Текст книги "Не вернуться назад..."

Автор книги: Иван Кононенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

– Что так? Мне показалось ваше лицо знакомым, но шаль и сапоги сделали вас просто неузнаваемой.

– Вы меня-то, по-видимому, не очень и помните. Подумаешь, студентка первого курса. Другое дело – вы. Вас все знали.

– Постойте, сейчас вспомню вашу фамилию. Яринина, правильно? – Лариса кивнула. – Ну вот видите? Я тоже рад встрече. Как вы тут оказались?

– Да вот хожу по селам, меняю на продукты. – Лариса указала на кошелку.

– A-а, понял. Да, время. Прошло всего несколько месяцев, а, кажется, годы. Все так изменилось. Что ж мы стоим? Пойдемся ко мне, погреетесь. Я тут недалеко живу, а то, я вижу, вы совсем закоченели в своем пальтишке. – Он взял левой рукой кошелку, и они пошли вдоль улицы. Правый рукав у него все время относило ветром в сторону.

– А вы тут у родных, наверное? – несмело спросила Лариса.

– Нет, я тут учительствую в школе. Пришлось. Кормиться нужно чем-то. Откровенно сказать, какое сейчас учительствование? Слезы. В школе сейчас только начальные классы, а скоро, наверное, вообще закроют. Вот мы и пришли. Только вы уж строго не судите мое одинокое жилище. У меня все тут по-холостяцки.

Комната, которую занимал Павел Данилович при школе, оказалась уютной и, главное для Ларисы, теплой.

– Ну что вы, Павел Данилович, у вас тут такой порядок. А тепленько как! – воскликнула обрадованно Лариса и прислонила руки к печке. – А семья ваша в городе?

– Один я тут, жена с сынишкой эвакуировались. Вы, раздевайтесь. Простите, я не помню вашего имени.

Лариса назвалась.

– Садитесь сюда, Лариса, к печке, отогревайтесь. У меня тепло, дрова есть, а не будет, – нарубим, лес рядом.

Лариса сняла пальто, большой платок и села на предложенный ей стул у печки. Павел Данилович сел у стола. Паузу нарушила Лариса:

– Вы бывали у нас на комсомольских собраниях, выступали.

– Помню. Даже запомнилось ваше одно выступление, когда вы критиковали ректорат института за плохой порядок в студенческом общежитии. Помню вас и по институтской самодеятельности. – Павел Данилович улыбнулся. – У вас кто-нибудь из родственников проживает в этих краях?

– Да… нет… Ходила по хуторам, потом, думаю, дай зайду и в Пески, может, что-нибудь выменяю.

– Да, война, – задумчиво промолвил Павел Данилович. – Добирается она до самых отдаленных уголков. Скоро и в селах будет нечего есть. Оккупанты все забирают под метелку, грабят среди бела дня. – Павел Данилович встал. – Вы, Лариса, грейтесь и рассказывайте о новостях в городе, а я тут этим временем по хозяйству похлопочу. Тоже утром как ушел, так до сих пор не завтракал.

– Обо мне не беспокойтесь, Павел Данилович, я чай пила у тетки.

– Ладно, ладно. Хоть чаем-то я вас должен угостить. – Он лукаво из-под бровей взглянул на нее. – А уж потом поговорим…

Солнце уже склонилось к опушке леса, когда Лариса заторопилась домой. Павел Данилович провожал ее до развилки дорог, что километрах в трех от деревни.

– Смелая вы, Лариса, – сказал он, улыбаясь и пожимая ей руку на прощанье, – одна ходите по деревням в такое время. Не боитесь?

– А что делать, Павел Данилович, бывает страшно, конечно, но если нужно… Нам сейчас просто необходима связь с партизанами, поэтому вот уже третье воскресенье подряд хожу по району.

– Что умеете преодолевать страх, это хорошо, но все же лучше одна не ходите. Ну, в общем договорились. В следующее воскресенье, в десять утра, у развалин кирпичного завода. Там все и решим. Больше ходить никуда не нужно. На всякий случай, для посторонних, я ваш родственник, дальний, но родственник.

– Спасибо, Павел Данилович. Когда я вас увидела, то почему-то сразу подумала, что вы мне поможете. Хотела вас спросить. Конечно, это не мое дело. Вам не опасно оставаться в селе?

– Ничего. Я временно тут. Скоро уйду в другое место. Ну идите, Лариса, а то солнце совсем низко, скоро стемнеет, а путь у вас не так близок.

Возвращаясь домой на этот раз, Лариса, как ей казалось, не шла, а летела. От радости она пела про себя и иногда пускалась бежать вприпрыжку. Путь показался ей уже не таким длинным и утомительным. Она и не заметила, как добралась до города.

4. Об этом никто не должен знать

Неделя прошла в заботах. Рано утром она бежала на работу, до вечера там скрипела пером или стучала на разболтанной машинке, бегала с какой-нибудь паршивой бумажкой по кабинетам своих начальников, а вечером спешила домой, где ее тоже ждала тьма всяких дел. Мать по-прежнему болела, не выходила из дому, и их немудреное хозяйство лежало на Ларисе. Жизнь была беспросветной, и никакой надежды на улучшение в ближайшем будущем не просматривалось. Повседневными помыслами были кусок хлеба или десяток картофелин, тревога, что в скором времени и того достать будет невозможно. В кутерьме всех этих дел и забот постепенно потускнело первое впечатление от встречи с Павлом Даниловичем. Ей просто думать об этом было некогда. И поделиться ни с кем она не могла: Павел Данилович просил об их разговоре пока никому не говорить, даже подругам и Аркадию, несмотря на то, что Аркадий был инициатором поиска такой встречи. Да и случай сам по себе не казался ей особенно знаменательным. Во всяком случае, пока. Ну встретила своего институтского преподавателя в Песках, поговорила с ним, посоветовалась, спросила о партизанах. Он ничего определенного не сказал, попросил прийти к кирпичному заводу в следующее воскресенье, никому об этом ни слова и больше не искать партизан. Ну и что? Почему бы с ним не поговорить и не посоветоваться по такому важному делу? О том, что она поступила правильно, сомнений не было. Он с пониманием отнесся, даже, как ей показалось, про себя похвалил и намекнул на что-то. Это еще ни о чем не говорило. Может быть, за это время он сам придумает что-нибудь, поговорит с кем надо и посоветует ей, как поступать в дальнейшем. Человек он бывалый, был уже на войне, во всяком случае, больше разбирается в таких делах, чем они.

Более того, она считала, что, если бы даже кто видел их вместе или каким-либо образом узнал об этом, то ничего бы не случилось. Встретилась со знакомым человеком, поговорили, ничего страшного. Но поскольку он хочет держать это в тайне, пусть будет так.

Все это мутилось где-то на донышке сознания и не всплывало на поверхность всю неделю. Но когда поздно вечером в субботу, закончив домашние дела, она вспомнила о завтрашней встрече, сердце легонько сжалось. Перед войной она увлекалась книгами о революционерах и подпольщиках, об их тайных встречах, явках, нелегальных собраниях, но как-то глубоко не задумывалась над тем, что этих людей на каждом шагу подстерегала опасность, что каждый их шаг был связан с риском, да и немалым. Нет, понимать, конечно, она понимала, но прочувствовать так, как если бы на месте этих людей была она, не могла. То ли не хватало воображения, то ли жизненного опыта. Всякий раз она глубоко переживала за героев полюбившихся книг, хотела, чтобы на их след не напали всякие там шпики и филеры, и когда подпольщик попадал в лапы жандармов, то желала ему всем сердцем мужества, душевных сил и скорейшего избавления от неволи. И все же это представлялось несколько абстрактным, отдаленным от ее жизни, и все это было в прошлом. А сейчас ей предстояло идти на встречу, о которой никому не следовало знать. Значит, это было тайной, связанной с опасностью, потому что в городе фашисты, враги, своей жестокостью и коварством не уступавшие тем жандармам и полицейским, которых она знала только по книгам.

Не спалось. Лариса достала из шкафа потрепанный томик «Пана Халявского». Она любила эту книгу, и всегда, когда было грустно, читала ее, забывала о настоящем, переносясь в давние времена, и потихоньку оттаивала, даже смеялась. На этот раз книга не помогла. Читать расхотелось, и она, раздевшись и потушив лампу, легла в постель. С одной стороны, это даже интересно заниматься таким делом, и поскольку старший товарищ доверяет ей тайну, то такое дело нужное и почетное. С другой, если об этом кто-то узнает, дойдет до оккупантов? Начнет разматываться клубочек, докопаются, что папа был комиссаром, что тогда? Что будет с мамой, с ней? Она пыталась уснуть, думать о другом – не получалось. Странно, она как-то ни о чем таком никогда не задумывалась. А ведь началось-то все раньше! А госпиталь? А помощь военнопленным и совсем недавно – этим двоим, парашютистам? Тоже не шуточки. Что ж об этом думать? Разве по-другому она могла бы поступить? В самом деле, она и ее подруги еще в начале войны просились на фронт, а, когда попали в оккупацию, все время, думали о том, что с фашистами надо бороться. Вот только не знали, как, просто делали то, что велела совесть, чаще то, что преподносил случай. А тут наверняка может идти речь о настоящем, серьезном деле, так что же долго раздумывать и волноваться.

В который раз возвращалась к разговору с Павлом Даниловичем. Она тогда сказала ему, что связь с партизанами нужна не ей, об этом просил один охранник, ее школьный товарищ Аркадий, которому она доверяет, ну а там, может быть, и она с подругами пригодится. Павел Данилович долго расспрашивал о ее подругах, об Аркадии и о тех, с кем Аркадий работает в охране…

…Ларисе показалось, что она проспала. Соскочив с кровати, побежала на кухню, где висели старые ходики. Было начало восьмого, и, хотя до назначенного времени оставалось больше двух часов, она начала собираться. Когда оделась и взяла в руки кошелку, которую приготовила с вечера, на кухню, шаркая шлепанцами, вошла мать.

– Куда ты, доченька? Вроде не собиралась сегодня? Да и менять уже нечего.

– Пойду в Пески. Мне там кое-что обещали, – не вдаваясь в подробности, она обняла мать.

До кирпичного ходу – полчаса – минут сорок, но Лариса имела в запасе целых два часа. Просто походить по городу, зайти на рынок, посмотреть, не увязался ли кто следом.

В жизни, как на долгой ниве – всякое случается. Бывает, представляется человеку дело очень сложным или препятствие непреодолимым, а на поверку окажется: не так страшен черт, как его малюют. Бывает и наоборот. Не всякая прямая – ближайший путь к цели.

Выйдя за калитку, Лариса сразу же внутренне напряглась. С первых шагов ей казалось, что встречные обращают на нее внимание, а некоторые даже смотрят как-то необычно, подозрительно. Был конец февраля. Снег почти сошел, но по утрам мороз схватывал землю, и под ногами звонко потрескивал ледок. Она прошла улицу Драгоманова, мимо запущенного, никому не нужного теперь стадиона, пустынного парка, пересекла центральную площадь, заглянула в аптеку и, потолкавшись на рынке, переулками направилась к кирпичному. Времени оставалось в обрез, пришлось ускорить шаг. Хотя кругом было глухо и пустынно, волнение не спадало, и голова непроизвольно поворачивалась то в одну, то в другую сторону. Все время тянуло оглянуться назад: не идет ли кто следом. Пыталась успокоить себя, убедить, что ничего особенного не происходит, она просто спешит в Пески достать что-нибудь из продуктов, как ходила уже до этого не раз, тем более дорога туда идет мимо кирпичного завода. Появление в этом месте легко объяснимо. Но все равно ее тянет оглянуться, и она вздрагивает при каждом шорохе. Места ей хорошо знакомы. Они тут осенью перевязывали раненых, а позже провожали ребят, уходивших к своим. Кругом следы разрушений, запустение, непролазная грязь. Она выбрала место, где посуше, пошла вдоль высокого длинного забора. А что делать, если никто не явится к ней на встречу, идти дальше, в село, или возвращаться обратно? На дороге появился Павел Данилович: она узнала его по пустому рукаву пальто. И сразу отлегло от сердца. Он тепло поздоровался, спросил, как добралась. Откуда-то, из-за забора, появился молодой парень, Лариса даже вздрогнула.

– Знакомьтесь, это Коля, – сказал Павел Данилович.

Коля сказал:

– О вас мне Павел Данилович рассказывал, о себе я расскажу потом, а поэтому можно сразу приступить к деловой части разговора, если не возражаете.

– Вы, Лариса, не обижайтесь на него, он у нас всегда такой деловой, – пошутил Павел Данилович.

– У тебя шея не болит, Лариса? – не приняв шутки и перейдя на «ты», спросил Коля.

– Нет. А что?

– Да нет, ничего. Ты так часто оглядывалась по сторонам, когда шла сюда, что я подумал…

Лариса смутилась и промолчала. Павел Данилович постарался сгладить возникшую неловкость:

– Ладно тебе придираться. Пойдем вон туда, под навес, там и поговорим обо всем.

Они отыскали укромное местечко, сели на сложенные под навесом доски и долго беседовали. День выдался ясный и тихий. Поднявшееся из-за деревьев солнце пригревало по-весеннему. Вокруг оттаявших луж оживленно хлопотали воробьи.

Вначале Ларисе была не совсем понятна ее роль. Аркадий и его товарищи попросили ее установить связь с партизанами, а из разговора стала улавливать, что в этом деле пока она будет играть чуть ли не главную роль, об этом прямо и спросила. Но Павел Данилович, не придав значения ее вопросу, сказал:

– Понимаете вы правильно, Лариса. Встречаться пока будете с Колей. Где и когда, он вам объяснил. И насчет тайника на крайний случай – тоже. Все запомнили? – Лариса кивнула. – Главное, соблюдать в точности все правила игры. Никакой самодеятельности. Теперь о вашем приятеле. Аркадий пусть остается на своем месте до особого распоряжения. Осторожно, не торопясь, подбирает себе помощников. Так ему и передайте. И тоже без указаний пусть ничего не предпринимает. Мы о нем не забудем.

– Каждому овощу свое время, – заметил Коля.

– Вот именно.

– Теперь, Павел Данилович, о бежавших из лагеря военнопленных. Как быть с ними? – Лариса рассказывала о них Павлу Даниловичу прошлый раз, но сейчас он интересовался каждым в отдельности, расспрашивал, кем был до войны, как и где попал в плен, чем занимается сейчас. Договорились так. В среду, как стемнеет, направить их по одному ко второму разъезду, к дому путевого обходчика. Это в шести-семи километрах от города. Там их будет ожидать партизанский связной. Павел Данилович дал пароль и отзыв, предупредил об осторожности и предложил поручить это Гале Белоус.

– Почему Галя, а не я? – удивилась Лариса.

– Вы же рассказывали мне, что она у вас расторопная, боевая девушка.

– Все на себя не бери, а то надорвешься.

– Верно, Коля. Вы ей объясните как следует. Сами-то вы знаете, где этот разъезд?

– Знаю, и Галя знает.

– Ну вот и хорошо. Пусть Галя займется этим делом. А теперь, Коля, давай свои гостинцы, доставай.

Коля достал из-под фуфайки несколько газет и листовок. Павел Данилович подержал в руках, как бы определяя их на вес, протянул их Ларисе и сказал:

– Это вам особое поручение. Дела у нас все серьезные, но это особой важности. Листовок мало, их нужно будет размножить. На первый случай немного, но так, чтобы они появились во всех концах города. Если у кого из верных людей есть машинка – можно напечатать, если нет, то от руки, и расклеить по городу. Ни в коем случае не печатать на своей машинке в горуправе и не пишите сами. Ваш почерк знают. Уяснили?

– Уяснила.

– Ну вот. Газеты свежие, недавно нам самолет сбросил. Почитайте и передайте другим.

– А наклеить можно, ну хотя бы на афишную тумбу?

– Можно наклеить. Но осторожность и еще раз осторожность.

Когда прощались, Коля сказал:

– Не обижайся, что газет и листовок маловато. Разбогатеем, подбросим еще. Ну бувай и не скучай.

Лариса уходила первой. Мужчины проводили ее до ворот завода, вернее, до того места, где до войны были ворота. Ворота лежали в стороне, отброшенные взрывом: недалеко зияла наполненная талой водой огромная воронка.

Думая о поручениях, Лариса тогда еще не понимала как следует, да и не могла полностью понять, почему так упорно и настойчиво Павел Данилович предупреждал ее об осторожности и просил не заниматься самодеятельностью в этих делах. Даже, прощаясь, держа ее руку в своей крупной теплой ладони, сказал: «Не посчитайте, пожалуйста, за назойливость, но очень прошу вас быть предельно осторожной. Соблюдайте все аккуратно, как договорились. На рожон не лезьте. Это относится и к тем товарищам, с кем вы будете работать. Помните всегда и везде, что враг силен, не глуп, коварен. Борьба нашему народу предстоит длительная и жестокая. Многим из нас не придется увидеть ее конца, дожить до победы. А победа будет, обязательно будет за нами, Лариса». Всю глубину смысла этих слов Лариса постигла позже. А тогда она грешным делом подумала, что Павел Данилович просто считает ее девчонкой и не совсем уверен в том, что она может справиться. Не знала Лариса в тот день и того, что видит она этого человека в последний раз и что наступит момент в ее жизни, когда он будет ей очень нужен.

Не заходя домой, Лариса отправилась к Аркадию в общежитие. По дороге она снова зашла на рынок, где царило в это время обычное оживление. Спрос явно превышал предложение. Торговля шла старым поношенным тряпьем да тем немногим из продуктов, что еще не успели забрать оккупанты. Хотя на Ярмарковой площади стояла непролазная грязь, смешанная с мусором и конским навозом, Лариса прошла вдоль рядов туда и обратно, для вида останавливаясь и спрашивая, что почем. Удостоверившись, что на нее никто не обращает внимания, хотя тут месили грязь и военные патрули, и местные полицаи с повязками, и всякие подозрительные типы, она покинула рынок. На всякий случай зашла еще в аптеку, что рядом, на углу, купила лекарства для мамы. О том, что она пойдет в общежитие охранников, она решила еще по дороге сюда. То, что кто-то может истолковать это по-своему, она отбросила. Дело есть дело, ради него можно поступиться кое-чем. Беспокоило одно, чтобы Аркадий был на месте. Домой нести листовки и газеты она не хотела, да и Павел Данилович ей не советовал этого делать, а подходящего места для того, чтобы спрятать их, у нее не было. Когда она спросила, как ей поступить вначале с этим опасным грузом, Павел Данилович сказал:

– Как вы сами думаете? Домой нести это не следует.

– А если к Аркадию, в общежитие?

– Опять этот Аркадий! – Он задумался: – Ну что ж, если вы так уверены в нем, можно к нему, но чтобы никто не заметил, и предупредите его.

– Потом он поможет и расклеить их в центре, – настаивала Лариса на своем, – а мы размножим и расклеим на окраинах и в районе железнодорожной станции.

– Ну хорошо. Вам виднее, – согласился Павел Данилович.

На стук в дверь вышел охранник, с которым Аркадий знакомил ее недели две тому назад. Она еще запомнила его имя: Степан, по словам Аркадия, неплохой парень. Степан понимающе улыбнулся и пригласил войти:

– Аркадий Анатольевич, к вам гостья, принимайте, а я тут пройдусь, – сказал он и начал одеваться.

Аркадий не мог скрыть радости и в то же время растерянности: зная Ларису, он явно не ожидал увидеть ее у себя в общежитии. Он стоял у зеркала с бритвой и намыленной щекой и первый момент не знал, что ему делать.

– Ну что смотришь, не ожидал? – спросила Лариса деланно бодрым голосом, чтобы разрядить обстановку неловкости. Аркадий бросил бритву, схватил табуретку, обмахнул ее полотенцем, которое висело у него на шее, и поставил около своей кровати.

– Проходи, садись.

– Я сниму пальто, а то у вас тут жарко, как в бане.

– Да-да, конечно. – Он помог Ларисе раздеться и, вешая пальто на вешалку, так посмотрел на Степана, что тот молча накинул на плечи шинель и, схватив шапку, быстро скрылся за дверью.

Лариса села на табуретку, огляделась. Небольшая комната: две железные кровати, около кроватей – тумбочки, зеркало, умывальник, шкаф. Чувствуется холостяцкий порядок. Аркадий, заметив, что Лариса рассматривает их жилище, сказал:

– У нас в общежитии две комнаты. В этой я с помощником, остальные – рядом, в большой. Сейчас никого нет. Кто в наряде, а кто ушел в город. Кстати, Степану можно доверять, неплохой парень, наш.

– Ты уже говорил о нем. Я знаю, что вы тут все неплохие парни, но я не за характеристиками на вас пришла.

Аркадий подобрался и с обидой в голосе заметил:

– Опять за свое? Кто советовал идти сюда, а сейчас?.. Знаю, что так бы просто не зашла. – Он поднялся, посмотрел в окно, потом вышел за дверь, на лестничную площадку, возвратился и сел на кровать. – Все в порядке.

Лариса поставила кошелку на кровать и открыла тряпье.

Аркадий не поверил своим глазам:

– Вот это да! Где ты взяла все это?

– Вопросы потом.

Они говорили шепотом.

– Есть, товарищ командир. Ну а что с этим делать, можно узнать?

– Можно. За тем и пришла. Все это я оставлю у тебя. Себе возьму пару листовок, ну и одну или две газеты. Листовки нужно расклеить в центре и тут поблизости. Газеты дать почитать, кому можно, и тоже расклеить. Конечно, когда стемнеет и очень осторожно. В случае чего – нашел, короче, как объяснить, сам знаешь, не маленький.

– А лучше – никак. Когда реализовать товар?

– До среды нельзя. Давай одновременно с нами, в ночь на пятницу.

– Та-ак. Это дело, конечно, – Аркадий обрадованно потер руки. – А почему до среды нельзя, тоже секрет?

– Торопиться с этим не советуют. Надо размножить и одновременно расклеить во всех частях города. Особенно около станции и «Коммунара». – Она не сказала, что на среду намечена отправка бежавших военнопленных к партизанам, но про себя решила – не стоит до этого времени будоражить оккупантов.

– Ну ладно. Ты таишься и не все говоришь. Это понять можно. Но вот что я тебе скажу. – Он умолк. В его голосе Лариса снова почувствовала горечь и беспокойство. – Мне кажется, ты много на себя берешь, и это может кончиться плохо.

Лариса с удивлением повернулась к нему:

– То есть? Ты ведь сам меня об этом просил.

– Я просил помочь разузнать, найти кого-нибудь подходящего для такого дела, а ты сама… Ходишь с такими вещами по городу, встречаешься с кем-то… Или ты думаешь, если работаешь в управе, так тебе все можно? И никто не посмеет заглянуть в твою корзину? Меня предупреждаешь об осторожности, а сама…

– Ну ладно, ладно тебе, Аркаша, «сама», «сама»… Я только раз, и тут недалеко. Больше не буду. – Она погладила его по плечу. Аркадий посмотрел ей в глаза:

– Эх ты, ничего ты не понимаешь. Давай все сюда. – Он приподнял постель и вложил вовнутрь листовки, газеты завернул в нижнюю рубашку и сунул под матрац. Заправив кровать, отошел к окну. Лариса смотрела на него, не понимая:

– Погоди, ты все забрал и нам, то есть мне, ничего не оставил. Я же сказала…

Не оборачиваясь, он ответил:

– Да слышал я, что ты сказала. Пусть все у меня. Вечером я занесу тебе твои две листовки и газету. И больше чтоб не смела разгуливать по городу с этим, поняла?

– Угу. А ты по какому такому праву на меня голос повышаешь? – полушутя спросила она.

– Знаю, по какому. – Он снова сел на кровать и взял Ларису за руку. – Ты не обижайся, Лара. Но я не могу. Лучше давай я буду все делать, а ты командуй. Со мной ничего не случится – это уже проверено на практике. А если с тобой что-нибудь…

– И со мной ничего не случится до самой смерти.

– Ты все шутишь. – Он достал папиросу, но закуривать не стал. – Слушай, а как все же со мной будет и с моими хлопцами? Ты что-то темнишь.

– Не волнуйся, всему свое время. Работать и находиться на месте до особого распоряжения.

– Долго?

– Не знаю.

– Ну что ж, подождем – посмотрим. Да, вот еще что. Вы там будете размножать и расклеивать. Ты хоть понимаешь, что тебе переписывать листовки нельзя, твой почерк знают.

– Спасибо, что подсказал, а то я сама бы не додумалась.

– Додумалась, так не делай. Потом предупреди как следует своих подружек, чтоб язык держали крепче за зубами. А то особенно у этой Белоус он длинный.

– Не надо, Аркаша, так. Все будет в ажуре.

В понедельник после работы Лариса навестила Галю Белоус. Всю ночь Галя и Леся трудились, что называется, в поте лица – переписывали листовки, а на следующий день носились по городу, предупреждая бывших военнопленных о том, что вечером в среду на втором разъезде, в доме путевого обходчика, их будет ожидать верный человек из леса.

В пятницу город был переполнен слухами. Одни говорили, что в окрестных селах и особенно в Огарьском лесу появились партизаны и по всему району расклеили листовки, в которых предупреждают оккупантов, чтобы они убирались по добру по здорову, а иначе их скоро всех уничтожат. Потом в листовках и газетах написано, что под Москвой фашистов разбили и гонят на запад, скоро освободят Киев и другие города. Другие возражали, утверждая, что это дело рук не партизан, а парашютистов-десантников, которые побывали на днях в городе и округе с целью разведать, много ли тут войск и имеются ли укрепления. По всему видно, что скоро будет большое наступление по всему фронту и в город придет Красная Армия.

Весь город говорил о появившихся листовках, слух об этом вскоре достиг отдаленных сел.

В горуправе с утра начальство носилось как угорелое, остальные, разойдясь по своим углам, шушукались и озирались по сторонам, ожидая, что будет дальше. Бургомистр Жердяевский закрылся в своем кабинете и никого не принимал. Его верный страж, личный секретарь Маргарита Витольдовна, стояла насмерть, оберегая покой обожаемого ею Германа Милославовича. Спустя какое-то время в тишине приемной звякнул звонок, и Маргарита Витольдовна шмыгнула в дверь кабинета Жердяевского. Вскоре она оттуда выскочила, и к бургомистру заторопились, обгоняя друг друга, секретарь горуправы, заведующий паспортным столом и прочие приближенные к «отцу города» лица. Они бесшумно вошли, застыли у дверей и стояли молча, переминаясь с ноги на ногу. Ждали указаний и, конечно же, видели, что шеф не в духе. Еще бы! Надо же такому случиться. Кто бы подумал?

Жердяевский ходил по кабинету из угла в угол, не обращая никакого внимания на вошедших. Ноги он переставлял, как ходули, не сгибая, то ли по причине старости, то ли по старой привычке гвардейского офицера армии его императорского высочества, левую руку держал за спиной, правой зажимая жиденькую бороденку и при этом старался сохранить былую выправку. Он приблизился к массивному столу, остановился и тупо уставился на бумажку, лежащую на краю стола, затем повернулся к застывшим у дверей и, глядя поверх их голов, голосом старого провинциального артиста произнес:

– Господа! Как же это вы… м-м… как же это мы с вами, господа, допустили такое э… безобразие во вверенном нам городе? – Он взял двумя пальцами со стола бумажку, поднял ее на уровень своих близоруких глаз и выкрикнул на визгливой ноте, переходящей в шипение: – Нам германское командование, сам фюрер оказал такую честь! А мы? Как мы оправдываем такое высокое доверие? Как? Я вас спрашиваю, господа!

– Но позвольте, господин бургомистр, Герман Милославович, но позвольте… – попытался оправдаться завканцелярией. – Мы-то здесь при чем?

– То есть? Как это мы здесь при чем? – взвизгнул Жердяевский. – Листовки расклеены по всему городу, по нашему городу, и мы, по-вашему, ни при чем?! – Он бросил на стол листовку, которая, соскользнув, упала на пол. На какое-то мгновение все уставились на листовку, боясь взять ее в руки. Первым нашелся Канюков. Он бросился поднимать ее, и в это время резко затрещал телефон. Все вздрогнули. Жердяевский бросился к телефону и с почтением приложил трубку к уху.

– Бургомистр Жердяевский у аппарата, – сорвавшимся голосом сказал он и замер. Его лицо еще больше налилось бледностью, бороденка заметно задрожала. – Слушаюсь, слушаюсь, господин… э… герр гауптман, – ответил он в трубку, осторожно опустил ее на рычаг и тут же обеими руками замахал: уходите, мол, мне не до вас. Приближенные лица задом попятились к выходу, протиснулись в приемную, и дверь кабинета закрылась. Жердяевский бросился к платяному шкафу, выхватил оттуда пальто, шляпу и зонтик и начал одеваться.

Гауптштурмфюрер Штрекер сидел в кресле, курил и пристально смотрел на бургомистра Жердяевского, входившего к нему в кабинет. Штрекер никогда не скрывал своего отношения к тем, кто был по должности ниже его. Этот ему был противен, хотя нужен, пока нужен, и поэтому на лице гауптштурмфюрера было выражение явной брезгливости и презрения.

Появление листовок в городе – для Штрекера крайне неприятный случай. Правда, замечено это впервые. В других местах на оккупированной территории его коллеги по работе с подобного рода неприятностями имели дело с первых дней войны. При встречах он позволял себе по этому случаю подтрунивать над некоторыми из них, младшими или равными по положению, и даже не прочь был поставить себе в заслугу, что у него в районе порядок. Более того, он тешил себя надеждой, что у него и впредь ничего подобного не будет. Во всяком случае он, Штрекер, об этом позаботится, будьте покойны. Так он полагал. А тут на тебе: листовки по всему городу, даже несколько совсем свежих газет из самой большевистской столицы. Было над чем подумать. Появление двух парашютистов можно было объяснить случайностью: они могли лететь и в другой район, сбиться с пути, заблудиться. На допросе они ничего не сказали… Все равно это чертовски неприятно. Начальство будет недовольно, не исключаются и последствия. Тут еще эта старая развалина со своей странной фамилией «Шердяевский» болтается под ногами. Ну что ж, посмотрим, что он скажет. Хорошо, хоть есть на ком отвести душу. Штрекер кивнул, разрешая войти. Жердяевский остановился и, вытянувшись по стойке смирно, принялся есть глазами начальство.

– Командование великой германской армии недовольно вами, герр бургомистр, – процедил Штрекер, не повышая голоса. – Да, да, недовольно вами и вашими служащими. Вы понимаете меня, герр Шердяевский?

– Так точно, герр гауптштурмфюрер, – выпалил осипший бургомистр и еще больше вытянулся, хотя ему было нелегко уже стоять в такой позе.

– А как же иначе? Вы что думали, я вас буду благодарить? В городе большевистские агенты, листовки, газеты, парашютисты… А ваши полицаи спят и пьянствуют. Что вы на это скажете, герр Шердяевский? – Штрекер тяжело поднялся, вышел из-за стола и подошел вплотную к бургомистру. Жердяевский развел руки в стороны, сдвинув плечами:

– Мы будем принимать меры, герр гауптштурмфюрер.

– Какие меры?! Вы даже не знаете, что делается в городе, вы этого не можете знать. – Штрекер повернулся к нему спиной и подошел к окну. – Садитесь, – неожиданно, приказал Штрекер. Жердяевский несмело прошел вперед и осторожно опустился на стул. Штрекер сел на свое место.

– Кто вам принес сегодня листовку?

– Я сам, идя в горуправу, заметил на афишной тумбе, сорвал и взял с собой. Сразу же позвонил вам. Потом принесла моя секретарша. Листовка была наклеена на стене ее дома.

– Очень хорошо! На доме секретарши бургомистра, – ехидно заметил Штрекер. – И все?

– Все.

– В том-то и дело, что все. А кто их расклеивал, вы знаете?

– Не могу знать.