Текст книги "Екатерина Медичи"

Автор книги: Иван Клулас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

Там она оставалась в течение двадцати одного года, пока в 1610 году внебрачная дочь Генриха II и его любовницы из Пьемонта Филиппы Дучи – Диана, которая сначала была герцогиней де Монморанси, а потом герцогиней Ангулемской и де Шательро, приказала перевезти останки законной супруги своего отца в ротонду Валуа в Сен-Деии. Но и это место не стало ее последним пристанищем. В первый раз ее могила была перенесена в 1719 году внутрь базилики после разрушения часовни Валуа. Потом, в 1793 году, когда королевские гробницы были осквернены революционерами, ее останки, как и содержимое всех остальных захоронений, были сброшены в общую могилу. Но легенда о королеве уже будоражила умы. Сборщик налогов из Сен-Дени [416] Брюле решил оставить сувенир на память и сохранил ногу – одну из тех, которые, по свидетельству Брантома, были необыкновенно изящны и восхитительно стройны: историк сообщает, что «у Екатерины были ноги очень красивые, как говорила одна из ее дам, которой очень нравилось надевать на нее чулки и видеть, как натянутый чулок красиво обрисовывает ногу». Эта иссохшая и почерневшая часть тела королевы нашла свой последний приют в одной из витрин музея Таве в Понтуазе.

Завещание королевы было составлено и скреплено королевской печатью у постели умирающей. В нем она щедро одаривала своих верных слуг: около 400000 экю завещанных. Королева вознаградила рвение членов своего многочисленного дома: 112 статс-дам и фрейлин, 76 придворных кавалеров, полдюжины карликов, 58 советников, 108 секретарей, 51 певчий из ее церкви, 23 врача, 50 горничных. Всего – около 500 человек, не считая самых мелких лакеев и кухонных рабочих. Правда, что 50000 экю, заложенных в прошлом году, еще не были выплачены, и к тому же некоторые слуги получили свои деньги только через несколько лет.

Главными наследниками были Христина Лотарингская, «в знак доброй дружбы, которую она [королева] испытывает к своей внучке, вырастив ее как свою родную дочь». Будущая великая герцогиня Тосканская получала все, что принадлежало королеве в Италии, включая ее права на герцогство Урбиргское и 200000 экю-пистолей, которые предыдущий великий герцог пообещал ей в качестве возмещения ущерба за уступку ее собственности. Христина наследовала особняк королевы в Париже и половину всей мебели, колец и драгоценностей.

Королева Луиза де Водемон получала Шенонсо с его мебелью. Шарль Ангулемский, великий приор Франции, получил графства Клермон и Овернь, баронетства де Ла Тур и Ла Шез, все поместья Оверни, которые достались Екатерине от ее матери, а также графство Лораге и доходы от общинных мельниц на юге, в Каркассоне и Безье. [417]

Нельзя не заметить, что отсутствует малейшее упоминание о королеве Маргарите Наваррской, которую, собственно говоря, мать лишила наследства. Оставшееся имущество королевы будет передано королю после того, как он сделает пожертвования в пользу капитула с 2000 экю ренты, который она основала в церкви Аннунциады при своем парижском дворце. Король должен был продолжать раздавать милостыню бедным незамужним девушкам и раздать 6666 экю ²/ ₃беднякам [28]28
  Так в книге. (прим. ред.).


[Закрыть], чтобы те молились за упокой ее души. А главное, Генрих III должен был раздать долги кредиторам королевы.

Долги Екатерины были огромными: Брантом и Л'Этуаль говорят о 800000 экю. Невыплаты по залогам ее дома вместе с завещанными суммами составили, по крайней мере, 450000 экю. Кредиторов было несметное количество: мы знаем имена около сорока из них, стоящих на разных ступенях социальной лестницы – начиная с пастухов королевы и заканчивая банкиром Себастьяно Дзаметто и вдовой скульптора Жермена Пилона. Для того чтобы выплатить им деньги, пришлось продать собственное имущество Екатерины. Земли и поместья во Франции, которые Екатерина получила от матери, продать было нельзя. Оцененные более чем в 500000 экю, волей Екатерины они стали собственностью внебрачного сына Карла IX. Поэтому был опечатан парижский особняк и летом 1589 года составлена опись всей обстановки, как мы уже это видели. Возможно, что денег, вырученных от продажи всех этих сокровищ, хватило бы для возврата денег кредиторам. Но в особняке водворились герцог де Майенн и герцогиня де Монпансье, и те, кто решил вернуть себе деньги с помощью продажи содержимого этого особняка, смогли туда войти только в 1594 году.

Постановлением Парижского парламента было объявлено, что у этого особняка Екатерины нет наследников. После того как Жак Клеман убил Генриха III 2 августа 1589 года, об этом забыли. Генрих IV и его супруга Маргарита от него отказались, не располагая огромной суммой для уплаты всех [418] долгов. 16 декабря 1593 года старшина кредиторов Екатерины заявил, что в связи с разграблением особняка королевы, ее заимодавцы должны через суд продать поместья Шенонсо, Монсо и Сен-Мор-де-Фоссе. Собственность королевы растащили так, как если бы это были кости какого-нибудь безвестного банкрота, и личная выгода рассеяла воспоминания о той, которая так долго была воплощением величия Французской короны. [419]

Заключение

В XVI веке мировая сцена была занята исполнителями главных ролей.

Папа, император, короли Франции, Испании и Англии не были абстрактными понятиями. У них были имена – Лев X, Пий V или Сикст V, Карл V, Франциск I, Филипп II, Генрих VIII или Елизавета.

Екатерина Медичи стоит на одном уровне с этими ярчайшими личностями. Так же как и эти люди, она подчинила себе тех, кем она управляла, и стала воплощением их достоинств и недостатков. Ее история – это история Франции. Она обладала тем редким качеством, самым главным, по мнению Монтеня, которым должен обладать государственный деятель:

«Добродетель в политике – это добродетель с многочисленными изгибами, углами и поворотами, созданная для того, чтобы применяться и соединяться с человеческой слабостью. Она разношерстная и искусственная, не прямая и не четкая, не постоянная, не совсем невинная. Тот, кто идет в толпе, должен уметь отклоняться в сторону, прижимать локти, отступать или идти вперед, даже уметь свернуть с пути праведного, в зависимости от того, с чем он сталкивается: он должен руководствоваться не своими желаниями, а желаниями ближнего, не своими предложениями, а тем, что ему предлагают, в зависимости от эпохи, от людей, от дел».

Еще до бордоского философа флорентиец Макиавелли возвел на уровень правила полезного действия то, что было общепризнанным способом привычного поведения государей. Вполне возможно, что Екатерина Медичи одобряла следующие положения: «Я считаю непреложным фактом, что государь не может быть безнаказанно добродетельным, потому что стремление к самосохранению вынуждает его часто нарушать законы человечности, милосердия и религии. [420] Он должен уметь легко приспосабливаться к различным обстоятельствам, в которых он может оказаться. Иначе говоря, для него одинаково полезно быть настойчивым в благих начинаниях, когда для этого нет никаких препятствий, так и уметь их обойти, когда того требуют обстоятельства… Когда речь идет о характере людей, а особенно о характере государей, нужно принимать во внимание только результаты».

Поэтому современников королевы-матери не особенно смущает ее уклончивость и оппортунизм, которые они чаще всего понимали как нечто вроде удобоуправляемого превосходства. В том, что касается успехов ее начинаний, они демонстрируют, если им удается подняться над страстями, некоторое снисхождение. Боден в своем трактате О республике считает, что власть предержащий достоин уважения даже в случае неудач, если для достижения общественного и национального блага он сделал все, к чему его обязывал долг.

Цель, которую Екатерина себе поставила, была нелегкой. Сохранять более, чем в течение четверти столетия единство нации, расколовшейся на две, или даже на три, группировки, – это никак нельзя считать обычной ловкостью. Такая цель требовала многоплановых действий одновременно по всем направлениям и заставляла переступать через любые препятствия – людей, природу, общество.

Великий кризис, переживаемый Францией с 1559 по 1589 гг., чаще всего называют «религиозными войнами»: это значит несправедливо преувеличивать духовную мотивацию гражданских волнений. В действительности беспорядки происходили в течение всего этого периода в самых разных областях человеческой деятельности, затрагивая внутри страны политику, экономику, общество, а за ее пределами – международные отношения. И в каждой из этих областей правительство Екатерины – как мы это видели – сумело изучить все возможные способы решения и попыталось их применить даже в самых неблагоприятных условиях.

В политическом плане великим новшеством стало участие всех французов в делах королевства. После ослабления [421] абсолютизма, которое происходило в течение полувека, Генеральные штаты собираются в Орлеане в 1560 году, в Понтуазе в 1561 году, в Блуа в 1576-1577 гг., а потом там же еще раз в 1588-1589 гг. Поражает количество созываемых сессий. То же самое было в середине XIV в., когда штаты собирались в мрачные годы Столетней войны. Как и тогда, дебаты велись не только в связи с финансовыми проблемами государства: они рассматривают вопросы самые разнообразные – деятельность королевских интендантов, регламентация системы правосудия, полиции, всей общественной жизни в целом. Но не только на этих собраниях слово предоставляется подданным: дискуссии продолжаются на многочисленных ассамблеях и коллоквиумах. Это провинциальные штаты, ассамблеи нотаблей, духовенства. Вне этих собраний каждый может свободно высказать свое мнение, распространить в печатном варианте: в эту эпоху было издано около шестисот памфлетов, манифестов, мемуаров и трактатов, адресованных королю или общественному мнению. В них содержатся то нападки друг на друга, то ответы, как в виде панегириков, так и в виде разоблачений. Цензура не существует. Даже если полиция начинает преследования, то ей чаще всего не удается найти ни мест хранения печатной продукции, ни перехватить экземпляры, распространяемые разносчиками по всей стране. В этом изобилии четко направленной и страстной информации Екатерина занимает самую разумную позицию: не мешать и, смеясь, издеваться над оскорблениями.

В разговоре никогда нельзя застать королеву врасплох: неутомимая любительница писать письма, она еще и искусная спорщица. Вместе с Монтенем она могла бы сказать:

«Я вступаю в общую беседу и говорю там очень легко и свободно. Ни одно предложение меня не удивляет, никакой долг меня не оскорбляет, каким бы неприятным это для меня ни было. Когда мне противоречат, то возбуждают только мое внимание, но не гнев: я прислушиваюсь к тому, кто мне противоречит – он меня учит. Только истина должна вести и одного, и другого». [422]

Слишком далеко от нас то время, когда Этьен Доле взошел на костер за то, что напечатал еретические мысли. Правда, это было при Генрихе II, а Екатерина тогда не могла ни одного слова произнести официально. Как только она действительно взяла в свои руки власть от имени Карла IX, костры погасли повсюду. Преследование «инакомыслящих» вылилось, естественно, в другие формы, но в большинстве своем это было стихийное преследование одних людей другими, жестокость и животная ненависть в локальном сведении счетов. Жестокость, проявленная через правосудие, была скорее исключением: среди прочих, целью великого путешествия по Франции Екатерины и Карла IX было образумить неистовствующие парламенты, которые по собственной воле организовывали преследования.

Конечно же, королева, как и ее современники, не придавала особого значения человеческой жизни: ее оценят только последующие века. Поэтому государственный интерес заставлял ее иногда прибегать к убийству, когда у нее иссякали аргументы, чтобы ослабить пагубное, по ее мнению, влияние Колиньи. Но такие поступки все-таки скорее исключения. Пока французы яростно уничтожали друг друга, она пыталась найти приемлемые решения, дающие возможность мирного сосуществования. Гарантии, данные позже протестантам по Нантскому эдикту: безопасные города, смешанные палаты, свод правил, регламентирующих отправление культа, и ассамблеи, – уже были записаны в эдиктах, вдохновленных королевой.

В экономическом плане один неурожайный год сменял другой: 1562-1563, 1565-1566 и особенно 1573-1574, 1586-1587 гг. В сравнении с этим царствование Генриха II, на которое пришелся только один плохой урожай, можно считать относительно благоприятным. Правительство королевы-матери оказывается безоружным, но никак не бездеятельным. Организована общественная помощь голодающим. Используются традиционные формы социального обеспечения, но также принимаются меры, чтобы в будущем избежать этой напасти: так, например, появляются муниципальные запасы продовольствия для упорядочения снабжения. [423]

Голод сопровождается повышением цен на продукты питания. В этот период цены резко возрастают. Инфляция рождается вместе с эпохой. С поступлением драгоценных металлов из Америки она достигает невиданных размеров, возмущая и пугая современников. Невыносимая нищета обрушивается на самые бедные слои населения, живущие на фиксированный доход, выражающийся в расчетной денежной единице – турском ливре, чья стоимость по отношению к реальной денежной единице постоянно падает. Решение будет найдено: в 1577 году ливр заменит экю – реальная денежная единица. Власти сами установят обменный курс. Эта денежная реформа является основополагающей: она даст возможность скромным рантье, каких в народе большинство, сразу же получить достойный доход. Стабилизация денежной системы происходит одновременно с установлением равновесия в торговле. Считается, что причиной нарушения международного обмена является импорт предметов роскоши. Чтобы исправить такое положение, Екатерина поощряет развитие новых видов деятельности: разведение шелковичного червя, ткачество, выращивание апельсиновых деревьев, организация национальных конезаводов. Развиваются строительные ремесла, что находит применение при строительстве королевских резиденций и градостроительстве. Очень часто Генриху IV достаточно будет лишь идти по пути королевы-матери, продолжая начатое ею дело возрождения.

В социальном плане иногда складывается впечатление, что происходит нечто вроде революции. Пересматривается место духовенства на национальном уровне в отношении его богатства, но не его почетного превосходства. По Конкордату 1516 года практически все доходные должности были в распоряжении короля, который распоряжался ими в угоду своим приближенным. Кроме того, уже долгое время велось наступление на исключительную привилегию священнослужителей – освобождение от налогообложения. На этот раз оно было практически уничтожено договором в Пуасси и последующими контрактами, которые обяжут духовенство платить недоимки по рентам, учрежденным государством. [424] Королевская собственность была обременена огромными долгами, увеличивать размер традиционного налогообложения было уже нельзя, поэтому Екатерина и ее сыновья черпают средства из церковных доходов в зависимости от потребностей, как если бы огромные состояния церковников были денежным запасом Короны. Доход от имущества Церкви рассматривается как национальное достояние. Король его выставляет на продажу. Покупатели бросаются на земли, недвижимость и пошлины, собранные за несколько столетий: активный перевод собственности отражается на объеме сделок, который может достигать пятнадцати – семнадцати миллионов турских ливров. Позже церкви смогут выкупить большую часть имущества, но в эпоху религиозных войн эта передача прав кажется окончательной. Нувориши – менялы, банкиры, торговцы, пользуясь денежным кризисом, разорявшим народ, вкладывают деньги в земли и получают дворянские титулы, как землевладельцы, изгоняя бывших хозяев – мелкопоместных дворян, в столицу. Увеличивается разрыв между родовитой аристократией, богатыми горожанами и оборванными дворянчиками, которые, в лучшем случае, становятся солдатами и гвардейцами короля, а в худшем – голодными головорезами, предоставленными самим себе и лишившимися защиты иерархий землевладельцев.

Социальное положение людей меняется. Но еще они меняются духовно и, даже можно сказать, в лучшую сторону. До Варфоломеевской ночи Реформация была партией знатных вельмож. Конде, братья Шатильоны, даже Жанна д'Альбре сделали из нее силу политической оппозиции. Благодаря уничтожению дворян пасторы возвращают свое место руководителей общин. В них господствуют религиозная исступленность и искренность верующих. Вновь появившееся в протестантском обществе превосходство духовного начала над политикой, возможно, является одной из причин, помешавших Генриху Наваррскому вернуться в католическую веру, как того требовала от него Екатерина.

Какой бы веры ни придерживались французы конца XVI в., у них есть общее: сила и искренность веры. Эта вера [425] регулирует отношения с государственной властью: она принуждает повиноваться Цезарю, то есть существующей власти. Но именно по этому поводу возникают главные проблемы конца правления Екатерины. Не следует забывать, что основным побуждающим фактором бунта Лиги является отказ признать наследником трона того, кто не разделяет религиозных убеждений большинства населения. После протестантов наступит очередь католиков Франции вступить в настоящий конфликт с властями: верность Богу и верность королю сталкиваются и противоречат друг другу.

В основном XVI век разрешил эту дилемму, применив принцип cujus regio, ejus religio – религия подданных должна быть религией государя. Примером этому были Германия, Англия, Испания. Екатерина не захотела и не сумела принять энергичные меры. Эта нерешительность казалась соседним державам рискованной и возмутительной: она постоянно давала им удобный предлог для вмешательства в дела Франции.

Это международное давление является той смертельной опасностью, которая могла бы погубить Францию во время гражданских волнений. Сколько раз захват королевства казался неминуемым. Но благодаря невиданной удаче у потенциальных врагов оказываются связанными руки: Англия занята военными действиями в Шотландии и Ирландии, Испания – восстанием в Нидерландах и бунтом морисков. Впрочем, королева Екатерина всегда находит деньги, когда нужно выступить против Испании на северных границах и на море: благодаря солидарности итальянских княжеств и международной сети флорентийских банкиров она всегда получает, даже если ей приходится торговаться, денежные средства, которые Его Католическое Величество с великим трудом переводит из Испании в Нидерланды. Мадрид будет вынужден прекращать платежи, а Французская корона, хоть и испытывающая финансовые затруднения, находит огромные суммы, чтобы купить отступление немецких наемников.

Тот факт, что Франция сумела продержаться до катастроф страшного 1588 года, является в основном результатом [426] ловкости королевы-матери, которой помогала сама удача. Но в повседневной борьбе у Екатерины был гораздо более постоянный, чем удача, союзник – французский народ. В ходе гражданских сражений развилось обостренное национальное сознание: французы поняли, что все они братья, дети одной матери – Франции. А она проявляется, действует и приказывает через посредство суверена. Следовательно, благодаря стечению обстоятельств король находится под опекой, по праву или фактически, своей родной матери. Судьбой было предопределено, что образ матери Франции воплотился в личности королевы-матери: сыновнее почитание, страх и даже ненависть, которую внушала Екатерина Медичи, ее нравственное превосходство, которое признавали противоборствующие группировки, нельзя объяснить как-то иначе. В этом смысле показательны даже крайности в адресованных ей обвинениях: самый страшный упрек королеве, содержащийся в Замечательном рассуждении 1574 года, состоит в том, что она обращалась как с бастардами с законнорожденными сыновьями Отчизны.

Друзья или враги, французы сваливают на Екатерину заботу о поддержании согласия между ними путем решения семейных споров. Когда она умерла, бедняки шептались: «У нас нет больше королевы-матери, которая даст нам мир». Устанавливать мир – именно таким было ее главное назначение в королевстве, а также в собственной семье. Это было нечто вроде призвания: у нее к этому была склонность, а французы дали ей возможность ее проявить, обойдя запреты предков, записанные в салическом праве. Из встречи честолюбивой женщины и народа, покорного воле демонов раздора, вдруг рождается, совершенно неожиданный во Франции, суверенный матриархат, который по прихоти истории дважды повторится в следующем веке.

В последующей эволюции мышления французов сохранятся следы этих опытов. Вера в Корону была мистической, бесплотной: отныне она будет относиться к человеку во плоти и крови, а к преданности будет примешиваться нежность. Долг повиновения теперь не будет, как долг, который привязывал людей к их сюзерену в феодальную эпоху, [427] компенсацией за защиту. Это будет нравственный, почти религиозный, долг, через посредство главы государства связывающий подданных с судьбами страны, сыном которой себя ощущает каждый: а священная любовь к родине является его (долга) выражением.

Настанет день, когда принцип коллективной суверенной власти будет ощущаться как доминирующий над личностью, обладающей исполнительной властью. И тогда придется вернуться к атавистической потребности матриархата: чтобы оправдать повиновение государству, будет изобретена аллегория в виде женщины – властной, как королева, внимательной, как мать, которая получит имя, данное ей Боденом в эпоху Екатерины Медичи, – Республика. [428]

Итальянские и французские родственные связи Екатерины Медичи

Французские родственные связи. Сеньоры де Ла Тур, графы Овернские и Булонские

Вторая линия наследных графов Овернских была основана в X веке Альфредом, графом Буржским, после угасания первой линии герцогов Аквитанских.

Один из сыновей основателя этой линии, Бернар, брат графа Гийома II, получил в удельное пользование сеньорию де Ла Тур в Оверни. Его сын Жерар Овернский первым взял имя де Ла Тур. Двенадцатый потомок по прямой линии Гийома II, Гийом XI, в 1224 году женился на Аликс Брабантской, дочери Генриха I, герцога Брабанта, и Маго Булонской. Аликс передала свои права на графство Булонское своему сыну Роберу V Овернскому, который объединил оба графства – Овернское и Булонское и изменил свой герб (знамя с тремя красными подвязками – герб Оверни), сделав его четверочастным – включив в него Булонский герб (на золотом поле три красных круга).

Булонский дом был одним из старинных французских родов и через женщин связан с династией Каролингов. Сыном одного из графов был Годфруа де Буйон, предводительствовавший в первом крестовом походе и не оставивший потомства.

Когда умерли сыновья Робера VII, графа Овернского и Булонского, наследницей графств Овернского и Булонского в 1422 году стала единственная дочь младшего сына Годфруа Овернского, сеньора Монгаскона, Мария. Несмотря на то, что она лишилась этого владения, когда в 1419 году Филипп Добрый, герцог Бургундский, забрал его у ее двоюродного дедушки, она продолжала носить это имя и сохранила герб. [429]

Мария Овернская была вдовой Бертрана V де Ла Тур, потомка Бернара Овернского, брата графа Гийома II и основателя в X в. младшей ветви Ла Тур д'Овернь. Их сын, Бертран VI де Ла Тур, стал Бертраном I, графом Овернским и Булонским.

Эта третья линия графов Овернских быстро иссякла: она закончилась в 1501 году со смертью графа Жана III, супруга Жанны де Бурбон-Вандом, отца Мадлен де Ла Тур и деда Екатерины Медичи. Следует отметить, что граф Бертран II уступил Людовику XI свои права на графство Булонское в 1477 году и получил взамен графство Лораге, расположенное в Лангедоке.

Графство Овернское состояло из части старинного графства Клермон. Его столицей был Вик-ле-Конт, главный город кантона округа Клермон-Ферран. К нему относились различные сеньории. Все это перешло после смерти Екатерины Карлу де Валуа, внебрачному сыну Карла IX и Мари Туше, которого в 1606 году Парижский парламент обязал вернуть эти владения королеве Маргарите, которая безвозвратно уступила эту собственность юному дофину, будущему Людовику XIII. [430]