Текст книги "Кленовый лист"

Автор книги: Иван Ле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

10

Группа Марии Иосифовны выросла в целый партизанский отряд. Но кроме бойцов в отряде были еще и дети. В том же лесу пришлось обосноваться на дольше. Разыскали удобное, почти неприступное место на стыке двух рек.

Кончались августовские дни, отцветало благодатное лето, прокрадывалось время желтеющих листьев, пора журавлиных ключей.

Крепко встали лагерем. Это связывало боевитость отряда Марии Иосифовны.

– Я согласна, – с трудом отрываясь от собственных мыслей, сказала Мария на предложение Виктора. – Но задерживаться дольше на этом месте не надо. Наступает осень, пойдут дожди. В этих землянках с детьми не усидеть. И фронт отходит все дальше, уже около Днепра. После ликвидации обоих мостов гитлеровцы притихли здесь, куда-то перебазировались. Даже железнодорожная комендатура уехала. Может, поискать их надо, не давать покоя в тылах.

– Справедливая мысль, – соглашался Виктор. – А детей надо поселить у Христининой свекрови, чтобы самим свободно оперировать. Конечно же, вредить им, проклятым немцам, на каждом шагу уничтожать!

Мария Иосифовна словно проснулась от какого-то тревожного сна. Глаза загорелись упорством, тем самым, которое помогло ей еще в первые дни обезвредить часового на железнодорожной станции, поджечь фашистские бензоцистерны.

– Да, да, Виктор. Уничтожать, проклятых... Что слышно об операции «Автобаза»?

– Сегодня получим известия. Да я целиком полагаюсь на Вадима, оперативный парень! Кстати, сейчас должен зайти Станислав, есть серьезный разговор. Он вернулся с глубинной разведки и уже собирается покидать нас.

Упоминание о Лужинском вновь вернуло Марию Иосифовну к ее болезненной мысли о ребенке. Ведь Лужинский так искренне обещал еще серьезно заняться этим вопросом.

Из-за деревьев появился, как всегда, выбритый, аккуратный Станислав Лужинский. Он торопился. Но не забыл, увидев командира отряда, выхватить из губ сигарету, потушить ее и спрятать в карман. В лесу ведь и на территории расположения отряда никто не имел права оставлять какие-то следы пребывания здесь людей.

– Ну, рассказывайте, товарищ Станислав. Мы так беспокоились.

– И напрасно.

– Задача же у вас...

– Как и всякое боевое задание, прошу. Словом, операция Вадима вполне уместна. Я еще не знаю, что именно он там натворил, потому что должен был и сам... Но танковый парк в лесу горит, четыре танка и несколько штурмовых машин подорваны. А главное, предприимчивый гитлеровец, командир отряда, убит!

– Молодец Вадим! – не удержался Виктор.

– Замечательный партизан! Наградить бы... – увлекалась Мария.

Лужинский переждал эти реплики, оглянулся вокруг, как будто боялся, что их разговор подслушивают. Мария уловила эту настороженность партизанского разведчика.

– Что случилось, что-то неприятное? – спросила.

– Да ничего такого... Давайте подождем, пока вернется Вадим с отрядом. Кажется, старший сапер в этой операции подвергся опасности... А тут вот что... Позвольте, мы сейчас только втроем... Побывал я у Христининой свекрови...

– Ну что? Она согласилась принять детей?

– Постойте, Мария Иосифовна. Конечно же, согласилась. Здесь, знаете, совсем другое... – Лужинский покопался в каких-то вещах в кармане и, наконец, достал небольшую скомканную бумажку. Развернул ее и, немного поколебавшись, подал Марии. – На английском читаете? – спросил при этом.

– Что это? – испуганно переспросила. – Увы... только на немецком и то – по слогам, как говорится. Что же здесь, товарищ Станислав? О Ниночке что-то?

И оперлась на ствол сосны. Глазами пробежала с помятой бумажки на Лужинского и Виктора. Мир пошел кругом. Пришлось плотнее прижаться к стволу, чтобы удержаться на ногах, не упасть от этого головокружения.

– Замечательную свекровь имеете, Кристина! Такую бы в разведчики вам взять. Бумажку подобрала и сохранила! Негодяй, бездельник... Переписал с нее на чистовик, а эту беспечно забыл. А старуха, пусть и с женского любопытства: за что же такие деньги охватил мерзавец, – подобрала... Копия телеграммы об одном из гнусных его дел, за которое, наверное, выторговал кучу денег.

– О Ниночке что-то? – снова спросила, сдерживая дрожь губ. Понимала, что Станислав подробно объясняет тот ужасных документ о ее несчастной дочери.

– Да, Мария Иосифовна. Про Ниночку....

– Что же... что там написано?.. – разрыдалась, умоляюще переводя взгляд с одного на другого.

– Спокойствие, товарищ командир! Спокойствие и рассудительность. Ваша дочь жива, а это не мелочь в таком деле. Здесь написано, чтобы девушку бережно присмотрели в нейтральной стране.

– Читайте, прошу вас... Я же мать!

– Написано так. – Поляк взял из рук Марии Иосифовны бумажку и не торопясь прочитал: – «...Дочь советского генерала Андрея Дорошенко немедленно переправить надежным средством...» Слышите? Надежным средством! «Нейтральный порт Сетубал»… Это Португалия, прошу покорно, соседка Испании. Помню его, проклятый порт. Заокеанские миротворцы оружие для генерала Франко привозили в этот «нейтральный» порт. Знам его, бардзо добже знам...

– Значит... – только и произнесла Мария и еще больше залилась неутешительным плачем.

– Спокойствие, говорю, спокойствие, уважаемый командир! Главное известно: девочка жива! А об остальном еще попробуем узнать. Между тем кончится война...

Где-то сбоку в лесу послышался сдержанный гул. В штаб отряда возвращались с операции партизаны. Это была диверсионная группа Вадима Шестопалько.

А когда группа возвращается с боевой операции, жди всего: и счастливой удачи, и тяжелого поражения... И в обоих случаях готовься принять раненых, услышать тяжелую весть об убитых...

Впереди группы с опущенной головой шел Лука Телегин. Двое партизан за ним вели под руки раненого Вадима Шестопалько. Наскоро забинтована голова, один глаз чуть виднелся из-под повязки. Обмотанная левая рука висела на куске сорочки, порванной для перевязки. Засохшие подтеки крови на плечах и груди.

Вадим еле шел, поддерживаемый двумя партизанами. Автомат его висел на плече сапера. Внимательный взгляд Марии Иосифовны успел заметить, что в группе нет двух партизан, в том числе и младшего сержанта Старовойтенко.

– Черт возьми, прибыли! – стараясь не показывать своих переживаний, первым сказал Телегин.

– Правильно, Мария Иосифовна. Тянуть, конечно, тянет... Докладываю, потому что, наверное, усну.

– А может, потом доложишь? – опять предостерегла командир отряда.

– И то правда, простите, товарищ... товарищ...

Шестопалько заснул. Во сне тяжело стонал, скрежетал зубами, его отнесли в землянку Виктора. Мария Иосифовна осторожно взялась менять повязки. Засветили ночник из гильзы фашистского снаряда. В землянку вошла Кристина. Молча, со знанием дела взялась помогать командиру отряда.

– Ага, ага... фашисты проклятые... Мама, не жалей его и не плачь. Мы сами... сами справимся. Ах, ключи от ЗИСа... – Вадим открыл глаза, оглядел присутствующих. – Мария Иосифовна, ключи в машине. Пусть Виктор...

И снова заснул, что-то бормоча, пока не затих совсем.

– Никуда он не поедет, – как бы про себя сказала Мария Иосифовна:

– Да куда ему. Подлечим, тогда уж... – в тон ей полушепотом сказала Кристина.

Мария оглянулась на нее, знаками показала молчать и вышла из землянки. Кристина села у постели раненого.

Опершись плечами на сосны, стояли Виктор и Станислав Лужинский. Молчали, когда из землянки к ним вышла Мария. Где-то в стороне тихо говорили партизаны. Мария услышала те разговоры, постояла, прислушиваясь, и пошла под сосны к Виктору и Лужинскому.

– Грустите? – спросила. – Обещали же рассказать, Станислав, что выведали там у них.

Виктор первым качнулся от сосны, погасил серьезность в глазах, улыбнулся.

– Да тут, Мария Иосифовна, мы вот советуемся со Станиславом.

– О чем? Давайте будем взрослыми, Виктор, давайте ни о чем не советоваться под соснами. Нас так немного здесь. Вадиму плохо, серьезное ранение.

– Рука? – спросил Лужинский, чтобы как-то утаить то, о чем только что так горячо спорил с Виктором. Но Виктор понял, махнул ему рукой. – Тут, Мария Иосифовна, другое… Вадима, наверное, придется положить в селе, уговорить какого-то надежного врача. Это мы так и сделаем. Но… товарищу Лужинскому надо уже уходить с отряда по своему партийному поручению, сорванному арестом. Может, он попутно поинтересуется тем адресом, что… Ниночка…

– В Португалии? Что ты, Витя… Время ли теперь? У матери болит сердце, но… товарищ Лужинский имеет свои дела. Спасибо ему за дружескую помощь. И… пусть уходит на свое задание.

– Он сам себе хозяин в своем партийном обязательстве.

– Не надо его впутывать в мои личные дела… Не время теперь даже говорить об этом… Если уже известно, что жива, то…

– То надо проверить что и как, – встрял Лужинский, отталкиваясь от сосны. – Я в самом деле буду где-то там и, как только будет возможность, наведаюсь.

Он понимал Марию Иосифовну. Есть ли мать, которая не согласилась бы на какие угодно трудности, даже на пытку ради спасения своего ребенка! Когда Мария застала их за разговором, Виктор уже успел рассказать Станиславу о ее сложной судьбе. Лужинский хорошо сознавал, что кроме него в отряде нет никого, кто мог бы помочь командиру в этом болезненном вопросе. И он решил обязательно помочь.

– Завтра отправляюсь! – сказал Станислав. – За сегодня отдохну, план продумаю...

– Конечно. А командир... – добавил Виктор, когда Мария отошла.

– Она мать, Виктор. В этом вопросе Мария нам не командир.

На рассвете третьего дня лесом пробирались несколько вооруженных партизан. Холодная изморозь хрустела под ногами. Высокий, стройный поляк отчетливо выделялся между бойцами, которые его окружали. Лужинский был одет теперь уже в какую-то лихую то ли венгерку, то ли в благородный однобортный пиджак со смушевой оторочкой, который достали в том же селе с помощью Христининой свекрови. На голове была какая-то фуражка – Виктор советовал непременно заменить ее, чтобы не привлекать внимания.

– Я ее просто выброшу в критическую минуту, – буркнул задумчивый Лужинский.

Шли в основном молча, определяя путь по звездам. О фуражке на голове Лужинского вспомнили как-то между прочим. Но чувствовалось, что она беспокоила всю группу с самого начала, как только партизаны решили сопровождать поляка в такой хлопотной, как назвала ее Мария Иосифовна, дороге.

Партизан, шедший впереди группы, немного постоял, копаясь где-то во внутреннем кармане, под шинелью.

– А эта штуковина вам не пригодится? – сказал знакомым голосом... Это был сапер Лука Телегин. Он подал Лужинскому черный берет. Развернул на кулаке, будто и сам залюбовался.

– Берет? Замечательно, товарищ! – обрадованно воскликнул Лужинский, принимая берет с руки сапера.

Поляка обступили, примеряли берет, отбросив фуражку.

– Ну что же, товарищи... Слышите шум авто? Возвращайтесь, а мы с Лукой пойдем дальше. Если надо будет – инсценируем мое бегство. Капитана упустили, и он убежал! Итак... Дальше мы идем только с Лукой. Вы возвращайтесь.

В франтоватом черном берете Лужинский теперь походил на типичного интеллигента средней Европы.

Прощался, как с родными. Виктору дольше жал руку, будто молча разговаривая с ним.

– Обязательно постараюсь дать о себе знать. Будьте уверены, товарищи, я всегда буду помнить и чувствовать вашу горячую жажду счастья и успехов в нашей общей борьбе. Если же... – Лужинский замолчал, махнул рукой и бегом догнал Луку Телегина, который должен завершить его отрыв от партизанской группы.

– Как будто в могилу снарядили человека... – высказался кто-то из группы.

Тихо откашлялся другой. Немного постояли, прислушиваясь. К каждому бойцу в отряде привыкали, как к родному. Да и боец ​​из Станислава особый. Боролся в Испании, знает языки. Из его совершенных разведок партизаны всегда знали, чем дышит враг.

Над головами тихо шелестели верхушки деревьев и далеко, как стихающая гроза, раздавались громы войны.

Четыре ночи шли, каждый раз сильнее спеша. Днем, если не спали, то «мудровали», как выражался Лужинский, себе пропитание. Даже привыкли, что идут вдвоем по бушующему миру. За эти дни ни разу не вспомнили, что сапер должен же где-то инсценировать тот побег «польского беженца».

Только на пятый день, во время завтрака, у населенного пункта за рекой, на открытой дороге прощался Станислав Лужинский с Телегиным.

– Ну что же, друг… Спасибо за товарищеское проводы, за дружеские предостережения. Марии Иосифовне передайте мой привет и непременно успокойте. Скажете, пошел бодрый, уверенный, хотя сами видите, как далеко мне до такого покоя. Сколько разных дел переделать надо, скрываясь от этих иродов, да каких дел! Мне бы это где-то здесь, на родине. Но моя родина, как и ее сыновья, в тылу...

– Ради дела идете, – рассудительно сказал русский.

– Конечно, – развел руками. – Каждый из нас должен выполнять свои обязанности гражданина.

Лука дольше задержал руку поляка. Что-то думал или по-своему толковал сказанное Лужинским.

– А знаете, давайте... не прощаться. Пойду я с вами дальше, – наконец досказал свою мысль партизан.

– Со мной? А дисциплина? Что могут подумать в отряде... о нас обоих? – забеспокоился поляк.

– Что бы ни думали. О таких делах надо хорошо рассуждать... Пойдем дальше. Только давайте обходить эти проклятые пристани. Вы же туда, в город?

Лужинский лишь на мгновение постоял, пожал плечами. Затем взял бойца за руку и изо всех сил сжал ее. Молча двинулись дальше, обходя на рассвете поселок у пристани.

Где-то с другой стороны поселка перешли кладкой ручей, выскочивший из перелеска, он проткнул очеретища и кугу и пересек тот поселок пополам.

– А может, оккупантов здесь нет, а, сапер? – тихо спросил Лужинский уже с другой стороны ручья.

– Сейчас побегу разведаю, – тотчас предложил Телегин, уже готовый идти на разведку.

– Не надо, друг. Помните условие: тихо отойти от партизанской группы, чтобы скрыть мою связь с нею?

– Помню, – согласился Лука, поднимаясь на крутой берег с другой стороны. – Почти неделю идем тихо, к Польше подошли...

– Куда же вы, погодите, – крикнул Лужинский, почувствовав, как вдруг оборвалась речь сапера. Обернулся, заговорил, не веря сам в необходимость тех уговоров. – Нам же надо в лес, отдохнуть. Давайте вдоль ручья, под обрывом...

И замолчал, провожая сапера уставшим взглядом. Телегин пошел не оглядываясь. Вот и попрощались... Дальнейшая помощь Телегина в его сложной жизни не реальна, а риск увеличивает вдвое.

Почувствовал, как теплым чувством окутывается душа от этих последних слов партизана: «К Польше подошли».

Ручей круто свернул в лес. Обрывистый берег медленно опадал, расширялась долина ручья. Начинался жидкий, истоптанный скотиной ольшаник, березняк. Зашелестела пожелтевшая копеечная листва осины под ногами. Лужинский зашел в чащу лесную, разыскивал удобный угол для отдыха до ночи, которая уже окутывала его одинокого...

Зима догоняла Станислава Лужинского, но так и не догнала. Зайдя в тот первый польский город ночью, он ночью же и оставил его несколькими днями позже. Оставил уже и не Лужинский, которым назывался когда-то в Испании, в интернациональной бригаде, и не Станиславом. На этот раз ему опять повезло встретить своих людей в оккупированной и терроризируемой гитлеровцами Польше. Рискуя жизнью, они своим патриотическим долгом считали достать «безупречные, хотя и абсолютно липовые», как сказал один из них, дорожные документы. Под тем новым именем «сотрудника личной канцелярии Эриха Коха», Лужинский и отправился в путешествие в Рим, через Грац в Австрии. Товарищам удалось сфабриковать Станиславу документ, согласно которому он выполнял слишком «ответственное задание гауляйтера Польши». Конечная цель этого задания – личная связь с дуче в Риме в очень ограниченное время! Так звучал его документ из... Варшавы!

– Так будь же, Станислав, расторопнее самого ловкого коховца и... не попадись, упаси боже, с этими документами! Жги, глотай... Нас же здесь целая организация, такие дела... – советовали друзья.

Замечательное берлинское произношение у «лично командированного» гауляйтером не могла вызвать подозрения. И практику подпольщика хорошую имел при жизни в условиях жестокой борьбы в Европе, дважды из когтей полиции вырывался! Не связывался нигде с мелочью – комендантами, всегда стремился к главному и непременно – в большом городе.

Только в Милане не уследил, пришлось отбрехиваться, почему «обходил» Рим. А разве он руководит этими военными поездами?..

Посланнику Коха следовало держать достоинство на высоте! Действительно, железнодорожное движение военного времени было столь запутанным, что такому объяснению и не удивились. Даже вместе с ним посокрушались сложностью военного времени и помогли попасть на первый же поезд на Рим. Спешит ведь посланник. Поезд тронулся. Посланник благодарил комендантскому проводнику, приветливо помахивая ему беретом из окна вагона. Где-то в Пьяченце пересел и уже с другими документами, с другим именем добрался на рассвете в Ниццу.

Ницца! Уже только потому, что этот город родил и вырастил такого народного гиганта, как Джузеппе Гарибальди, Лужинский еще во время своих первых посещений поверил в его свободолюбивость. Искал друга – Каспара Луджино, с которым вместе боролся за испанскую революцию!

Но именно здесь, в конечном месте своего путешествия, казалось бы, в совершенно не военному порту, впервые встретил наибольшие трудности. Немного легкомысленно отнесся к конспирации.

В одно тихое утро, наконец, попал в квартиру друга, с которым отступили тогда из Испании. Ведь в знак боевого братства в Испании Станислав с тех пор и стал Лужинским. Друг Каспар должен был связать Лужинского с кем следует для выполнения его задания...

Утро было туманным. Улицы почти пусты, даже полиции не видно. Держась берега, прошел марсельский пароход с войсками, едва прорывая густую завесу утреннего тумана над морем. Еще с тех далеких дней не забыл ни калитки, ни дверей в дом. Живая изгородь отгораживала двор от уютного сада из десяти оливковых деревьев. На спокойный звонок вышла девушка на выданье, вылитая копия Анжелы. Значит, все как надо!

По-немецки обратился к девушке. Она шелохнулась испугано, покачала головой и исчезла. Пришлось сесть под живоплотом на скамье, защищенной со стороны морского бульвара кустом роз. Не было сомнения, что семья Каспара Луджино до сих пор живет здесь. Но почему так долго никто не выходит? Война!

Наконец вышла женщина в белом халате врача. Хотелось узнать в ней Анжелу, но нет, не она. Поднялся, заговорил сложной смесью из испано-французских слов, так что женщина улыбнулась.

– Я говорю по-немецки, – откликнулась. – Если вы к хозяину, то его нет.

– Мобилизован... – спохватился Лужинский, перебив медленную немецкую речь женщины, и умолк.

– Да. И пропал без вести. Пожалуйста, зайдем. Я врач, его жена больна. Вы что-то должны ей сказать? Может, от мужа?

– О, нет-нет. Прошу прощения. Мы старые друзья с Каспаром, но... Я не знал. Если больная... – отмахнулся Лужинский, соблюдая конспирацию.

– Зайдем, пожалуйста. Анжела, как вы ласково назвали хозяйку, будет рада. Успокойте ее. Скажите, что-то, придумайте о муже, это так ей нужно. Его послали на тот советский фронт... Насильно погнали.

– Я знал его летчиком, – вспомнил Лужинский.

– Верно. Но он француз, а многих французских летчиков погнали на... танках.

– И пропал без вести... Понимаю. Сам такой, тоже «пропал без вести». А естэм поляк, пожалуйста, – вырвалось и польское слово в восторге искренности.

Но оказалось, что и эта традиционно нейтральная благословенная земля Джузеппе Гарибальди теперь воюет. По крайней мере со всякими чужаками. Лужинский сидел уже у постели больной, едва успел что-то спросить, искренне пытаясь разыскать Каспара. И не слышал звонка снаружи, слишком уж в спокойно-мирной обстановке почувствовал себя.

– О вас там спрашивают, – прошептала ему на ухо врач, войдя из сеней. – Кажется, из полиции. Я сказала, что никого нет.

– О боже, – простонала больная. – Мы не предупредили вас, за нами следят... Мое окно! Здесь низко, прыгайте! Через сад только во двор казино... Скорее же! – почти приказала больная, через силу поднимаясь.

Привычный в подобных случаях действовать решительно, не мешкая, Лужинский открыл окно и выпрыгнул в сад. Когда закрывалось окно, еще услышал голос больной:

– Просите, кто там. Ведь тот врач... недавно ушел.

По-зимнему голые деревья, опавшая листья под ногами.

Туман густым облаком поднялся над городом, над Лигурийским морем. Уже шумел город, шумело и море. Не закрытая садовая калитка, заросшие сорняками тропинки. Пытался незаметно, не оставляя следов, пробраться этим забытым уголком. Как-то проскочил в калитку; только теперь надел берет и вышел мимо казино за угол, в переулок. Даже закурил. Немного постоял, вспоминая план набережных улиц города, а тревожащий вопрос, как молотом стучал: куда теперь, среди белого дня нащупан полицией? У Каспара Луджино тогда было еще несколько друзей. Но где они, как разыскать их, установить ту прерванную теперь связь?

Медленно шел, будто прогуливаясь. Рядом, за квартал, уже грохотал приморский бульвар, а здесь в этот ранний час только одинокие, как и он, прохожие. Не обращал внимания на них.

Кому он нужен? Где-то через два квартала услышал быстрые женские шаги, тяжелое дыхание. Оглянулся.

Улыбающиеся уста той же девушки, видимо дочери хозяев, говорили, что она его догоняет. Остановился, подождал. Папиросу потушил и выбросил.

Девушка ничего не сказала. Но, видимо, говорит же она у них на каком-то языке. Едва поравнялась с Лужинским, быстрым движением сунула в руку записку и побежала дальше. Лишь издалека обернулась и показала рецепт в руке.

«За лекарствами для больной матери побежала», – подумал, успокаиваясь. Оглянулся вокруг, прочитал бумажку.

«Наша квартира на заметке в полиции. Вы врач! Но... спрячьтесь у капитана мореходной компании «Ницца» Карла Даниэля Пока. Это брат моего врача Зельды. Анжела».

Капитан мореходной компании «Ницца»! Кто он, этот Карл Даниэль, какие роли, кроме капитанских, в компании «Ницца» выполняет? Ведь он только брат врача. Только брат. Каспар ни разу не вспоминал о нем.

И, миновав еще несколько переулков, Лужинский на всякий случай снял берет и вышел на приморский бульвар. Это была улица с вдвое более узким тротуаром и не окаймленной гранитом набережной Лигурийского моря. Пароходная компания «Ницца» имела свою пристань где-то посреди города, в центре подковы набережного бульвара – с финиковыми пальмами, с пляжем и многочисленными полицейскими в форме и без формы, больше без нее.

Пляж в это время был почти пуст. Повторяя в мыслях имя капитана мореходной компании, Лужинский, наконец, скомкал шариком записочку и, как карамельку, игриво бросил в рот. Прожевав бумажку, вежливо выплюнул ее в урну. Окончательно ушли тучи, солнце уже ощутимо прогревало утро. Задумчиво гуляя по набережной, Лужинский бросал внимательные взгляды на каждого встречного. Шел медленно, было время между прочим оглянуться. Как жаль, что пароходная компания «Ницца» расположена в центре города.

Оглянувшись, заметил еще одного гуляющего, который шагал за ним по тому же приморскому бульвару. Лужинский посмотрел на часы и ускорил шаг. Только поворачивая в здание пароходной пристани с эффектной рекламной надписью «Ницца», увидел, что и тот прохожий позади ускорил шаг.

– Капитан Пока? – на ходу бросил Лужинский вопрос какому-то мальчишке, пробегающему мимо. Парень вежливо улыбнулся, остановился.

– Капитан Карло Даниэль Пока! – повторил юнга. – Прего, синьор! Прошу, господин! – повернулся и, пересекая узкую улочку пристани, показал на маленький трап вниз, где у причала качался на волнах пассажирский пароход.

С именем капитана Лужинскому нетрудно было пройти по трапу на пароход, который только сегодня прибыл с рейса. Его мыли, натирали, заправляли. Какой-то матрос охотно провел Лужинского сначала по палубе парохода, затем вниз по трапу, завел в каюту и исчез.

«Авторитет» – мысленно определил поляк.

– Позвольте? – спросил в дверях каюты на том же немецком языке, хотя прилично владел и английским.

Из-за стола к нему обернулось трое. Но двое из них сразу же встали и вышли – офицеры флота. Третий не поднялся, а только с полуоборота головы кивнул: заходите. И ждал, повернувшись, как сидел, спиной к входу.

Гарибальди! Заросший густой бородой, крепкий, с проницательным взглядом больших глаз. Когда Лужинский встал, поклонившись, выискивая слова для знакомства или изложения своего срочного дела, только тогда «Гарибальди» как-то нейтрально, даже холодно обратился крайне выхолощенным, но мужественным голосом морского волка:

– Друг Каспара Луджино? Прошу, – показал рукой на кресло в центре за столом, которое и было, очевидно, его капитанским креслом. И в тот же миг встал, кивнул головой как бы на прощание. В дверях между прочим оглянулся, пробормотал:

– Только что о вас звонили от сестры... Момент.

Рукой сделал успокаивающий жест и исчез за дверью. Хлопнул замок в дверях, повторившись эхом как раз в самой болезненной точке сердца.

Лужинский сидел в кабинете неразговорчивого и мало симпатичного в обхождении морского волка, которому уже известно отношение Станислава к Каспару. Кабинет корабельного капитана не так поражал своей обусловленной миниатюрностью, как высоким вкусом, стремлением морского волка к гражданскому уюту. Даже несколько произвольно подобранных картин были развешаны по стенам, хотя удобных мест в каюте для этого было мало. В центре, в раме, полированной под стиль кабинета, была выгодно выставлена безупречная копия украшения Лувра – «Цыганки» Франса Гальса. Такое совпадение: несколько лет уже вспоминает Лужинский это полотно после посещения французского музея. Думал ли встретить «Цыганку» еще и здесь, в кабинете морского волка!

Невольно потеплели чувства к этому замкнутому «Гарибальди». Бежать отсюда, встретившись вновь с зовущей улыбкой цыганки, не только бессмысленно. При большом желании, даже необходимости, это невозможно – он же заперт в кабинете капитана.

Когда услышал, что по трапу спускается не один человек, невольно прислушался. Такова его судьба – прислушивание является самым действенным элементом бдительности! За дверью говорят на немецком языке. Что именно сказал незнакомый, какой-то писклявый голос, Лужинский не разобрал. В ответ прозвучало слишком четко, даже показалось, что говорилось подчеркнуто четко, словно сказанное адресовалось и ему, Станиславу Лужинскому:

– Мне незачем вас убеждать. Не в гардеробе же я его, как неверная жена, прячу…

Если бы клацнул ключ в дверях, Лужинский бы не тронулся с места, даже опять сел бы в то же самое кресло. Ведь ключ вынул сам капитан, когда закрывал дверь, выходя. А тут слышит его голос:

– Юнга! Ключ мне от каюты!

– Есть ключ! – послышался бодрый, молодой голос юнги.

«Маневры для затягивания времени! – мелькнуло молнией в голове. – Маневр, чтобы дать мне возможность спрятаться в… том-таки гардеробе». Мигом по-кошачьи шагнул и раскрыл шкаф. Дверь без скрипа открылась и закрылась за Лужинским. Пальто, гражданский плащ-дождевик, запах резины, плесени…

В шкафу четко отзывались окружающие шумы. По ступеням быстро семенил юнга, спускаясь с ключом. Слышно, как звякнуло кольцо на ключе – капитан взял ключ из рук юнги… Невольно провел рукой в шкафу: плотно и добротно сделано. Может, под ногами спрятан какой-нибудь тайный люк?

Но услышал, как открылась входная дверь и капитан вежливо пригласил того, другого, входить. Последним за капитаном, наверное, вошел и юнга. Входная дверь не закрыта. Осторожные шаги пантеры по комнате. Время – как вечность!

«Если отворят двери шкафа – ударить ногой и сразу же, мгновенно выскочить из каюты!»

Потом... вышли и за дверью по несколько слов произнесли оба. Юнга засеменил, выбегая наверх. Отдалился и приглушенный шепот двух. Наверное, пошли по лестнице наверх.

Остро вслушивался в шаги на корабле. Они смешались с другими звуками, с гулом улицы, с шумом моря.

Что делать дальше? Ждать капитана, выйти самому, не дожидаясь? Тихо отодвинул дверцу, выглянул. Дверь была уже закрыта, хотя щель свидетельствовала, что ее только притворили. Ведь она, видимо, захлопывается автоматически.

Вдруг вернулась к Лужинскому его характерная особенность подпольного бойца. Он уже не боялся. Решительно вышел из шкафа, закрыв дверцу. Осмотрел себя, беретом ударил об руку и, успокоенный, сел в том же кресле. Будто именно этого и ждал капитан. Дверь резко распахнулась и с хлопаньем закрылись.

– Ну, теперь можете идти. Идите, – бескомпромиссно предложил капитан, открывая дверь. Иллюзия образа Гарибальди, как тень от облака, растаяла.

– Но... позвольте, господин капитан. Мне советовали поговорить, – разогнался было Лужинский что-то объяснить странному капитану.

– Поговорить? Не о чем нам говорить. Мне все известно, но я... только брат врача, что вас спасает, и... капитан судна, которое через четыре часа возьмет на борт батальон минеров флота, отдаст швартовые.

– В направлении? – осмелился Лужинский.

– Направление у офицера саперов.

– Все? – как-то неуверенно, удивленно спросил Лужинский, лелея какую-то надежду на искреннее понимание. Надо немедленно выходить и исчезать. Капитан безразлично пожал плечами, не меняя выжидательной позы.

– Да. Сестра просила дочь вашего друга позвонить из аптеки о вас и о немедленной помощи в тот момент. Я все выполнил точно. Можете идти. Сестра не имеет оснований быть недовольной братом.

Проходя мимо капитана, Лужинский кивнул головой в знак благодарности. Капитан действительно добросовестно выполнил просьбу сестры. Не получив на свой поклон ответа, Лужинский выпрямился и пошел к двери. Даже взялся за ручку, когда услышал скрипящий, словно насильно выдавленный тихий голос капитана:

– Остальное может сделать юнга, ему разрешено... Но не все, что вам хотелось бы.

Что именно мог сделать юнга? Что имел в виду капитан, говоря это «не всё»? Ведь о том, что хотелось бы Лужинскому, здесь никто не знает. Но приходилось уходить из каюты такого странного, как улитка скрытого в витом панцире, капитана. «Остальное может сделать юнга...» Связь?

Вспомнилась больная жена Каспара Луджино, ее врач и молчаливая дочь. Какой искренностью звучали не только все их слова, но и взгляды, даже каждый вздох.

Уже у выхода из парохода неизвестно откуда действительно вынырнул тот же юнга. Юноша, почти ребенок, вся искренность которого сейчас поставлена на службу чьей-то невидимой воли. Жена Каспара? Врач?..

– Прего, синьор, – тихо предложил и ушел, не оглядываясь. «Ну и школа!» – невольно восхищался Лужинский, едва поспевая за юнгой.

Вышли с корабля по тем же ступенькам наверх. Лужинский предусмотрительно остановился и предусмотрительно оглянулся. Юнга подождал его, даже показалось, заколебался, решал. Затем едва заметным кивком головы пригласил следовать за ним. Прошли вдоль здания почти по какому-то карнизу над водой. Тот карниз имел железные перила – значит, здесь ходят. Спустились по трапу к воде, на которой качалось множество лодок. Юнга вскочил в одну из них и оглянулся, кивком головы показал, чтобы Лужинский подождал в тени стены, а сам поскакал вдоль того же причала с лодки на лодку. На некоторых лодках возились захлопотанные гондольеры. Им никакого дела не было до тех, кто здесь проходил. Да и вряд ли кто-то из них заметил у стены невоенного человека в берете. Лужинский снова содрал его с головы, зажал в руке. «Если бы какая-то другая одежда!..» – вертелось в уме.