукаво, пошел за документами. А ключ, по-видимому, выкрала для него из директорского сейфа Грация. Неужто она такая дура! Такую вербовать опасно! А какова роль Берендса? Что нужно ему? За чем охотился он? За деньгами? Вряд ли! Но и Павский, наверно, не взял эти деньги. Может быть, Мальцев? Этот войсковой старшина способен на все!»

Через несколько минут Алексей, никем не замеченный, выскользнул из дома и неторопливо направился в верхнюю часть крепости, к старому генералу Гатуа.

2

«Ценность сведений зависит от источника. Пока не узнаешь происхождение информации, оценивать ее глупо», – внушал себе начальник полиции, с невольным уважением глядя на входившего чика Васу Хранича.

Вуйкович знал, что этот статный черногорец, выходец из старинной знатной семьи, один из самых влиятельных и популярных людей во всей округе. Мало того, полиция накопила материал, достаточный для того, чтобы предъявить обвинение в подрывной деятельности и посадить Хранича за решетку, но об этом не могло быть и речи. Чика Васо был не по зубам начальнику полиции захолустного городка, каким являлся Билеча. А играть с огнем Вуйкович не любил. И, кроме того, старик невольно внушал симпатию и почтение. Поэтому между властями предержащими и многочисленным кланом Храничей сохранялся некий вооруженный нейтралитет.

– Садитесь, господин Хранич, – сказал. Вуйкович, приветствуя его рукой. – Разрешите выразить вам свое сочувствие! Я понимаю, как тяжело потерять доброго товарища. Да еще при таких обстоятельствах.

Черногорец опустился на стул. Он был бледен, в глазах стояла печаль, у переносицы залегли глубокие борозды. Рука, державшая длинную трубку, дрожала. Опустив подбородок на рукоять тяжелой суковатой трости, он уставился тяжелым взглядом своих черных, как агат, глаз на Вуйковича.

– Был у меня, комиссар, племянник, сын покойного брата Йовы. Всю войну провоевал, в каких только сражениях не участвовал – и в прорыве под Салониками, и под Каймак-Чаланом. Дослужился до капитана, получил, шутка ли, из рук короля Петра Кара георгиевскую звезду. Кончилась война. Собрался домой родных, жену, детей повидать, рад-радешенек. Назавтра собирался уезжать, а ночью в реке утонул, не то сам, не то утопили. Вот так! – Он причмокнул и продолжал: – Любит судьба подшутить над человеком. Ох, как любит!

Начальник полиции по-волчьи смотрел куда-то в угол. Потом украдкой взглянул на часы. «Десять часов пять минут, – отметил он про себя, – интересно, где застрял этот чурбан?» Следователя он величал в зависимости от настроения: «чурбаном», когда настроение было ниже среднего; «жеребцом» – при скверном настроении, ну а когда рвал и метал, то ругал его на все корки, так что у бывалого жандармского унтера Крсты вяли уши.

– Давно я не видел, никогда не видел таким генерала! – продолжал Хранич. – Весь он светился какой-то большой внутренней радостью. Хотел сегодня со всеми делами покончить и вечером выехать. Я ему и подводу заказал. «Поеду, – говорит, – чика Васо, на Дон. Будь что будет! Негоже человеку от своей земли и народа отрываться. Тяжело ему сейчас, нашему народу».

Вуйкович заерзал на своем стуле и буркнул:

– Наслушался коммунистической пропаганды. А еще генерал. Не пойму я этих русских. За что его убили? Политика? А куда девались деньги? Сто шестьдесят восемь тысяч динаров? Павский говорит, что это сделали коммунисты. Что скажете?

– Рука Москвы! Коммунисты во всем виноваты. Сколько времени уже дождя у нас нет, кукуруза гибнет: происки Кремля, не иначе! Павский к этому делу причастен. Просил меня вчера генерал зайти к подводчику Алимхану и сказать, что переносит свой отъезд на двадцать четыре часа, на сутки. Алимхан потом мне и рассказал, как пришел к нему сначала генерал с бородкой и договорился насчет подводы на субботу с тем, чтобы больше никого не брал и о поездке бы помалкивал, боится-де комитов. А вскоре пришел полковник, высокий, с рыбьими глазами, и спрашивает: к вам генерал не заходил, часом, подводу не заказывал? Алимхан ему все и рассказал. Думал, что генерал его послал. – Чика Васо провел рукой по усам, причмокнул и продолжал: – Только думаю я, комиссар, что не Павский убил, может, и хотел убить, но не убил. Опередили его. Павский барин, белая кость, на двадцать шагов в брошенную монету из пистолета без промаха бьет, а топор да кистень – дело мужицкое. Он скорей бы их на дороге встретил – и концы в воду: комиты, дескать, застрелили.

Внезапно распахнулась дверь, в комнату влетел рябой следователь. Его большие усы топорщились, глаза блестели, в руке он держал женский носовой платок, молча сунул его Вуйковичу.

– Вот, поглядите! – сказал он, с трудом переводя дух. – Свежий след помады, и сохранился еще запах духов. Понюхайте, это убигановские духи «Келкё-флёр». Надушен платок только вчера, еще улавливается весь букет, завтра останется только запах розы и, пожалуй, герани. Платок обронили, когда рылись в чемодане жертвы. Он принадлежит мадам Скачковой. Она созналась, что это ее платок. – Следователь торжествующе посмотрел на Вуйковича и тут только заметил сидящего в стороне Хранича.

– Ладно, докладывайте дальше, – махнув рукой, сказал начальник полиции, довольный промашкой следователя. – Раз уж начали, валяйте.

Недовольно покосившись на Хранича, усач следователь что-то невнятно пробормотал вместо приветствия, кивнул неопределенно головой и, повернувшись к начальнику, тихо продолжал:

– Я пригласил в отведенный мне кабинет мадам Скачкову. Она вошла, увидела платок и растерялась, но тотчас взяла себя в руки. Не желаете ли присутствовать при допросе, или, может, сами хотите ее допросить? Или разрешите мне? Как я умею...

– Эх, мой милый, я же сказал, что торопиться не нужно, а ты сразу быка за рога. Ступайте, я сейчас приду, поговорите с ней о погоде... Жеребец, экий жеребец, – пробормотал он вслед уходящему помощнику. – Рубит сплеча! – Потом взял платок кончиками пальцев, поднял его и, глядя на Хранича, улыбаясь, сказал: – Улика номер два. Топор убийцы в сарае, видимо, подброшенный, – номер один, а теперь платок грабителя в комнате жертвы, может, тоже подброшенный? Чепуха какая! Скажите, господин Хранич, каковы отношения между Хованским и Скачковой?

– Она за ним бегала, он – от нее!

– Она курит? – спросил он, продолжая рассматривать платок.

– Нет, не курит.

– Значит, этот платок побывал в кармане у мужчины. Хованский курит?

– Курит папиросы, но очень редко. Павский вовсе не курит. Скачков и Мальцев курят сигареты «Зету», а мы – трубки: Берендс – «кепстен»[23]23
  Кепстен – сорт трубочного табака.


[Закрыть], а я с Гатуа наш «герцеговинский»! – и Хранич вытащил из широкого пояса кисет, начал набивать трубку.

– Ну это экспертиза установит. Придется посылать в Требинье. Кепстен! Интересно!

– Полагаю, комиссар, что Берендс умнее и опытнее нас с вами. Правда, у него еще играет кровь и он, мне кажется, не прочь пощекотать себе нервы, его тянет к приключениям, как старого артиста к сцене – но уже не в амплуа первого любовника, а в качестве режиссера. У режиссеров же всегда найдутся серьезные покровители. Мы с товарищами считаем вас вполне приличным человеком и хорошим начальником полиции. На многие вещи вы смотрите здраво и разбираетесь в обстановке. Не будем ставить точек над «и». – Чика Васо намекал на то, что Вуйкович смотрит на деятельность коммунистов в городке сквозь пальцы и ему известно, что Крста предупреждает их о предпринимаемых акциях. – Поэтому даю вам добрый совет – не лезьте в русские дела. В них сам черт ногу сломит. Эти лишившиеся родины люди рассеялись по всему свету семенами ненависти, непримиримости и лютой злобы ко всему инакомыслящему, их среда подобна болоту с ядовитыми испарениями, в котором одурманенную жертву неминуемо засосет.

Начальник полиции ерзал в своем кресле, его мучил геморрой – болезнь кавалеристов и канцелярских крыс, протирающих в присутствиях стулья. Он был тяжел на подъем, любил решать загадки, сидя в кабинете, путем логики, сопоставлений, исходя от противного, при помощи бесед, которые фактически являлись допросами, вещественных доказательств, улик и т. п., причем решать эффектно и неожиданно. У него был усатый следователь, который действовал по давно установленному во всех полициях мира «закону резиновой дубинки».

– Что ж, по-вашему, я должен замять дело? – И подумал: «Неужто Берендс?»

– Почему? Убийство совершено с целью ограбления! Похищены деньги. Полагаю, преступник вам известен.

Дверь снова быстро распахнулась, и на пороге показался перепуганный полицейский.

– Господин начальник! – рявкнул он, – на проводе министр, господин Ачимович!

Комиссар, не успев спросить, почему ему должен быть известен убийца, с несвойственной ему поспешностью пулей вылетел из комнаты. За ним побежал и полицейский. Хранич посмотрел на платок, встряхнул его как следует, положил обратно и не спеша покинул кабинет. «Так будет, пожалуй, лучше, – решил он, – меньше путаницы».

Глава УДБ (Управления государственной безопасности) королевства СХС Ачимович заставлял дрожать весь полицейский и жандармский аппарат.

– Ты что валяешь дурака, Вуйкович! – орал он в трубку, раздосадованный, что пришлось ждать. – Чего там путаешь?

– Никак нет, господин министр, дело ясное, убийство с целью ограбления...

– Ну?

– Надеюсь сегодня же арестовать преступников, господин министр.

– Убийцу?

– Так точно, убийцу! И грабителя, господин министр.

– Ну, ну!

– И будем искать деньги, и, надеюсь, их найдем, господин министр.

– Смотри, только без фокусов, чтобы не было жалоб! Действуй, а вечером доложи о результатах! Все! – И Ачимович повесил трубку.

«Интересно, – подумал начальник полиции, – враг порядка коммунист Хранич и ярый гонитель коммунистов Ачимович советуют одно и то же. Вот тебе и господин министр!»

Начальник полиции города Билечи понимал, что убийство совершено не с целью грабежа, что похищено нечто более важное, чем деньги, что в этом замешаны, видимо, большие люди и ему совать свой нос вовсе не следует. Но и правосудие, вернее, закон должен торжествовать. Задача заключалась даже не в том, чтобы найти козла отпущения, их было на выбор: Павский, Скачков, Мальцев, Берендс, Хованский, нужно только отыскать деньги. А деньги взял не убийца! Скачкова?

«Без фокусов! Чтобы не было жалоб! Вечером доложи! – бормотал себе под нос начальник полиции, возвращаясь в кабинет. – Черт бы тебя драл...»

Взяв со стола платочек Ирен Скачковой, он сунул его небрежно в карман, потом подошел к окну и, уставясь в пространство, задумался, покачиваясь всем телом с пяток на носки и обратно. Наконец, видимо, что-то решив, посмотрел на часы, вышел из комнаты и направился по коридору в отведенный для следователя кабинет. Завернув за угол, он увидел у двери жандарма.

Заметив начальника, жандарм смутился, отворил в комнату дверь и громко сказал:

– Немедленно уйдите отсюда. Господин следователь запретил пускать сюда кого бы то ни было. Сколько раз можно повторять!

Из кабинета вышел Берендс. Улыбаясь и кланяясь, он твердил:

– Хорошо! Хорошо! Отлично! Вы совершенно правы, это очень умно, что вы говорите. – И потом, уже обращаясь к подходившему Вуйковичу, заметил, кивая в сторону жандарма: – Какой он у вас исполнительный! Хотел поболтать с дамой, развлечь ее, а он... – Берендс весело смотрел ему прямо в глаза, и Вуйкович так и не понял, смеется ли капитан над жандармом, над тем глупым положением, в которое попал, или над ним, начальником полиции, у которого такие служаки.

Ответив поклоном на бесконечные расшаркивания капитана Берендса, начальник полиции попросил его далеко не уходить, поскольку хочет с ним уточнить несколько вопросов. Потом, окинув жандарма свирепым взглядом, спросил:

– Где этот жеребец?

Жандарм, испуганно тараща глаза, взял под козырек и рявкнул:

– Господин следователь ушли за ихним хахалем! – и указал головой на сидевшую на стуле Ирен.

– Ты не только взяточник, но и болван! И мы с тобой еще поговорим на досуге, а теперь убирайся вон, чтобы глаза мои тебя больше не видели!

Жандарм щелкнул каблуками, сделал поворот и, печатая шаг, зашагал по коридору.

Вуйкович плюнул ему вслед, потом вошел в комнату, затворил за собой дверь, кивнул головой Ирен, сел, и, опершись ладонями на колени, спросил:

– Чем вы, госпожа, так расстроены, я вижу слезы на ваших глазах! Кто вас обидел?

И в самом деле, красивое лицо Ирен было заплакано. Но на нем можно было прочесть скорей не огорчение, а досаду. Так плачет капризный упрямый ребенок. «Видимо, не договорились с этим Берендсом, – решил Вуйкович. – О чем? Интересно!»

– Это ужасно! Кошмар какой-то! Он говорит, что я выронила платок в комнате Кучерова. Не может этого быть! Понимаете? Не может! Не была я там! Это Алексей подбросил! Алексей Хованский!

– Откуда же у него ваш платок?

– Попросил! Я, дура, и отдала. На память!

– Но он же не кадетик четвертого класса, а вы не институтка, чтобы вам дарить на память, а ему носить у сердца платочек своей дамы. Времена рыцарей, госпожа Скачкова, миновали.

– Он объяснялся в любви, а когда я сказала «нет», пристал, чтобы дала ему платочек.

– Когда же это было?

– Вчера вечером мы вышли вместе от Александра Георгиевича Гатуа, капитан предложил меня проводить. Я очень боюсь проходить мимо этого страшного форта. Там так темно! – Ирен посмотрела своими русалочьими глазами на Вуйковича и сделала испуганное лицо.

«Дьявол в личине ангела! Хороша, кого хочешь собьет с пути истинного. Бесово наваждение, как говорит наш поп», – подумал он и невольно улыбнулся.

– Мы сели на скамейку вон там, у лазарета, – продолжала она и, повернувшись к окну, указала мизинчиком в сторону скамейки.

– Это на ту, что в сирени? – спросил, не поднимая глаз, начальник полиции и подумал: «Надо поглядеть на эту чертову скамейку!»

– У меня подвернулся каблук...

– И долго вы там сидели?..

– Нет, что вы! – с притворным ужасом проворковала Ирен. – Полчаса, не больше. Потом мы дошли вместе до ворот. Он сказал, что пойдет на станцию. Когда я проходила по коридору, часы показывали двенадцать часов тридцать пять минут.

«Если Хованский действительно вышел из ворот в 12.30, то за полчаса он успел бы дойти до моста, где совершено убийство. Но откуда взялся топор и зачем ему понадобилось идти с чужим топором к себе? Уж очень все хитро. Уж не Берендс ли это путает карты?» Вуйкович отметил что-то у себя в блокноте и, снова опершись ладонями о колени, уставился на Ирен.

– И что же вы делали потом? Как встретил вас муж? Или его еще не было дома?

– Миша спал. Когда он немного выпьет, его и пушками не разбудишь.

– Вас видели, как вы примерно в четверть – половине второго выходили за ворота. Так ли это?

Ирен смешалась, лицо ее покрылось пятнами, потом на глаза набежали слезы.

– Это неправда, – сказала она, – чистейшая сплетня! Меня тут все не любят, следят за каждым моим шагом и врут. – Она все больше воодушевлялась. – Потому что я не урод. Я не виновата, что за мной бегают мужчины, пялят на меня глаза, а когда подвыпьют, говорят сальности и... Думаете, Врангель на меня не смотрел?..

– Войдите! – крикнул Вуйкович, услыхав, что постучали в дверь.

В комнату вошли директор, старый Гатуа, Хованский, Хранич, следователь и, наконец, Берендс. Боров, утирая платком со лба пот, выпалил:

– Господин комиссар, капитан Хованский поделился с нами своими соображениями о том, кто убийца, и мы с ним согласны...

– А я, господин комиссар, знаю грабителя и где запрятаны деньги! – сказал Берендс.

Все взоры обратились на него.

– Нет!.. – дико закричала Ирен. Этот крик, крик раненого зверя, заставил всех вздрогнуть. Когда они повернули головы, то увидели вместо красивой кокетливой женщины исступленное существо с вытаращенными глазами.

– Я тоже знаю убийцу и грабителя, – прошептала она и рухнула на пол.

Первым к ней кинулся Берендс и, подхватив ее, как перышко, крикнул:

– Воды!

3

Весть о трагической смерти генерала Кучерова огорчила кадет, а поступившие вслед за этим подробности об убийстве, особенно то, что топор, которым был убит генерал, найден в сарае у Хованского, привели в полное недоумение. Никто не верил, что так понравившийся всем капитан третьего ранга мог совершить что-нибудь подобное. Немалую роль тут сыграл корпусной атаман Аркадий Попов. Он был накануне у названого отца и знал, куда он собирается уезжать. Генерал много и хорошо говорил о Хованском. «Слушай его, Аркадий, он поможет тебе выбрать жизненный путь, стать человеком».

Убийство Кучерова похоронило в сердце Аркадия все прежние иллюзии, действительность предстала во всей наготе. Особенно возмутил его слух о том, что подозрение падает на капитана Хованского. Надо было действовать, и Аркадий побежал к Гатуа.

Старик встретил его, как родного сына, и начал рассказывать, как проходила вечеринка. Их беседу прервала Галина, племянница генерала. Она прибежала запыхавшись, со слезами на глазах и, упав в подставленное ей кресло, с трудом выдавила:

– Я только что узнала, что убит Петр Михайлович. – Она приложила платок к глазам и, поглядев на висевший в углу образ спасителя, перекрестилась. – Мне нужно с вами поговорить, посоветоваться, я чувствую себя такой виноватой, и я не знаю, что делать. – И она снова залилась слезами.

– Вах! Зачем так волноваться? Успокойтесь, Галина, – заволновался, в свою очередь, Гатуа.

– Мне не следовало вчера уходить. Я должна была им прямо в лицо, без обиняков сказать все!

– Ка-а-аму?

Торопливо и сбивчиво она рассказала о том, что накануне случайно услышала разговор Скачковых о какой-то табакерке, которая лежит в кассе Петра Михайловича, и о шифре, который звучит как женское имя «Дина».

– Я все это передала Петру Михайловичу, а он махнул рукой и сказал: «Пустяки. Не беспокойтесь!»

– Пойдемте к начальнику полиции, – сказал, поднимаясь, Гатуа.

– Они вышли на крыльцо и увидели Хованского, который быстрыми шагами направлялся в их сторону. Лицо его было суровым. Молча, минуя всех, он подошел к Аркадию Попову и крепко его обнял.

А юный корпусный атаман вдруг всхлипнул и низко-низко опустил голову. Глядя на них, старый Гатуа шмыгнул носом и полез в карман за платком. А Галина так и залилась слезами.

–Я к вам по делу, Александр Георгиевич! Скажите, вы заходили сегодня утром в сарай? – спросил Хованский.

– Нэт, за-ачем за-ахадит?! – разводя руками, прохрипел Гатуа. Когда он был взволнован, его грузинский акцент чувствовался особенно сильно.

– Пойдемте. – Алексей двинулся к сараю, отворил дверь и, не позволяя никому входить внутрь, спросил: – Где ваш топор?

В чисто подметенном дровянике топора не оказалось. У колоды явственно отпечатался след сапога.

– Такой размер из собравшихся у вас вчера на вечеринке носят Скачков и я. Номер сорок первый. Только ищейка может найти настоящего хозяина этого следа, если понадобится. А сейчас пойдемте к директору.

Перрет встретил их хмуро, со свирепым видом. После телефонного разговора Павского с военным агентом он поднялся к себе. Покрутился по комнате, плюнул, обругал себя безмозглым за то, что начисто забыл, за чем поднялся, и неторопливо двинулся обратно в кабинет, где оставил Павского.

В нижнем коридоре у комнаты, отведенной следователю, стоял Берендс и разговаривал с жандармом. Оба улыбались.

Павский сидел на стуле. Он кончил разговор. Полковник был явно расстроен. Перрет еще никогда не видел его таким.

– У вас неприятности?

– К сожалению, ваше превосходительство, – уныло протянул Павский и невольно посмотрел на сейф. – Большое спасибо за телефон, извините, что беспокоил! – Он щелкнул каблуками, поклонился и вышел.

«Опять забыл дурацкий ключ в сейфе! – спохватился Перрет. – Сейчас проверим». Он подошел к сейфу, отворил его и убедился, что сейф без него открывали, а ключ от кассы лежит вовсе не так, как они договаривались с Кучеровым его класть.

«Так вот почему велся «конфиденциальный разговор» в моем кабинете! У меня под носом происходит черт знает что! Гвардейский полковник – воришка! Отпрыск древнего рода Хованских – разбойник! Топор в руках офицера! У меня в корпусе шайка грабителей и убийц! Какой позор! Какой стыд!»

Стук в дверь отвлек его от печальных мыслей. Но каково было его негодование, когда он увидел, как во главе с Гатуа вошел и «разбойник» Хованский. За ними Галина и названый сын генерала Кучерова – Аркадий Попов.

Галина рассказала все, что слышала, сидя на скамейке. Потом очень сдержанно и кратко высказал своп соображения Хованский. Начал он с того, что попросил директора заглянуть в сейф и убедиться, на месте ли ключ от кассы.

Перрет уныло заметил, что хотя ключ и на месте, но его кто-то брал.

Была вызвана машинистка. Увидев подозрительные взгляды собравшихся, Грация растерялась, побледнела и на вопрос, брала ли она из сейфа ключ, пролепетала сначала что-то невразумительное, потом, решившись, видимо, рассказать все, попросила стакан воды, с жадностью выпила и, тяжело опустившись на предложенный ей стул, уставилась в пол.

– Я назову его, подождите... дайте собраться с силами, – почти шепотом начала она, – я не думала...

Раздался телефонный звонок. Директор, досадливо покосившись на висевший на стене и обычно бездействующий телефон, встал и снял трубку.

– Белград вызывает генерала Перрета, – ясно прозвучал голос телефонистки.

– Я слушаю, – сказал директор и прижал трубку к уху. – Кто говорит? Здравствуйте, Александр Павлович. Одну минуту. – Он опустил трубку и жестом попросил присутствующих покинуть кабинет.

– На-аверно, генерал Кутепов, – прохрипел Гатуа на ухо Хованскому, выходя в коридор.

Подошел, кланяясь и расшаркиваясь, Берендс. Любезно улыбаясь, он пожелал всем доброго утра, сказал несколько добрых слов о генерале Кучерове и высказал особое соболезнование Аркадию Попову. Потом спросил, в кабинете ли директор. У него-де имеются серьезные данные о преступлении.

– Впрочем, – продолжил он, – у меня секретов нет, могу сказать и вам!

Все покосились на машинистку Грацию, она стояла в стороне от всех и, казалось, ничего не видела и не слышала.

Берендс словно только сейчас ее заметил. Как ни в чем не бывало он подошел к ней и, ласково взяв за руку, сказал:

– Кураж, ма пети, ту сера бон![24]24
  Смелей, девочка, все будет хорошо (франц.).


[Закрыть] (Он всегда говорил с ней на ломаном французском, хотя знал этот язык в совершенстве.)

Вышел генерал Перрет. Лицо его было красным. Казалось, его вот-вот хватит удар.

– Ступайте, Грация, к себе в бухгалтерию, потом во всем разберемся. Сейчас не до вас. Не правда ли, господа? – и он повернулся к Гатуа и Хованскому.

Гатуа хотел было что-то возразить, но Хованский, опередив его, сказал:

– Разумеется, ваше превосходительство!

– Да, да! Конечно! Отлично! – подхватил, кланяясь директору, капитан первого ранга Берендс.

– А теперь пойдемте к Вуйковичу, – сказал Перрет.

– Начальник полиции сейчас в кабинете, который отведен следователю. Разговаривают с Ириной Львовной. Бедняжка по наивности попала в такую историю! Испугалась! – и Берендс изобразил на лице испуг.

Все промолчали и, не глядя друг на друга, направились по коридору к начальнику полиции.

4

Есаул Скачков постучал по пюпитру палочкой. Оркестр умолк. И вдруг он почувствовал, что сзади кто-то приближается. Скачков оглянулся, увидел двух жандармов и следователя и понял, что все пропало. Кадеты с недоумением смотрели, как к их капельмейстеру подошел полицейский чиновник и резким голосом громко бросил:

– Господин Скачков, следуйте за мной.

Есаул побледнел, хотел что-то возразить, но, взглянув на кадет, отшвырнул в сторону свою дирижерскую палочку, молча зашагал в сопровождении жандармов на нижний двор.