Текст книги "Не вернуться назад..."

Автор книги: Иван Кононенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Что будет завтра, что они предпримут дальше – никто еще не знал и даже не предполагал. Все трое ложились спать с одной мыслью: утро вечера мудренее.

Они собрались у Гали. Аркадий явился первым, смущенно произнес:

– Извини, я, кажется, поспешил?

– Проходи, – ответила Галя весело. – Ты с каких это пор стал такой стеснительный?

– Не мог дождаться вечера, надоела вся эта волынка, безделье, неизвестность.

Кое-какие документы для Аркадия Ларисе удалось достать, но он пока старался не показываться в городе, проживал на окраине у каких-то стариков, дальних родственников Леси. Прошла всего неделя, как он там поселился, а ему так уже опостылело, не знал, куда себя деть.

Галя заканчивала уборку. Аркадий ходил, разговаривал, рассматривал фотокарточки на стене. Он бывал здесь и раньше, давно, еще до войны, перед тем как пошел в училище. Всего-то два с лишним года, а кажется, вечность прошла. Все тут у Гали, как было тогда, когда они готовились к экзаменам. Из сенцов через кухню ход в столовую. Занавешенная дверь в спальню. Большой стол, стулья, комод, фотокарточки на стене. Пахло уютом и чем-то еще из полузабытого прошлого.

Вскоре появились Леся и Лариса. Занавесили плотно окна, приготовили чай. Пришли младший брат Гали – он в этом году перешел в девятый – и Миша Семикоп, которого Аркадий смутно помнил, Миша учился в 56-й железнодорожной школе. Галя успела шепнуть Аркадию, что Миша их однокурсник, был членом комсомольского бюро, в армию его не взяли из-за близорукости. Миша носил очки, сутулился и говорил хорошо поставленным голосом, как и положено комсомольскому вожаку.

Потом пили чай с вишневым вареньем, вспоминали школу, институт и вообще прошлое, конечно, шутили, но говорили и смеялись негромко, чтобы не привлекать внимания. Потанцевали под патефон.

– А гитары не найдется в этом доме? – как бы между прочим спросил Аркадий, девчонки вспомнили, что он в самом деле недурно играл когда-то на гитаре.

– Счас, – сказал Галкин брат и спустя несколько минут появился с гитарой. Аркадий повертел ее в руках, побренчал и вдруг тихо запел под грустный перебор:

 
Наложи мне, сестрица, повязку
И на рану мою, и на грудь,
Может, сердце, забывшее ласку,
Успокоится как-нибудь.
 

Все притихли. Немудреные слова брали за душу. А когда Аркадий, спев два куплета, сказал про себя: «Хватит, а то совсем носы повесили» – все загалдели, начали просить спеть еще.

– Ну что ж, я не гордый, – сказал Аркадий и снова запел:

 
Когда я в атаку в огне и в дыму
Иду по колена в крови,
Далекая радость, хотя бы во сне
Ты имя мое назови.
 

Леся не удержалась и расплакалась. Аркадий, увлекшись, продолжал:

 
Я сердцем услышу твой голос родной,
И слово твое, как броня,
От воющей мины, от пули шальной
В атаке укроет меня.
 

За Лесей прослезились остальные девушки и выбежали на кухню. Аркадий, положив на стол гитару, стал расспрашивать Мишу об общих знакомых ребятах. Галкин брат пытался подбирать что-то на гитаре.

На кухне Галя сказала Ларисе:

– Все трое убежали. Очень помогли твои пропуска. Без этих аусвайсов ничего не получилось бы. Куда бы они ушли без документов? Тебе передали вот такое спасибо. – Галя развела руками, показывая, как благодарили бежавшие из лагеря военнопленные за переданные им документы.

– Я очень рада, что все удачно. Тут тебя нужно больше благодарить за инициативу и находчивость.

– А ты знаешь, где они сейчас? Их помогла устроить на временное жительство тетя Шура. Помнишь, которая работала с нами в госпитале?

Лариса заметила:

– Им надо устраиваться на работу, иначе отправят в Германию или заберут в лагерь, а может быть и похуже.

– Хорошо бы, но где они могут устроиться?

– Сейчас набирают команду для охраны железнодорожного моста и водокачки. На днях Аркадий пойдет предлагать свои услуги. Мы с ним об этом уже говорили. Надо легализоваться, а потом видно будет, может, с лесом как-то свяжемся. Если у него получится, я тебе передам, тогда пусть и они попробуют.

– А их не заберут?

– Ты можешь предложить что-нибудь другое? В том-то и дело, что нет. Я внесу их в списки жителей города. Списки сейчас у меня. Нужно сделать так, чтобы они с Аркадием попали в одну команду.

– Ладно.

Пока надо было уходить: в городе начался комендантский час.

В конце дня Ларису вызвал к себе заведующий канцелярией Канюков и, ехидно улыбаясь, сказал:

– Яринина, явитесь, пожалуйста, к господину гауптштурмфюреру Штрекеру.

– Зачем? – вырвалось у Ларисы, для которой этот странный вызов был пугающей неожиданностью. В горуправе она числилась рядовым работником, и ее даже свое, непосредственное начальство не всегда замечало.

– По какому поводу вас туда вызывают, сие мне неизвестно, а явиться надлежит сейчас, незамедлительно.

Лариса не имела никакого отношения к Штрекеру, никогда с ним не встречалась, но сказать, что она не знала, кто он такой, было бы, конечно, неверно. Штрекера знали многие. Он возглавлял службу безопасности, по его приказу производились массовые аресты и расстрелы населения. В тюрьме и лагере за городом томились сотни людей, ожидая своего трагического конца если не от пули, то от голода и холода. Его агенты шныряли всюду, денно и нощно следили за появлением в городе подозрительных лиц, сообщали о коммунистах, комсомольцах, вообще обо всех, кто был неугоден «новому порядку», который Штрекер рьяно пытался установить в городе и районе. Носил он черную эсэсовскую форму с нашивкой над обшлагом левого рукава в виде ромба с буквами «СД» и, хотя имел сравнительно небольшое звание, соответствовавшее армейскому капитану, был здесь единовластным хозяином.

Каждое утро ровно в десять шикарный легковой лимузин, отливающий черным лаком, подкатывал к подъезду особняка, что стоит через улицу, напротив горуправы, из него чинно выходил Штрекер и следовал к себе в кабинет на второй этаж. Сотрудники горуправы часто украдкой наблюдали эту сцену, и Лариса, естественно, знала, где его искать. Знала она также, что к нему ходит с докладами сам бургомистр, господин Жердяевский, боится его и перед визитом очень волнуется, никого не принимает и даже тренируется перед зеркалом, выбрасывая в приветствии руку с криком: «Хайль Гитлер!» Эта картина была бы смешной в обычных условиях, и некоторые девчонки из канцелярии втихомолку хихикали по этому поводу, но открыто никто вида не подавал.

Поговаривали между собой, что бегает иногда к Штрекеру и Канюков, но неофициально и так, чтобы никто не видел, поэтому Канюкова боялись пуще бургомистра: отца родного не пожалеет, продаст, только бы выслужиться. Его боялись и ненавидели.

Лариса испугалась не на шутку. «Зачем я ему понадобилась? Если промах в работе, то прежде всего Канюков не спустил бы ей, да и бургомистр тоже. Стали бы они церемониться! Значит, одно из двух. Или очередную любовницу подбирает или пронюхали про отца. Если первое, то придется немедленно уходить с работы. А дальше что? Если второе, то еще хуже. Тогда тюрьма или лагерь, а то и… Что же делать? И посоветоваться не с кем…» Но раздумывать было некогда. Лариса убрала бумаги и направилась к выходу. Никто не смотрел в ее сторону. Такое время: каждый занят только собой, до других дела нет. Ноги уже сделались ватными и не слушались. Она пересекла улицу и вошла в особняк, который местные жители обходили стороной.

Гауптштурмфюрер Штрекер сидел за массивным письменным столом в кресле с высокой резной спинкой и, когда Лариса вошла в сопровождении дежурного офицера, указал на место, где ей надлежало сесть. Говорил он по-русски сносно и обычно обходился без переводчика. Он сделал подобие улыбки, осведомился, как фрейлейн себя чувствует и довольна ли работой в бургомистрате. Лариса ответила, что довольна и претензий к ней пока что не было.

– О да, господин бургомистр Жердяевский и этот, как его, господин Канюков весьма довольны фрейлейн, – сказал Штрекер медленно, произнося раздельно каждое слово. Затем он затянулся папиросой и, прищурив глаза, из-под мохнатых белесых бровей пристально-изучающе уставился на Ларису. А Лариса, натянувшись как струна, смотрела на Штрекера, на его измятую физиономию с серожелтой кожей, морщинистым лбом, глубокими залысинами и рыжеватыми усиками под вислым носом. Страх уже несколько притупился, ушел, и появилось подобие интереса: ну и что дальше? В самом деле, если бы они узнали про отца, то вряд ли стал бы вызывать ее Штрекер. Она невольно глянула поверх его головы на портрет Гитлера и нашла, что эти два фашиста, разные по рангу, чем-то схожи. Из задумчивости ее вывел голос Штрекера:

– Мы хотим, чтобы вы работали на другой работа. Вы знаете немножко немецкий язык, кажется, так?

– Да, знаю немного.

– Это есть очень хорошо. – Штрекер снова затянулся папиросой, и кольца сизого дыма поползли вверх, к портрету фюрера. – В бургомистрате будет – как вы его называете? Да, паспортный стол. Вы будете работать там, заполнять и учитывать аусвайсы по указанию господина Канюкова. Чтобы ни один аусвайс, или по-вашему паспорт, не пропадал. Вам понятно, что я говорю, фрейлейн Яринина?

– Да, господин… – Лариса хотела произнести его звание, но от волнения оно, как назло, вылетело из головы. У нее где-то екнуло, когда Штрекер упомянул аусвайсы, и снова подступил страх. Эти аусвайсы до сегодняшнего дня не очень учитывались в горуправе, и ей удалось достать несколько штук и передать для военнопленных. Неужели это причина вызова?

– Но справлюсь ли я? – спросила она на всякий случай.

– Это очень ответственное поручение и есть честь для вас, фрейлейн, – продолжал Штрекер, не обратив внимания на слова Ларисы, – германское командование надеется на вашу лояльность, на вашу преданность новому порядку. Вам понятно все, что я говорю?

– Понятно.

– Очень хорошо, фрейлейн. Ваш начальник господин Канюков очень хороший юрист. Его назначило германское командование, и все его указания нужно выполнять добросовестно, старательно. Аусвайсы, паспорта по-вашему, хранить надо хорошо и все учитывать. Ни один аусвайс пропадать не должен. Если такой случай получится, нужно докладывать мне. Сейчас военное время и военные законы. Вы поняли меня?

– Да, – кивнула Лариса. Штрекер разошелся, стал говорить громко, подчеркивая слова жестами.

– Там будут работать с вами другие. Но вы будете отвечать за работу. Мы будем спрашивать за работу с господина Канюкова и с вас, очень строго будем спрашивать. Обо всем, что нехорошо, непорядок и есть подозрительное, сообщайте лично мне. Вы поняли, фрейлейн?

Лариса в ответ кивала головой и уже не пыталась возражать.

– Идите работайте фрейлейн… Яринина, – сказал в заключение Штрекер и поднялся, дав понять, что аудиенция окончена. Лариса тоже поднялась и, сказав еле слышно «до свидания», направилась к выходу.

На улице стемнело. Холодный порывистый ветер бросал в лицо пригоршнями дождь со снегом. На выщербленной мостовой тускло блестели огромные лужи. Под ногами хлюпала грязь. Улицы были безлюдны и пустынны. На душе было муторно. Она все время думала об этом странном вызове, но так и не могла полностью уяснить себе, зачем понадобилось Штрекеру вызывать ее, если все, что говорил он, мог сказать ей Канюков, под началом которого она работала. Откуда ей было знать, что Штрекер не хотел говорить ей прямо, чего он хочет, и давать ей задание в лоб. Он толкал ее на то, чтобы она сама начала доносить и постепенно втянулась в это дело. По его мнению, те, кто так начинал, становились более надежными агентами.

3. И не только жить…

Дождь и слякоть настолько надоели, что когда во второй половине декабря за одну ночь подморозило и на землю лег мягкий пушистый снег, все с облегчением вздохнули. Как-никак перемена, хоть в природе. И так жизнь унылая, однообразная, с постоянными заботами и тревогами, да еще и погода слякотная – хоть пропадай.

Получив от начальства свободный день, Аркадий не знал, куда себя деть. После завтрака он часа два еще поспал, почитал в постели какую-то старую скучную книжку без обложки, которая валялась тут, в общежитии охранников, затем вышел во двор и сделал променад до рынка. Не встретив никого из знакомых, он возвратился назад. Сменившиеся с дежурства охранники отдыхали: кто спал, кто резался в карты, а двое тут же в углу, на кровати, допивали бутылку самогонки. Наверное, по дороге с поста разжились где-то. В общежитии комендант не разрешал распивать спиртное, и охранники старались делать это втихаря. Все об этом знали, даже начальство, но делали вид, что не замечают. Когда Аркадий вошел, те двое заторопились и, разлив остаток в стаканы, сунули бутылку под матрац. Подальше от греха. Аркадий все же числился старшим охранником, не принимал участия в пьянках и этим вызывал у некоторых неприязнь. Рядовые охранники к нему присматривались и не очень доверяли. Сам он не придавал этому значения. Чувствовал себя в чужой шкуре весьма неуютно, скверно. Уже не раз пожалел, что не погиб в бою, поддавшись на уговоры Леси и Ларисы, согласился работать на оккупантов. Ему и этим вот бывшим бойцам, что по разным причинам попали сюда и сейчас по-разному думают и ведут себя, как ни странно, поверили. Правда, не сразу, долго мурыжили, проверяли, беседовали – воспитывали, убеждали и запугивали. Поверили, что рядовой, дезертир, хотя, может быть, и не до конца, и поставили охранять железнодорожный мост, водокачку и городские склады. Выдали даже немецкие винтовки старого образца. Но глаз не спускали – это он чувствовал всегда и везде.

У него отделение этих охранников, он их командир. Им выписали спецпропуска, по которым разрешалось ходить ночью, после комендантского часа. Конечно, особенно болтаться не будешь. У них тут везде глаза и уши. Но с караулом, на смену и со смены можно ходить по городу в любое время суток.

Последнее время Аркадий почти не виделся ни с Ларисой, ни с Лесей, ни с Галей. Ночные дежурства. Выходных не положено вовсе. Сегодня первый раз дали выходной.

После обеда он снова пошел куда глаза глядят. Ходил часа два и не заметил, как очутился возле дома Ларисы. Почему-то не хватило смелости зайти. Дважды еще прошел вдоль улицы туда и обратно. Он всегда чувствовал себя при ней неуверенно, стеснялся, хотя считался парнем не робкого десятка. Так случилось, что с детства дружил с Лесей, потом понял, что к ней сердце не лежит, а сказать правду не решался, боялся обидеть. Лариса нравилась давно, но почему-то всегда казалось, что она не принимает его всерьез. В восьмом ей, по всему было видно, нравился Вася Витрук. Потом она уехала в Калинин, а Витрук после десятого ушел в армию. А сейчас? «Кто же думает сейчас о любви, балда?» – сказал себе Аркадий и толкнул калитку.

Они долго сидели, пили чай, делились новостями. Мать ушла к себе, они остались одни, и Аркадию сделалось так хорошо в этой маленькой, теплой, с цветами и вышивками комнатке, рядом с Ларисой, что он на какое-то время совсем забыл, что где-то идет война, в городе – фашисты и он служит у них охранником.

– Скажи, Лариса, только откровенно, тебе нравился Витрук, – неожиданно для себя вырвалось у Аркадия. Лариса удивленно обернулась и сразу как-то посветлела лицом:

– И-и-и, что вспомнил! Когда это было! Кстати, ты с ним переписывался? Девочки рассказывали, что после школы его призвали в армию.

– Да, мы переписывались до самого начала войны. Я уже в полку получил от него письмо. Ну ты, наверное, знаешь, школу он кончил с отличным аттестатом…

– Я хорошо его помню по восьмому «В». Такой всегда серьезный, а глаза грустные и молчун, слова из него не вытянешь. Знаешь, что он ответил мне однажды на вопрос, кем бы он хотел стать? Посмотрел на меня и на полном серьезе: «Я бы хотел одновременно окончить два факультета – физико-математический и филологический и написать книгу по математике в стихах. А иногда хочется стать летчиком и покатать тебя на самолете…»

– Девчонки в классе на него заглядывались. Что они в нем нашли, не понимаю: Отличник, ну и что?

– Не скажи, Аркаша. Говорят, женщинам нравятся удачливые. Не знаю. В мужчине я ценю прежде всего ум и человечность.

– Все понятно, – вздохнул Аркадий. – Значит, нравился чертяка. А служил он на границе, в Карелии. Даже сейчас помню его адрес: станция Элесенвара…

Лариса как-то вдруг сникла и грустно промолвила:

– Около Элесенвары погиб папа…

– Извини, я не знал.

– Ничего. А потом?

– Потом с границы его направили в школу младших командиров, в Ораниенбаум. Это под Ленинградом. Писал о белых ночах. Вот и все, что я о нем знаю. Да, его родители живут в Мацковцах, недалеко отсюда. Навестить бы. – Аркадий вздохнул: – А вообще неловко, у них сын на фронте, а я в тылу, охранник немецкий.

– Не надо, Аркадий, терзать себя. Мы уже говорили об этом… Слушай, ты сказал, что все девчонки были влюблены в Витрука. А Галка не хочет вспоминать о нем почему-то, называет его самовлюбленным мудрецом.

– Ну это она загнула. Заносчивым он никогда не был. Потом, насколько мне помнится, она сама бегала за ним, а ему было до лампочки… Однако мне пора. Они у тебя с какой точностью? – Аркадий кивнул на тикающие ходики.

– Они у нас точные, плюс-минус десять минут…

Вечер был не по-зимнему теплый, пахнущий только что разрезанным арбузом воздух пронизан голубым светом. Недавно выпавший снег манил своей белизной и свежестью. Лариса не утерпела и, зачерпнув комок, бросила его в Аркадия. Но тот не принял игры и даже не обернулся. У калитки сказал:

– Лара, я тебе верю, как себе… Есть у меня задумка. Конечно, не сейчас, потом.

– О чем ты? – Лариса испытывающе посмотрела ему в глаза.

– Уйти в партизаны. Да, да, не удивляйся. Надо искать.

– Потише, пожалуйста, – Лариса приложила палец к губам, – там же улица, за забором могут проходить люди.

Аркадий взял ее за руки и, легонько стиснув, сказал взволнованно:

– Здорово было бы – сколотить группу, взорвать мост и уйти в лес. Не ходить же мне до конца войны в охранниках.

– Ой, Аркаша! – тихо воскликнула Лариса. – Я бы тоже с радостью. Мама уже немного поправилась. Если бы ты только знал, как они все мне осточертели в этой проклятой горуправе.

– Ну что ж, порядок, – засмеялся Аркадий, – желание есть, задержка за малым: найти партизан, установить с ними связь, взорвать мост и унести ноги. Как, попробуем?

Лариса не обратила внимания на его шутку:

– Говорят, все же есть они в Огарьском лесу. Видели их на Ивановских хуторах…

– Ларочка, может быть, попробуешь?

– Что ты имеешь в виду?

– Попытайся найти нужных людей. Побывай как-нибудь в воскресенье на этих хуторах. Предлог можно придумать: менять барахло на продукты, навестить родственников, да мало ли что. Из барахла я мог бы кое-что подбросить.

– Да-да, мало ли что. Легко сказать. Ладно, подумаем, иди, а то опоздаешь.

– Только будь осторожна. За это голову оторвут сразу.

– Буду, – сказала Лариса и чмокнула его в щеку.

Аркадий возвращался к себе в общежитие в приподнятом настроении и даже напевал себе под нос какой-то довоенный мотивчик.

Кто первый сказал, откуда появилась новость, никто не знал. С самого утра в горуправе между писарями, машинистками, курьерами и прочими мелкими служащими ходил слух о парашютистах.

Лариса впервые услышала об этом на лестничной площадке, когда несла бумаги на подпись Канюкову. Здесь обычно собирались курильщики, обсуждались новости. Элка, девица неопределенного возраста, с весьма поношенной физиономией и развязными манерами, дымя папиросой, взахлеб частила:

– Слыхали, девчонки, на днях захватили двух?

– Где?

– Не знаю, где-то за городом, в лесу…

– И что с ними?

– Долго допрашивали. Говорят, страшно били, чуть живыми отвезли в тюрьму…

Весь день Лариса была сама не своя. Парашютисты, почему-то казалось ей, обязательно девушки, все время стояли перед глазами. Вот она видит, как во двор, где находилась полиция, въезжает полицейский фургон и останавливается с тыльной стороны дома, у входа. Из машины выталкивают двух молоденьких девушек, почти подростков. Они оглядываются по сторонам, пытаясь понять, куда попали и что с ними будет дальше. К ним подходят полицаи, толкают в спины прикладами и волокут в подвал…

За время работы в горуправе Лариса многое повидала, а наслышалась еще больше. В полицию круглые сутки привозили в крытых грузовиках и приводили арестованных группами и в одиночку, выводили обратно еле живых, избитых, изуродованных и отправляли в тюрьму или сразу за город, на бывшее стрельбище или в противотанковый ров. Там по ночам трещали автоматные очереди, раздавались стоны и крики о помощи.

Этот день показался таким длинным, что она не могла дождаться конца. Как назло, появилась срочная работа, и пришлось задержаться почти на полтора часа. Но домой ее тоже не очень тянуло. Что там дома? Одно и тоже. Скучная серая жизнь. Ей захотелось пройтись мимо института, просто погулять по улице, подышать воздухом. Снег поскрипывал под ногами, в воздухе плавали снежинки, хотелось поймать их и подержать на ладони. Она медленно шла по знакомой со школьных лет улице, останавливалась у афишных тумб, но не могла сосредоточиться, чтобы вникнуть хоть в одно из многочисленных объявлений и запретов, напечатанных на двух языках.

– Ой, кто это? – Лариса вздрогнула и попыталась освободиться от державших ее сзади за голову чьих-то рук.

– Здравствуй, Лариска. – Галя повернула ее к себе, стиснула в объятиях. – Пошли в кино, показывают «Девушку моей мечты». – Лариса только сейчас заметила, что находится около кинотеатра. Недавно оккупанты стали там крутить фильмы. У входа топтались немногочисленные зрители в ожидании сеанса.

– Что ты! Какое кино! Не могу. Ты же знаешь, что дома у меня куча дел.

– Тогда я тебя провожу. – Они прошли мимо входа в парк, пересекли площадь и свернули в боковую улицу, что вела к их школе. От школы остались только закопченные стены. Все сгорело, потолок обвалился. При наступлении фашисты разбомбили и подожгли старинное здание, а в сквере устроили кладбище для своих солдат. За забором, между деревьями, торчали ровные ряды крестов.

– Пойдем отсюда, – сказала Лариса, – не могу спокойно смотреть… – Девушки ускорили шаг и свернули за угол.

– С тобой хочет встретиться один парень, – неожиданно сказала Галя.

– Какой еще парень?

– Обожди. Ты его должна знать: он учился в нашей школе. Иван Очерет, интересный такой.

– Ну и что? Я-то ему зачем?

– Ему нужно помочь, прописать и все прочее.

– А почему он не в армии? Откуда он взялся?

– Что ты сегодня такая? Что да откуда?

– Но ты ж не договариваешь, темнишь что-то. – Некоторое время они шли молча. – Не обижайся, Галка, у меня сегодня был тяжелый день. Говори, что там у тебя.

Галя посмотрела по сторонам и, хотя никого поблизости не было, перешла на шепот:

– Этого никто не должен знать, кроме нас. Он в армии. Недавно прибыл сюда с заданием. Парашютист, десантник, понимаешь? В их группе было пять человек, но один погиб, парашют не раскрылся, двоих – девушку-радистку и парня – схватили полицаи. Командир группы скрывается в лесу, а Очерет сейчас у кого-то в городе.

– Ты его хорошо знаешь? Веришь ему?

– Конечно! Стала бы я просить за первого встречного.

– Надеюсь, ты хоть понимаешь, что это значит и что это не так просто сделать?

– Все я понимаю, и тебя хотела просить, чтобы ты была осторожна, – вздохнула Галя. – Но это нужно. – Лариса тоже задумалась.

– А что он собирается делать в городе, если не секрет?

– У них есть рация, спрятали в лесу. Вот все, что я знаю. Он очень просил помочь, и я ему верю.

– Тогда так. Со мной ему встречаться не за чем. Пусть, передаст через тебя свой документ или что там у него. И того, что там, в лесу. Подумаем, может быть, удастся что-нибудь сделать.

Они так увлеклись, что не заметили, как подошли к дому Ларисы, и Галя, чтобы успеть до комендантского часа, заторопилась. В этот вечер она не попала на фильм «Девушка моей мечты».

Павел Данилович выглядел старше своих тридцати двух лет. Даже в мирное время, а сейчас в крестьянском тулупе и шапке-ушанке, да еще с бородой и усами, правда, аккуратно подстриженными, мог сойти за мужика весьма почтенного возраста. Выше среднего роста, худощавый, с глубоко посаженными глазами и мохнатыми бровями, немногословный, он производил впечатление человека сухого и строгого. На самом же деле был он мягким, добродушным и открытым для людей.

Восемь лет назад Павел Данилович окончил исторический факультет университета и три года преподавал историю в средней школе, той самой, что стояла сейчас в развалинах с обрушившимися потолками, затем его перевели на преподавательскую работу в институт. Вскоре, а точнее в тридцать девятом, в связи с осложнением обстановки призвали его в армию, дали в петлицы по «шпале», звезду на рукав и присвоили воинское звание «старший политрук». А в начале декабря он прибыл на Карельский перешеек в качестве замполита батальона пограничников и сразу же – в дело, позже принимал самое непосредственное участие в прорыве «линии Маннергейма», где был тяжело ранен. Возвратился домой после госпиталя летом сорокового с пустым рукавом и орденом Красного Знамени. В институте начались каникулы, нашлась для фронтовика-орденоносца семейная путевка, и он с женой и сынишкой провел месяц в Сочи, на берегу Черного моря.

В сентябре начались занятия, и Павел Данилович с головой ушел в институтские дела. Избрали его членом партбюро института. В делах и заботах пролетел предвоенный год. Приближавшиеся каникулы на семейном совете единогласно решили провести у матери Павла Даниловича, бабушки Ани, в родных Мацковцах, большом старинном селе, раскинувшемся под горой на берегу Сулы. Но каникулы упредила война…

В начале июля Павла Даниловича вызвали в райком партии.

– Павел Данилович, – сказал секретарь райкома, – мы тут посоветовались и решили предложить тебе одно дело.

– Ну что ж, любое дело, товарищ секретарь, для меня подходит, только было бы оно связано с тем, чтобы активно участвовать в борьбе с фашистами, – ответил в тон секретарю Павел Данилович, смекнув сразу, о чем идет речь. Секретарь посмотрел внимательно и продолжал:

– А ты не поспишай поперед батька… Знаю, что тебе любое дело по плечу, но, сам понимаешь…

– Рука? Так, значит, на пенсию, на печку. Не пойдет! Официально заявляю, товарищ секретарь, только активное, подчеркиваю, активное участие и не меньше. – Сказано это было в спокойном тоне, и постороннему человеку могло бы показаться в этом тоне немалая порция юмора. Павел Данилович и секретарь давно знали и понимали друг друга с полуслова. – Прошу на пустой рукав не обращать внимания. Я уже наловчился орудовать одной, так что вполне годен к строевой.

– Ну к строевой – не к строевой, но к боевой работе, надеюсь, подойдешь, – улыбнулся секретарь. – Предлагается тебе, мой дорогой товарищ, зайти сейчас же в районо, получить назначение и отправиться к новому месту работы учительствовать. В самое отдаленное наше село по имени Пески.

– То есть как? Какие Пески?

– Учителем в начальных классах, ну там во втором, третьем, четвертом, в крайнем случае, поскольку в первом ты можешь и не справиться. – Секретарь говорил резковато, но глаза улыбались, выдавали. – Супруга, она у тебя, кажется, математик, может преподавать математику в старших классах. Там у них семилетка, насколько я помню.

Павел Данилович засомневался, шутка это или, может быть, провинился в чем, да не знает еще. Но так вроде не бывает. Обычно говорят, в чем провинность, наказывают, если нужно, а потом уже понижение следует. А тут тебе сразу с места в карьер, в Пески. По началу разговора вроде бы речь шла о деле, связанном с войной, а тут такой оборот.

– Еще не дошло? – продолжал секретарь. – Потерпи немного, дойдет. Так вот, сразу же по прибытии в село, в ближайшее время, за неделю, максимум две вместе с председателями колхоза и сельсовета и секретарем партгруппы создать базу в соседнем лесу на случай чрезвычайных обстоятельств и сколотить ядро будущего партизанского отряда. Привлечь к этому делу только актив, только проверенных и надежных. Работать по ночам. Быть в готовности бить врага, если он появится в нашем районе. Комиссаром отряда назначаешься ты. Командира подберем позже. Оружие дадим. Ну как сейчас, все понятно?

– Да что вы, товарищ секретарь, – Павел Данилович даже привстал от волнения, – разве это можно, чтобы враг сюда пришел?

– На всякий случай, на случай чрезвычайных обстоятельств, – строго сказал секретарь. – Конечно, я давно воевал, еще в гражданскую, но говорят умные люди, на войне всякое бывает, иногда и отступать приходится. Надо быть готовым ко всему. Вот такое тебе будет задание, Павел Данилович.

– Понятно, понятно.

– Это приказ партии. К исполнению приступить немедленно. – Секретарь райкома вышел из-за стола, крепко пожал руку Павлу Даниловичу и пожелал успехов. Павел Данилович по-военному сказал «есть» и отправился за новым назначением.

В самом деле, в армии с одной рукой ему делать нечего. Да его просто не возьмут в армию. А воевать с фашистами он должен? Должен, даже обязан. Ну, если война скоро кончится и врага сюда не допустят, а разобьют там, откуда он пришел, тем лучше. Он снова вернется в институт. Чем больше он думал о разговоре с секретарем райкома партии, тем больше предложенный ему вариант нравился. «Да, пожалуй, лучшего и не придумать», – сказал про себя Павел Данилович и вошел в здание районо.

Лариса встретила Павла Даниловича случайно. В тот день она возвращалась с Ивановских хуторов, сделала небольшой крюк и зашла в Пески. Так просто, на всякий случай. Пока все ее походы по селам ничего не дали, и она уже начала было терять надежду на удачу. Такое дело. Исходных данных почти никаких, только слухи, что где-то в этих местах есть партизаны. Расспрашивать каждого встречного не станешь. Даже со знакомыми нужно быть осторожной. А как узнать? Кого спросить? С кем посоветоваться? И тут Павел Данилович, бывший преподаватель института! Она его хорошо знала, верила ему, и даже, если он не имел связи с партизанами, с ним можно было просто посоветоваться. Она приметила его у керосиновой лавки. В начале, конечно, не признала, потом ее внимание привлек пустой рукав. «Почему он здесь и как сюда попал? – подумала она. – А, может быть, не он? Борода, усы, тулуп, валенки… Но его рост, глаза, мохнатые брови, а главное, нет руки…» Когда он направился в одну из улиц, Лариса пошла за ним и затем окликнула:

– Павел Данилович, это вы?

Мужчина оглянулся и, остановившись, пристально посмотрел на Ларису. Она подошла, поздоровалась.

– Здравствуйте, – улыбнулся Павел Данилович. – Вас не узнать, я думал, вы из наших, местных.

– Как я рада, Павел Данилович, что вас встретила, вы даже представить не можете.