Текст книги "Лисянский"

Автор книги: Иван Фирсов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

– Скоро, Василий Николаевич, начнется штурм крепости, надобна будет помощь быстротечная. Распорядитесь канонирам быстрее перезаряжать орудия. Припасы и картечь держать наготове.

Было видно, как по берегу с двух сторон к крепостным стенам медленно приближаются отряды атакующих. Справа Арбузов с матросами шел впереди, за ним шестеро алеутов с трудом тащили пушку. Время от времени они останавливались, и пушка все прицельнее била по воротам. Крепость давно отвечала редким огнем из фальконетов и ружей, видимо, берегли порох. Однако кадьякцев пугала и эта беспорядочная стрельба. Они боязливо пригибались к земле, оглядывались назад на своих вождей, тайонов. Те тоже не отличались рвением, сами отсиживались позади и своих кадьякцев не понуждали идти вперед.

С другой стороны к блокгаузу приближался отряд Баранова и Повалишина. Правитель упрямо шел впереди, изредка бросая взгляд на отстающих кадьякцев.

Вот группы атакующих перебрались через ручей и двинулись к воротам. До них оставалось полсотни метров, и Арбузов начал бить прямой наводкой. В этот момент произошло непоправимое. Стены крепости вдруг сплошь опоясались зарницами пушечных залпов и треском ружейных выстрелов. Сотни стрел полетели в наступающих. Несколько русских и кадьякцев упали, сраженные пулями, других ранило. Остальные в страхе остановились и начали пятиться. Арбузов крикнул матросам:

– Братцы, за мной, вперед! Ура-а!

Рядом с ним, не отставая, бежали подштурман Федор Мальцов и квартирмейстер Петр Калинин. Матросы не мешкая бросились за ними, но один из них тут же был убит. Через несколько шагов с Арбузова сбило пулей шляпу. Он оглянулся, кадьякцы в панике обратились в бегство. В это время неожиданно распахнулись ворота, и сотня тлинкитов, стреляя из ружей, с копьями наперевес бросилась на атакующих.

Арбузов, отстреливаясь из ружья, скомандовал отступать, позади никого не было – кадьякцы давно убежали. В темноте, незамеченный, упал раненый матрос, и подбежавшие индейцы подняли его на копья… Раздался их победный крик, они рванулись было вперед, но в это мгновение их накрыл картечный залп «Невы». Лисянский вовремя и прицельно бил по тлинкитам, прикрывая отход группы Арбузова. Индейцы, унося убитых и раненых, убрались в крепость. В таком же положении оказалась группа Баранова. Доктор перевязал Баранову раненую руку, и он уехал на берег организовать осаду крепости.

– Действуйте по своему усмотрению, Юрий Федорович, – сказал он перед отъездом. Впервые он назвал командира по имени, почувствовав к нему расположение. – Вы человек военный и опытнее меня в таких делах. Главное, побыстрее выкурить Катлиана.

«После многих бесполезных пересылок с колюжами о сдаче их крепости, о заключении всегдашнего мира и взаимной торговле была, – как сообщает донесение компании в Министерство иностранных дел, – учинена вторичная десанту высадка, по совершении которой под начальством самого Баранова сделан был к крепости приступ, во время которого выдержан был сильный пушечный и ружейный огонь из крепости и от выбегавших колюж, которые запасены были орудиями, порохом, взятым прежде в разоренной крепости и купленными у бостонцев».

Как видно из официального доклада Российско-Американской компании, американские купцы – «бостонцы» – снабжали оружием и порохом коренных жителей Русской Америки с целью вооружить их против русских, чтобы самим занять освоенные ими промыслы.

С рассветом «Нева» и другие суда начали бомбардировку крепости. Катлиан прислал заложников и просил мира.

– Передайте ему, – ответил Лисянский, – из крепости никому не выходить, пока не заключим мир окончательно.

На другой день над крепостью появился белый флаг, но из ворот выбегали индейцы – собирали ядра. Несколько выстрелов загнали их обратно. Катлиан затягивал переговоры, видимо, на что-то надеясь.

– Завтра будем сооружать плоты, подвезем пушки под берег, и тогда все решится быстро, – решил командир «Невы».

5 октября начали строить плоты и послали в крепость переводчика.

– Передай Катлиану, – наказал Баранов, – ежели не хочет погибели, пусть завтра из крепости убирается восвояси.

Угроза подействовала. Спустя сутки Лисянскому доложили, что тлинкиты покинули крепость и ушли в горы. Вместе с Барановым он отправился в опустевшую крепость. Ворота были распахнуты, огромная стая ворон кружилась над блокгаузом. Посреди валялись дохлые собаки, разбросанные нехитрые пожитки… К одной из стен придвинуты два исправных фальконета, ближе к берегу перевернутые десятка полтора каноэ. Возле одной из землянок сидели две дряхлые старухи. В углу блокгауза было что-то страшное – Лисянский «увидел самое варварское зрелище, которое могло бы даже и самое жесточайшее сердце привести в содрогание. Полагая, что по голосу младенцев и собак мы можем отыскать их в лесу, ситхинцы предали их всех смерти».

Командир «Невы» тщательно обследует и фиксирует устройство укреплений, отбитых у тлинкитов. Добротные крепостные сооружения строили россияне по планам Баранова не один год. «Ситкинская крепость представляла неправильный треугольник, большая сторона которого простиралась к морю на 35 сажен. Она состояла из толстых бревен наподобие палисада, внизу были положены мачтовые деревья внутри в два, а снаружи в три ряда, между которыми стояли толстые бревна длиной около 10 футов, наклоненные на внешнюю сторону. Вверху они связывались другими, также толстыми бревнами, а внизу поддерживались подпорками. К морю выходили одни ворота и две амбразуры, а к лесу – двое ворот. Среди этой обширной ограды найдено четырнадцать барабор (домов), весьма тесно построенных. Палисад был так толст, что немногие из наших пушечных ядер его пробивали; а потому побег ситкинцев надо приписывать имевшемуся у них недостатку в порохе и пулях. В крепости мы нашли около 100 наших пушечных ядер, я приказал отвезти их на корабль. Кроме того нам достались две оставленные неприятелем небольшие пушки. В бараборах отыскано некоторое количество вяленой рыбы, соленой икры и другой провизии, также множество пустых сундуков и посуды. Все обстоятельства заставляли нас заключить, что в крепости находилось не менее 800 человек мужского пола», – отметил в своих записях Юрий Федорович.

Осмотрев вместе с Лисянским построенную Михайловскую крепость, Баранов все же пришел к выводу, что она была сооружена на невыгодной позиции, в низине, рядом с окружающими ее лесными массивами, где свободно рыскали тлинкиты. В тот же вечер Баранов сжег крепость, а Лисянский отметил немаловажную деталь в минувшей схватке. Оказалось, русским противостояли не только местные индейцы. «В числе их находились три матроса из Американских Соединенных Штатов. Оставив свои суда, они сперва поступили на службу в Компанию, а потом перешли к нашим неприятелям».

Рождество и Новый 1805 год экипаж «Невы» встречал далеко от Ситхи, в береговой казарме Павловской гавани на острове Кадьяк.

…Целый месяц после изгнания тлинкитов матросы помогали строить крепость в Новоархангельске. Рубили лес, ставили ограду, сторожевые башни, сооружали бойницы для пушек. Лисянский передал Баранову больше десяти орудий, помог наладить караульную службу. Племя тлинкитов, видимо, ушло далеко. Сотни алеутов ловили рыбу, и пока никто их не тревожил. Только однажды, спустя десять дней после отступления индейцев, из лесу прогремел выстрел. Убили алеута, промышлявшего рыбу на реке, неподалеку от сожженной крепости.

К правителю начали наведываться один за другим тайоны дальних индейских племен. Искали дружбы с русскими, уверовав в силу правителя и постоянство заведенных им порядков.

Начался ноябрь. Погода испортилась, сопки вокруг покрылись снегом, потянуло холодом, снасти на шлюпе за ночь покрывались льдом.

– Пора вам уходить на Кадьяк, – сказал Баранов Лисянскому, – там теплая казарма для людей, да и провизии запасено…

Лисянский отвел «Неву» на Кадьяк.

В канун Рождества Кадьяк окончательно укрыла снежная пелена, ударили по-настоящему зимние морозы. Но матросы были довольны. За последние полтора года они ни одного дня не прожили на берегу. А тут еще чередой пошли праздники: святки, крещение, масленица. На святки подштурманом Федором Мальцовым, как отметил Коробицын, «с матрозами представляем был театр, игранныя на оном роли мельника и збитеньщика. На масляной делана была ледяная горка, а в неделю Пасхи – круглые качели и по временам, в праздничные и торжественные дни – фейверки, на которыя сбирались из числа кадиакских обоего пола довольное количество зрителей, которыми представляемы были также и свои увеселительные игрушки, состоящия из песен и пляски, в странном, по обыкновению, их одеянии и масках, для чего многия, живущия от Павловской гавани в расстоянии 50 верст и более, приезжали с семействами, что между ими почитается за большое удовольствие и прогулку».

Спустя десять дней следом за «Невой» в Павловской гавани появился вдруг «Ермак». Судно давно ушло из Новоархангельска в Якутат и должно было вернуться обратно на зимовку.

– Дважды мы подходили в тумане к Эчкомбу, – рассказывал капитан, – сильный шторм и противный ветер откидывали нас и уносили в океан. Решил идти на Кадьяк, но и здесь жестокий ураган двенадцать суток носил нас по водяным волнам.

Пройдут годы, и Лисянский вспомнит этот случай, когда узнает о гибели «Невы»…

В конце марта потеплело, начали мало-помалу ремонтировать рангоут и такелаж шлюпа. Командир с штурманом Калининым и матросом ушли на байдарке знакомиться и описывать побережье Кадьяка. Они обошли весь восточный берег, расположенные вдоль него острова. Производили астрономические наблюдения, описание приметных мест. Дотошно обследовали каждую губу, каждый мыс, делали промеры, составляли карты. На ночь останавливались обычно в жилищах кадьякцев.

В Игатском селении русский промышленник рассказал о появлении близ Уналашки в апреле 1797 года острова вулканического происхождения: «Огнедышащая гора, извергая из себя пламя, выходила из морской глубины… Расплавленная материя, разорвав поверхность некоторых вершин, разбросала горные породы…»

Не только скалистые берега, песчаные отмели, необычные явления природы привлекают пытливого командира шлюпа:

«В одном селении нашли множество ребят и старух, почти полумертвых от голода, потому что все молодые люди мужского пола находились с Барановым. Желая сколь возможно облегчить их бедственную участь, я отдал всю бывшую со мной сушоную рыбу. Бедные жители, исполненные живейшой благодарности, выбежали из хижин, кланялись мне в землю и произносили многократно слово «ладно», что означает здесь больше, нежели «спасибо». Всюду охотно пили чай, который предлагали моряки. В свою очередь угощали их своей снедью и ужинали сами, но несколько необычно: «Как только рыба была сварена, кухарка подала первое блюдо хозяину, который, наевшись, остатки отдал своей жене. Следующие же блюда раздавались по старшинству, так что мальчики ожидали весьма долгое время, покуда дошла до них очередь».

Больше месяца обследовал Лисянский со своими спутниками обширное побережье восточной части Кадьяка. Из гавани Святого Павла он направился мимо Чиниатского мыса в Игатский залив, оттуда в Угашескую губу, Кильдюнский залив, к гавани Трех Святителей и дальше. Всякое случалось в пути. Прихватывал шторм, но байдарки выдерживали, а путники промокали до нитки, на переходах частенько шел дождь, иногда со снегом, но путешествие не прерывалось.

В каждом селении делали остановку. Лисянский угощал старейшин-тайонов табаком, хозяев поил чаем, делился запасами вяленой рыбы. И всюду русский моряк не забывает внимательно изучать жизненный уклад алеутов, их нравы и обычаи, жилища и одежду, чтобы затем описать в своих записках.

Жилища алеутов, бараборы, незамысловаты и просты в устройстве. «Здешняя барабора состоит из довольно боль-того четырехугольного продолговатого помещения, с квадратным отверстием фута в три – около метра – для входа и с одним окном на крыше, в которое выходит дым. Посредине вырывается небольшая яма, где разводится огонь для варки пищи, а по бокам отгораживаются досками небольшие места для разных домашних вещей. Это помещение служит двором, кухней и даже театром. В нем вешается рыба для сушки, делаются байдарки, чистят пищу и прочее. Хуже всего то, что живущие никогда его не очищают, а только изредка настилают на пол свежую траву. К главному помещению пристраиваются еще небольшие боковые строения, называемые жупанами. Каждый из них внутри имеет свой вход, лучше сказать лазейку, в которую можно пройти не иначе, как нагнувшись и ползя на животе до тех пор, пока можно будет мало-помалу подняться на ноги». Но Лисянский не чурается алеутов, запросто останавливается в их жилищах, хотя это и не всегда приятно. В Кияикском селении его встречал сам тайон: «Они вынесли меня на руках с байдаркой на берег. В тайонской бараборе я пробыл около двух часов, с удовольствием занявшись рассматриванием разных редкостей. С великим трудом мы могли попасть в помещение, которое кадьякцы называют жупаном. Хотя внутри оно и довольно просторно, но двери или лучше сказать лазея так узка, что я принужден был, просунув сперва голову и руки, влезать в нее ползком. На Кадьяке жупан служит гостиной, баней, спальней, а иногда и могилой. Вокруг этого помещения, исключая отверстие, лежали не слишком толстые бревна на расстоянии 3 футов 3 дюймов (около 1 метра) от стены. Это пространство устлано лавтаками (невыделанной кожей) и рогожами, а бревна служат вместо изголовья. Всякому покажется весьма странным, как можно взрослому человеку улечься в столь коротком пространстве, между стеною жупана и вышеупомянутыми бревнами, но для здешних островитян длиннее постели не нужны, ибо они спят скорчившись, так что колена достигают почти до самой шеи, а по большей части лежат на спине».

Едва заслышав о чужой беде, русский офицер тут же отзывается: «Прибыл в селение Езопкино, где за дурной погодой принужден был ночевать. Пополудни Калинин ездил в ближнюю губу, а я, между тем, узнав, что в селении Аникинском господствует голод, от которого шесть мальчиков и одна старуха уже померли, отправил туда на своей байдарке сушеной рыбы и китовины».

Наблюдая жизнь кадьякцев в десятках селений, мореплаватель не скрывает и своих грустных выводов: «Вообще можно сказать, что кадьякцы не имеют ни малейшей склонности к соблюдению чистоты. Они не сделают лишнего шага ни для какой нужды. Мочатся обыкновенно у дверей в кадушки, множество которых стоит всегда наготове. Эту жидкость они употребляют для мытья тела и платья, а также и для выделки птичьих шкурок. Правда, как мужчины, так и женщины большие охотники до бань, но они ходят в них только потеть, если у кого голова слишком грязна, то он моет ее мочей. Впрочем, платье надевают прежнее, как бы оно ни было запачкано».

В то же время командир «Невы», как моряк, в восхищении от превосходных судов, построенных алеутами. «Кадьякцам надлежит отдать справедливость за изобретение байдарок, которые они строят из тонких жердей, прикрепленных к шпангоутам, или, лучше сказать, к обручам. Они обтягивают так хорошо сшитыми нерпичьими кожами, что ни капли воды никогда не проходит внутрь. Теперь их три рода в употреблении, т. е. трехлючные, двухлючные и однолючные. До прихода русских были только два последние, а вместо первых строились байдары, или кожаные лодки, в каждую из которых помещалось до 70 человек. Все эти суда ходят на малых веслах и не только особенно легки на ходу, но и весьма безопасны в море при самом крепком волнении. Надо только иметь затяжки, которые крепятся у люков и задергиваются на груди сидящего на байдаре. Я сам проехал в трехлючной байдарке около 400 верст и могу сказать, что не имел никогда у себя лучшего гребного судна. В байдарке надо сидеть спокойно и чтобы гребцы не делали больших движений, в противном случае можно опрокинуться. Хотя кадьякцы в другом и не слишком проворны, но отменно искусны в управлении этих челнов, на которых они пускаются сквозь буруны и плавают без всякой опасности более тысячи верст». Попутно Лисянский всюду приобретает за свои деньги одежду, орудия ремесла и охоты, домашнюю утварь, украшения.

Командира «Невы» на Кадьяке увлекает все окружающее – природа и люди во всем их многообразии. На сотне страниц убористым почерком повествует он о климате и растениях, зверях и птицах, образе жизни алеутов – одежде, обычаях, брачных и других обрядах, ловле и охоте.

Свои наблюдения он сопровождает комментариями, оценками и советами, критическим анализом деятельности Русско-Американской компании.

«Кадьяк и окружающие его острова управляются чиновниками Компании. Все природные жители находятся в ведении Кадьякской конторы…

Кадьякцы исполняют приказания Компании с величайшим послушанием и бывают довольны тем, что она за их труд заблагорассудит положить. Кроме бисера, табака и других европейских мелочей, им платится за промысел птичьими, еврашечьими и тарбаганьими парками. Этот торг самый выгодный для компании, так как не стоит почти ничего. Однако же должен признаться, что этот столь прибыльный для Компании торг может со временем обратиться в величайший вред для жителей. Каждое лето они уезжают от своих жилищ на тысячу верст в малых кожаных лодках, и таким образом, на весьма долгое время разлучаются со своими женами и детьми, которые не в состоянии достать для своего пропитания пищу. К этому надо прибавить и то, что в пути кадьякцы нередко встречаются с неприятностями и лишаются жизни. Те же, которые остаются летом на острове, вместо своей общинной работы, принуждены бывают работать на Компанию. Даже и самые старые не освобождены от этой работы. Они ловят морских птиц и каждый из них обязан наловить их столько, чтобы довольно было для семи парок. Такие порядки крайне не нравятся здешним жителям, которые высказывают к старости великое уважение. Меня уверяли, что многие старики, удрученные летами, выбиваются из сил, гоняясь за добычей по утесистым скалам, и делаются жертвой корыстолюбия других. Хотя и можно отдать справедливость нынешнему правителю Баранову и его помощникам, которые, оставив прежние обычаи, обходятся с кадьякскими обывателями снисходительно, однако, при всем том, если вышеуказанные причины не будут совсем устранены, они непрестанно будут уменьшать число жителей Кадьяка.

Чтобы предотвратить совершенное уничтожение этих весьма выгодных промыслов, надлежит, по моему мнению, сделать по крайней мере следующее: 1) все вещи (кроме дорогих), нужные для одежды местных жителей и почти ничего не стоящие компании, продавать гораздо дешевле принадлежавшим ей людям, без которых она даже не может существовать; 2) ввести в употребление железные орудия, без которых ничего нельзя сделать, не потеряв напрасно много времени; 3) не посылать партии на байдарках в отдаленный путь, а отправлять их на парусных судах до места ловли и на тех же судах привозить их обратно; 4) оставлять половину молодых людей дома и не употреблять стариков на тяжелые и несоответствующие их возрасту работы, ибо преждевременная их смерть нередко влечет за собой разорение целого семейства.

Если такие мероприятия будут приняты и приведены в действие, то можно ожидать приезжий не будет иметь мучительного неудовольствия встретиться ни с одним жителем, скитающимся без всякой одежды, что сейчас случается особенно часто и даже среди таких людей, которые в прежние времена были зажиточны и весьма богаты». Таковы некоторые рекомендации морехода.

Лисянский, собственно, первым из русских мореплавателей нарисовал угнетенное положение алеутов и поднял голос в их защиту, довольно смело и нелицеприятно высказывается против существующих порядков во владениях Российско-Американской компании. Покидая Кадьяк, он питает надежду, что его голос будет услышан.

В начале мая шлюп начали вооружать, ставить рангоут, обтягивать такелаж. Бушприт надломился, пришлось его заменять. На борт шлюпа грузили товар для продажи в Кантоне: тысячи шкур морских и речных бобров, выдр, лисиц, песцов, соболей, морских котиков, медвежьи шкуры, моржовую кость, почти на полмиллиона рублей.

В полдень 3 июня при маловетрии «Нева» снялась с якоря. На берегу собрались все жители Павловской крепости, и стар, и млад.

Шлюп поравнялся с батареей. Раздались тринадцать пушечных выстрелов прощального салюта. «Нева» ответила равнозначно. На берегу дружно трижды прокричали: «Ура! Ура! Ура!»

Баннер провожал шлюп до острова Лесного. Обнялся с офицерами, Берху сказал при этом:

– Вы, Василий Николаевич, не забудьте помянуть про нас словечко в «Петербургских ведомостях».

Все знали, что Берх в зимние месяцы увлекся историей освоения русскими Алеутских островов. Записывал каждую смешную историю, объездил все окрестные поселения кадьякцев, слушал их были и небылицы.

У трапа командир обнял Баннера:

– Счастливо оставаться, Иван Иванович, спасибо за все, не поминайте лихом.

В Новоархангельске «Неву» встретили по-свойски, как старого знакомого. Баранов выслал для буксировки в гавань три байдары. До этого шлюп двое суток лавировал среди опасных рифов при слабом ветре. Ветер стих вечером 20 июня, когда едва показалась угрюмая гора Эчкомб, еще покрытая снегом. Подводное течение понесло шлюп на каменистые рифы, пришлось быстро спускать барказ для буксировки, подальше от берега. Утром ненадолго задул южный ветерок, но мощное отливное течение потащило «Неву» из пролива. Байдары, барказ и катер подтянули, наконец, шлюп к месту якорной стоянки.

На берегу Лисянского поразили перемены: «К величайшему оному удовольствию увидел удивительные плоды неустанного трудолюбия Баранова. Во время нашего короткого отсутствия он успел построить восемь зданий, которые по своему виду и величию могут считаться красивыми, даже и в Европе. Кроме того, он развел пятнадцать огородов вблизи селения».

На борт поднялся правитель. Рука его зажила, выглядел он бодро. С Лисянским у него еще с прошлого года установились добрые отношения.

– Вовремя подоспели, Юрий Федорович, и амоната для пользы привезли. Нынче тлинкиты в Ситхе нас не особо жалуют. Не теряют надежды возвернуть прежнее владычество. Ружей и пороху они успели немало наменять у американских купцов.

Зимой, когда «Нева» уходила на Кадьяк, Баранов отправил туда взятых у индейцев с Ситхи заложников-амонатов. Амонаты были порукой тому, что индейцы снова не нападут на русские владения…

Тлинкиты нехотя шли на контакты, а Баранову нужен был устойчивый мир. Через две недели после нудных переговоров в Новоархангельск приехал один из вождей индейцев со свитой. Встречали их с почетом – плясками, пением с бубенцами. Гости не остались в долгу. «Подняв ужасный вой, начали плясать в своих челноках». После этого «тайон был положен на ковер и отнесен в назначенное для него место. Другие гости также были отнесены на руках, но только без ковров…»

На следующий день Баранов привез тайона со свитой на шлюп. На шканцах индейцы затеяли пляски. Лисянский угостил их чаем и водкой.

Перед отъездом командир «позволил тайону выстрелить из 12-ти фунтовой пушки, чем он был весьма доволен. Баранов преподнес вождю индейцев подарки и в знак примирения на каждого из гостей приказал навесить по золотой медали…» На прощание в знак дружелюбия правитель «подарил тайону медный русский герб, убранный орлиными перьями и лентами».

Шлюп между тем готовился к переходу в Кронштадт. Пришлось заменить бизань-мачту, изготовить запасной рангоут впрок. Красили борта, кое-где их предварительно конопатили. Пошла последняя неделя июля.

Еще в прошлогоднюю стоянку Лисянского манила величественная и загадочная вершина Эчкомба, но никто не знал туда дороги. В этот раз нашлись провожатые – двое алеутов с Кадьяка. Взяв в попутчики Повалишина, командир отправился в путь.

Двое суток по каменистым склонам, базальтовым косогорам, сквозь чащу колючих кустарников добирались они с провожатыми на двух с половиной километровую вершину потухшего вулкана и были вознаграждены:

«Стоя на вершине горы, мы видели себя окруженными самыми величественными картинами, какие только может представить природа. Бесчисленное множество островов и проливов до прохода Креста и самый материк, расположенный к северу, казались лежащими под нашими ногами. Горы же по другую сторону Ситхинского залива представлялись как бы расположенными на облаках, носившихся под нами».

В сторону материка Эчкомб спускался полого. В океан его склоны обрывались крутыми утесами.

Мог ли подумать командир «Невы», что спустя семь лет его славный шлюп бушующий океан играючи швырнет на эти мрачные скалы и здесь корабль найдет свое последнее пристанище?

Вынув карандаш и бумагу, Лисянский переписал всех спутников, сунул записку в кувшин:

– Положите, Петр Васильевич, кувшин в нишу и завалите камнями, авось, через сотню лет кто-нибудь отыщет и узнает, кто первым из европейцев здесь побывал…

В середине августа из Охотска пришел бриг «Елизавета», привез пушнину с острова Уналашки, доставил почту и новости. «Надежда» покинула Петропавловск и направилась в Кантон. Командир брига лейтенант Александр Сукин протянул Лисянскому конверт:

– Вам письмо от камергера Резанова.

Юрий Федорович присел на диван, разорвал конверт.

Резанов сообщал, что скоро прибудет в Новоархангельск, а «Неве» необходимо следовать, не задерживаясь, в Кантон, сдать груз и вместе с «Надеждой» возвращаться в Кронштадт.

Сукин рассказал о вояже «Надежды» в Японию и о неудаче миссии Резанова:

– Сказывают, японцы заартачились и ни в какую не желают добрососедства с Россией.

В конце рассказа Сукин проговорился:

– Вначале, по прибытии в Петропавловск, прошел слух, что Резанов покинул «Надежду» по причине расхождений с Крузенштерном и собирается уехать в Петербург, но потом все обошлось.

– Ну и слава богу, – ответил Лисянский, прерывая разговор.

Однако шила в мешке не утаишь. Мало-помалу от офицеров и командира «Елизаветы» просачивались разные подробности, и вскоре стала известна развязка затянувшихся распрей на «Надежде» всем офицерам и, конечно, Лисянскому.

Вот как впоследствии рассказывала об этом происшествии «Русская старина»:

«4 июля в Петропавловске посланник тотчас съехал на берег и поместился в доме командира Петропавловского порта. Несмотря на свою энергию и желание, он решил не ехать в Японию, так как опасался новых выходок Крузенштерна, что могло привести к весьма печальным последствиям. Он решил прежде всего написать обо всех происшествиях лично государю. На другой же день послал с эстафетой письмо к ближайшему представителю администрации власти в Камчатке к генерал-майору Кошелеву: «Имея поручения от государя императора нужно от вас пособия. У меня на корабле взбунтовались в пути офицеры. При всем моем усердии не могу я исполнить миссию японского посольства, когда одни наглости офицеров могут произвести неудачу и расстроить навсегда главные виды. Я решил отправиться к государю и ожидаю только вас, чтобы сдать, как начальнику края всю экспедицию».

Тем временем начали разгружать товары компании для снабжения местных жителей. Во все это время неприязненные отношения Крузенштерна продолжались, он запретил матросам переносить товары компании.

В августе генерал-майор Кошелев прибыл в сопровождении военной команды и по просьбе посланника приступил к форменному следствию, которое продолжалось около недели.

Пригласив командира и офицеров, Кошелев допрашивал их в присутствии Резанова… Видя, что дело принимает неблагоприятный для него оборот и что Кошелев собирается через Сибирского генерал-губернатора Селифанова возбудить дело об отрешении его от командования судном, Крузенштерн пошел на попятную и лично просил Кошелева покончить это дело миром, изъявив полную готовность принести посланнику извинение. Примирение произошло 8 августа в квартире посланника, куда Крузенштерн явился вместе с офицерами в полной парадной форме, за исключением Головачева и штурмана Каменщикова, которых посланник просил не являться.

Выслушав в присутствии Кошелева извинения офицеров, Резанов, обращаясь к генералу, примирительно проговорил:

– Как раскаяние господ офицеров принесено в вашем присутствии, думается, впредь это будет порукою в повиновении их на пользу отечества. Кстати, чему я уже посвятил всю мою жизнь… Поэтому ставлю себя выше всех личных понесенных мною оскорблений во имя достижения моей цели. Прошу вас, господин генерал, предать забвению былое дело, а мою бумагу оставить без действия.

Когда офицеры откланялись и ушли, генерал сообщил, что выделит Резанову для сопровождения свиты караул солдат, а взамен списанного с «Надежды» Толстого назначит своего брата, капитана Кошелева.

Но визит в Японию оказался неудачным. Полгода простояла «Надежда» на рейде Нагасаки. Заранее изучив японский язык, нравы и обычаи страны, Резанов выполнял все требования японцев. С корабля свезли пушки, ядра, порох, но на берег экипаж тем не менее не пустили, только взяли богатые царские подарки для императора – микадо. Оказалось, что все напрасно. Японский император не принял подарки, ссылаясь на то, что по бедности не может отблагодарить равноценно, а потому и посланника принять не желает, – так доносил Александру I Николай Резанов.

На обратном пути в Петропавловск Крузенштерн и Лангсдорф не скрывали злорадства по поводу неудачи Резанова. Опять начались раздоры, и камергер покинул «Надежду», об этом поведал потом Федор Шемелин.

Вначале он собрался возвратиться в Петербург, но в Петропавловск зашло компанейское судно «Мария Магдалина», и камергер задумал отправиться на нем в Русскую Америку. Узнав о намерениях Резанова, Лисянский решил не задерживаться в Новоархангельске.

Заканчивая подготовку к дальнему походу, командир позаботился о приболевших матросах, повез их лечиться на целебный источник.

«7 августа я отправился с несколькими больными к целебным водам, где и пробыл до 15 числа. Погода все это время стояла довольно хорошая, и наша прогулка была бы очень приятна, если бы нас не тревожили комары и мухи, особенно последние, которые в здешних лесах водятся в величайшем множестве и весьма беспокойны. К крайнему моему удовольствию, употребление целебных вод поправило здоровье моих больных, которых я взял с собой единственно для опыта».

Возвратившись, Лисянский подводит некоторые итоги пребывания в Русской Америке. «Хотя здешний Западный берег, – пишет Лисянский, – был известен нам со времени капитана Чирикова, но никто не знал к чему он принадлежит, к материку или островам».

Не забывает Лисянский своих первых боевых адмиралов Александра Круза и Василия Чичагова, чьими именами он назвал два новых острова. Не соглашается он и с Ванкувером, который, не исследовав до конца увиденные острова, именовал их островами короля Георга III. Тщательно обследовав указанные острова, Лисянский рассудил по-другому. «Ситкинские острова названы мною по имени живущего на них народа, который называет себя ситкаханами, или ситкинцами».