Текст книги "Лисянский"

Автор книги: Иван Фирсов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Пора и о достопримечательностях сообщить: «Кроме кораблей, покрывающих реку, беспрестанно в нем уже цветут и прочие заведения, между коими примечания достойны музеум господина Пиля и публичная библиотека. Сей последней установлению вспомоществовал много славный Франклин, который кроме чрезвычайной учености был весьма деятельным в установлении американской вольности. Мраморная статуя сего великого мужа нашего века поставлена в нише строения и придает ему много красы…»

Знакомясь с местным обществом, Лисянский все больше проникался мыслью, что положение в Америке определяется не умом, честью, званием гражданина, а всецело зависит от состояния. «Однако и в России многое в карьере зависит от достатка, – размышлял он, сопоставляя нравы, – у американцев сие слишком очевидно и даже почитается за правило». В проницательности Лисянскому не откажешь!

Встречал он на званых вечерах полковников, которых старались не замечать, ибо они владели малым количеством рабов и небольшими плантациями. Сопоставляя, например, популярность президента Вашингтона с его достатком, нетрудно было проследить, как поднимался он по ступеням военной карьеры – строго в соответствии с ростом его состояния.

Теперь он считался одним из богатейших людей в стране и пользовался непререкаемым авторитетом у сограждан. Они помнили его заслуги как Главнокомандующего войсками в битве с Англией, председателя первого конвента, принявшего Федеральную конституцию. Многие называли своего первого президента «отцом нации».

Однажды Лисянскому привелось увидеть его издалека, на представлении в театре. В ложе сидел крепко сложенный, убеленный сединой человек. Его лицо, прочерченное резкими складками и морщинами, несколько тяжелый и надменный взгляд, который он изредка бросал на публику, – все выдавало в нем недюжинную силу воли.

Вскоре нежданно-негаданно Лисянскому представился случай встретиться с президентом Вашингтоном.

У Лисянского было рекомендательное письмо к богатому коммерсанту Анткоку. Коммерсант пригласил русского офицера к себе на вечер.

Войдя в гостиную, Юрий вдруг увидел свою милую Джесси, спутницу из дилижанса. Она беседовала с пожилым, добродушным, видимо, очень состоятельным джентльменом.

– Хелло, мистер Юрий, – обрадовавшись, воскликнула Джесси, прерывая свой разговор, когда Лисянский, несколько смущенный неожиданной встречей, подошел к ней.

Она непринужденно схватила его за руку и, повернувшись к собеседнику, представила Лисянского:

– Самый милый и услужливый кавалер, которого я встречала. А это мой папа, – сказала она Юрию и между ними завязалась непринужденная беседа.

Юрий вспомнил походя о недавней встрече в театре:

– Ваш президент присутствовал на представлении. По облику он действительно великий человек. Но, очевидно, не каждому он доступен.

– Напрасно вы так думаете, – возразил Полок. – Он действительно человек строгих правил, но очень прост. Впрочем, – Полок посмотрел на подошедшего к ним хозяина дома, – если мистер Лисянский желает в этом убедиться, мы приглашаем его в субботу на банкет. Президент обязательно будет там.

Лисянский пришел на банкет за полчаса до начала, но у фешенебельного особняка уже стояли роскошные кареты. Гости собирались дружно.

После официальной части Анткок и Полок провели Лисянского в один из многочисленных салонов, окружавших банкетный зал, в котором находился президент. Вашингтон не терпел даже малейшего проявления какого-либо внимания к своей личности. Но тут был особый случай. Ему доложили о русском офицере с английской эскадры, который на время покинул корабль и путешествует по штатам с целью увидеть и познать жизнь американцев.

Лисянского представили, и президент жестом пригласил его сесть.

– Я слышал, сэр, – начал президент и продолжал, чеканя каждую фразу, – что вы проявляете искренний интерес к жизни нашей страны. Это весьма похвально. Штаты и Россия добрые соседи. В свое время Россия проявила уважение к правам человека и отвергла союз с Великобританией против нас. Мы помним об этом.

Лисянский невольно почувствовал радушие в словах сурового на вид собеседника.

Президент кинул изучающий взгляд на Лисянского и спросил:

– Что же больше всего вам запомнилось в Штатах?

– Я не мог за короткое время, сэр, узнать многое, но больше всего меня удивили приверженность ваших граждан к вольности, а также добрые законы и нравственные правила вашей жизни.

Вашингтон остался доволен ответом русского офицера. Несмотря на молодость, тому была присуща незаурядная проницательность и логика мысли.

– Ваша лестная оценка, сэр, приятна, – оживился президент. – Россия вызывает у нас симпатии. В Петербурге уже находится наш посланник Джордж Рассел. Надеюсь, ваше путешествие послужит на пользу нашим народам. Мы еще так мало знаем друг друга…

– Я постараюсь приложить все старания, сэр, чтобы оправдать ваши чаяния.

Вашингтон встал, и они любезно раскланялись.

Вернувшись в гостиницу, Лисянский прежде всего открыл свой дневник: «…Президент Вашингтон обласкал меня таким образом, что я по гроб жизни моей должен ему остаться благодарным и всегда сказать, что не было в свете величее мужа сего. Простота его жизни и благосклонность в обхождении таковы, что в одно мгновение поражают и удивляют чувства».

Наступила весна, и Лисянский отправился на север. Он побывал в Нью-Йорке, Нью-Порте. Его интересовали верфи, доки, постановка кораблестроительного дела. В Бостоне он заметил, что местные жители «более приверженцы к вольности и своим поведением подают лучший пример оной, нежели все южные штаты, между ними нет рабов, а каждый собственными руками или головой достает хлеб».

Заканчивался предоставленный ему отпуск, пора было возвращаться на корабль. Всё виденное наводило на раздумья. Свои мысли он доверял лишь своему молчаливому спутнику. Размышляя о конституции, он справедливо заметил, что каждый из штатов «составляет малую республику, а все вообще – знатное, вольное правление, которое управляется президентом, сенатом и конгрессом. Все они избираются промежду граждан на известное время. Хотя почти не приметна в оной сила гражданской и военной власти, но мне никаких бесчинств видеть там не привелось, которые бы при подобных обстоятельствах могли произойти в Европе, а сему причиной верно добрые законы и нравственность».

3 мая 1796 года на попутной шхуне Лисянский отправился в Галифакс. На рейде стояла эскадра под флагом адмирала Муррея. Но тщетно высматривал он среди кораблей родной «Луазо».

– Ваш фрегат еще не скоро выйдет из Портсмута, – сказал радушно встретивший его Муррей. – Но я думаю, что вы не будете огорчены фрегатом «Топаз». Это самый быстрый ходок на эскадре, а капитан Черч – наш лучший капитан.

Служба на «Топазе» мало чем отличалась от прежних обязанностей на «Луазо». Вахты чередовались с авралами, вечерние беседы в кают-компании затягивались иногда за полночь. Однообразие утомляло, и тогда командир разрешал команде купаться. Все лето эскадра крейсировала вдоль канадского побережья без особых стычек и только в конце августа наткнулась на неприятеля.

– Три судна справа на горизонте! – прокричали с фор-марса.

Через несколько минут капитан Черч внимательно разглядывал их в зрительную трубу.

– Французские фрегаты! – определил он и, не ожидая приказания, распорядился взять на пять румбов правее, поставить все паруса.

И тут же на флагмане подняли сигнал: «Эскадре преследовать неприятеля!» Черч вызвал на шканцы офицеров.

– «Топаз» идет впереди и ждать эскадру нет смысла. Скоро стемнеет, и французы скроются, – капитан решительно посмотрел на офицеров. – Мы атакуем французов, несмотря на их превосходство. Для начала сблизимся с концевым фрегатом вплотную и вступим с ним в дуэль. Остальные французы из боязни попасть в своего, уверен, не будут открывать огонь. Мы выиграем, главное – время. А там подоспеет эскадра. Кто не согласен?

Черч обвел пристальным взглядом офицеров.

– По местам стоять! Барабанщики, наверх! – скомандовал он, и спустя минуту-другую барабанная дробь известила о начале боя. Лисянский занял свое место у фок-мачты.

Как ни странно, французы не решились принять бой совместно, а развернувшись, пустились в разные стороны.

«Топаз» вскоре стал настигать фрегат «Елисавета». Но французский фрегат вдруг начал изменять курс.

– Видимо, там бывалый капитан, – процедил Черч, – он ворочает от наших пушек.

Спустя полчаса «Топаз» сблизился с противником на пистолетный выстрел и первым открыл огонь. Не успел рассеяться дым, как французы ответили метким залпом.

Рядом с Лисянским, на полубаке, ядром сразило двух матросов, у грот-мачты на палубе, окутанной дымом, застонали раненые… Бой разгорался. Повторные залпы «Топаза» обрушились на француза, но тот продолжал уклоняться и яростно отстреливался.

Лисянского, будто бревном, толкнуло в голову, и он, потеряв сознание, свалился на палубу. Когда пришел в себя, голова разламывалась от боли. С трудом поднял руку, вытер кровь с виска, приподнялся. К нему подбежал матрос, оторвал подол рубахи и перевязал рану. Поднявшись, Лисянский перешел к наветренному борту.

– Травить брасы, перевернуть фор-марса-рей, – донеслась команда. Лисянский поспешил к мачте и помог уцелевшим матросам отдать снасти.

Спустившись под ветер, «Топаз» меткими залпами изорвал в клочья паруса на фок-мачте неприятеля. На палубе валялись трупы. «Елисавета» потеряла ход. «Топаз» бил ее почти в упор. Наконец, кормовой флаг на французском фрегате медленно пополз вниз.

Черч начал преследовать остальных французов, но они успели скрыться в наступившей вскоре темноте.

Пошатываясь, Лисянский подошел к Черчу.

– Спускайтесь живо в каюту, Лисянский, – приказал он, – вы вели себя молодцом.

Вскоре пришел доктор и осмотрел рану около виска.

– Убито семнадцать матросов, – грустно сообщил он, – девять раненых и вы в их числе. Вам повезло, еще бы полдюйма – и отдали бы душу богу.

Пленённый фрегат отправили в Галифакс, а «Топаз» двинулся на поиски неприятеля к Бермудам.

Лисянский на следующее утро пытался подняться на палубу, но сильная головная боль и головокружение заставили его лечь в койку. Перед обедом к нему заглянул капитан:

– Вы всецело исполнили долг, а теперь никуда ни шагу, пока не поправитесь. Я прикажу приносить вам пищу в каюту.

Пришлось подчиниться и несколько дней проваляться в постели. Но сильные боли не оставили Лисянского до самого Галифакса, куда они возвратились через неделю.

Там его ждала приятная встреча – накануне в порт пришли кораблями Баскаков и Крузенштерн.

Получилось так, что, узнав о ранении, Баскаков первым навестил друга. Обнявшись, они уселись рядом и долго делились впечатлениями о прожитых врозь месяцах. В конце встречи Баскаков вспомнил новость:

– Я слыхал, что адмирал Муррей отправляется в Портсмут, не пора ли и нам отчаливать от берегов американских?

Лисянский сам не раз подумывал об этом:

– Но только чур, как вернемся в Портсмут, я попрошусь у Воронцова в другую страну.

– Куда еще? – спросил Баскаков.

– Давно чаю побывать в Ост-Индии.

– А домой как же?

– Годом раньше, годом позже, а другой случай вряд ли состоится, – пояснил Лисянский.

В конце концов Баскаков согласился, тем более что Крузенштерн поддержал Лисянского.

В середине сентября вместе с адмиралом Мурреем на фрегате «Клеопатра» русские офицеры оставили берега Америки.

Поскольку ни Крузенштерн, ни Баскаков не оставили для потомков каких-либо записок о пребывании в Новом Свете, обратим внимание на некоторые примечательные и прозорливые замечания и выводы, сделанные Юрием Лисянским. К тому времени русский офицер был уже сложившимся человеком, со своими взглядами и убеждениями.

Что же увидел он за океаном, что его поразило и что он взял на свою заметку?

Но прежде хотелось бы оговориться. У всех штурманов есть золотое правило: «Пишу то, что вижу, чего не вижу, того не пишу». Юрий Лисянский, как настоящий моряк, придерживается этой заповеди на всем своем жизненном пути.

Уже в первые недели плавания, восхищаясь красотами природы на островах Вест-Индии, он возмущается неприглядной жизнью рабов-негров. У них «положение весьма бедное везде, их же властители проводят жизнь в изобилии», и Юрий негодует, «что англичане могут так жестоко обходиться с людьми».

С первых своих шагов по американской земле, в Нью-Йорке, Лисянский сострадательно замечает «людей низшего класса… которые принуждены жаться вместе в небольших хижинах, без чистоты». Именно в этих кварталах свирепствовали болезни, а «в прочих же улицах умирало весьма мало». Многое увиденное в Америке поражает своим отличием от порядков в далекой России, да и в Европе. Здесь не встретишься «с дворцами, подобными европейским», но увидишь «…многие места, обладатели которых проводят свою жизнь счастливо».

Не ускользнула от внимания Юрия и примечательная сторона быта американцев, в отличие от неизжитой до сих пор привычки россиян: «Уши их не обеспокоены беспрерывным лаяньем собак, держимых для увеселения праздных, но услаждены криками домашних птиц и животных, коими сии счастливые места наполнены».

Считая Филадельфию «одним из лучших городов в свете», Лисянский вместе с тем примечает и «в самой середине весьма бедные жилища».

Пребывая в Бостоне, он сопоставляет порядки на рабовладельческом Юге с жизнью бостонцев. «Они более также приверженцы к вольности и своим поведением подают лучший пример оной, нежели все южные штаты; между ними нет склавов, а каждый собственными руками или головой достает хлеб».

Симпатии русского моряка и на стороне «вольного правления» в Штатах: «Каждый Штат окромя сего имеет своего губернатора и свой сенат, которые управляют внутренними распорядками, что же касается до околичных обстоятельств, то они принадлежат общему правлению. В Америке всякий, в мужество пришедший, есть солдат при надобности, исключая сего республика держит малое число войск для защиты своих границ». Таковы некоторые впечатления Юрия Лисянского от кратковременного путешествия по Северной Америке. Радует, что это не сторонний, равнодушный взгляд фланирующего пришельца, а зоркие наблюдения и оценки дел в молодой заокеанской республике. Зарисовки Лисянского гораздо более интересны, систематичны и разнообразны, чем заметки первого русского человека, побывавшего перед тем в Америке, – Федора Каржавина.

Лейтенант Лисянский, покидая Атлантическое побережье Северной Америки, еще не знал, что через пять лет вновь ступит на берега этого материка, но с противоположной стороны, омываемой Великим океаном.

* * *

Новый, 1797 год русские моряки встретили у берегов Англии. В миссии они узнали о переменах на российском троне. Екатерина II скончалась, императором стал Павел I. В посольстве священник сообщил печальную весть: на английском корабле погиб Яков Беринг.

– Их величество генерал-адмирал император Павел I издавна покровительствует флоту, – сказал посол Воронцов, выслушав офицеров. – Я сам считаю, что русским офицерам и полжизни бы надо выучке морской у англичан набираться. Мы-то неучи в сравнении с ними.

Однако увидев, как вытянулись лица офицеров, он пожевал губами:

– Отпишу ныне же государю о вашей просьбе и сам буду за вас ходатаем.

Когда вышли от посла, Баскаков возмутился:

– Англицкие мореходы отменные, но и наш брат русский им не уступит. Невдомек мне, к чему принижать соотчичей своих?

Крузенштерн молча пожал плечами, а Лисянский поддержал друга:

– Мне, к примеру, ежели выбирать матроса англицкого или русского, так я предпочту нашего. Он в любом деле выдюжит. А что сиятельный граф, так он обитает в сих краях второй десяток лет. Как по присказке: «С кем поведешься, того и наберешься»…

Между тем лейтенант Лисянский внимательно следит за успехами британского флота. 1 марта 1797 года он отмечает его победу над испанцами у мыса Сан-Висенте: «Мы сегодня получили известия о победе адмирала Джервиса над гишпанским флотом. Англичане, имея только 15 кораблей, разбили гишпанцев в 27. В сем сражении особливо отличил себя капитан Нельсон».

В ожидании государева ответа Воронцов посоветовал наведаться в Читам, где стояла эскадра вице-адмирала Макарова… Но в Читаме эскадры не оказалось. Корабли ушли в Ширнесс. В Читаме же Лисянского заинтересовали добротные доки с оригинальной системой водопуска. «Неплохо было бы, – подумал он, – устроить такую же механику в России. Ведь у нас так дорого обходится каждый фут воды, впущенной в док».

В Ширнессе Юрий встретил приятелей. Они поделились новостями из столицы и Кронштадта.

– Новый государь будто флот жалует, – рассказывали они, – средства на постройку кораблей ассигнует дополнительно. Морской корпус наконец-то переводят в Петербург.

На обратном пути в дилижансе оказался интересный попутчик. Узнав, что его сосед русский офицер, обрадовался:

– Мистер Пирс, – отрекомендовался он, – последние 15 лет провел в странствиях по разным материкам. Пожалуй, побывал везде, кроме Африки. Но и туда собираюсь в этом году.

– Бывали ли вы в Америке? – спросил Лисянский.

– О, да, конечно, – оживился Пирс, – об этом я и хотел рассказать вам, но вы меня опередили. – Он помолчал минуту-другую, собираясь с мыслями, и продолжал: – В прошлом я немало времени прожил с россиянами на Куковой реке, неподалеку от Нутки. Они деловые люди и успешно промышляют пушного зверя на Алеутах. Всегда доброжелательно встречают пришельца. Старшим там приказчик Баранов, а всему делу голова – мистер Шелихов.

– Есть ли там суда морские? – поинтересовался Лисянский.

– Да, есть. Без них невозможно отправлять товар на Камчатку. Оттуда же доставляют провиант, но, – огорченно сказал англичанин, – многие суда худые, немало их гибнет в Восточном океане в штормах.

Лисянский спрашивал еще, и Пирс охотно рассказывал, как трудно приходится на Алеутах русским людям.

– Больше всего страдают по причине отсутствия добрых судов.

Не впервые слышал об этом Лисянский. «Вернусь в Россию и обязательно попрошусь в вояж в те края», – размышлял он под стук дилижанса…

Случайный попутчик Лисянского рассказывал о своих похождениях двухлетней давности. Упоминая имя Григория Шелихова, он, конечно, не мог знать, что «рыльского именитого гражданина» уже нет в живых… Через полгода после проводов дочери и зятя, столичного чиновника Николая Резанова, в Петербург, тяжелый недуг в три недели скрутил Шелихова намертво. Болезнь отяготили неудачи.

Еще до свадьбы дочери Анны Шелихов забеспокоился, но виду не подавал. Восемь лет с каждым сезоном росли горы пушнины на складах в Иркутске. Китайские мандарины запретили торговлю русским купцам в Кяхте. Поначалу Шелихов ухмылялся: «Придет срок, образумятся, цена меха поднимается». Но в последние годы иностранные купцы, почуяв наживу, повезли товары морем в Кантон и сбили цену. Нависла угроза разорения…

О кончине Григория Ивановича горевали не только его сибирские друзья, но и петербургские знакомцы.

Знаменитый поэт Державин откликнулся на кончину отважного первопроходца эпитафией:

Колумб здесь росский погребен,

Проплыл моря, открыл страны безвестны…

И жаль, что все на свете тлен,

Направил парус свой

Во океан небесный

Искать сокровищ горних, неземных…

Сокровище благих,

Его ты душу, боже, упокой…

У предприимчивого и энергичного Шелихова были и враги, недруги-завистники оживились, начали лелеять мысль растащить шелиховскую компанию…

Но не тут-то было. Наталья Шелихова бразды правления взяла в свои руки, поправила дела. Резанов, теперь уже секретарь Сената, вскоре забрал семью Шелихова в Петербург. Обаяние и красота Натальи Алексеевны сразу снискали ей симпатию в столичных салонах, а деловитость – уважение у чиновников. Ее усилиями и помощью зятя, вхожего в Сенат, осуществилась мечта Григория Шелихова: повелением Павла I образовалась единая Американская компания…

Генерал-адмирал Павел I, президент Адмиралтейств-коллегии, не любил волокитить с бумагами, и потому Лондону не пришлось долго ждать с ответом.

Уже в начале марта офицеров известили, что их просьба удовлетворена, и 16 марта они отправились в Портсмут. На этот раз все совпало с их желанием. Адмирал назначил всех трех офицеров на корабль «Резонабль», направляющийся в Мысовскую эскадру у Доброй Надежды. По привычке Лисянский перед отплытием послал весточку Ананию.

«…Мое намерение есть, – писал он, – остаться у мыса Доброй Надежды на четыре или пять месяцев, дабы познакомиться с Африкой, а особенно с оконечностью оной, которая весьма нужна для плавающих к востоку оной, я думаю, что через сие не буду в дураках. Письмо, которое у меня находится к адмиралу Прингелю, командующему Мысовской эскадрой, верно подаст мне случай идти далее и далее, но о сем я к вам писать буду впредь, а теперь же прошу вас переслать мой портрет, посланный с капитаном Стивенсом, к батюшке, который оному будет приятен, не видавши меня с 1782 года, в случае же смерти старика, пусть брат Иван Федорович его имеет».

«Резонабль» снялся с якоря рано утром и дрейфовал на внешнем рейде, ожидая суда Ост-Индской компании. Капитану Боэлсу поручили сопровождать караван из восьми судов. Пока суда вытягивались из бухты, Баскаков, Лисянский и Крузенштерн вышли на шканцы. Вот и последняя шхуна показалась у выхода…

– Верхние марсели ставить! – донеслось с мостика. – На фалы и шкоты верхних марселей!

Бесшумно, привычно и слаженно карабкались по вантам матросы, отдавалась одна снасть, подбирали другую. Чуть накренившись, «Резонабль», медленно набирая скорость, выходил в голову конвоя.

Чем дальше в море, тем больше крепчал ветер, расправляя упругие паруса. Справа за кормой, растворяясь в туманной дымке, уходили берега Англии…

У мыса Доброй Надежды и берегов Ост-Индии

Капитан «Резонабля» Боэлс, как показалось офицерам, принял их чрезвычайно вежливо. Неожиданно учтиво отнеслись к ним и офицеры корабля. Все вскоре разъяснилось в кают-компании за первым же застольем. Оказалось, что «Резонабль» побывал в прошлую кампанию в Ревеле с визитом, и весь экипаж до сих пор вспоминал радушие и гостеприимство русских моряков.

Когда прошли траверз Зеленого мыса и миновала опасность встречи с французами, Боэлс пригласил русских офицеров в каюту штурмана.

Подробно объяснив маршрут следования, капитан обратился с просьбой:

– Корабль входит в тропики. Наши офицеры несут круглосуточно вахту, и не все они сильны, как штурман, в астрономии. Я плавал раньше этим маршрутом, и не всегда ветры и течения сопутствуют нам…

– Но для того есть рекомендации капитана Гора, – невольно вырвалось у Лисянского.

Будучи в Лондоне, он за два месяца добросовестно проштудировал фундаментальное описание плавания капитана Гора в Ицдию. Все моряки считали его классическим пособием.

Капитан усмехнулся:

– Я тоже придерживаюсь его советов, но не всегда они помогают. Гор плавал в начале века, многое изменилось. – Боэлс показал на карту. – Гор советует располагать курсы подальше на запад, но на этом теряется много времени. Мы идем сейчас на десять градусов восточнее этих рекомендаций. Я прошу вас дважды в сутки уточнять долготу и делать замеры метеорологии.

Астрономические обсервации и замеры по метеорологии помогли. После многодневных наблюдений и расчетов стало ясно, что рекомендации капитана Гора не всегда верны. «Сколь я ни уважаю опытности капитана Гора, но согласиться с ним не могу на столь строгое определение, – заметил Лисянский, приближаясь к мысу Доброй Надежды. – Мне кажется, что мнение перехода через линию вышеозначенное более утверждено на предрассудках старинной навигации, нежели на опытах».

И тут же обосновывает свое мнение: «Известно всякому, что корабли часто, пересекая линию в 16°—17°, имеют хорошие ветры, а те, которые находятся в 22°, штилюют, что же касается до торнадо, то надобно быть довольно близко к Африке, а при всем том никогда не пропускать держать команду как можно суше, ибо с дождями хотя везде повстречаться можно, но там они должны быть вреднее, где солнце низвергает лучи свои почти перпендикулярно».

Однако флота лейтенант не только обогащает науку, проводя время в астрономических изысканиях. Молодо-зелено, ему лишь двадцать пять, он не корчит из себя ханжу. В очередном письме Ананию откровенничает: «Расстояние между тропиками мы протанцевали. Известно всем, что там царствует прекрасная погода, музыкантов у нас было довольно, а остинские корабли полны молодыми и прекрасными дамами. Стоило только съехаться и зажечь фонарей на шканцах…»

На купеческих судах, следующих в Ост-Индию, которые конвоировал «Резонабль», немало прелестных женщин. То были «дети посредственного состояния людей в Англии, которые получили хорошее воспитание». А направлялись они в далекую богатую колонию, чтобы извечным женским ремеслом как-нибудь подправить свои дела и подзаработать денег.

Пробыв там несколько лет, «женщины возвращались сами или с мужьями и там в Англии пылят как будто бы родились в золоте». Ну а пока есть возможность, почему бы и не повеселиться от души, скоротать однообразную скуку дальнего вояжа…

На рассвете 4 июня команду разбудил громкий возглас:

– Земля!

Как всегда в таких случаях, когда экипаж месяцами не видит берега, все мгновенно высыпали на палубу.

В лучах утреннего солнца из-за горизонта медленно поднимались гигантские скалы. Над ними, задевая вершины, курчавились редкие облака.

Поеживаясь от утренней прохлады, Лисянский подтолкнул Баскакова:

– Подобно сказке, столь долго ждал я сего часа. Помнится, еще у мичмана Веревкина вычитывал описание Доброй Надежды.

Между тем, будто из морской пучины нарастая, вздымались горные громады, среди которых явственно обозначилась Столовая гора. Облака постепенно рассеялись, и чистое небо обрамляло простиравшуюся гряду гор. Зарево восходящего из-за них солнца разливало вокруг багровый отсвет, оттеняя крутые склоны, отроги и торчащие вдали пики.

«Резонабль» первым вошел в бухту Симонс-бей и бросил якорь неподалеку от адмиральского корабля. На рейде стояла эскадра – 3 линейных корабля, 2 фрегата, 2 шлюпа.

В этот же день русские офицеры представились адмиралу Принглю и получили любезное приглашение адмирала к обеду на следующий день.

– Завтра день рождения нашего корабля, будут присутствовать все капитаны.

Крузенштерн попросился на «Луазо» – тот самый фрегат, где две кампании отплавал Лисянский.

– Я советовал Крузенштерну не идти на «Луазо», – сказал Лисянский Баскакову, когда они остались вдвоем, – ведь фрегат сильно пообветшал. Но Крузенштерн не изменил своего решения.

Баскаков и Лисянский выбрали 50-пушечный корабль «Септр».

На следующее утро все трое прибыли на обед к адмиралу, и тот представил их командирам. «Септром» командовал капитан Эдвардс. Вечером Баскаков и Лисянский перебрались на «Септр». Лисянский переговорил с капитаном, и он разрешил ему на две-три недели съезжать на берег.

– Будьте осторожны и осмотрительны. В окрестностях много диких животных, а в самом городе много необузданных девиц, которые ловко ставят капканы молодым людям.

Почти две недели Лисянский в сопровождении матроса осматривал примечательности города, Столовую гору и ее окрестности. Добрые 20 миль отделяли бухту от подножия горы, поэтому часто приходилось уезжать на несколько дней.

В начале сентября «Септр» по приказу Прингля вышел в море.

С голландского судна, вошедшего в бухту, передали, что встретили около острова Святой Елены французскую эскадру.

Спустя несколько дней на горизонте показались неизвестные суда. Барабанная дробь подняла экипаж по тревоге. Капитан решил атаковать неприятеля. Погода стояла ясная, и через час стало явным, что это не военные корабли, а купеческие бриги и шхуны и флаги у них не французские. Капитан Эдвардс выругался:

– Черт побери! На них британские флаги! Отбой тревоги!

Оказалось, что это суда Ост-Индской компании, следующие в Индию. Увалившись под ветер, «Септр» направился к Святой Елене.

Больше месяца пробыл корабль на рейде, и все это время Лисянский почти каждый день бродил по острову. Святая Елена лежит в океане примерно на полпути между Зеленым мысом и Доброй Надеждой и представляет собой вершину горы, поднимающейся со дна океана. Всюду виднелись обгорелые камни и застывшая лава. «Видимо, сие есть производство землетрясения», – отметил в дневнике Лисянский. Весь остров обрамлен горными отрогами.

Вдали от берега, как бы разрезая гору пополам, протянулась гигантская долина Лонгвуд. На равнине, у самого берега, в зеленой долине у подножия гор и примостился небольшой уютный городок Джемс-Таун. Весь город состоял из единственной улицы с каменными домами, построенными на английский манер, но окрашенными в светлые тона. Жители города составляли в основном чиновники и обслуживающие их люди из Ост-Индской компании. Лисянский – первый русский человек среди них.

С любопытством осматривая город и его окрестности, Лисянский еще не знает, что спустя несколько лет здесь похоронят его знакомого по кругосветному плаванию русского офицера, трагически погибшего на рейде. Минует еще пятнадцать лет – и здесь же в долине между гор найдет свое последнее прибежище Наполеон.

Однажды, возвращаясь вечером на корабль, Лисянский увидел на рейде небольшую шхуну под английским флагом. На борту его встретил встревоженный Баскаков. Он сопровождал Лисянского в прогулках по острову, но много времени проводил в безделье, играя с офицерами в карты, или просто спал.

Взяв Лисянского под руку, он отвел его в сторону, на ют, и вполголоса рассказал:

– Нынче пришла шхуна из метрополии, – Баскаков кивнул на «купца», стоявшего на рейде, – приезжал на гичке ^[34]капитан, сказывает, бунт в Портсмуте на эскадре приключился большой, среди матросов более двух месяцев продолжалось волнение на разных кораблях. Ныне вроде бы все разрешилось. Некоторые служители казнены, а многие на каторгу направлены.

Еще в Симонс-бей доходили слухи о каких-то беспорядках на английских кораблях, но об этом помалкивали, хотя матросы на эскадре Прингля каким-то образом знали об этих событиях и, видимо, чего-то выжидали.

– Пожалуй, сказывается недовольство англичан правительством, – ответил Лисянский, – война с французами затянулась, а это бремя для простолюдинов. Оттого все наваждение и началось.

Как и во всех портах мира, и на кораблях флотов всех стран, в бухте Святой Елены существовал свой «матросский телеграф».

Капитан шхуны пришел к борту «Септра» на гичке. Гребцы стояли у трапа, и достаточно было перекинуться парой фраз, чтобы в матросских кубриках стало все известно.

Лисянский в тот же вечер заметил хмурые взгляды и какую-то неразговорчивость обычно болтливых матросов. Прежде они держались с русскими офицерами открыто, даже более откровенно, чем со своими соотечественниками. Теперь избегали их. Вечерами собирались кучками в кубриках, на полубаке, о чем-то спорили. На замечания офицеров стали дерзить.