Текст книги "Не вернуться назад..."

Автор книги: Иван Кононенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

– Надо знать, герр Шердяевский. Надо знать. Это приказ, мой приказ вам, приказ фюрера. Мы примем меры, но и вы, если вам не надоело быть бургомистром. Вы меня поняли?

– Понял, герр гауптштурмфюрер, – ответил Жердяевский, моргая слезящимися сквозь очки глазами, но в действительности до него еще не дошло, куда клонил Штрекер.

– Надо иметь своих людей в городе и в деревнях, надо иметь своих людей среди партизан, тогда будете знать, кто расклеивает листовки и приносит их в город. Думать надо, герр бургомистр.

– Так точно. Мы будем стараться.

– Старайтесь. А сейчас идите, герр Шердяевский, думайте, какие меры принять, чтобы это больше не повторилось.

Штрекеру не хотелось говорить с этой старой свиньей. Голова трещала. Настроение было настолько скверным, что хуже не придумаешь. Систематическое чрезмерное употребление спиртного пагубно влияло на его здоровье. Штрекер сам это чувствовал, но сдерживаться уже не мог. Это стало привычкой. Потом всякие неприятности по службе. Эти парашютисты, партизаны, листовки, черт бы их побрал. Кто знал, что так будет? Надеялись управиться до зимы и думали, что все пойдет по-другому. Ко всему прочему раздражало, выводило из себя то, что он не мог в полную меру пользоваться всеми прелестями жизни и теми возможностями, которые открылись для него на войне. Нет, не там, на передовой, а тут, в глубоком тылу, на его должности. Друзья приглашали девочек, для него тоже. Вначале все шло хорошо: пили, веселились. Девочки смелели… Тогда его начинала разбирать злость на себя, на друзей, на этих шлюх. Вот они разойдутся парами, а он… Бессилен… Его лицо принимало свирепое выражение, глаза загорались недобрым светом. Бывало, он выхватывал парабеллум и начинал палить в потолок, по люстре. Шум, визг, скандал. Его успокаивали, выводили, усаживая в машину и везли в неуютную холостяцкую квартиру.

От всего этого иногда в голову приходят мрачные мысли, хочется свести счеты с этим миром, но рука не поднимается, жалко себя…

После вызова Штрекера бургомистр Жердяевский собирал служащих горуправы, тряс листовкой и, заикаясь от волнения, срывающимся голосом выкрикивал и пугал присутствующих большевистскими парашютистами и партизанами, которые якобы среди бела дня ходят по городу, расклеивают листовки, а никто их не замечает и не докладывает властям.

– Германское командование очень недовольно нашей работой, господа, – в его речи проскальзывали нотки и заискивания и угрозы. – Всем, кто работает в бургомистрате, – при этом он снова тряс листовкой, – надлежит налаживать связи с населением, уши нараспашку! Обо всем подозрительном незамедлительно сообщать своим начальникам или мне лично.

Все, конечно, понимали, к чему клонит бургомистр: смотри друг за другом, за соседом, братом, сестрой, отцом, матерью и чуть что беги докладывай начальству. Ларисе хотелось рассмеяться: встать бы сейчас и крикнуть: «А вы знаете, господин бургомистр, кто все это сделал? Я! Да, да, я! Что же вы стоите? Хватайте! Я вас не боюсь!..» Можно представить себе, какое бы у него стало лицо.

5. Предложение Штрекера

Прошло недели две, в горуправе страсти постепенно улеглись. Не в том смысле, конечно, что забыли о наказе властей о доносительстве. Некоторые и раньше занимались тем, что шастали по кабинетам начальников и что-то нашептывали им. Партизан в городе никто не видел, появление листовок больше отмечено не было. И власти, казалось, успокоились.

В тот памятный для нее день Лариса возвратилась с работы позже обычного, не пришла, прибежала, запыхавшись, вся в слезах, не раздеваясь, упала на кушетку и зарыдала в подушку. Перепуганная видом дочери Мария Николаевна напрасно попыталась успокоить ее. Лариса еще сильнее заплакала. Ее бил озноб. Много, слишком много скопилось внутри у нее за все это тяжелое время: унижения и обиды, страх и отчаяние, ненависть и жажда мести… Мария Николаевна села, около дочери. Она гладила ее по голове, как в детстве, что-то успокаивающе говорила, но Лариса не в состоянии была вникнуть в смысл ее слов и только спустя какое-то время, когда уже слез не осталось и от сердца вроде бы немного отлегло, она повернулась к матери и, обхватив ее за шею и тяжело дыша, зашептала: «Мамочка милая, что с нами будет? Как мы дальше жить будем на этом свете?..»

После того первого вызова Штрекера она несколько раз видела его. По поручению своего начальства носила ему бумаги, столкнулась как-то в городе, в магазине, встретила раз или два около горуправы. Он помнил ее, здоровался, иногда осведомлялся: «Как дела, фрейлейн, как поживаете?» Она торопливо отвечала и старалась побыстрее уйти. Он не вспоминал о их первом разговоре, ее это успокаивало и потом стало казаться, что он, может быть, забыл, но она ошибалась.

К концу недели она очень уставала, возвращаясь домой, думала о том, чтобы скорее добраться, сделать самое необходимое и заснуть. Так было и на этот раз. Она забылась в своих невеселых мыслях и не слышала, как к тротуару впритык подкатил черный блестящий лимузин. Только когда резко скрипнули тормоза, она, вздрогнув, обернулась и увидела машину. Из открытой дверцы Штрекер позвал:

– Фрейлейн Лариса, идите в машину, я вас подвезу домой.

Остановившись, она растерянно оглянулась и не сразу нашлась, что сказать:

– Спасибо… но я пешком дойду, мне уже недалеко.

– Идите, идите, я жду вас, – настаивал на своем Штрекер. Он подвинулся, и Лариса покорно села рядом на заднем сиденье, шофер закрыл дверцу, и машина легко тронулась с места. Она потом долго помнила эту встречу и, вспоминая, ругала себя, что, как ей казалось, смалодушничала, согласившись сесть в машину фашиста. Но ведь и отказаться ей все равно не удалось бы. Был ли это страх или что-то Другое, но какое-то время она сидела в оцепенении. Штрекер тоже молчал. Машина, покачиваясь, легко шла по булыжной мостовой на небольшой скорости. Лариса спохватилась: она не сказала, куда ей нужно. Может быть, он знает ее адрес? Взглянув в окно, она поняла, что уже поздно говорить, они проехали нужный поворот, но все же сказала:

– Герр гауптман, извините, но мы проехали.

– Ничего. Не беспокойтесь, фрейлейн Лариса. Можно немножко прокатиться. Погода хорошая, не правда ли?

Лариса растерянно кивнула, ей ничего не оставалось, как ожидать, что будет дальше и что все это значит.

– Как дела в вашей горуправа? – у Штрекера не всегда получалось с падежами. Лариса не знала, что ответить, и пожав плечами, сказала:

– Не знаю, все хорошо, кажется. – Штрекер не среагировал на ее ответ и, с минуту помолчав, холодно бросил:

– Зайдемте ко мне, у меня есть небольшое дело к вам. – Машина остановилась, и Лариса тут только увидела, что они подъехали с обратной стороны к дому, в котором помещалась служба Штрекера. Он важно вышел из машины и, держась за ручку дверцы, обождал, пока выйдет Лариса, и пошел вперед. Шофер обогнал их и распахнул входную дверь.

В кабинете Лариса опустилась в предложенное ей глубокое кресло около журнального столика, а Штрекер достал начатую бутылку красного вина, два бокала, вазу с конфетами и разлил вино.

– Надеюсь, фрейлейн Лариса не откажется выпить хорошего вина, – он пододвинул бокал к Ларисе, сел напротив и поднял бокал: – Прозит.

– Спасибо, я не пью, герр гауптман.

– Ну что вы, после рабочего дня немножко можно. – Он сделал подобие улыбки и отпил глоток. – Тогда прошу вас кушать конфеты. Девушки любят сладкое, не правда ли? – Наступила томительная пауза, и Лариса для того, чтобы чем-нибудь занять руки, достала конфету и начала ее разворачивать. Штрекер поднялся, взял с письменного стола пачку папирос: «Фрейлейн разрешит?», закурил и, порывшись в письменном столе, вытащил листовку.

– Фрейлейн знает, что это есть? – Он положил листовку перед Ларисой. Ужасная мысль, словно молния, вспыхнула в ее мозгу: «А что, если он что-то знает?» Она стала бледнее прежнего. «Тогда все, конец».

– Не знаю, листовка, наверное, – сказала она тихо.

– Да, фрейлейн. Это значит, что в городе есть бандиты. Они, возможно, приходят сюда из леса. Они хотят делать беспорядки: убивать, поджигать дома, грабить мирных граждан. Вы еще их не знаете… – Он пристально смотрел Ларисе в глаза, пытаясь понять, какое впечатление произвели его слова. Она кивнула, хотя не могла понять, зачем он все это говорит.

– Вы есть германский служащий, мы хорошо вам платим. Вы должны помогать германскому командованию бороться с бандитами. – Его прорвало: он ходил по кабинету, жестикулировал и говорил, говорил.

Постепенно ей удалось взять себя в руки. Она спросила:

– Но чем я могу помочь?

– Вы давно живете в этом городе? Вы берите конфеты, кушайте, прошу вас.

– Давно. Я родилась здесь.

– У вас есть подруги, знакомые?

– Есть, – неуверенно сказала она, и у нее снова холодок пробежал по спине: «Почему он об этом еще спрашивает? Зачем ему?»

– Вы ходите в кино, на танцы?

– Я почти нигде не бываю.

– Это нехорошо. Молодая красивая девушка должна ходить в кино, на танцы, бывать везде, должна знакомиться с молодыми людьми.

– Но у меня больная мама…

– Это ничего. Я хочу просить вас, фрейлейн, помогать нам. Очень хочу просить, – в голосе его послышался металл.

– Но я не… – снова начала она, но запнулась.

Штрекер остановился и уставился в Ларису немигающим взглядом, пытаясь, по-видимому, понять, кто перед ним: наивная девчушка или хитрая русская из тех, кого не так легко раскусить сразу.

– Я прошу вас, фрейлейн, – сказал он медленно, – сообщать мне все, что вы узнаете, случайно или не случайно, о появлении новых людей, которых вы раньше не встречали. О всех новостях. Как там у вас? Слухах, сплетнях. Вы образованная девушка, и вы меня, конечно, понимаете, не правда ли, фрейлейн Лариса? – Чувствовалось, что этот разговор начал ему надоедать, что терпение у него может лопнуть и он выйдет из себя.

– Да, я понимаю, но я нигде не бываю…

– А вы бывайте, бывайте, фрейлейн Лариса, встречайтесь с разными людьми. Это сейчас нужно, нужно германскому командованию. Считайте, что это есть приказ. Если у вас будет что сообщить мне срочно, звоните по телефону или приходите ко мне, в любое время звоните и приходите. Вы меня поняли? Очень хорошо. Я буду вас очень благодарить, у вас будут деньги, много денег…

– Зачем…

– Ну, – сказал он, помедлив, – если вы такая… как это… бескорыстная, тем лучше. Но подумайте о своем будущем, вы еще молоды, и живут только раз. И мы подумаем, если найдем общий язык. Это много значит, если мы подумаем. Не скрою, чем-то вы мне нравитесь. До свидания.

Она не помнила, чем кончился этот кошмарный разговор, когда и как вышла от Штрекера, как добралась домой. Давно начался комендантский час, но никто ее не остановил и не спросил документов. На улицах было темно. Но было ли ей страшно – она не знала. Спотыкаясь, не видя и не слыша ничего, она вначале быстро шла, потом бежала, шепча про себя все время: «Что же это такое? Сейчас толкают на предательство, а что будет дальше? Что делать?»

Они сели на облупившуюся и потемневшую за зиму скамейку в дальнем углу сквера. За старыми развесистыми липами с набухшими почками проглядывал дом, где размещалась с зимы горуправа и подъезд, из которого только что вышла Лариса. Из окон их могли видеть. Пусть видят, пусть думают, что у них любовь, пусть завидуют. Им нужно периодически встречаться, и хорошо, что это ни у кого не вызовет никаких подозрений. Так считала Лариса. Аркадий был полностью согласен с нею, но довольствоваться только этим не мог. Лариса ему нравилась, и он не скрывал своих чувств, хотя объясняться напрямую не решался, не хватало смелости, – парень он был не робкий, но Лариса держала его на расстоянии, и он не хотел рисковать. А что, если он ей совсем не нравится и встречается она с ним только потому, что так нужно для дела, да еще, может быть, потому, что давно знают друг друга, друзья, можно сказать, со школьной скамьи? Да и время такое, что сближает, заставляет людей тянуться друг к другу. Ларису он знал неплохо, знал ее характер, и если она сказала бы «нет», то тогда все, бейся об стенку лбом – не поможет. А так все же оставалась надежда. Почти месяц они не виделись, и это было для Аркадия пыткой. Помимо переживаний, с которыми можно было как-то сладить, он понимал, что надо что-то делать, но что и как, не знал. В Тот день, когда в городе появились листовки, оккупанты всполошились и начали еще туже завинчивать гайки. Начальник полиции Моринец приказал усилить охрану объектов, и охранникам пришлось ежедневно ходить в караул. Отлучаться из расположения не разрешалось. В таких условиях самовольно уходить было рискованно.

Накал постепенно спадал, и на днях было разрешено увольнение в город. А сегодня, сменившись с караула, Аркадий прибежал в сквер. Из окна Ларисы сквер виден как на ладони. Она не может не увидеть его, а увидит – выйдет обязательно. В этом он не сомневался: это было необходимо прежде всего для дела.

– Ты что такая сегодня, случилось что? – спросил Аркадий, заглядывая Ларисе в глаза.

– Какая такая?

– Да вроде другая какая-то.

– Другая… У тебя что стряслось, целый месяц глаз не кажешь?

– Я не мог. Запретили увольнения.

– На прошлой неделе у Штрекера в гостях была. Он, оказывается, не забыл о той первой беседе со мной. А сейчас уже определенно сказал, даже задание дал. – Лариса говорила медленно, с паузами, глухим каким-то не своим голосом, в котором чувствовались подавленность и растерянность. – Я шла домой. Он подъехал к тротуару, позвал. Сказал, что домой подбросит, а повез к себе…

– Как к себе? – вскинулся Аркадий.

– К себе в кабинет. Да не думай ты… Не для этого я ему нужна.

– И что ему нужно на этот раз?

– Что нужно?! Предательство нужно. Помощь ему, видите ли, нужна. Вот что нужно. Узнавать и доносить, кто расклеивает листовки, о чем говорят в городе, о подозрительных, недовольных, ну и прочее в этом роде. И думаю, что я у него не одна на примете, раскидывает сеть, авось что найдется.

– Вот гад! Ты-то что ему ответила?

– А что я могла ему ответить? Плюнуть в его фашистскую харю. Но что это дало бы? Я ответила, что нигде не бываю, ни с кем не встречаюсь.

– Правильно. Делай вид, что соглашаешься, тяни время. Ты действительно нигде не бываешь, что ты можешь знать?

– Умный ты советы давать. Делай вид…

– Да не переживай так, Лара. Чего можно ждать от фашистов? Сама к нему не ходи, а вызовет, тверди свое: мама больна, нигде не бываю, ничего не знаю, только работу и дом. Поняла? Ну что там новенького у твоего Коли?

– У моего? – Лариса улыбнулась: Аркадий явно ревновал ее даже к Коле, мальчишке еще, который перед войной ходил в девятый класс. Лариса давно замечала, что Аркадий к ней не равнодушен, и это, естественно, льстило ее девичьему самолюбию. Парень он был симпатичный, с ним не грешно было пройтись по улице, потанцевать. Но серьезных видов на него Лариса не имела. Ей казалось, или оно, может быть, так и было на самом деле, что ее любовь с началом войны затерялась где-то далеко-далеко. Как-то даже не представляла себе, что в такое время можно любить, выходить замуж или хотя бы думать о таких вещах. А потом она пребывала в том возрасте, когда даже в войну ожидают принца и замуж выйти готовы только по любви. Аркадий все же не был ее принцем. Нравиться – нравился, а любить – скорее всего нет. Она очень удивилась, когда узнала, что у них с Лесей расстроилось. Галя сказала ей, что Леся глубоко переживает разрыв с Аркадием и считает ее, Ларису, виновницей несчастья. Как-то Лариса зашла к Гале. Там была Леся. Не успела Лариса переступить порог, как Леся тут же засобиралась домой. Когда дверь за ней закрылась, Лариса спросила:

– Что с ней?

– Отбила парня и еще спрашивает, – бухнула бесхитростная Галя.

– Кто отбил, какого парня?

– Не знаю. Разбирайтесь сами. – Потом до Ларисы дошло, и она сказала:

– Глупо. Нашли время. Как не стыдно?!

Галя, может быть, и поверила, а с Лесей отношения оставались натянутыми. Аркадий же об этом и слышать не хотел.

– Ну, все передала ему? – спросил Аркадий.

– Да, да, передала, – ответила раздумчиво Лариса, – все передала, твою записку и пять бланков аусвайсов.

– Все же удалось сделать?

– Удалось, но чего это стоило, если бы ты знал. – Лариса рассказала, сколько ей пришлось перенервничать, пока достала эти бланки. – Если бы просто бланки, а то с печатями и подписями. Крутилась-вертелась, а время-то идет. Уже подходит день явки, а я ничего не сделала. Дай, думаю, рискну. Подложила чистые бланки между заполненными и пошла к бургомистру. Канюков как раз, к счастью, заболел. Первые несколько штук он просматривал, когда подписывал, а потом не стал. Он так всегда делает – я это раньше заметила. Иначе, наверное, я бы не решилась. Подписал. Дал мне печать, я при нем поставила печати и ауфвидерзеен, герр Жердяевский.

– Здорово! – вырвалось у Аркадия, но потом спохватился: – Но все же…

– Знаю, знаю, что скажешь, но, может, ты подскажешь другой выход?

– Да нет, конечно. Что же я могу предложить? Все же, мне кажется, ты слишком рискуешь.

– Ладно, это – лирика. Слушай дальше, а то у меня перерыв заканчивается, Просят уточнить, что за часть расположена в монастыре, за городом, и еще, когда будет стоять часовым у моста Степан или другой из тех, кому ты доверяешь, пусть подсчитают, сколько и какие эшелоны проходят через мост в одну и другую сторону за смену.

Аркадий курил и с нетерпением поглядывал на Ларису.

– Добре. Это мы сделаем, – сказал он раздраженно. – Но когда же главное? Неужели там не понимают, как нам сладко тут ходить в охранниках?

– Не торопись, – осадила его Лариса. – Будет тебе и главное. Приказано готовиться к взрыву моста и, кажется, электростанции. Это уточнят потом. После взрыва уйдете в лес.

– Правда? – вскрикнул Аркадий и даже привстал на скамейке. – Когда, как?

– Правда, правда, – с грустью в голосе ответила Лариса, – вам уходить, а мне оставаться здесь.

– Мы будем встречаться! – с горячностью воскликнул Аркадий. – Я буду приходить к тебе вместо Коли. Попрошу забрать и тебя.

– Все это так, но когда это будет? А пока я должна жить среди этих волков.

– Мы заберем тебя обязательно, Лара.

– Видал, как расхорохорился. Сам еще не ушел, а уже меня готов забрать. Не торопись. Видно, не так это просто. Я уже просилась. Сказали, что я здесь нужнее. – Она грустно улыбнулась. – Потом мама… Ну, мы отвлеклись. Взрывчатка для дела будет к концу недели на втором разъезде, в сарае, под мусором. Оттуда ее нужно перенести в город по частям. Потом из лесу придет подрывник. На подготовку недели две-три, не больше. Предупреждают, чтоб не затягивали, но и не торопились, продумали все до мелочей и сделали как следует.

Договорившись о следующей встрече, они расстались. Лариса торопилась, у нее кончался обеденный перерыв.

6. Арест

Однажды – это было в начале июня – в кабинете Штрекера произошел следующий разговор.

– Я слушаю вас, ефрейтор Бальке. – Гауптштурмфюpep положил на рычаг трубку телефона, по которому он только что говорил, и пристально посмотрел на вытянувшегося у дверей Бальке. – Подойдите ближе к столу, садитесь сюда и рассказывайте, что случилось.

– Есть! – рявкнул ефрейтор, четким шагом подошел и сел на край указанного стула.

– Так…

– Герр гауптштурмфюрер, как вы приказали, я познакомился с одной русской девчонкой.

– И пришли мне рассказать, как вы с ней спали?

– Никак нет. Я не спал с ней. Ее зовут Галя… Галина Белоус.

– Хорошо. Что дальше?

– Я подружился с ней и понял, что ей что-то от меня нужно. Потом мы были с ней в кино. Когда мы шли домой, она попросила меня подзарядить два аккумулятора.

– Какие аккумуляторы, и зачем они ей? Не тяните, Бальке!

– Слушаюсь, герр гауптштурмфюрер. Она сказала что аккумуляторы были сняты с разбитой автомашины осенью, когда красные отступали, и нужны ей для освещения в доме. Электричества у нее в доме нет и керосина тоже.

– Ну и что? Зарядили вы ей аккумуляторы? – Штрекер открыл лежавший на столе блокнот и что-то записал.

– Зарядил. Я хотел вначале спросить вашего разрешения, но вас не было, и я решил для укрепления знакомства сделать ей одолжение.

– Вы уже вернули эти аккумуляторы?

– В субботу я ездил на станцию и завез их к ней во двор. Но это не все, герр гауптштурмфюрер.

– Ну-ну, что дальше, Бальке?

– В субботу и воскресенье вечером я ходил к ее дому, чтобы встретиться с ней. В субботу ее дома, не было. В квартире горела керосиновая лампа. В воскресенье, когда я стоял около ее дома, – это около десяти часов вечера, а может, и больше, – она вышла вместе с мужчиной. Они подошли к сараю. Там появился еще один. Затем они вынесли из сарая оба аккумулятора, пролезли в дырку в заборе и ушли переулком. Я шел за ними следом на некотором расстоянии. Они направились к разрушенному дому и скрылись там. Туда за ними я не пошел, боялся, заметят. Я стоял там долго, часа два, но они не появились. Они могли уйти другим путем…

– Очень хорошо. – Как охотничий пес почуяв дичь, Штрекер заметно оживился. Он поднялся и стал ходить по кабинету. Вскочил с места и Бальке. – Очень хорошо. Все у вас?

– Все, герр гауптштурмфюрер, – выпалил тот. Штрекер остановился перед вытянувшимся ефрейтором, похлопал его по плечу и сказал:

– Вы молодец, ефрейтор. Теперь слушайте меня внимательно. К дому этой, как ее? Да, Белоус, больше ни ногой. Если встретите ее на улице, ведите себя так, чтобы она ни о чем не подозревала. Без моего ведома ничего не предпринимайте. Вы меня поняли, ефрейтор Бальке?

Когда Бальке вышел, Штрекер кому-то позвонил и приказал за домом Гали Белоус немедленно установить тайное наблюдение.

…Галя познакомилась с Бальке случайно, поначалу не придала этому никакого значения и попросту избегала встреч с гитлеровцем. Но Бальке оказался настырным субъектом, все время давал понять, что она ему нравится. Галя рассказала об этом Очерету, который подробно расспросил о Бальке и пообещал подумать и посоветоваться с командиром группы. Спустя несколько дней он сказал Гале:

– Твой Бальке – птица, конечно, не такая уж жирная, но ты все же поводи его за нос. Может быть, из этого гуся навар будет, чем черт не шутит, когда бог спит.

Галя вскипела:

– Он такой мой, как и твой, можешь взять его себе! А будешь так говорить, обижусь.

– Ну-ну, не пыли, я же пошутил. Нам нужны сведения об оккупантах, а где ты их возьмешь, если будем самих оккупантов обходить стороной, так сказать, брезговать такими, как Бальке. Неплохо бы познакомиться с самим Штрекером, а еще лучше с Адольфом Гитлером, но, сама понимаешь, это сложнее. А если говорить серьезно, то мы тебя просим поближе познакомиться с Бальке. Узнай, чем он занимается, что делает в конторе Штрекера, куда вхож, с кем водится. Ну сама знаешь, не маленькая.

После разговора с Очеретом Галя перестала избегать встреч с Бальке, который не скрывал, что работает в гараже автомехаником, а последнее время, после того как из их технической команды многих отправили на фронт, ему приходится не только ремонтировать автомашины и мотоциклы, но работать шофером на грузовике и выполнять разные поручения начальства.

Аркадий и подрывник, присланный из партизанского отряда, сидели в канаве, заросшей кустарником и высокой травой, недалеко от железнодорожного моста, которому оставалось жить несколько минут. Взрывчатка уже была заложена, ожидали сигнала. Предполагалось произвести взрыв в то время, когда по мосту будет проходить воинский эшелон, Аркадий смотрел в темноту, в сторону моста, и с грустью думал о том, что этот мост он знал с детства, с тех пор, как помнил себя, и без него не мог представить своего города. Летом он бегал сюда с ребятами купаться. Мост тогда казался огромным, и не верилось, что его сделали люди. Где-то здесь они днями носились по берегу, по сочной луговой траве, жарились на солнце и с интересом наблюдали, как по мосту, замедляя ход, громыхали поезда. Тут речка шире и глубже, место это издавна прозвали Борщевой ямой или Борщихой. Сюда почему-то всегда тянуло купаться: манила и большая ширина реки, и глубина, и темная с завихрениями вода, и мост, и куда-то в неведомую даль уходящие поезда.

Аркадий успел уже повидать куда более могучие реки и мосты, но по-прежнему дорогой оставалась небольшая тихая речка, возле которой промелькнуло детство, и этот мост, которому суждено погибнуть. Щемило сердце, и было нестерпимо жалко своего города, в котором полыхали пожары, и его когда-то тихих и зеленых улиц, по которым ходили сейчас враги, жалко моста и речки, жалко своей юности, которая, не успев начаться, куда-то ушла и заблудилась. Но несмотря на это, он все же был доволен, что все так складывается, – кончилось время позора и унижений, есть возможность внести и свою долю в борьбу с врагом, он снова будет в общем строю…

В канаву спрыгнул человек из команды Аркадия.

– Ну как? – шепотом спросил подрывник.

– Все в порядке. В машинном отделении после взрыва начался пожар. Еле ноги унес. Степан с напарником ушли на второй разъезд. Хорошо, что ночь темная. В городе какая-то стрельба, началась еще до взрыва на электростанции.

– Это там горит?

– А черт его знает. Может, немцы кого взяли, а дом подожгли.

Город шумел, как растревоженный улей: по улицам носились с зажженными фарами автомашины и мотоциклы, трещали автоматные очереди.

Из-за горы, откуда с минуты на минуту должен появиться поезд, вспыхнула зеленая ракета и, прочертив дугу в ночном небе, с шипением понеслась к реке. Это партизанский связной подал сигнал подрывнику.

– Сейчас и мы дадим прикурить, – Аркадий хлопнул по плечу подрывника. Тот вылез из канавы и направился к мосту.

До моста – всего какая-то сотня метров, нужно было подползти незаметно, поджечь бикфордов шнур в тот момент, когда поезд покажется из-за поворота (все было промеряно и рассчитано заранее), и так же незаметно уйти. Хотя в районе моста было по-прежнему тихо и ничто не предвещало неудачи, эти несколько минут Аркадию показались вечностью. Он понимал, что от удачи этой операции зависело многое: и доверие к нему, и его уход к партизанам, и само его будущее. Уже поезд показался вдали, вот он вышел на прямую к мосту, а подрывника все не было. Аркадий даже вздрогнул, когда тот появился.

– Ну как? – подрывник никак не мог отдышаться и только приподнял руку с большим пальцем: порядок.

В этот момент голова длинного товарняка достигла середины моста – дам вспыхнул огромный огненный шар, тишину разорвал мощный взрыв, от которого качнулась почва под ногами и окружающий воздух, середина моста как бы приподнялась и, разломившись пополам, вместе с паровозом и передними крытыми брезентом платформами рухнула в реку. Взрыв и треск эхом пронеслись над сонной рекой и отозвались далеко вокруг.

Аркадий и его спутники бросились к берегу, вытащили из камышей лодку и оттолкнулись от берега. Они даже не обратили внимания, что после взрыва там началась перестрелка. В ночном небе вспыхивали ракеты, освещая мертвенным светом оба берега. Стрельба усилилась: подоспело партизанское прикрытие и вступило в бой с охраной моста на той стороне, – это было необходимо, чтобы дать возможность участникам операции оторваться от преследования. С того берега, из зарослей, негромко позвали:

– Давай сюда, быстрее!

Лодка еще не успела коснуться дна, как появился партизан с винтовкой и помог пристать к обрывистому берегу. Все трое прыгнули в воду и побежали за партизаном в темноту.

Бой у моста прекратился. Очевидно, прикрытие ушло, выполнив свою задачу.

Когда они, обойдя стороной раскинувшееся на берегу село, вышли в степь, начало светать. Июньская ночь была на исходе, она вместила в себя сразу столько событий в этом небольшом городке далеко в тылу, что их могло хватить на много ночей.

Аркадий остановился и посмотрел в сторону города. Там, где были электростанция и мост, догорали пожары, из города доносились глухие редкие выстрелы.

– Ты что, устал? – спросил его подрывник.

– Да нет, это я так. Доведется ли свидеться вновь? – Он не сказал, что он имел в виду. Родные места? А может быть, Ларису или своих, тетю Сашу с маленьким братишкой Витей, о судьбе которых он не знал ничего с первых дней войны?

– Ну, что там у вас, Куглер? В чем дело? – Штрекер в ярости набросился на фельдфебеля и начальника районной полиции Моринца.

– Разрешите доложить? – вытянулся Моринец.

– Ну?!

– Сбежали старший караульной команды и с ним два охранника. Взорваны мост и машинное отделение электростанции. Пожары в городе удалось потушить…

– Где обер-лейтенант Крайкер? Я вас спрашиваю, Куглер! Почему не задержали охранников?

– Герр гауптштурмфюрер, рота обер-лейтенанта Крайкера ведет бой с партизанами, – выпалил фельдфебель. – Дороги перекрыты, выставлены дополнительные посты, усилено патрулирование. Все подозрительные задерживаются…

– Хватит, Куглер, продолжайте работу. – Он повернулся к шефу полицаев. – А вы мне ответите за все!

О том, что Аркадий и его помощники должны были уйти к партизанам и, уходя, готовились, по словам Аркадия, наделать шороху, Лариса само собой знала. Она ведь была ниточкой, связывающей Аркадия с партизанами, с ее помощью партизаны передали ему взрывчатку, а потом и прислали инструктора-подрывника, которого она свела с ним. Но когда должен был произойти этот шорох – через неделю или через месяц, – она не знала, да и знать ей было не за чем.

К группе разведчиков-парашютистов Лариса не имела прямого отношения, и о том, что произошло прошлой ночью с Очеретом и радистом, она тем более ничего не знала.

В ту ночь Лариса спала, как всегда, и снились ей сны, весьма отдаленные от реальной жизни в оккупированном городе. Она видела отца таким, каким он был, когда они жили здесь еще до финской и она ходила в восьмой класс… В чудесный летний вечер они гуляют в парке. Мама в белом платье и папа в ладно пригнанной форме: в шевиотовой защитной гимнастерке, перехваченной широким ремнем со звездой и скрипучей портупеей, по три малиновых кубика в петлицах, темно-синие брюки с кантом и блестящие хромовые сапоги. И она… В новом сарафанчике. Они идут по центральной аллее парка. На открытой эстраде духовой оркестр играет: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось…» В парке много знакомых. На них обращают внимание. Ей весело и легко, хочется петь и кружиться. Папа почему-то ею недоволен, ворчит:

– Что он уставился на тебя? Он что, знакомый?

– Кто, папа? – Лариса с нарочитым удивлением оглядывается по сторонам.

– Да не вертись ты! Когда проходили мимо эстрады, он увидел, остановился и смотрит на тебя, даже рот открыл.

– Ладно тебе, Кирилл, – говорит мягким голосом мама. – Может, он просто так. С чего ты взял, что на нее? – Мама всегда защищает ее. А папа строгий, Лариса немножко побаивается его, но очень любит, и ей все равно весело и хочется смеяться. Она, конечно же, видела того, кто на нее смотрел. Кому из девчонок не приятно, когда чувствуешь, что нравишься кому-то? Наконец, она не может сдержаться и хохочет…