Текст книги "Лисянский"

Автор книги: Иван Фирсов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Наведываясь в Кронштадт, директор обычно одним из первых принимал Курганова, делился с ним всеми новостями, у них издавна установились теплые, дружелюбные отношения. Адмирал, сам большой книгочей, весьма уважал Николая Гавриловича за его большие заслуги не только в корпусе, но и на ниве просвещения по всей России. «Письмовник» стал настольной книгой во многих семьях и в губернских городах, и в далеких провинциях.

В последний свой приезд поведал о планах дальних вояжей:

– Вам, верно, известно, милостивый государь, о неравнодушии матушки-государыни нашей к успехам наших мореходов и охотных людей на берегах камчатских, Курилах и Алеутах. Нынче снаряжается в те края северные экспедиция научная под водительством капитанов Биллингса и Сарычева.

Курганов удивленно поднял брови, напрягая память.

– Позвольте спросить, ваше высокопревосходительство, – обратился он к Голенищеву, – уж не тот ли это Биллингс, который обретался в последней экспедиции капитана Кука?

– Он самый, – ответил директор, – Иосиф Биллингс. Запросился на службу к нам три года тому назад и определен высочайшим указом. Мню я, что аглицкие истинные мореходы имеют пристрастие к службе на российских кораблях неспроста. Словно магнит, привлекает их наша российская смекалка, хватка, недюжинность матросов. Да к тому же и корабли наши спорые и просторов неизведанных тьма. Особливо на широтах северных и американских. Располагаю сведениями, что и другие Куковы спутники намерены определиться к нам на службу.

Курганов разделил мнение адмирала, а тот в конце беседы проговорил:

– Видимо, вскоре матушка-государыня согласится с мнением Адмиралтейств-коллегии направить корабли на Камчатку и далее в первый кругосветный вояж. Присмотрели мы уже и голову вояжа-капитана Муловского.

– Григория Ивановича? – спросил Курганов. Он знал Муловского как одного из опытнейших и боевых офицеров.

– Он самый, – ответил адмирал…

Памятный разговор этот и вспомнился вдруг Курганову. Он незаметно вздохнул и повернулся к гардемаринам:

– Потому и надлежит вам, господа гардемарины, приумножать знания свои не для парадности, а дабы в будущем умеючи и с достоинством стяг российский по дальным морям, подобно Магеллану и Куку, пронести.

Курганов давно взял себе за правило преподносить воспитанникам не чистую науку, а соединять потребность в знаниях с долгом перед Отечеством.

В тот же день подтвердил неожиданно Ананий слова Курганова:

– Сколь тебя увещевает Николай Гаврилович, а ты все с ленцой штудируешь математику, – Ананий неожиданно дал брату сильного «щелбана» по лбу, – вот погоди, пойдешь в море, будешь там «бабочек» ловить из-за своей нерадивости.

Спустя месяц с небольшим «однокампанцы» – младшие гардемарины – отправились в первое дальнее плавание. Правда, Лисянские, еще будучи кадетами на втором и третьем году, упросили ротного офицера, и их отправили в плавание на гребных судах. Но то были походы вдоль побережья, в шхерах и на веслах.

В начале июня гардемарины перебрались на три фрегата, выделенные специально для обучения гардемарин и рекрутов-новобранцев. «Однокампанцев» распределили равномерно на все корабли. Лисянский попал на «Брячеслав». Его командир, капитан-лейтенант Лотырев, встретил гардемарин добродушно:

– Ну, «фендрики» ^[3], всех сего же дня распишут по мачтам, коими командуют господа офицеры, – он кивнул на стоящих перед строем офицеров, – даю два дня сроку, пока стоим на якоре. Осмотритесь, все выпытайте у боцмана, – он показал на стоявшего в стороне кряжистого унтер-офицера.

– Корабль наш в строю и должен выполнять боевой маневр, открыть пушечную пальбу по сигналу флагмана. Стало быть, и вы за то в ответе. Послезавтра начнем учения парусные. – Лотырев остановился против Юрия, стоявшего крайним на левом фланге:

– Кто таков и лет тебе сколько?

– Гардемарин Лисянский, – не смущаясь, бойко ответил Юрий, – тринадцать неполных.

– Те-те-те, – почесал затылок Лотырев, – на язык ты вроде горазд, посмотрим тебя в деле.

Лисянский попал в команду на грот-мачту. На первом же учении он лихо первым взобрался по вантам ^[4]на марс ^[5], опередив великовозрастных гардемарин. Лотырев удивленно покачал головой, похвалил:

– Ты и в самом деле бедовый, – но тут же строго добавил: – Гляди, на ходу-то, при шквале не выпендривайся, ночью за бортом тебя сыскать нелегко будет, ежели свалишься.

Командир, конечно, не знал, что Лисянский еще в прошлую компанию, будучи на шняве ^[6], в галерном флоте, подружился со старым боцманматом. Тот приучил его ловко взбираться на марс единственной мачты. И все же командир запретил «однокампанцам» на ходу тренировки на вантах. В основном младших гардемарин старший лейтенант – помощник командира – расписал на различные корабельные работы, приборку верхней палубы, на помпы для откачки воды. Гардемарины помогали разносить паруса, обтягивать ванты, гордени, шкоты. Когда выбирали якорь, все свободные от вахты бежали на бак к носовому шпилю и, обхватив вымбовки ^[7], помогали матросам.

В середине июня эскадра снялась с якоря и направилась к Гогланду.

– Все наверх, паруса ставить! – пробегая по всем палубам и помещениям, репетовали команду вахтенные матросы.

Спустя минуту-другую – по следующей команде:

– По марсам и салингам! ^[8]– самые сильные и расторопные матросы – марсовые, устремлялись вверх по вантам наперегонки.

Придерживая фуражку, Юрий внимательно следил, как они ловко разбегались по реям, сноровисто отдавали паруса. Небольшая волна раскачивала фрегат, и серое небо в такт качке размашисто прочерчивали огромные мачты с распущенными парусами… Ветер к вечеру усилился, фрегат накренился, по верхней палубе приходилось передвигаться, придерживаясь за натянутые канаты.

В середине июля отряд фрегатов отделился от эскадры. После якорной стоянки у Тагелахта бригадир Гибс повел фрегаты в Балтийский порт, а затем на Ревельский рейд. Старшие гардемарины работали с секстанами ^[9], определяли место корабля, бросали с кормы лаг ^[10]и, потравливая лаглинь ^[11], определяли скорость фрегата, несли вахту у штурвала рядом с вахтенными мичманами, у нактоуза ^[12], выдерживая заданный румб по компасу.

Юрий присматривался, в свободные минуты старался быть поблизости от вахтенного мичмана. В пути отряд попал в шторм. Ночью ветер усилился, пришлось вызывать наверх команду, брать рифы у парусов. К утру ветер несколько стих, но разведенная им волна еще долго сопровождала фрегат.

В Ревеле простояли целую неделю. Проводили шлюпочные учения, драили палубу, поправляли такелаж после шторма. Погода постепенно улучшалась, лето брало свое. В субботу выглянуло солнце, а в воскресенье гардемарин повезли на берег. Едва ступив на твердую землю, Юрий почувствовал себя как-то непривычно. Оглянувшись на товарищей, он понял, что те тоже не в «своей тарелке». Им не стоял ось на месте, тянуло из стороны в сторону, суша казалась зыбкой, ноги ступали словно по ватному одеялу. Переминаясь с ноги на ногу, гардемарины поглядывали друг на друга, озираясь вокруг. Все они впервые очутились на эстляндском берегу, и молодой мичман сразу из порта повел их в старый город, расположенный в крепости на холме.

Миновав крепостные ворота, гардемарины медленно поднимались в гору по узким улочкам Вышгорода. Лисянского удивила, в отличие от Кронштадта, необычная чистота каменных мостовых. Навстречу попадались опрятно одетые горожане, ремесленники. Румяные девицы в нарядных чепчиках лукаво поглядывали на молодых матросов, перешептывались и весело хохотали им вслед. Непривычно звучала незнакомая речь горожан. Проголодавшихся гардемарин мичман повел в небольшую, но уютную таверну, где пахло свежими булочками и копчеными окороками. В углу за столиком сидели трое мужчин. Оттуда донеслась немецкая речь.

– В Эстляндии проживает немало остзейских пруссаков, – вполголоса пояснил гардемаринам мичман.

На фрегат возвращались вечером перед спуском флага, солнце уже коснулось горизонта. Вечер выдался тихий.

– Нынче любо на верхней палубе переночевать, – предложил Юрий друзьям Иринарху Тулубьеву и Паше Карташеву. Те согласились, и, спросив разрешения у вахтенного мичмана, друзья расположились возле грот-мачты, рядом со световым люком. Долгие сумерки сменились ночной прохладой. Едва гардемарины задремали, с разных сторон понеслись звонкие команды:

– Т-о-о-овсь!.. Ноль! Т-о-о-овсь! Ноль! – неслось со шкафута ^[13]и кормы.

Юрий приподнялся. Тут и там на палубе светились фонари. Гардемарины старших классов проводили астрономические наблюдения, по звездам определяли место якорной стоянки фрегата. Одевшись, Лисянский подошел к наблюдателям. Работали гардемарины, разбившись на пары. Один гардемарин секстаном определял высоту светила над горизонтом. Покачивая секстан, он протяжно кричал: «Т-о-овсь!», затем ловил момент касания светилом горизонта и отрывисто командовал: «Ноль!» В этот момент его напарник, склонившись над хронометром, точно определял время и записывал в тетрадь результаты наблюдений. Они менялись местами и опять проводили серию наблюдений. Подсев поближе, Юрий невольно вспомнил Курганова. Передав секстан и хронометр следующей паре, гардемарины немедля начинали выполнять вычисления. Лихорадочно листая астрономические таблицы, они делали десятки математических расчетов, прежде чем могли доложить находившемуся на фрегате корпусному преподавателю астрономии результаты.

– Гм, что-то у вас, господин гардемарин, высотки-с не те, – сверил он расчеты с картой и проговорил: – Неувязочка с картой-с десяток минут наберется. Проверить наблюдения потребно. Иначе зачет не получите.

Лисянский прислушался, зевнул, но решил не уходить, пока не уяснит, в чем ошибаются гардемарины. «Знать свое место в море – первейшая обязанность капитана, – рассуждал он, – иначе корабль – не корабль, а скорлупа беспечная. Стало быть, прав Курганов – надобно на математику приналечь. В море алгебру поздно будет осиливать…»

11 августа отряд фрегатов вышел в море. Две недели капитан бригадирского ранга Гибс маневрировал с отрядом в Финском заливе. На фрегатах, кроме гардемарин, обучали будущих матросов-рекрутов. День за днем проводились парусные, абордажные или артиллерийские учения. Правда, пушечную стрельбу пока не открывали. Отрабатывали первоначальные приемы с артиллерийской прислугой из рекрутов.

Через две недели, в середине августа, отряд бросил якоря на рейде Красной Горки. Занятия с гардемаринами подходили к концу. В завершение практики фрегаты поочередно провели артиллерийские стрельбы по выставленным на буйках флажкам. Грохот артиллерии от канонады с непривычки оглушил гардемарин, некоторые из них в страхе пригибались и прятались где-нибудь под трапом. Потом постепенно привыкли и сами исполняли обязанности артиллерийской прислуги. Возвратившись в Кронштадт, Юрий наконец-то встретился с братом и Баскаковым. Они плавали на другом фрегате, «Мстиславец». Делились впечатлениями.

– Что за прелесть карабкаться по вантам на салинг, – захлебываясь, говорил Лисянский-младший, – особливо, когда море штормит и ветер в снастях воет.

Баскаков и Ананий переглянулись: «Какая же в этом прелесть?» Такой оборот особого восторга у них не вызвал, а Юрий между тем не умолкал:

– Не знаю, как вам, братцы, а по мне стоять на марсе или салинге одно удовольствие. Ветер по физиономии хлещет, в ушах свистит, в снастях и вантах завывает. Глядишь, как бушприт по встречной волне чиркнет, так и шальные брызги окатят с ног до головы. А паруса-то, паруса! Пузатые, будто крылья фрегат подхватывают, вот-вот в небеса вознесут…

Баскаков, как бывало часто, вдруг захохотал. Улыбнулся и Ананий.

– Ну и горазд, брат, ты расписывать, тебе бы борзописцем служить, а не в мореходы подаваться надо было.

Юрий обидчиво посмотрел на Михаила и сразу нашелся:

– Вольно тебе судить о других. Токмо нынче в плавании немало размышлять мне привелось. – Он немного помолчал и продолжал: – Представь себе, темной ночью стоишь на море, кругом тьма-тьмущая. Фрегат к тому же кренится, море шумит. А ты стоишь, обязан вперед посматривать, сигнальный огонь маяка вовремя заметить и крикнуть на вахту.

– Ну так что из этого, вахта как вахта, – пробурчал Баскаков.

– В том-то и суть, – ответил Юрий, – стоишь-то один-одинешенек, как бы ты и море наедине. Друг другу в очи смотрим. Сдюжишь или струсишь. Кто кого. Если выдюжишь, то и победитель, – он слегка вздохнул. – Ну а ежели сробеешь, то, по моему разумению, не место тебе на флоте. Как ты говоришь, Михайло, наилучше вовремя переменить свой образ жизни, пока не поздно.

Ананий с удивлением смотрел на брата. Как-то раньше, не замечал он у Юрия особенной страсти к мореходству. Правда, последнюю кампанию они плавали врозь. Видимо нарождается какая-то новизна в характере младшего брата, которому едва исполнилось тринадцать лет. Не каждый в такие годы становится гардемарином…

Вскоре состоялась встреча с Кургановым. Прочитав первую лекцию о «большой астрономии», Николай Гаврилович вышел в коридор, подозвал Лисянского:

– Каковы успехи, господин гардемарин, в практическом плавании, почему не заглядываешь? – спросил он, хотя уже знал от офицера-воспитателя о его прилежании и расторопности на фрегате.

Юрий смутился:

– Старался наравне с «однокампанцами», господин премьер-майор…

Курганов улыбнулся:

– До моего сведения дошло, что проворен в парусном деле, отлично от других, отменно вахту с рулевыми матросами правил?

Лисянский от похвалы зарделся.

– Мыслю, что у штурвала, более другого места, прочувствовать существо и направление движения корабля возможно.

Прозвенел звонок, и Курганов просил зайти к нему вечером домой.

Как всегда, напоив мальчика чаем и внимательно выслушав, посоветовал:

– Нынче ты уже не малолеток, скоро офицером станешь. Маневры судов суть и законами определены математическими и иными. Ежели военное судно, маневры его зависят не токмо от ветра, но и построения ордера эскадры, какими орудиями оно располагает и многое прочее.

Николай Гаврилович сделал паузу и закончил:

– Об эволюциях немало писано иноземцами, у них мореплавание древнее нашего. О том вам преподаватели поведают. Тебе мой совет – поштудируй сочинения адмирала Семена Мордвинова…

Но для чтения книг свободного времени оставалось мало, прибавилось много новых предметов, и все же к Рождеству Лисянский одолел книгу Мордвинова «О движении флота, или О эволюции».

* * *

Задолго до сочельника 1787 года в Кронштадте необычно ожили цейхгаузы и различные магазины, ведавшие снабжением кораблей и экипировкой людей. В сторону Ораниенбаума потянулись обозы с парусами, вооружением и такелажем, снастями, швартовыми канатами и якорями. По слухам, обозы направлялись в Малороссию, в сторону Киева. Там создавали флотилию для высоких особ. Голенищев-Кутузов конфиденциально сообщил Курганову:

– Ея императорское величество только что подписали указ об отправлении судов на Камчатку и далее кругом света. А на днях государыня отъезжает с большою свитою в южные области. Имеет целью ознакомиться с Новороссией, Екатеринославским наместничеством, Таврическими берегами Черноморья…

На самом деле, кроме этих причин, Екатерина II желала развеять наветы многочисленных придворных против ее неколебимого любимца Потемкина и удостовериться, что Южная армия и Черноморский флот «сие не фикции». А главное, показать ее спутнику, австрийскому императору Иосифу II, а заодно и французскому послу Сегюру мощь империи.

Предполагалось, что по вскрытии Днепра императрица со свитой пересядет на специальные галеры и двинется к Черному морю водным путем. Для этого в Киеве создали специальную флотилию. Екатерине предназначались роскошно убранные галеры «Днепр» и «Десна». Отдельные галеры оборудовали Потемкину и вице-президенту Адмиралтейств-коллегии Чернышеву…

В конце апреля флотилия из сорока семи вымпелов двинулась вниз по Днепру. В Кременчуге флотилия стала на якорь. На берегу командир дивизии генерал-аншеф Суворов показал «войну до войны» – отменную выучку конницы и пехоты на маневрах.

После Херсона императрица сухим путем приехала в Севастополь и наблюдала боевую выучку эскадры Черноморского флота. Там отличился бригадир Федор Ушаков…

В Кронштадте тем временем начиналась кампания 1787 года. Как и в прошлом году, для обучения гардемарин и кадет Адмиралтейств-коллегия выделила три прежних фрегата. Но теперь Лисянского распределили на «Мстислав».

Гардемарины отчитывались на экзаменах. Старшие классы, по выбору ротных офицеров, иногда отпускали в город «на прогулку». Гулять, собственно, было негде. Улицы были немощеными, везде стояла грязь по колено, из подворотен неслись смрад и вонь. Некоторые гардемарины, кто имел деньги, устремлялись в немногочисленные трактиры и кабаки, другие заводили сомнительные знакомства с девицами легкого поведения. Юрий предпочитал иное времяпрепровождение. Обычно он прогуливался с Ананием и Тулубьевым вокруг строящегося Адмиралтейства, а потом вдоль набережных гаваней – Военной, Средней и Купеческой. Нынче Ананий отсутствовал. Его, как успевающего гардемарина, 1 мая произвели в мичманы, назначили на должность, и он отправился в плавание. В последнее время частенько с ними за компанию увязывался застенчивый, но смышленый Паша Карташев. Он, как и Лисянские, летом никуда не отъезжал, каникулы проводил в корпусе.

Кронштадтские гавани заметно опустели. Большинство кораблей эскадры вытянулись из гавани на внешний рейд… Вдоль причалов стояло не более десятка судов, часть из них ремонтировалась, другие готовились к дальнейшему вояжу. В Купеческой гавани стояли, как правило, шхуны и бриги. На них загружали товары, подвезенные из Петербурга.

У стенки Военной гавани ошвартовалось два судна, облепленные плотниками. Стеньги мачт были спущены. Корабельные плотники перестилали, видимо заново, часть верхней палубы, ремонтировали фальшборт. За бортом тут и там висели беседки и стояли плотики с конопатчиками.

– Будто в вояж дальний собираются, – проговорил Иринарх Тулубьев.

– Не иначе, – ответил Лисянский, – а мы сейчас проверим. – Он обратился к спускающемуся по трапу унтер-офицеру:

– Господин квартирмейстер, будьте любезны, поясните нам. По какому случаю сии суда так основательно исправляются?

Квартирмейстер на минутку замялся, уж больно молоды гардемарины. Но разглядев у Юрия нашивки подпрапорщика, пояснил, кивнув на судно:

– Наш «Сокол» в паре с «Соловками», – он указал на соседнее судно, – должно быть, в дальний вояж отправятся. – Он понизил голос: – Сказывают, до Восточного океана. А что и как, обстоятельно пояснить не могу-с. Сам не ведаю.

Когда тот отошел, гардемарины обратили внимание на сложенное и укрытое брезентом имущество на стенке. Оно находилось как раз напротив стоящих судов.

– Похоже, и в самом деле не близкий путь, вероятно, им предстоит, – заглянув под брезент, сказал Карташев. – Одних якорей становых полдюжины для каждого припасено. Рей запасных многовато для обычного плавания. Разных досьев, юферсов да канифас блоков ^[14]куча…

Они завернули к Военной гавани, и Тулубьев толкнул локтем товарища:

– Сызнова этот Крузенштерн маячит в одиночестве.

Вдалеке из-за цейхгауза показалась долговязая одинокая фигура чинно шагающего кадета. Несколько скованный в движениях, он медленно шел навстречу. Поравнявшись, учтиво поздоровался с ними и молча, не поворачивая головы, двинулся по направлению к Купеческой гавани. Уже не первый раз встречали они на прогулках этого флегматичного, фланирующего в одиночку кадета. Адам Крузенштерн ^[15]появился в корпусе в позапрошлом году и был принят в младший кадетский класс. Поговаривали, будто он из состоятельной семьи немецких баронов, владельцев имения неподалеку от Ревеля. И в самом деле, во время летних каникул его забирали домой. Изредка к нему наведывался родственник. Однажды слышали, как он представлялся дежурному офицеру: «Фон Крузенштерн».

Ростом Адам был повыше Юрия, а возрастом года на три старше. Но это никого не удивляло. В Морском корпусе встречались и двадцатилетние гардемарины, и даже старше возрастом. С одноротниками Крузенштерн держал себя сдержанно, но не высокомерно. Особой дружбы ни с кем не водил.

Вечером, не заходя в корпус, Лисянский постучал во флигель Курганова.

– А, будущий вояжер, заходи, заходи, – обрадовался он, – садись к столу, в одночасье мы с хозяйкой чаевничать собрались.

Лисянский в последнее время зачастил к Курганову. У него сыновья давно служили на флоте, жили отдельно и потому Лисянский всегда был желанным гостем.

Разговорившись, Лисянский спросил то, о чем думал весь день.

– Николай Гаврилович, – Курганов давно убедил Юрия называть его так, – вы мне изволили как-то упомянуть о предполагаемом вояже к берегам Камчатки и далее. – И он рассказал о виденном в Купеческой гавани.

Курганов молча посмотрел на гардемарина поверх очков, будто размышляя о доверительном разговоре.

– Поскольку вы, Юрий Федорович, кое-что уже прознали, то могу довести вам, что высочайшим указом отряжены корабли для посылки в Восточный океан. Как вы слышали, на Камчатке и Алеутах российские промысловые люди в местах, открытых нашими мореплавателями, добывают пушного зверя. Но в том деле их опекать надобно от всякого разбоя. Пожалуйте-с в кабинет.

Курганов вышел из-за стола и пошел в кабинет, где на стене висела карта: – Для того туда и отряжается защита. – Курганов взял указку. – Согласно предварительному указанию Адмиралтейств-коллегии корабли сии должны, минуя мыс Доброй Надежды, Зондским проливом вдоль Новой Голландии проникнуть в Восточный океан. – Курганов прочертил по карте два направления и продолжал: – Далее корабли разделятся. Одна часть их займется изучением прилегающих островов Курильских и около Камчатки. Прочие корабли исследуют воды, прилегающие к берегам американским. Таково вкратце предстоящее предприятие осуществить намереваются.

Вернувшись за стол, Лисянский, помолчав, осторожно спросил:

– Можно ли узнать, кто поведет сии корабли?

– Семь бед – один ответ, – засмеялся Курганов, – так и быть, ведь все равно выведаешь. Первого ранга капитан Муловский Григорий Иванович. Отменный капитан, состоит и поныне генеральс-адъютантом у графа Чернышева, вице-президента Адмиралтейств-коллегии.

Когда расставались, Курганов полушутя-полусерьезно сказал:

– Все сие слышанное, господин гардемарин, прошу за порог моего дома не выносить. Что на стороне проведаете – воля ваша.

Лисянский понимающе кивнул головой. Разве утаишь шило в мешке? В Кронштадте все на виду.

Спустя неделю-другую среди гардемарин старших классов действительно пошли разговоры о предстоящем плавании. Называли даже имена кораблей, предназначенных для вояжа: «Холмогоры», «Соловки», «Турухан» и «Сокол».

В начале июня гардемарины отправились на практику. На этот раз Лисянский с Тулубьевым и другими одноротниками получили назначение на фрегат «Мстиславец». Неожиданно среди отправляющихся на барказе очутился и Крузенштерн. Оказывается, его в конце мая произвели в гардемарины. На «Мстиславце», как старшему классу, им отвели отдельный небольшой кубрик со стационарными двухъярусными койками. Тулубьев занял верхнее место, Лисянский – нижнюю койку. Рядом, аккуратно уложив баул на матрасе, примостился Крузенштерн. Невозмутимо глядя на Юрия, он первый протянул руку.

– Иван Крузенштерн, – слова чеканились с небольшим акцентом. Едва гардемарины распаковали нехитрые пожитки и получили у шкипера постельное белье, наверху засвистели боцманские дудки.

– Пошли все наверх! Паруса ставить! С якоря сниматься!

Эскадра направилась на запад. Гардемарины несли вахту у главного компаса, выдерживая заданный румб, подавая команды рулевым, вместе с штурманом делали обсервации по береговым ориентирам и маякам, вычисляли широту и долготу по солнцу и звездам, с кормового среза сбрасывали секторный лаг. Вслед, не мешкая ни минуты, травили лаглинь – длинный плетеный шнур с отметками-узелками, указывающими, сколько потравлено за борт. Ассистент следил по песочным часам и считал узелки, тут же определял скорость.

Лисянского привлекало больше всего стоять дублером старшего офицера у мачты в момент лавировки, когда от слаженной работы марсовых и шкотовых матросов зависели не только успех выполнения маневра, но и подчас безопасность корабля. Слаженность работы мачтовых команд и мастерство рулевых сказалась в середине июня. Командир обучал гардемарин входу и выходу с Ревельского рейда. Кругом пестрели вехи, обозначавшие обширные мели, тянувшиеся справа и слева. Уменьшив до предела парусность, фрегат медленно входил на рейд. Внезапно ветер стих совершенно. Пришлось стать на якорь, быстро спустить шлюпки, барказ и под буксирами втягиваться на рейд. Затем самостоятельно пошли к Гогланду. Море заштормило, налетел внезапный шквал, паруса не успели убрать, и на «Мстиславце» надломился нижний рей на фок-мачте. Фрегат отдал якорь и целый день занимался устранением повреждений…

Для гардемарин кампания завершилась на рейде Красной горки морской практикой. Вываливали выстрела ^[16], спускали и поднимали авральные шлюпки, затем отрабатывали вход под парусами на Кронштадтский рейд. Обветренные, задубленные от солнца и ветра лица, натруженные от снастей и поручней ладони уравнивали гардемарин, невзирая на их прежних попечителей и размер наследства, которым обладали далеко не все.

С запада, перегоняя друг друга, тянулась череда первых осенних тучек.

Выгрузив вещи на стенку, гардемарины, сбившись в кучу, кинули прощальный взгляд на маячивший вдалеке на рейде «Мстиславец».

– До следующей кампании, – проговорил кто-то, махнув шляпой.

– Последней гардемаринской, – добавил Тулубьев.

Однако никто из них еще не знал, что только что закончившаяся кампания и была их последняя гардемаринская.

В конце сентября погода в Финском заливе совершенно испортилась. Штормовой западный ветер нагнал и сплошь до горизонта закрыл небо свинцовыми тучами. Почти каждый день дождь накрывал сплошной пеленой Котлин. В последнее воскресенье выдался один из редких погожих дней. Лисянский с Тулубьевым отпросились в увольнение. Они поспешили в Купеческую гавань. У стенки один за другим, цепочкой, ошвартовались четыре корабля, назначенные в первое кругосветное плавание. В глубине гавани на бочке стоял транспорт «Смелый», дополнительно включенный в состав отправляемой экспедиции. Судя по внешнему виду, корабли были в полной готовности к походу. Недавно выкрашенные или покрытые лаком борта, надстройки и рангоут лоснились и сверкали. Новые, без следов смолы и грязи, швартовые канаты, проведенные через начищенные полуклюзы и кипы и закрепленные на выкрашенных кнехтах, подчеркивали добротность шкиперского имущества. Так же превосходно выглядели новенькие ванты и весь прочий такелаж, закрепленный и втугую обтянутый по-походному. Готовность к плаванию подтверждали и подвязанные к реям многочисленные паруса. Суда были полностью укомплектованы офицерами и матросами, снабжены подробными инструкциями и наставлениями. Более того, в экспедицию попросился и был благосклонно принят на службу англичанин капитан-лейтенант Джеймс Тревенен, участник третьего кругосветного плавания капитана Кука. Пожелал плыть к берегам Америки и еще один сподвижник Кука по второму кругосветному путешествию – немецкий натуралист Георг Форстер…

– На таких-то кораблях не токмо кругом света, а и вокруг вселенной плыть не зазорно, – восхищенно проговорил Лисянский. Тулубьев полностью разделял мнение товарища:

– Пожалуй, ты прав. Вселенная-то далече, а вот на Камчатку, ей-богу, хоть матросом сейчас готов отправиться…

Не зря, видимо, пришла мысль о Камчатке кронштадтскому гардемарину Иринарху Тулубьеву. Далекие края манили к себе мореходов…

– А по мне наилучше в Америку, подобно Берингу, – в тон ему ответил Лисянский, но тут же вздохнул, – да, по всей видимости, не придется. Слыхал, о чем ротные командиры давеча судачили?

– Оно так, – согласился Тулубьев.

В последние дни офицеры в корпусе заговорили о войне с турками и слабости флота на Черном море. Всего три года назад впервые небольшая эскадра бросила якоря в Ахтиарской бухте и моряки положили первые камни в основание Севастополя. Другая эскадра, у Лимана, оберегала подступы к Херсону и Николаеву, где строили корабли для зарождающегося флота.

«Лиманский флот, – писал историк, – крайне нуждался вообще в людях, и особенно в опытных офицерах и матросах. Артиллерия его в начале войны также была в весьма неудовлетворительном состоянии: некоторые из судов имели только половинное число орудий, на многих галерах было по одной 6-фунтовой пушке, а остальные 3-фунтовые, и только впоследствии на них и на ботах могли поставить по одному пудовому единорогу. В состав флотилии вошла даже и та эскадра, на которой императрица плавала по Днепру. Суда ее, построенные для помещения прислуги, кухни, конюшни и т. п., были наскоро вооружены и приспособлены к действию против неприятеля».

В прошедшую кампанию, стоя на вахте, Лисянский не раз слышал суждения командиров и офицеров о тревожном положении флота и на Балтике. Лучшие корабли готовили для отправки на Средиземное море, оставшиеся уступали шведским по вооружению, мореходности, не хватало людей, офицеров и матросов. Шведы готовились взять реванш за поражение в Северной войне. Их гребной флот, для действия в шхерах, в двадцать раз превосходил по численности русскую гребную эскадру.

Первые тревожные вести донеслись с Черного моря от князя Григория Потемкина.

Едва успела императрица отдохнуть после долгой поездки по южным владениям, как в столицу пришло известие: Порта, как это бывало и прежде, без объявления войны напала на наши корабли у Кинбурнской косы, а следом пыталась безуспешно высадить десант под Кинбурном.

7 сентября 1787 года вышел Манифест с объявлением войны Турции.

Мир и война – состояния взаимоисключающие друг друга. Ежели в любом организме образуется кровоточащая рана, то состояние всех органов и частей его не остается к этому безразличным.

4 октября капитан 1-го ранга Муловский запросил у командира Кронштадтского порта вице-адмирала Пущина «добро» вытянуть корабли эскадры на внешний рейд, после чего следовать, согласно инструкции, в кругосветный вояж. Ответа не последовало, а 28 октября вышел указ императрицы Адмиралтейств-коллегии:

«Приготовленную в дальнее путешествие под командою флота капитана Муловского экспедицию по настоящим обстоятельствам повелеваем отменить…»

Так на глазах Юрия порушился, еще не начавшись, первый кругосветный вояж русских моряков. Но виденное и слышанное надолго запало в душу гардемарина Лисянского, а служба скоро сведет его с одним из участников несостоявшегося вояжа, командиром «Смелого» капитаном Карлом Гревенсом.