Текст книги "Лисянский"

Автор книги: Иван Фирсов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Пролив, который отделяет острова от материка и не был замечен Чириковым, назвали впоследствии проливом Лисянского. Лисянский первым из российских мореплавателей составил точную «Карту Российских владений в Северо-западной части Америки». Он же первым определил важное значение новой крепости Новоархангельска для будущего Русской Америки. «Нынешнее наше селение называется Новоархангельском. Оно несравненно выгоднее прежнего. Местонахождение его и при самом небольшом укреплении будет неприступным, а суда, под прикрытием пушек, могут стоять безопасно. Новоархангельск по моему мнению должен быть главным портом Российско-Американской компании, потому что, исключая вышеупомянутые выгоды, он находится в центре самых важных промыслов» – этот точный и прозорливый вывод командир «Невы» Юрий Лисянский сделал накануне ухода из Русской Америки.

В середине августа «Нева» была полностью загружена мехами, оснащена и была готова к отплытию. Погода, правда, испортилась, шли непрерывные дожди, но Лисянский не желает «ждать у моря погоды». «Уже с неделю, как я начал готовиться в поход и хотя время стояло дождливое, однако наши приготовления доведены были до того, что мы при первом благоприятном ветре могли оставить Ситку. Мне было весьма желательно не только удалиться от страны, в которой каждый из нас должен был терпеть величайшую скуку, но чтобы иметь больше времени для надлежащего исполнения моего предприятия».

Он решил не заходить на Гавайские острова, но и не следовать кратчайшим путем в Кантон.

Его «предприятие» – это мечта всей жизни: отыскать неведомую землю в океане. В свои союзники он берет графа Румянцева: «Мое желание пройти в широте 36,5° до 180° соответствует данному графом Румянцевым предписанию, в котором сказано, будто бы в древние времена был открыт в 340 немецких милях от Японии и под 37,5° с.ш. большой и богатый остров, населенный белыми и довольно просвещенными людьми. Он должен находиться между 160 и 180° з.д.». Но командир «Невы» не действует на авось. Не один вечер провел он у карты Великого океана, сопоставляя маршруты своих предшественников Кука, Лаперуза, Ванкувера. Только он, Лисянский, пойдет иными, непроторенными дорогами: «Может быть, случай позволит нам сделать какое-либо неожиданное открытие, так как наш путь будет совершенно новым до самых тропиков или еще и далее».

Трижды первые

Когда выходили из Ситхи, командир собрал экипаж на шканцах «Невы». Лисянский был краток:

– Нынче, братцы, продолжаем наш вояж кругом света. Пойдем путем, где раньше нас никто не хаживал. При всяком случае на верхней палубе глядите зорко на горизонт, быть может, земля объявится, неизведанная. Кто первый заметит – тому награда…

Великий океан… Первым из европейцев пересек эту водную громаду Магеллан. Громадина в то время затаилась, выглядела сильной и показалась ему тихой. То был редкий случай. Обычно океан не раз испытывал силу духа и стойкость всех, кто покушался на его тайны. Одни безуспешно бороздили его просторы. Другим улыбалась удача, они открывали тайники новых земель, затерянных в безбрежных далях. А некоторые добивались успеха… ценой своей жизни. Так случилось в прошлом, в восемнадцатом столетии с капитаном Куком. Он трагически погиб у берегов найденных им островов. Так произошло с отважным капитаном Лаперузом. После многих успешных обретений он бесследно исчез со своими спутниками в пучине океана. Однако по следам смелых мореплавателей наперекор стихии устремлялись новые следопыты.

Туман несколько задержал выход из залива, и только в 6 часов утра 2 сентября 1805 года «Нева» при северном ветре вступила под паруса… Но вскоре ветер стих, пришлось задержаться, лечь в дрейф по весьма уважительной причине для командира: «В это время приехал к нам из крепости Баранов, с которым я распрощался не без сожаления. Он по дарованиям своим заслуживает всякого уважения. По моему мнению, Российско-Американская компания не может иметь в Америке лучшего начальника. Кроме познаний, он имеет уже привычку к выполнению всяких трудов и не жалеет собственного своего имущества для общественного блага».

Первые недели плавания дул ветер западных румбов переменной силы, и «Нева» спускалась к югу. Через два дня вокруг шлюпа вдруг появились стада котиков. Командир послал на все три салинга самых опытных матросов осматривать горизонт. Солнце садилось в воду, а суша не показывалась. В последующие дни котики показывались все реже, но поверхность моря усеяли мелкие ракушки. Кадьякцы говорили, что ими питаются бобры.

Утром 16 сентября при восходе солнца над «Невой» закружила стая птиц, похожих на куликов, а полчаса спустя с салинга раздался долгожданный крик:

– Вижу землю к югу!

Все высыпали на палубу, Калинин проворно вскарабкался на салинг. В самом деле, далеко к югу просматривалась узкая темная полоса. Внезапно нашел туман и закрыл все вокруг.

– На румб зюйд-зюйд-вест! – скомандовал командир.

До конца сумерек пристально всматривались вперед и по бортам матросы. Увы, суша не обнаруживалась…

Шлюп продолжал идти курсом на запад к меридиану 180° градусов. Однако в начале октября задул сильный встречный ветер, и «Нева» повернула к югу.

Лисянский позвал штурмана к карте:

– Итак, обширный наш поиск между меридианами сто шестьдесят пятым и сто шестьдесят восьмым результатов не дал. Западные ветры в сих широтах устойчивы подолгу, посему для сбережения времени я решил направить плаванье к Марианским островам. В этих акваториях, по моим сведениям, никто из знатных мореходов не бывал.

С каждым днем становилось все теплее. Исчезли туманы, но тишина и безветрие длились сутками. Усиливающаяся жара сделалась несносной. Рассохлись катера и ялики, новые еловые бушприт и стеньги расщепились. Пришлось скреплять их найтовами.

Недельное маловетрие сменилось 15 октября слабым западным ветром. По обычаю утром командир разными секстанами взял несколько серий высот солнца и в полдень уточнил широту и долготу места. Лисянский, как всегда в хорошую погоду, поставил стул на шканцах. После обеда над шлюпом закружили птицы. Откуда ни возьмись вылетали лоцманы, фрегаты, незнакомые тропические, совсем не пуганые птицы с большими белыми крыльями. Одна из них села на утлегарь ^[42]. Матросы на баке закричали, замахали руками, но птица не улетала. Один из матросов ловко побежал по бушприту и схватил птицу за хвост, но она вырвалась и улетела. Справа и слева из воды появились фонтаны – шлюп сопровождало стадо касаток. Иногда у самой поверхности сверкала спина акулы.

Рядом с командиром склонились через фальшборт Повалишин и Берх. Последний задумчиво произнес:

– К чему бы такая резвость вокруг, в океане и в воздухе?

Задремавший было Лисянский встряхнулся:

– И птицы, и рыбы, Василий Николаевич, одни из верных признаков суши. В свое время неподалеку от этих мест Лаперуз также приметил разные признаки земли. Быть может, на сей раз удача найдет своего хозяина.

Он подозвал стоявшего на вахте Арбузова:

– Поставьте самых прозорливых матросов на все салинги.

В сумерках командир наскоро поужинал и вновь поднялся на шканцы. Стемнело, о заступлении на вахту доложил Коведяев. В 10 часов командир хотел сойти в каюту, но предупредил вахтенного:

– Если ночью ветер засвежеет, уменьшите паруса до возможного, лишь бы не терять ход. Я сойду в каюту, немного отдохну.

Не успел Лисянский подойти к трапу, как «Нева» внезапно сильно вздрогнула, так что матросы вывалились из коек.

– Лево руль! – в тот же миг скомандовал Лисянский. – Всех наверх, паруса долой!

«Руль немедленно был положен под ветер на борт, чтобы поворотить оверштаг, но это не помогло, и корабль сел на мель. Штурман, между тем, обмерил глубину вокруг судна, которое остановилось посреди коралловой банки», – отметил этот момент Лисянский.

– Реи и стеньги за борт, – распорядился командир, – сбросить запасной рангоут. – И подозвав боцмана, сказал: – На каждый рей и стеньгу закрепить поплавок. Потом поднимем.

Одновременно спустили за борт катер и ял, завезли верп ^[43]и начали оттягиваться через шпиль. Облегченный шлюп к рассвету нехотя сошел с мели, и в этом момент кто-то вскрикнул:

– Земля! Справа!

Все находившиеся на верхней палубе невольно повернули головы направо.

– Ура-а-а! – опомнившись, закричал первым Берх, и через минуту-другую громогласное «ура!» раскатами понеслось над океаном. Арбузов шагнул к командиру, и они обнялись.

В дневнике командир записал кратко: «На рассвете около 1 мили на западе – северо-западе показался небольшой низменный остров, а прямо по курсу, которым мы шли вечером – гряда камней, покрытых страшными бурунами».

Шлюп на какое-то время задержался на завезенном раньше якоре – верпе.

– Не мешкая, Данило Васильевич, садитесь в ял и обмерьте глубину вокруг шлюпа.

Не успел ялик протянуться к носу, налетел сильный шквал и «Нева» опять очутилась на рифе.

За борт сбросили запасные якоря, канаты, но ветер крепчал и колотил корпус о кораллы. Пришлось сбросить две пушки. Больше суток экипаж без отдыха попеременно работал на шпиле, завозил якоря, удерживал на буксире то нос, то корму, откачивая воду. Люди выбивались из сил.

Поздно ночью 17 октября командир приказал всему экипажу, кроме верхней вахты, отдыхать. К счастью, ночью ветер стих. Едва рассвело, шлюп наконец-то удалось отвести на глубокое место. Один за другим вылавливали буйки и поднимали на борт сброшенное имущество, рангоут, пушки. Выловили десятиметровый кусок отломленного фальшкиля. С нетерпением ждал командир доклада боцмана, по лицу которого угадал: пронесло.

– Стало быть, ваше благородие, воды в трюме прибывает за час дюймов двенадцать, как и прежде.

– Слава богу, Петрович, значит, обошлось на сей раз. Будь внимателен, чуть что докладывай мне в любой час.

Под вечер командир хотел съехать на берег, но слегка занемог, видимо, двое суток без сна сказались. Он отпустил на остров офицеров. Вернулись они часа через два, привезли четырех тюленей.

На следующее утро, 18 октября, Лисянский с штурманом, Повалишиным, Верхом, Коробицыным отправился на остров. Предупредил Арбузова:

– В случае сильного ветра немедля вступайте под паруса и удаляйтесь от берега.

Остров оказался окаменелым коралловым рифом, над которым кипел бурун: С трудом отыскали проход и высадились в небольшой губе. Сразу же моряков окружили большие черепахи, различные птицы. Они садились на голову и плечи. На солнцепеке грелись безразличные тюлени, не обращая никакого внимания на людей. Почти на каждом шагу путники проваливались по колено в заросшие травой ямы. Оттуда слышался писк птенцов. Посредине острова командир остановился.

– Довольно много птиц на острове, но не видно источников воды, – проговорил, озираясь, Повалишин, – да их, пожалуй, и нет.

– Не завидую тем мореплавателям, коих забросит судьба на эти рифы, – пересохшими губами продолжал мысль Калинин, а Лисянский закончил:

– Не приведи господь. Однако пора за наше дело.

Берх нашел длинный шест. Его воткнули в землю, а рядом зарыли бутылку с письмом об открытии острова.

Повалишин примял землю сапогом, приговаривая:

– Сие первое российское приобретение в Великом океане, но не последнее.

На обратном пути собирали кораллы, окаменелые губки, на берегу валялся десяток бревен, похожих на красное дерево. Откуда они здесь? Вернувшись на шлюп, Лисянский рассматривает находки с необитаемого острова, размышляет об испытаниях, которые выпали «Неве». Он записывает в своем дневнике: «Возвратился на корабль в полной уверенности, что если судьба не удалит нас от этого места, то следует ожидать скорой смерти. При совершенном недостатке в пресной воде и лесе, какие бы можно было предпринять средства к спасению? Правда нас снабдили бы пищей рыба, птицы, тюлени и черепахи, которых на острове большое количество, но чем мы могли утолить жажду? Этот остров, кроме явной и неизбежной гибели, ничего не обещает предприимчивому путешественнику. Находясь посреди весьма опасной мели, он лежит почти наравне с поверхностью воды. Исключая небольшой возвышенности на восточной стороне, он состоит из кораллового песка и покрыт только травой».

Действительно, «Нева» находится посредине Великого океана за тысячи миль от суши, однако не стоит предаваться унынию, ведь достигнута главная цель вояжа и, пожалуй, всей жизни:

«Очень жаль, что встреча с новооткрытым мной островом была сопряжена с несчастным приключением для нашего корабля. В противном случае я не упустил бы возможности испытать на самом деле справедливость моих заключений и отыскал бы что-нибудь более важное. Ибо без труда, которого я не согласился бы преодолеть, нет опасности, которой я бы не перенес, только бы сделать наше путешествие полезным и доставить честь и славу русскому флагу новыми открытиями».

19 октября задул тихий северо-западный ветер, и «Нева» вступила под паруса. Спустя час шлюп лег в дрейф. Командир собрал весь экипаж, пассажиров на шканцах. Они стояли полукругом, уставшие, с обветренными лицами, но в глазах их светилась радость.

– Братцы, други мои, – взволнованно обратился к ним командир, – в тяготах и лишениях службы флотской Бог послал нам счастливые минуты.

Он всматривался в лица офицеров, квартирмейстеров, матросов. За два года они сроднились.

– Первыми из россиян мы сделали почин, открыв необитаемую сушу посреди Великого океана. По заведенному порядку землю сию следует окрестить.

Матросы весело загалдели.

– Поскольку дело наше общее, предлагаю дать острову имя нашего шлюпа – «Нева», – продолжил командир.

Матросы оживились, переговариваясь и будто соглашаясь с командиром, но поднял руку Повалишин и выступил вперед. Все смолкли.

– Братцы, не мне вам пересказывать, сколько раз «Нева» и судьба наша избегали горькой участи благодаря выучке и отваге нашего капитана Юрия Федоровича. Да и само сие обнаружение острова есть плоды его забвенного труда и пристрастия в морском деле. А потому мыслю, по справедливости было бы назвать открытую землю именем капитана нашего – островом Лисянского. – Повалишин на мгновение передохнул и спросил:

– Согласны?

Собравшиеся в один голос выдохнули:

– Согласны!

Лисянский, волнуясь, возражал, видимо, не ожидая такой развязки, но все зашумели, настаивая на предложении Повалишина, и он в конце концов согласился.

– Спасибо, братцы и други! – Он повернулся к офицерам: – Коли вы настаиваете – быть посему.

Эту волнующую картину красочно описал в свое время известный мореход, современник Лисянского Василий Головнин: «Экипаж также воспользовался сим случаем для изъявления своей любви и преданности к достойному своему начальнику, которого имя он увековечил, нарекши оным вновь открытый остров. Какая награда для доброго начальника может сравниться с той, которая происходит от сердца его подчиненных. Офицеры и служители корабля «Нева» просят, требуют, настаивают, чтобы капитан пожертвовал на сей раз усердию и желанию их, свойственной ему скромностью и возложил имя свое на остров, им случайно найденный. Что может быть приятнее, лестнее и почтительнее для мореходца, служащего единственно в пользу и славу своего отечества и чуждого всякой корысти и личных выгод?»

Вечером Лисянский еще раз поделился своими мыслями об открытии: «Корабль «Нева» за испытанное им у этого острова несчастное приключение может быть вознагражден только той честью, что с открытием весьма опасного местоположения он спасет, может быть, от погибели многих будущих мореплавателей. Если бы мы стали на мель около острова в другом каком-нибудь месте, то, конечно, подобно несчастному Лаперузу, не увидели своего отечества, а сделались бы жертвой морских волн, так как повсюду были видны буруны. Если бы корабль был потоплен, а мы спаслись на остров, то он послужил бы нам скорее фобом, нежели убежищем. При первом ветре, а особенно с северо-востока, корабль «Нева» непременно разбился бы о кораллы и погрузился бы в пропасть вечности».

Одно обидно и досадно. Остров Лисянского ныне принадлежит другой державе, Соединенным Штатам Америки, как, впрочем, и многие другие русские земли, например острова Суворова, открытые М. Лазаревым. А все по вине своих недальновидных правителей.

Спустя четыре дня с фор-салинга раздался тревожный крик:

– Прямо по носу бурун!

Лисянский бегом направился на бак. Невооруженным глазом было видно «чрезвычайное кипение воды».

– Лево руль, – скомандовал Лисянский и, как оказалось, вовремя, «лейтенант Повалишин и штурман Калинин влезли наверх, подтвердили, что за кипением воды вправо виден высокий всплеск».

Ветер менял силу и направление, и шлюп отошел на безопасное расстояние. Вскоре пошли один за другим шквалы, и туман окутал шлюп непроницаемой мглой. Обнаруженному рифу Лисянский дал имя Крузенштерна. В тот же день он приказал для безопасности шлюпу ночью ложиться в дрейф, а днем нести подобранные паруса.

– Пока не минуем неизведанные акватории, – объявил он офицерам.

Командир весь в заботах о дальнейшем пути. Неведомая земля открыта, теперь все решает расчет. В последний день октября он меняет рацион экипажа. «С этого дня я убавил по 1/4 фунта сухарей у каждого человека в сутки, потому что по прежнему положению их хватило бы только на 30 дней. За это время невозможно было надеяться достичь Кантона, если бы этому не способствовали какие-либо самые благоприятные обстоятельства. Для меня весьма приятно отдать должную справедливость находящимся на моем корабле матросам, которые упомянутую убавку приняли не только без всякого неудовольствия, но еще с замечанием, что если потребуется, то они согласятся получать самую малую порцию». Радует настроение экипажа, для Лисянского, как всегда, это главное, матросы его понимают.

Спустя сутки «Нева» перешла из западного в восточное полушарие, с каждой милей теперь все ближе родной Кронштадтский меридиан. «Таким образом мы обошли полсвета от гринвичского меридиана, не лишившись ни одного человека, в течение столь многотрудного и продолжительного плавания. Наш народ переносил жаркий климат так, как если бы родился в нем, и до сих пор находит его для себя гораздо здоровее, нежели холодный».

Через три недели показались Марианские острова.

– Слава господу, наконец-то миновали страхи и жестокие бури, – облегченно вздохнул в кают-компании Коробицын и перекрестился.

– Погодите, Николай Иванович, – проронил саркастически Берх, – океан так просто свои таинства не отдает. Он еще потреплет нас, грешных.

Едва скрылись Марианские острова, подул сильный ветер, барометр резко упал.

– Прикажите взять рифы, на всех парусах, – распорядился командир и, подумав, добавил: – На ночь подберите все паруса и оставьте один зарифленный бизань.

Ночью разразилась буря. «Нева» попала в центр тайфуна. Ураганный ветер рвал снасти, валил шлюп на бок так, что палуба ушла под воду. Громадные волны перекатывались по палубе, сметая все на своем пути. В щепки разнесло ялик, подвешенный за кормой, выломало и унесло в море шкафуты. Наступило утро, но кругом была беспросветная тьма, начала прибывать вода в трюме. Беспрерывно, без отдыха, по пояс в воде откачивали ее матросы весь день. «При уборке парусов грот-стакселя, штоком выбросило с корабля в море трех матроз, но волнением оных кинуло опять на шкафут, которые еще успели схватиться за брошенные им с корабля концы веревок и тем спаслись от жертвы свирепейшего моря», – вспоминал потом Коробицын. Наконец к вечеру тайфун начал ослабевать и к утру затих.

Вся верхняя палуба и надстройки были облеплены илом и грязью. Всюду болтались разорванные, измочаленные и побелевшие от морской воды снасти. По закоулкам валялись обломки выломанных шкафутов. Неделя ушла на приведение в порядок груза в трюмах. Подмоченные во время шторма меховые шкуры начали гнить. Из трюмов выходило сильное зловоние в жилые палубы. Матросов перевели жить в кают-компанию. За борт выбросили 30 тысяч шкурок котиков, тысячи морских бобров, лисиц… В этот день шлюп миновал траверз острова Формоза, и 3 декабря «Нева» вошла на рейд Макао, где неделю назад бросила якорь «Надежда».

Русские корабли впервые посещали китайские воды, потому местные власти отнеслись к ним настороженно.

На другой день «Нева» перешла в купеческую гавань Вампу, вблизи Кантона. Идти туда «Надежде» китайцы не разрешили. По приходе в Макао Крузенштерн допустил оплошность, сказал чиновникам, что его корабль военный. По китайским законам иностранным военным кораблям в гавани Китая вход запрещен.

Начались купеческие хлопоты и заботы: пришлось заняться коммерцией – сбывать доставленные меха компании и закупать на вырученные деньги китайские товары. Основной товар находился на «Неве», у Крузенштерна было раз в десять меньше. Потому все хозяйственные дела решал Лисянский. Немало канители произошло с таможней, прежде чем разрешили открыть торговлю. Лисянский успешно вел торговые операции, деятельно помогал ему в этом приказчик Коробицын.

Купеческая суета не заслонила главного – шлюп готовился к дальнему переходу основательно. Доков в Вампе не оказалось, пришлось ремонтировать подводную часть кренгованием – поочередно накренивать «Неву» на правый и левый борта.

Занятый ремонтом корабля, хозяйственными делами, Лисянский каждую свободную минуту уделяет знакомству с жизнью неведомой страны. Свои впечатления он, как обычно, доверяет дневниковым записям.

Описывая город Кантон, он сразу же замечает разницу в сооружениях. Европейским купцам принадлежат прекрасные здания. «Что же касается строений, то и самые лучшие из них довольно невзрачны, а о домах бедных китайцев и говорить нечего». Мореплавателю бросается в глаза нищета основного населения города. Многие китайцы не имеют никакой собственности, кроме утлых лодок, покрытых рваными циновками, в которых они проводят всю жизнь. «Людей такого состояния в Кантоне, как уверяют, великое множество, а река Тигрис ими наполнена. Иные промышляют перевозом, другие же с крайним вниманием стерегут, не будет ли брошено в воду какое-нибудь мертвое животное, чтобы подхватить его себе в пищу. Они ничего не допустят упасть в реку. Многие из них разъезжают между кораблями и достают железными граблями со дна разные упавшие безделицы, вытащив которые, продают их и тем доставляют себе пропитание».

На другом полюсе местные богатеи и чиновники: «Чиновники и зажиточные купцы живут в большом достатке. Имеют богатые дома, великолепные сады. Стол их роскошный, особенно когда дают они публичные обеды, на которых бывает от 40 до 50 различных блюд. Некоторые из них очень дороги».

Во время торговых операций Лисянский пришел к убеждению, что «кантонские начальники вместо надлежащего наблюдения за порядком торговли, весьма выгодной для их государства, заботятся только об изыскании способов грабежа для своего обогащения. Во всей китайской империи существует полное рабство. Поэтому каждый принужден сносить свою участь, как бы она не была горька. Первый китайский купец – не что иное, как казначей наместника или таможенного начальника. Он обязан доставлять тому или другому все, что только потребуется, не ожидая никакой платы. Иначе его спина непременно почувствует тяжесть вины».

Русский моряк имеет свое мнение и по другим важным сторонам жизни. «Многие утверждают, что китайское государство чрезвычайно богато, но я должен добавить со своей стороны, что нигде нельзя найти подобной бедности, какой удручены бесчисленные семьи в этом обширном царстве, если об этом позволено будет заключать по виденным мною примерам и по рассказам самих китайцев. Китайские улицы наполнены нищими». Крайняя нужда сказывается и на пище, «китайцы едят все, что ни попало. Нет, кажется, никакого произведения природы, которого этого народ не употреблял бы в пищу. Крысы, на которых каждый европеец смотрит с отвращением, у них составляют лакомство и продаются на рынках».

Лисянский не просто записывает свои впечатления, но и анализирует, рассуждает: «Европейские миссионеры отзываются с большой похвалой о китайских законах. Но на самом деле они, по моему мнению, не заключают ничего полезного для благополучия китайцев. Главным или коренным законом Китайской империи считается тот, которым императору представляется право быть отцом своих подданных. Такое же право распространяется и на всех государственных чиновников. Впрочем, следует признаться, что злоупотребление властью нигде не бывает так велико, как в Китае. Знатные чиновники действуют там по своему произволу и даже часто поступают, как тираны с народом, который от тяжелых наказаний и мучительных пыток приведен в состояние страха».

Что же, наш мореплаватель по-своему прав в суждениях. Законы принимаются правителями, и всегда в свою пользу.

Вчитываясь в раздумья Лисянского о порядках и нравах в Китае, невольно приходишь к мысли: а не хотел ли наш мореплаватель, обнажая китайские язвы, привлечь внимание читателей к жизненным устоям в России? То же рабство, та же нищета, такое же подобие несправедливых законов. Ведь это в его бытность Екатерина II, которую называют «Великой», издала Указ, запрещающий крепостным жаловаться на притеснения помещиков.

В то же время Лисянский подчеркивает трудолюбие и сдержанность китайцев, они «вообще понятливы и восприимчивы», в обхождении вежливы и приветливы.

Не минует взора военного человека и состояние кораблей. Но увы, вследствие отчужденности их «корабли, ружья и пушки находятся в точно таком состоянии, в каком они были при монгольском завоевании».

Не забывает он оставить свои впечатления и о прекрасном поле. «Китайские женщины высшего сословия сидят всегда дома, и содержатся в такой строгости, что видеть их никак невозможно. Следовательно, о нарядах их сказать нечего. Бедные же носят широкие брюки и верхнее длинное платье с широкими рукавами, несколько похожее на мужское».

«Но богатеи содержат у себя красавиц. Женщин они обыкновенно покупают и содержат в сералах. На это требуются немалые расходы. Китайцы покупают себе жен следующим образом. Мужчина уславливается в цене за свою невесту с ее родителями, не видя ее никогда. Она отправляется к нему в дом в запертом портшезе, ключ от которого посылается жениху раньше. Если жених доволен покупкой, то оставляет ее у себя, в противном случае приказывает отнести обратно. Однако он остается не без убытка, так как лишается не только отданной за нее суммы, но еще обязан заплатить столько же в виде пени».

Все же Лисянскому удалось увидеть, хотя и мимолетно, красавиц в серале, будучи в гостях у знакомого купца Панкиква. «Между тем мне случилось невзначай повернуться назад и увидеть растворенную дверь, из которой на нас смотрели три прекрасно одетых женщины. Но лишь только я взглянул, как это явление вмиг исчезло. Однако же нетрудно решить, кто из нас был любопытнее: мы или женщины, так как дверь и после того довольно часто открывалась, а по выходе нашем в галлерею две из них показались почти явно».

Какой же моряк после многомесячного плавания останется равнодушным под взглядом молодых женщин да еще ежели ему опять уходить вскоре в морские дали…

Незаметно прошли Рождественские праздники, наступил новый 1806 год. Вечерами в редкие свободные часы экипажи шлюпов делились впечатлениями о житье-бытье во время разлуки. За полтора года накопилось немало новостей. Моряки «Надежды» делились впечатлениями о походе в Японию, рассказывали о Камчатке. Их собратья с «Невы» вспоминали схватки с индейцами, плавание в Русской Америке, горделиво сообщили об открытии острова в Тихом океане. Не раз подолгу беседовали и командиры. «Надежда» почти полгода простояла в Нагасаки. Переговоры Резанова с японцами, как уже знал Лисянский, оказались безрезультатными.

– Японские правители затворили плотно свои двери для иноземцев, – высказался Крузенштерн, – отныне они запретили русским судам приближаться к берегам Японии.

На обратном пути Крузенштерн прошел Китайским морем, описал берега Сахалина. Резанов остался на Камчатке, ему предстояло немало дел в Русской Америке. Об этом Лисянский знал.

– Камергера ожидали в Новоархангельске со дня на день перед нашим уходом, – сказал он, – видимо, разлучились с ним на подходе к Ситхе.

Незаметно разговор перешел на состояние дел в Русской Америке, тяготы и лишения тамошней жизни, постоянные опасности нападений со стороны индейцев. Лисянский не раз упоминал о Баранове. Молчавший Крузенштерн поморщился и проронил:

– Мне не приходилось там бывать, но судя по слышанным мною отзывам на судне «Мария», которое пришло с Кадьяка, правитель тамошний Баранов – человек грубый и недалекий.

– Позволь, Иван Федорович, – возразил Лисянский, – человек этот не без недостатков, но поверь, по дарованиям своим заслуживает всякого уважения.

Крузенштерн словно этого и не слышал, снисходительно улыбнулся:

– Позволь заметить, Юрий Федорович, я слышал сие от людей, бывших там и достойных всякой доверенности. Баранов господствует там единовластно и незаконно. Нельзя ожидать от такого человека никакого правосудия.

Лисянского задело за живое, и он решительно отпарировал:

– Мне приходилось за полтора года быть вместе с Барановым множество раз в деле. При атаке крепости в Ситхе он был первым и ранен в бою. Не согласен с тобою полностью. По моему мнению, Российско-Американская компания не может иметь в Америке лучшего начальника по своему опыту и познаниям.

Доводы Лисянского, его решительное несогласие смутили Крузенштерна, он замешкался и покраснел – не привык к полемике, в которой его доказательства оказывались несостоятельными. Лисянский между тем продолжал:

– Кроме сказанного могу добавить, что этот человек трудится в ущерб себе и живота своего, не считаясь со временем и здоровьем. Для себя он не имеет никакой корысти, а только печется об общественном благе и пользе для отечества. Таково мое твердое убеждение о Баранове.

Беседа вскоре закончилась, и в дальнейшем они не вспоминали этот разговор.

Между тем наконец-то на шлюпы погрузили выгодно купленные китайские товары – чай, фарфор, ткани – и в начале февраля покинули китайские берега. Командиры условились следовать Южно-Китайским морем, мимо островов Индонезии, Зондским проливом в Индийский океан, обогнуть мыс Доброй Надежды и оттуда в Европу.

До выхода из Зондского пролива плавание проходило при переменных ветрах, часто в туманах, суда дважды теряли друг друга из видимости.

Выход из Зондского пролива совпал со смертью матроса Степана Коноплева. Еще в Кантоне заболел он и просил не оставлять его. Либанд принял все меры, чтобы вылечить, но не помогло. Он долго мучился, не мог ничего есть и превратился в мумию. На траверзе мыса Ява тело Коноплева предали, по обычаю, морю.