Текст книги "Игры для патриотов"

Автор книги: Иван Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Иван Черных
ИГРЫ ДЛЯ ПАТРИОТОВ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

1

Сон был так сладок и крепок, что он, слыша трезвон будильника, никак не мог оторвать голову от подушки. Но сознание уже проснулось и напомнило о предстоящем полёте. Надо вставать и собираться на аэродром. А голова была такой тяжелой и непослушной, что он лежал ещё с минуту, мысленно ругая себя за вчерашнюю вечеринку. Не следовало ходить в ресторан, поддаваться уговорам Ларисы. Ей-то что, у неё выходной, целый день можно дрыхнуть, а ему десять часов крутить штурвал. И греческий коньяк оказался дерьмовым, хотя выпил он не более ста пятидесяти граммов… Правда, отказаться тоже нельзя было: Жанна – лучшая подруга Ларисы, и двадцать лет – раз в жизни бывает. И ухаживает за ней друг Геннадия Валентин Артамонов, бортинженер. Ему тоже лететь, и тоже он выпивал, как и Геннадий, в меру… А тут ещё этот прапорюга, правда, бывший, Желкашинов. Надрался со своими подопечными, к их столу приперся, Ларису на танец пригласить. Лариса, разумеется, отказала, а он своё: «Что, только с офицерами танцуем, отставной прапорщик чином не вышел?» Тогда и вмешался Геннадий:

– Послушай, Тимофей, иди к своему столу. Дай нам поговорить.

– А я не к тебе обращаюсь, – зло ответил Желкашинов. – Когда Тимофей горючим заведовал, все к нему с поклоном шли, а теперь, видишь ли, носы воротят…

Действительно, Геннадий раза два обращался к нему с просьбой заправить свои «Жигули», когда на АЗС не было бензина, и каждый раз расплачивался то деньгами, то подарком, но почтительно никогда к Желкашинову не относился. Тем более теперь, хотя бывший начальник ГСМ бизнесменом заделался, иномарками торгует.

– Что заслужил, то и получил, – в сердцах ответил Геннадий. – И по-хорошему прошу, иди к своему столу.

– По-хорошему, – усмехнулся отставной прапорщик. – А по-плохому морду набьёшь?

Обострять обстановку Геннадию совсем не хотелось, но и стерпеть такой наглости не мог.

– Ты этого хочешь? – спросил, не сдерживая гнева.

– Хочу! – вдруг заявил Желкашинов и шагнул к нему. – Бей.

Геннадий и Валентин тут же подскочили, стиснули за руки бузотера и отвели к столу, за которым сидели его дружки.

– Ребята, утихомирьте своего шефа, он, кажется, малость перебрал, – обратился Геннадий к парням, нанятым Желкашиновым перегонять ему иномарки из Финляндии и Германии. И крепко припечатал отставного прапорщика к стулу.

Когда офицеры вернулись на свое место, за столом Желкашинова, видно было, разгорелась дискуссия. Лариса, чтобы разрядить обстановку, произнесла очередной тост за юбиляршу, все выпили и забыли о мимолетном конфликте. Но когда уходили из ресторана и Геннадий зашел в туалет, на выходе ему преградили дорогу два коротко стриженных качка, подручных Желкашинова.

Геннадий понял намерение изрядно подвыпивших подельников новоявленного бизнесмена и, помня одну из заповедей драки – бить первым, едва стоявший ближе к нему бросил: «А, сука!» – врезал ему в солнечное сплетение. Второму, правда, удалось зацепить Геннадия кулаком по голове, но лишь вскользь, зато Геннадий угодил ему ногой в промежность. Не прошло и минуты, как оба качка валялись на полу.

Геннадий переступил через одного из них и как ни в чем не бывало присоединился к своим друзьям. Ни Лариса, ни Жанна, ни Валентин не заметили его возбужденного состояния…

И вот эта головная боль. Несильная, но все-таки неприятная. От плохого коньяка или от удара? Или просто не выспался?..

– Вставай, милый, – стала тормошить его Лариса. И когда он открыл глаза, обняла и плотно прижалась. – А может, не полетишь? Плюнь на свой самолёт, на свою службу, обними меня покрепче…

Геннадий тряхнул головой, разгоняя остатки сна.

– Не мели чепухи… Вернусь из командировки – готовься к свадьбе.

– Задалась тебе эта свадьба. Разве нам так плохо? И хозяйка предупредила: семейным комнату она не сдает. Подождем, когда я ещё сто тысяч, – она помолчала и с улыбкой добавила: – подзаработаю. Кстати, ты снял денег мне на подарки? В Китае, говорят, много экзотических сувениров.

Геннадий совсем забыл, что она страстная любительница всяческих украшений.

– Извини, но снимать твои деньги… А чего ты хочешь?

Лариса пожала плечами.

– Там, говорят, есть розовый жемчуг. Купи мне ожерелье. Или медальон с красивым камнем. – Лариса поднялась за ним следом. – Приготовить тебе кофе?

– Не надо. Я уже опаздываю. – Геннадий схватил брюки и одним махом натянул их. – Надо ещё заскочить в гостиницу, переодеться.

– Я подброшу тебя на машине.

И Лариса быстро, прямо-таки по-военному, облачилась в спортивный костюм, набросила куртку.

Красные «Жигули» стояли у подъезда, и когда Лариса включила мотор, вдруг предложила:

– Я провожу тебя до аэродрома, посмотрю, как ты будешь взлетать.

– Это не так скоро. Надо еще осмотреть самолёт, кое-что сделать.

– Ничего, подожду. Мне спешить некуда…

На аэродроме подготовка уже шла полным ходом: у носового колеса стоял электроагрегат для проверки электрооборудования самолёта, и бортинженер Валя Артамонов щелкал переключателями, следя за стрелками приборов. Топливом могучий «Руслан» заправили ещё накануне, и все члены экипажа занимались проверкой. Командир экипажа тоже находился в кабине, и Геннадий приступил к внешнему осмотру самолёта – шасси, фюзеляжа, крыльев. Вспомнил, что техник накануне залезал на плоскость, открывал лючки. Решил проконтролировать, закрыл ли. Взял раздвижную телескопическую лесенку и полез на крыло. Нет, техник не забыл, сделал все как положено.

Геннадий, закончив внешний осмотр, присел на чехол отдохнуть. Тяжесть в голове не проходила, и чувствовал он себя отвратительно. Надо бы выпить таблетку от головной боли, но у него с собой нет, а у Ларисы постеснялся спрашивать – тоже мне лётчик, раскис от ста пятидесяти граммов коньяка. Правда, ночь-то они провели бурно, и он явно не выспался. Но теперь поздно раскаиваться, придётся терпеть. Командир – мужик суровый, не посмотрит, что раньше за Геннадием никаких замечаний не было: майор был доволен своим «праваком», как называли вторых пилотов с давних пор, когда появились самолёты с двойным управлением, двумя креслами в пилотской кабине – левым, для командира, и правым – для второго пилота.

Предполётная подготовка заняла минут двадцать, и Геннадий, поглядывая на часы, временами бросал взгляд на край аэродрома, к жилым постройкам, где виднелись красные «Жигули». Лариса ждала, не уезжала. И от этого на душе становилось приятно – любит. Вернется он из командировки, и хватит играть в мальчика и девочку. А то, что хозяйка грозится отказать ей в квартире, не трагедия, найдут другую. Платить, правда, придется дороже, но президент в последнем выступлении пообещал увеличить военнослужащим денежное довольствие. Если бы Геннадий был уверен, что экипаж не переведут на другой аэродром, можно было бы взять ссуду в Сбербанке и вместе с Лари-сиными ста тысячами купить кооперативную квартиру. Но ходят упорные слухи, что эскадрилью должны перебросить в другое место – аэродром близко расположен к городу, и роза ветров заставила строителей вытянуть взлетно-посадочную полосу так, что либо взлет, либо посадка происходит над окрестными домами, будоража мощным ревом жителей.

Увидев, что бортинженер направился в грузовой отсек, где шла погрузка научной аппаратуры для космической ракеты, которую собираются запустить китайцы через три дня, Геннадий встал и пошел за ним. Вместе занялись креплением ящиков с аппаратурой. Едва закончили, как поступила команда зайти в медпункт на медосмотр.

Командир первым зашагал к командно-диспетчерскому пункту, за ним – штурман-навигатор со штурманом-оператором, бортинженер с радистом; Геннадий шел замыкающим. Он приободрился, даже смешной анекдот рассказал радисту, но в душе переживал – вдруг врач обнаружит похмелье. Правда, и раньше случалось, что приходилось выпивать накануне полетов, но голова никогда не болела и давление крови оставалось как у космонавта… Чёртов греческий коньяк… И Лариса будто ошалела, что только не вытворяла с ним. Такие у нее нежные, ласковые руки, такая атласная кожа и такие зажигательные губы, что воспламеняли его всякий раз, когда она страстно целовала…

Приятные воспоминания омрачались наплывами головной боли, и он, подходя к медпункту, непроизвольно замедлил шаг, стараясь отдалить минуту встречи с врачом.

Тамара Михайловна, жена руководителя полетов майора Филимонова, симпатичная сорокалетняя врачиха, всякий раз, прислоняя к груди стетоскоп, восхищалась его железной мускулатурой, крепким телосложением. Вот и на этот раз дружески провела рукой по предплечью, похвалила:

– Молодец, держишь форму. И загар красивый… Ещё не женился?

– Никто не берёт, – пошутил Геннадий, чувствуя доброе расположение. Успокоился: в случае чего уговорит.

– Не скромничай. Слышала я, кого выбрал – Ларису Писменную из фирмы «Росэксимпорт». Красивая женщина. Но не торопись. Вряд ли она захочет покинуть Волжанск, если нас переведут в другое место.

Геннадию не хотелось обсуждать эту проблему, и он промолчал.

– А сердечко у тебя сегодня что-то частит, – сказала врачиха и еще раз заставила его не дышать. – Да… Ты случайно не гонялся за кем-нибудь на аэродроме? – спросила, пристально заглядывая ему в глаза.

– Да нет. Может, сюда быстро шёл, – соврал он.

– Ну-ка, посмотрим, какое давление. – Тамара Михайловна, обмотав его руку манжеткой, стала накачивать воздух «грушей». И Геннадий снова заволновался, приковал взгляд к прибору, хотя понять, как определяют врачи давление крови по этой похожей на секундомер штуковине, не мог.

Тамара Михайловна положила на стол фонендоскоп, глубоко вздохнула и сказала с сожалением:

– Да, товарищ капитан, сердечко у вас расшалилось не на шутку. Вчера случайно не выпивал?

– Нет, разумеется, – машинально ответил он. – Да все нормально. Может, с физзарядкой переусердствовал.

– Давайте измерим температуру. – Тамара Михайловна посуровела и пропустила его слова мимо ушей.

– Да нет у меня температуры! – запальчиво заверил Геннадий. – Только время зря потеряем. А меня экипаж ждёт.

– Ничего не поделаешь, дорогой Геннадий Евгеньевич, – перешла на официальный тон врачиха. – Придется подождать. А скорее всего полететь экипажу без вас.

– Как это без меня? Не положено.

– Что не положено?

– По инструкции не положено менять экипаж перед полётом. И если кто-то из членов экипажа заболел или ещё что, отстраняют весь экипаж. А у нас срочный груз. И не куда-нибудь, а за бугор.

Тамара Михайловна, не обращая внимания на его протест, засунула ему термометр под мышку. Снова внимательно посмотрела в глаза, пощупала лоб.

– Температуры, возможно, и нет, но с таким давлением я в полет вас все равно не выпущу.

– Тамара Михайловна! Вы же без ножа режете: командир в порошок меня сотрет и на медкомиссию направит. А там один приговор – к лётной работе не годен: никто не захочет брать на себя ответственность, если появились какие-то отклонения.

– Ничего поделать не могу. У вас учащённое сердцебиение, высокое давление крови. Лететь нельзя.

– Да я здоров как бык! Сами недавно говорили об этом.

– По внешнему виду не всегда можно судить о здоровье. – Тамара Михайловна вытащила у него из-под мышки градусник, глянула на столбик красной ртути. – Температура нормальная, но всё равно допустить вас к полету я не имею права, о чем обязана доложить командиру.

Майор Фирсов сам заглянул в медпункт.

– Ну, ты чего тут расселся, – стал строго отчитывать второго пилота. – В любви объясняешься, что ли?

– Не хамите, Владимир Андреевич, – оборвала его Тамара Михайловна. – Ваш второй пилот болен, и я отстраняю его от полёта.

– Ну, допустим, отстранять или разрешать имеет право только командир. Вы можете только рекомендовать, – завелся и майор, уязвленный категоричностью врачихи.

– Пусть будет по-вашему: рекомендую. Настоятельно. У него высокое давление, тахикардия.

Майор окинул Геннадия уничтожающим взглядом.

– Что, донжуан, доамурничался? И что изволите теперь доложить командиру отряда?

– Да нормально… слетаю я, – промямлил Геннадий.

– Слетаешь… к милке на кровать или с кровати. Пошёл вон!

Геннадий брёл с аэродрома, как побитый пёс, низко опустив голову. Хорошо еще, что командир отряда сам решил полететь с Фирсовым в качестве инспектора – ему положено было проверить технику пилотирования майора. А вернутся – гнев Фирсова поугаснет, и он простит своего второго пилота.

Красные «Жигули» всё ещё стояли на краю аэродрома, и Лариса очень удивилась, когда он подошёл к машине.

– Что, отменили полёт? – спросила, стараясь заглянуть ему в глаза.

– Отменили. Для меня, – тихо проговорил Геннадий. – Отстранили.

– За что? – ещё больше удивилась Лариса.

– За любовь, – грустно усмехнулся Геннадий. – Перестарались мы с тобой вчера. Давление у меня сильно подскочило.

Лариса покусала губу, виновато прижалась к нему.

– Не расстраивайся, милый, все перемелется. Отдохнешь немного. А давление – экая невидаль, оно почти у каждого человека скачет. Поедем ко мне, я тебя вылечу.

– Подождем. Ты же хотела посмотреть, как взлетают самолёты. – Геннадия что-то удерживало на месте, словно он надеялся, что майор Фирсов одумается и изменит свое решение. Хотя он строг и порою бывает груб и бестактен, как герой анекдотов поручик Ржевский, но Геннадия уважает, ценит за летный талант и обещал при первой же возможности послать на курсы командиров экипажей. А давление… Лариса права, с кем не бывает, за такую болезнь с летной работы не списывают.

Они стояли минут десять, больше молчали, прислушиваясь к звукам на аэродроме. И вот наконец заурчали мощные двигатели «Руслана». Минуты три работали ровно, прогревая свое озябшее за морозную ночь тело, потом так взревели, что Лариса зажала уши. И когда рёв снова перешел в мерный гул, она спросила:

– Что это с ним? Что-нибудь случилось?

– Нет. Перед взлетом двигатели опробуют на всех режимах, чтобы удостовериться в их исправности.

– Значит, с твоим всё в порядке?

– Бортинженер у нас – дока. Никогда не подводил, – с гордостью похвалил капитана Артамонова Геннадий. – Мы с ним третий год летаем, и никаких отказов.

«Ан-124» между тем начал выруливать со стоянки.

– А ты когда-нибудь покатаешь меня на своём самолёте? – весело спросила Лариса, желая, видимо, поднять его настроение.

Получилось наоборот: Геннадий нахмурился, тяжело вздохнул. Ответил после длинной паузы с грустной иронией:

– Покатаю, если спишут в гражданскую авиацию.

«Руслан» вырулил на взлётно-посадочную полосу и, ещё раз опробовав силу своих «лёгких» – Лариса при этом снова зажала уши, – понесся по бетонке в направлении города. Вот переднее шасси оторвалось от полосы, нос самолёта нацелился в небо и, пробежав ещё с километр, взмыл над окраиной аэродрома.

Сколько раз Геннадий наблюдал за взлётами самолётов! Ещё мальчишкой бегал за три километра к небольшому аэродрому, даже не аэродрому, а просто летному полю, где базировалась тройка «Ан-2» да производили посадку почтовые самолёты. И каждый раз, когда самолёт уходил ввысь, у него замирало сердце от восторга и зависти; он с восхищением думал о конструкторах, создавших этих железных птиц, подвластных не менее умным и смелым, чем конструкторы, людям – пилотам.

Тогда и зародилась мечта стать летчиком. И он осуществил ее. И любовь к самолетам не убавилась даже теперь, когда Военно-воздушные силы совсем не те, что были десяток лет назад, когда вместо боевой учебы приходится заниматься коммерцией.

Он с умилением и тоской в сердце провожал уже парящий над окраиной города свой самолет. Вдруг ему показалось, что «Руслан» как-то нервно дернулся на правое крыло и будто бы из третьего двигателя пыхнуло дымком; не успел он осознать, реальность это или всего лишь фантасмагория его расстроенного воображения, как «Руслан» качнулся на левое, крыло и внезапно стал резко снижаться. А точнее, падать. На город. У Геннадия похолодело все внутри и волосы, кажется, поднялись дыбом. Он со страхом, с замершим дыханием продолжал неотрывно следить за самолетом, умоляя неизвестно кого, чтобы «Руслан» перестал падать, чтобы двигатели потянули его ввысь.

Лариса испуганно посмотрела на Геннадия, глазами спрашивая, что случилось. Он не успел ей ответить – в городе, где упал самолет, взметнулся огненный султан с клубами чёрного дыма.

– Быстро, в машину! – крикнул Геннадий, открывая дверцу кабины.

Лариса поняла его намерение и схватила за рукав куртки.

– Не надо!

Он выхватил у неё ключи, вставил в замок зажигания. Она еле успела сесть рядом, и «Жигули», взревев мотором, понеслись в сторону города.

Когда они приехали к месту падения самолёта, там вокруг уже бегали люди с криками и причитаниями, не зная, как подступиться к разрушенному и охваченному огнём пятиэтажному дому, вокруг которого валялись покорежённые обломки самолёта, ещё дымившиеся, потрескивающие при остывании.

Наконец примчались и пожарные. Расталкивая людей, стали пробиваться со шлангами и пеногасителями к очагам огня.

Геннадий с Ларисой стояли у машины, наблюдая, как из нижних этажей пожарные выносят детишек, стариков и старух, как продолжают метаться у дома те, кому удалось благополучно выбраться, моля о помощи. Геннадий порывался было броситься к дому, но Лариса удерживала его.

– Ты там будешь только мешать. Без тебя неразбериха.

И вправду. Помочь он в такой толкучке и неразберихе ничем не мог.

– Поедем отсюда, – взяла его под руку Лариса и вдруг вздрогнула всем телом. – Как подумаю, что ты должен быть там… – Обняла и прижала его к себе. – Это бог тебя спас. И моя любовь.

2

На второй день в Волжанск прилетела комиссия по расследованию лётного происшествия, десять человек во главе со старшим инспектором службы безопасности полетов Гайвороненко, худеньким, невзрачным на вид генерал-майором, которому шел уже шестидесятый год и сверстники которого давно занимались дачными делами. А главком ВВС держал Гайвороненко – такого опытного специалиста по расследованию летных происшествий за все время существования авиации не помнили. Мало того, что Гайвороненко отлично знал конструкцию всех существующих самолетов, он обладал особым даром определять те неприметные на первый взгляд сбои, которые помогали раскрывать самые сложные, самые неправдоподобные причины катастроф. Его знали в каждой части и в шутку называли Рентгеном.

С ним прибыл полковник Возницкий, в противоположность генералу молодой, высокий, стройный красавец, недавно назначенный заместителем начальника службы безопасности полетов. В частях ВВС его тоже знали – до службы в этой должности он некоторое время исполнял обязанности инспектора техники пилотирования при штабе ВВС и побывал на многих аэродромах, оставляя о себе славу педанта и солдафона, выскочки и чинодрала.

В комиссию входили представители разных служб – лётчики, инженеры по планеру, по двигателям, по приборам, по электрооборудованию, компьютерщик, инженер по топливу. Должны были прибыть и специалисты с завода.

Геннадий находился в столовой, когда туда пожаловал на завтрак представительный отряд комиссии по расследованию. О генерале Гайвороненко Геннадий был немало наслышан, а Возницкого видел год назад, он проверял технику пилотирования Фирсова, и майор, несмотря на зимнее время года, вылез из самолёта мокрый и злой как чёрт. Потом он рассказывал, что Возницкий изрядно попортил ему нервы в полете необоснованными придирками и нравоучениями.

Геннадий понимал, что комиссия не обойдет его своим вниманием, обязательно будет допрашивать, что да почему, как летали ранее, как осматривали самолет, кто в нем побывал, как отдыхали перед полетом… В общем, всю подноготную, ничего хорошего Геннадию не сулящую. Самое страшное в этой катастрофе было то, что с уст однополчан не сходило одно: «Диверсия».

Да и что могло быть другое, когда все, кто находился на аэродроме и наблюдал за взлетом, видели падающий самолет. И рев двигателей сразу ослабел. Ясно – отказали. Если не все четыре, то, во всяком случае, три или два; «Руслан» круто валился на левое крыло и падал вниз, на город… А то, что диверсии или теракты в стране совершаются чуть ли не каждый день, ни для кого не секрет…

Да, комиссия наделает в отряде шороха…

Аппетит у Геннадия пропал, и он, поковырявшись вилкой в тарелке, поднялся и пошел в холостяцкую гостиницу-общежитие, расстроенный предстоящими объяснениями и вновь нахлынувшими воспоминаниями о погибших товарищах. Еще вчера он разговаривал с ними, балагурил; и вот их нет. Несмотря на то что все произошло у него на глазах, ему казалось – это кошмарный сон, он хочет и никак не может проснуться. Такого удара он в своей жизни ещё не испытывал… И однополчане смотрят на него то ли сочувственно, то ли с подозрением, словно он во всем виноват: они, мол, погибли, а ты уцелел. Почему? Действительно, как он уцелел? Заболел, словно знал, что такое может произойти…

На душе было муторно, и голова, как и вчера, была тяжёлой, затуманенной – он ночью почти не сомкнул глаз; едва закрывал их, как возникало видение падающего самолета, огненный фонтан и чёрные клубы дыма. Соснуть хотя б с полчаса, чтоб посветлело в голове, и он смог бы более внятно и толково отвечать на вопросы членов комиссии. Надо ли рассказывать о вечеринке накануне, о том, что ночевал у Ларисы? Впутывать невесту в эту историю не хотелось, иначе и ее не оставят в покое… Дежурную по гостинице он может уговорить, чтобы подтвердила, что ночевал в гостинице. Но кто-то из знакомых мог видеть его в ресторане, и если неправда вскроется, тогда он окажется еще в худшем положении, его в самом деле могут заподозрить в причастности к диверсии…

Да, надо поспать. Раньше крепкому сну помогала выпивка. В тумбочке у него стояла бутылка «Смирновской», он достал её, откупорил и прямо из горлышка выпил граммов сто пятьдесят. Вытер губы тыльной стороной ладони и почувствовал, как тепло разливается по телу, боль в голове утихает, но туман в ней сгущается. Он сделал ещё глоток, закрыл бутылку и поставил на место. Не раздеваясь лёг на кровать. Туман всё плотнее застилал сознание.

3

Гайвороненко завтракал без аппетита. И самочувствие, и настроение было хуже вчерашнего. Вызов к главкому оказался очень некстати: генерал собрался было к лечащему врачу – что-то занедужил ещё с прошлого вечера, – а тут звонок.

– Зайдите, Иван Дмитриевич.

И голос главкома не понравился: обычно живой, с веселинкой, а тут сухой, официальный.

Генерал-полковник взглядом указал на кресло напротив, отрешенно протянул руку и положил перед ним бланк шифротелеграммы.

«Волжанск. Сегодня в 9.55 потерпел катастрофу „Руслан“ с космической аппаратурой на борту. Упал на город. Экипаж погиб. Есть жертвы среди гражданского населения. Филимонов», – бегло прочитал Гайвороненко и забыл о своем недуге.

– «Руслан?» На взлёте? – только и промолвил Иван Дмитриевич.

– На взлёте, – грустно подтвердил главком. – Надо, Иван Дмитриевич, срочно лететь туда. Подбери опытных специалистов и разберись как следует. Я только что звонил в Волжанск. Командир отряда погиб, он был в этом самолёте. Дежурный путано объяснил, что будто бы отказали сразу три двигателя и самолет упал на город. Врезался в пятиэтажку. Дом горит. – Помолчал. – Прямо как в Америке. Неужто террористы и до нас добрались?.. Не верится. Хотя после взрыва в Каспийске нечему удивляться.

Об этом подумал и Гайвороненко. Да, чеченские боевики не унимаются, сколько уже натворили бед, оставили семей без кормильцев, матерей без сыновей, детишек без отцов… Да и своих бандитов развелось. Генерала-пограничника сожгли…

Отказали сразу три двигателя… Такого ещё не случалось и не должно случиться – питание двигателей осуществляется автономно. Тут либо диверсия, либо…

– В общем, надо срочно лететь, – повторил главком.

Гайвороненко даже не заикнулся о неважном самочувствии: дело настолько серьёзное, что тут не до насморка. Иван Дмитриевич знал, что это последняя его командировка и последнее расследование: указ президента об увольнении генералов, достигших шестидесятилетнего возраста, уже выполняется. Он не жалел, что уйдёт из Военно-воздушных сил, хотя отдал им сорок два года и лётное дело любил до самозабвения, ничего интереснее, значимее для себя не находил. Но то были лучшие годы авиации, их расцвет. Чуть ли не каждый год создавались новые типы самолетов, ошеломляющих своими тактико-техническими данными, совершенным оборудованием, позволяющим летать в любую погоду, поражать воздушного и наземного противника за десятки километров лишь только по засветке на индикаторе прицела. Теперь всё рушилось, растаскивалось, а лучшее продавалось за рубеж. И ему было больно видеть своих коллег-лётчиков унылыми и беспомощными, а зачастую и полуголодными, без дела и без цели бродящими по аэродрому… Десятка лет хватило, чтобы развалить могучую страну, обломать ее стальные крылья. Самолетный парк устарел до предела, не хватает запчастей, отсутствует по несколько месяцев топливо. Летчики теряют не только боевое мастерство, но и летные навыки. И он, генерал, начальник службы безопасности полетов, ничем помочь не может. А тут еще эти катастрофы… Диверсия или всё-таки отказ техники? Третьего при такой ситуации и придумать немыслимо. Что ж, на месте виднее будет…

Волжанск встретил их ненастной погодой, дождем со снегом. Уже темнело, и на аэродроме, кроме часовых, никого не было. К самолету подкатила командирская «Волга», а за ней – автобус. Начальник штаба, молодой, щеголеватый майор, представившись и доложив обстановку, повёз прибывших в гостиницу.

Поужинали в летной столовой молча, будто на поминках. Начальник штаба попытался было завести разговор о катастрофе, Гайвороненко остановил его:

– Завтра, голубчик. Приготовь всю документацию.

На том и расстались.

Гайвороненко уединился. И самочувствие, и настроение было такое, что хотелось побыть одному, собраться с мыслями.

О том, что его готовят к увольнению, ему пока никто ничего не говорил, даже не намекал. Да этого и не надо было делать, чтобы самому догадаться, зачем к нему в заместители прислали полковника Возницкого, родственника одного из министров. И то, что Возницкого включили в комиссию по расследованию такой серьёзной катастрофы заместителем председателя, тоже не случайно. Полковник с первых минут повел себя как главный в группе: отдавал приказания членам комиссии, высказывал различные версии и каким следует отдать предпочтение; в общем, чувствовал себя начальником.

Гайвороненко даже позавидовал и порадовался энтузиазму полковника – коль любит дело, возможно, и станет неплохим начальником службы безопасности полетов. Хотя в выдвиженцев по протекции генерал не очень-то верил. А о Возниц-ком и в штабе, где он служил раньше, и в частях отзывались нелестно. Но Гайвороненко, старый служака, не стал скрещивать клинки с кадровиком, который поставил его, по существу, перед фактом о назначении Возницкого заместителем. И теперь он решил не мешать полковнику, преднамеренно давал ему возможность продемонстрировать свою профессиональную пригодность…

После завтрака сразу поехали в город. Первый осмотр места происшествия произвел на генерала удручающее впечатление: от могучего, более чем четырехсоттонного гиганта остались покореженные, оплавленные куски металла, разбросанные взрывом в разные стороны. Более-менее уцелел хвост, застрявший между панельными плитами верхнего этажа разрушенного дома. От членов экипажа и пассажиров, сопровождавших груз, не осталось даже мокрого места… Обгорелые кости.

За свои сорок два года службы Гайвороненко насмотрелся всякого. Но такого… Он почувствовал, как кожа на голове стягивается, поднимая остатки волос дыбом; к горлу подкатил комок и не давал вымолвить ни слова. А от смрада и запаха горелой человечины его стало мутить и чуть не вырвало.

Он постоял у обгоревших обломков, унимая расходившиеся нервы, и, немного успокоившись, прошел к эпицентру взрыва. Здесь и осколки панелей были оплавлены, закопчены, со следами огненной стихии.

Полковник Возницкий расхаживал среди обломков с важным и глубокомысленным видом, беря в руки и внимательно разглядывая то одну покореженную деталь, то другую. Даже обнюхивал, словно по запаху мог определить причину катастрофы. В принципе, если бы причиной взрыва был тротил или другое взрывчатое вещество, специфический запах которого ни с чем не спутать и держится он очень долго, можно было бы учуять его. Но, видимо, все-таки отказали двигатели, а взрыв произошел на земле от удара о здание, топливные трубопроводы не выдержали, керосин полился на раскаленный металл и вспыхнул; потом начали рваться топливные и масляные баки…

Но из-за чего произошел отказ двигателей?..

Главная задача членов комиссии – найти черные ящики, регистрирующую аппаратуру всех параметров полета, но, похоже, от нее тоже ничего не осталось. Ящики-то найдут, только такого огня никакой металл не выдержит, а ленты и нити – тем более…

До самой темноты лазили члены комиссии по обломкам, собирая наиболее ценные для расследования детали. Гайвороненко чувствовал себя хуже, чем в Москве, – то ли тяжёлая катастрофа усугубила самочувствие, то ли ещё больше простыл в дороге, но голова была тяжёлой, плохо соображала; временами его знобило, и он шмыгал носом, из которого текло, как из прохудившегося сосуда. Возницкий же, наоборот, оживленнее и бодрее становился с каждым часом, словно уже нашел нить, ведущую к разгадке происшествия.

Вечером в кабинете командира эскадрильи устроили консилиум. Поскольку главной версией катастрофы оставался отказ трех двигателей – это подтверждала и запись радиопереговоров диспетчера с подполковником Бирюковым, выполнявшим роль инструктора и второго пилота, – первым докладывал свои соображения инженер по двигателям.

– Я проверил рабочие тетради авиаспециалистов, готовивших «Руслан» к полёту, формуляры, – говорил твёрдым, уверенным голосом Брилёв, коренастый полковник лет сорока. – Всё выполнялось с безукоризненной пунктуальностью. Так, во всяком случае, записано. Ресурс у двигателей имелся достаточный, у планера – тоже. Логика подсказывает, отказ сразу трёх двигателей мог произойти по следующим причинам: диверсия, сбой компьютера или электрооборудования, заводской дефект двигателей. Анализ топлива показал, что кондиция его отвечает требуемым параметрам. Но это не значит, что катастрофа не могла произойти из-за топливной системы. Если мы вспомним прошлогодний случай с «Ту-154», когда самолет упал тоже из-за остановки сразу двух двигателей, то можно предположить, что и на этот раз причиной послужила топливная система. Или само топливо. Но подчёркиваю ещё раз: анализ керосина, взятый перед полетом, соответствующей кондиции…