Текст книги "Воспоминания командира батареи. Дивизионная артиллерия в годы Великой Отечественной войны. 1941-1945"

Автор книги: Иван Новохацкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

Глава 3.
В 69-м запасном артиллерийском полку

Получив предписание в полк, я узнал, что он находится вблизи села Едрова, на дороге из Москвы в Ленинград. Железнодорожная станция носила такое же название.

До Едрова я доехал на попутной машине. Оно находилось километрах в десяти от Выползова, на берегу большого озера. Село довольно большое. Невдалеке за селом виднелся хвойный лес. Спросил у первого встречного командира, где штаб полка. Мне указали на один из домов на окраине села, которая была ближе к лесу. Быстро были улажены все формальности, и я получил назначение в батарею, входившую в состав дивизиона. Таких дивизионов в полку обычно было три, в каждом также по три батареи. На вооружении были 76-мм пушки образца 1902 года. С такими пушками русская армия воевала в Первую мировую войну. Каждую пушку возила шестерка лошадей, запрягавшаяся попарно цугом, то есть одна пара за другой. Дивизион размещался в землянках, здесь же неподалеку располагались примитивные, наспех сооруженные конюшни.

Командиром батареи был старший лейтенант Долгополов, бывший инженер одного из заводов. Кадровый командир дивизиона капитан Буторин его иначе и не называл, как «инженер Долгополов», выражая при этом некоторое пренебрежение к его бывшей профессии. Заместителем командира батареи был кадровый офицер лейтенант Прошок. Он обычно рисовался и свысока относился к остальным офицерам, призванным из запаса.

Командиром взвода разведки являлся лейтенант-запасник Мосиповец. Это был трудяга, с чисто деревенской обстоятельностью относившийся к своим служебным обязанностям и нашему нехитрому быту.

Командиром первого огневого взвода и старшим на батарее был лейтенант Ольховик, ленинградец-балагур и мастер на анекдоты; он тоже был из запаса. Командиром второго огневого взвода был лейтенант с польской фамилией, кажется тоже из Ленинграда. Все мы, командиры взводов, располагались в одной землянке, а неподалеку находились землянки командира батареи и его заместителя, а также землянка личного состава.

У нас в землянке для каждого из жердей был сделан самодельный топчан, на который стелились охапка еловых веток, соломенный матрас, такая же подушка и солдатское одеяло. Столовая была под открытым небом, это даже была не столовая, а полевая кухня, из которой каждый из нас получал в котелок пищу и, расположившись под любой сосной, совершал трапезу. У каждого, кроме котелка, имелись ложка и алюминиевая кружка.

В общем, бытовые условия были максимально приближены к полевым, а вернее, к боевым условиям. К тому же недалеко от нашего расположения проходила подготовленная в инженерном отношении, очевидно тыловая, полоса обороны Северо-Западного фронта. Траншеи в полный рост, обшитые жердями крутости, бронированные колпаки. Часть траншей была перекрыта, имелись дзоты и другие оборонительные сооружения.

Чем занимался запасной артполк в то время? Главная задача – подготовка солдат и сержантов-специалистов для фронта. Сюда прибывали призывники, не имевшие специальной подготовки, а также выздоравливающие из госпиталей. Здесь же в полку находились лошади, которые тоже обучались для действий в качестве тягловой силы в конной артиллерии. Здесь были также получившие ранения лошади после лечения их в полевых ветлазаретах.

Я, как уже отмечал раньше, был назначен командиром взвода связи вместо ушедшего на фронт прежнего взводного. Надо было учить солдат премудростям полевой телефонной связи. Получалось так, что я сам учился и учил своих солдат. Надо иметь в виду, что мне было только восемнадцать лет, а большинство солдат – гораздо старше меня, были даже в два, в три раза старше меня. Думаю, нетрудно понять, что, чтобы учить других, мало иметь только специальные знания, надо иметь хотя бы и скромный жизненный опыт. У меня фактически не было ни того ни другого. Помогали умудренные жизнью сержанты и солдаты. Впоследствии на фронте я встречал бывших своих подчиненных. Один взвод, который я готовил, почти в полном составе был отправлен на фронт в армейский полк связи. Их я как-то и встретил; с благодарностью они вспоминали наш взвод и учебу в запасном артполку.

Много сил и времени уходило на уход за лошадьми. В нашей батарее иногда было до сотни лошадей, их надо кормить, поить, чистить. Иногда, когда очередные взвода уходили на фронт, нам, командирам, доставалось по десять лошадей на каждого. Практически с утра и до вечера мы были заняты с лошадьми. К тому же регулярно, не реже одного раза в неделю, командир дивизиона проводил выводку лошадей. Это своего рода проверка состояния лошади, в том числе и ее чистоты.

Командир дивизиона капитан Буторин, до войны кадровый артиллерист-кавалерист, с особой ревностью следил за состоянием лошадей. Вместе со своим заместителем по политчасти, капитаном Бутылиным и начальником штаба в белых перчатках проверяли самые потайные места лошади, и если перчатки покрывались грязью, то взыскания не избежать, давался еще час времени – и снова проверка.

Почти ежедневно со всеми офицерами дивизиона проводились занятия по верховой езде. На небольшой поляне в лесу был оборудован примитивный манеж. Командир дивизиона становился в центре манежа с длинной хворостиной и подавал команды: «Учебной рысью, марш», «Вольт налево», «Вольт направо», «Бросить стремя» и т. д. Особенно было трудно, когда подавалась команда «бросить стремя», – надо было усидеть в седле скачущей учебной рысью лошади, удерживаясь ногами. Ноги быстро уставали, и мы с трудом удерживались в седле, а то и падали с коня на землю. Мы ухитрялись наружную ногу тайком от командира вставить в стремя. Двигались мы по кругу, и он не всегда замечал или делал вид, что не замечает. Но нередко за такую вольность доставалось лошади, длинный прут доставал ее, а иногда и седока, чтобы не хитрил.

За каждым из нас была закреплена верховая лошадь. Была такая и у меня. Это была, очевидно, обычная колхозная лошадь, мобилизованная в армию. Команд она не знала, да и я в училище пробовал водить лишь трактор и вначале кавалерийских команд не знал, тем более не умел рубить шашкой лозу на скаку. Были случаи, когда вместо лозы удар доставался лошади по правому уху или сзади по крупу. У меня, правда, такого не было.

Вскоре к нам поступили лошади из ветлазарета после лечения от ранения. Я выбрал себе щупленькую, тонконогую лошадку, оседлал ее, сел в седло и пришпорил. Лошадь сразу же стала на задние ноги и по-кавалерийски сделала «свечку». Я не ожидал подобного и оказался на земле. Лошадь стояла рядом, прижав уши, ожидая наказания. Конечно, наказывать я ее не стал, погладил, успокоил, понял, что со шпорами с этой лошадью надо действовать аккуратно. Сел в седло и поехал на манеж, рассчитывая поучить лошадь выполнять кавалерийские команды.

На рыси подаю голосом команду: «Вольт направо, марш». Лошадь мгновенно выполнила команду – поворот через плечо на 360 градусов. Я, конечно, не ожидал такой прыти, думал, что надо команду продублировать действием шпор. На каждую команду существует определенное действие шпорами. Так я опять оказался на земле, вылетев из седла при резком выполнении лошадью поворота. Пришлось извиняться перед лошадью за свою оплошность. Я понял, что имею дело со строевой кавалерийской лошадью хорошей выучки. Зато потом, во время учебной езды, мне оставалось только удерживаться в седле. Лошадь сама четко и быстро выполняла команды, за что я несколько раз от командира получал похвалу, хотя на 70 процентов это была заслуга лошади. Мы с ней быстро подружились. Каждый раз, когда я шел в конюшню, обязательно нес ей кусочек хлеба, посыпанный солью. Она уже издали чувствовала, что я иду, и радостно потихоньку ржала. Вообще, лошадь доброе и умное животное, быстро привыкает к хозяину, и, если ты к ней хорошо относишься, она становится преданной и ласковой, лошадиной лаской конечно. Ткнется тебе мордашкой в плечо или в щеку. За годы войны мне почти все время приходилось иметь дело с лошадью, и если она погибала или по каким-то причинам уходила в другую часть, то для меня и, очевидно, для нее это была потеря близкого друга. Так было в сентябре 1943 года, когда наш дивизион полностью перешел на мехтягу.

В армии требовали и неукоснительно соблюдали в конюшне чистоту, не хуже чем в любой казарме, но надо было затратить много труда, чтобы добиться этого. Конюшню мы строили сами, благо кругом был лес. Получилась она довольно приличной. Лошадей в дивизионе была не одна сотня, поэтому и конюшня была большой. Фуражом мы снабжались централизованно, в том числе и сеном, но в летнее время ездили на заготовку сена и сами.

Трудным было дежурство по конюшне. Дежурным назначался обязательно офицер, в помощь которому давалось несколько дневальных. На них возлагалась обязанность выполнять все работы по конюшне. Полные сутки надо было трудиться там, чтобы выполнить всю работу. Наряд по конюшне не имел права отдыхать даже ночью.

Часто в дивизионе и в полку устраивали всевозможные конноспортивные и конно-батарейные соревнования. На первых обычно оценивали лошадь и, конечно, ее хозяина по выучке, умению лошади правильно выполнять команды. На вторых – умение быстро, слаженно занять огневую позицию, вовремя провести ее смену и т. д., то есть то, что практически делается в боевой обстановке.

Наши «огневики», так называют огневые расчеты и взвода, обеспечивающие обслуживание орудий и ведение стрельбы из них, лихо выполняли все положенные действия. Под руководством своего командира лейтенанта Ольховика они стремительно мчались по полю без дороги, подпрыгивали на ухабах так, что казалось, вот-вот перевернутся, но все обходилось благополучно.

Вообще зрелище было интересным. До десятка орудийных расчетов на рысях, а то и галопе вылетают на огневую позицию, быстро отцепляют пушки, приводят их в боевое положение и имитируют стрельбу. Даже лошади чувствовали и поддавались азарту соревнований.

Мой взвод тоже иногда участвовал в подобных соревнованиях, обеспечивая боевой порядок батареи телефонной связью. В 1942 году радиостанций было еще мало. В артиллерии была радиостанция 6-ПК (переносная коротковолновая), но их было мало, к тому же она была громоздкой: состояла из двух упаковок, ее переносили и обслуживали два человека. В училище мне приходилось иметь с ней дело. Она была ненадежной, и основным средством связи в батареях всю войну оставалась телефонная связь.

Зимой 1941/42 года нам иногда приходилось заниматься расчисткой взлетно-посадочной полосы на фронтовом аэродроме в Выползове. Шли под вечер пешком 10 километров и потом всю ночь расчищали полосу от снега. Как правило, всю ночь шел снег, довольно обильный, и мы всю ночь его гребли и сбрасывали за пределы полосы. Работа была утомительной, вместе с солдатами работали и мы, взводные командиры. Обогреться было негде, полоса длинная, до аэродромных построек далеко. Грелись лопатой, шуруя ею сыпавшийся с неба снег.

Учеба и работа в батарее и дивизионе шли своим чередом. Практически весь день был занят работой, личного времени почти не было. Иногда в воскресенье выпадало два-три свободных часа, мы шли в село решить какие-либо свои вопросы: на почту, в магазин, в кино и т. п.

Жили мы в землянках, стены были закопченные, печка часто дымила. Много было крыс, которые обнаглели до того, что безбоязненно даже днем обшаривали наши пожитки в поисках съестного. Часто между ними, особенно по ночам, возникали драки. У каждого из нас были под головой две-три боевые гранаты в форме бутылки образца еще Первой мировой войны, и мы ими кидали в клубок дерущихся крыс, конечно не снимая предохранительной чеки.

Однажды мы принесли большого кота, поймали где-то в деревне. В первую же ночь разгорелась настоящая дикая схватка кота с крысами. В результате драки, которую мы с трудом разняли, кот получил такие травмы, что на следующий день сдох.

Иногда ночью мы просыпались от какой-то возни под своим одеялом. Нахальная крыса устраивалась возле тебя на отдых. Как-то в дивизионе появилась примитивная установка, с помощью которой резали дранку – небольшие плоские чурки, обычно сантиметров 25–30 толщиной. Из нее делали крышу над домами в селах, а мы – над своими постройками. Получалось что-то вроде деревянной черепицы. Мы решили облагородить свою землянку, обшили стены и потолок дранкой. А так как стены и потолок были из бревен, то после обивки под дранкой образовались пустоты. Ночью одни крысы лезут с одного конца под дранкой, а другие – с другого. Крысы встречались, но так как ни одна ни другая уступать не хотели, завязывалась очередная драка. Дежурный из пистолета делал один-два выстрела. Крысы разбегались, и на некоторое время устанавливалась тишина. Мы засыпали, но вскоре картина повторялась, так что ночью приходилось спать урывками.

Весной и летом 1942 года донимали комары. Лес, близость озера, болот благоприятствовали их размножению, и они нещадно нападали на нас, не давали покоя ни днем ни ночью. Только задремлешь, укрывшись с головой одеялом, комар с противным зудением где-то пробрался и делал свое дело. Приходилось на ночь надевать противогазовую маску без коробки. Мы были молоды и, конечно, устраивали всякие проделки. Только кто-либо задремал, как ему в гофрированную трубку подсыпали махорки или перца, а то и дымку пускали. Спросонья приходилось сдирать с головы противогазовую маску, зачастую с пучком волос.

Жизнь текла своим чередом. Иногда появлялись вражеские самолеты, сбрасывали бомбы, в основном на село и станцию. Мы были хорошо укрыты от наблюдения с воздуха густым сосновым лесом.

Для помывки в бане мы ходили пешком в Выползово. Однажды летом 1942 года наша колонна вошла в поселок и, приближаясь к центру, подтянулась, приняла воинский вид и запела песню «Вставай страна огромная, вставай на смертный бой...». Молодые голоса энергично подхватили припев: «Пусть ярость благородная вскипает как волна, идет война народная, священная война». По другую сторону улицы были расположены деревянные бараки, в которых размещались пленные немцы. Услышав песню, многие из них подошли к проволочному забору, вслушиваясь в незнакомый и тревожный мотив ее. Когда строй вновь начал припев, он был подхвачен и девичьими голосами. На улице, перпендикулярной нашей, показался строй девушек, довольно большой, человек восемьдесят или сто. Услышав нашу песню, они с задором подхватили вместе с нами припев. Их строй повернул на ту улицу, по которой шли и мы. Песня мощно, звучала по притихшему поселку, в ней было столько ненависти к врагу и уверенности в нашей победе! Жители поселка выходили из своих домов и со слезами на глазах провожали наш строй. Пленные немцы от такой громкой мелодии начали прятаться за бараки. Никогда раньше и позже я не слышал такого эмоционального исполнения. Вскоре наши дороги разошлись. Мы ушли своим путем, а девушки своим. Это было какое-то учебное подразделение, в котором готовили специалистов для фронта (радистки, телефонистки и т. д.).

Меня назначили командиром взвода в Выползово, где располагался отдельный дивизион резерва офицеров-артиллеристов Северо-Западного фронта. Сюда прибывали офицеры из госпиталей, из училищ, из частей при их переформировании. Мне надо было проводить с ними занятия. Я добросовестно готовился к ним.

Но ситуация складывалась довольно нелепая. Как сейчас помню, в моем взводе был один полковник, несколько подполковников, майоры и капитаны. В основном все кадровые офицеры, участвовавшие в боях, а я был лейтенантом, к тому же с шестимесячным сроком обучения. Они понимали мое положение, и когда я их выводил на занятия по тактике за поселок, то они просили меня, чтобы я подежурил, а они подремлют под кустиками на солнышке. Я добросовестно это делал, следя за тем, чтобы внезапно не появилось начальство. Аналогичная картина была и в других взводах, располагавшихся неподалеку от моего взвода. Чему мы могли их научить, если сами имели примитивную подготовку?

В период прохождения службы в полку, а затем и в дивизионе резерва я постоянно «бомбардировал» своих начальников рапортами с просьбой отправить в действующую часть. Впрочем, я был не один такой. Ведь к осени 1942 года враг вышел к Волге в районе Сталинграда, подошел к Кавказу, блокировал Ленинград, да и на Северо-Западном фронте шли упорные бои. Хотя немцы здесь были отброшены от Москвы, они не оставляли надежды вновь начать наступление. Шли упорные оборонительные бои.

В ноябре 1942 года моя просьба была наконец удовлетворена. Я получил назначение в боевую часть – 37-й гвардейский артиллерийский полк РГК (Резерва Верховного главнокомандования).

На попутном транспорте добрался до фронта, благо он был недалеко от Едрова.