Текст книги "Гангутское сражение. Морская сила"

Автор книги: Иван Фирсов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

При упоминании Августа король снова разгневался:

– С этим негодяем я-таки разделаюсь рано или поздно. Деньги в Стокгольме найдут, пускай потрясут кошельки наших бюргеров. В крайнем случае займут у голландцев.

– Ваше величество, мы и так должны им, год не платим проценты.

Король остановился у пылающего камина и продолжал разговор, будто и не слышал доводов первого министра.

– Мне нужны только пушки, ядра, порох и рекруты. Моя армия сама себя прокормит на неприятельской земле. Я не намерен быть жалостливым к иноземцам. Каждый мой солдат стоит дюжины жизней этих русских и польских плебеев.

Карл подошел к столу, где лежал ворох карт, и жестом пригласил своего министра:

– Первый удар мы направим на Московию. – Король провел линейкой по карте к Новгороду и Пскову. – Для этого подождем пушки и порох из Стокгольма, потом перебросим два полка драгун из Сконе и пехоту из Голштинии. Я уже дал указание генералу Стюарту готовить план похода. Я намерен пополнить армию и местными рекрутами из Лифляндии.

Пипера всегда удивляла молниеносность решений, принимаемых королем. Между тем Карл переворошил карты на столе и наконец нашел то, что нужно.

Несколько минут прошло в молчании. Карл, выпрямившись, усмехнулся.

– Наши матросы в Стокгольме и Карлскроне наверняка беспробудно пьянствуют в тавернах, а флагманы занимаются пустопорожними беседами. – Король небрежно махнул кружевным платком вдоль карты. – Вы помните, дорогой граф, что Уксеншерн не раз твердил мне, что русские беспошлинно торгуют с англичанами и прочими европейцами через свой порт на Севере. Так вот, я решил заткнуть эту отдушину, заодно и отвлечь внимание царя Петра от наших планов.

Глядя на несколько опешившего первого министра, Карл повелительно произнес:

– Итак, граф, берите бумагу, чернила и перья. Мы не откладывая отправим повеление нашему Адмиралтейству.

Не ожидая, пока Пипер расположится за столом и привычно сочинит предисловие королевского указа, король рублеными фразами излагал наставление о снаряжении весной эскадры с десантом в Белое море для пресечения русской торговли с европейскими странами. Приказ не оставлял никаких сомнений в конечных целях экспедиции.

– Сжечь город, корабли, верфи и запасы продовольствия, – с каким-то упоением диктовал король, – после того, как высаженный экипаж успеет согласно воинскому обычаю захватить пленных и уничтожить или разрушить все, что может быть приспособлено к обороне, каковая задача, должно надеяться, будет исполнена при помощи Господа Бога…

В отличие от лютеранских кирх Европы, в православных храмах на Рождество Нового, 1701 года перезвон колоколов звучал по-иному. В Пскове и Новгороде, Смоленске и Твери, да и во многих других городах, весях и монастырях немало звонниц помалкивало. Грустно чернели они пустыми глазницами в окрест на снежных просторах. По царскому указу с колоколен в сугробы летели большие и малые колокола, кололись на части. Осколки медных колоколов грузили на сани, везли на переплавку на Пушечный двор. Под Нарвой полки оставили полторы сотни пушек, почти всю армейскую артиллерию.

Прихожане испуганно глядели на происходящее, в душах царило смятение, – «никак антихрист вот-вот наведается». Священники в приходах насупленно помалкивали об истинных причинах происходящего, православные в страхе крестились: «Свят, свят, изы-ди, сатана…»

Ни днем, ни ночью не знал покоя в те дни царь Петр, на счету был каждый день, каждый час. Одного остерегался он, как бы шведское войско не двинулось к Москве.

Весть о разгроме принес поручик при Шереметеве, Павел Ягужинский.[6]6
  Павел Иванович Ягужинский – выходец из Польши, будущий генерал-прокурор Сената.


[Закрыть] Рядом стоял новгородский воевода Ладыженский.

– Слыхал?! – с перекосившимся от гнева лицом крикнул ему Петр. – Ступай немедля, поднимай всех на ноги, собирай поголовно мужиков, сыскивай все зелье огневое, рвы копай. Вечером поедем, осмотрим.

Повернулся к генерал-фельдмаршалу Головину:[7]7
  Федор Алексеевич Головин – генерал-адмирал, командовал Азовской эскадрой, первый помощник Петра I по флоту, флагман будущего Балтийского флота, глава Посольского и других приказов. Звание генерал-фельдмаршал получил случайно в Новгороде, по пути к Нарве, во время попойки, назначен главнокомандующим войск под Нарвой, но Петр I увез его с собой в Новгород.


[Закрыть]

– Езжай, Федя, в Псков, изготовь там оборону.

Подумал несколько мгновений, позвал Меншикова:

– Данилыч! Сыщи немедля ко мне капитана Салтыкова.[8]8
  Федор Степанович Салтыков – сын боярина, Азовского воеводы, успешно обучался за границей в Голландии, талантливый строитель кораблей, сподвижник Петра I по созданию флота.


[Закрыть]

Быстро, через ступеньки, взбежав в воеводские палаты, Салтыков застал царя за конторкой, он что-то размашисто писал. Кивнул Салтыкову: жди.

Закончив писать, пробежал глазами, поманил Салтыкова.

– Ты, я вижу, горазд в политесе. Сей же час скачи в Митаву, разыщешь короля саксонского Августа, брата моего, – Петр криво усмехнулся. – Запоминай, с чего начнешь. Государь так передать велел: мол, он отъехал из Нарвы для встречи с ним, Августом. Получив известие от войска, посылаю тебя доподлинно оповестить его, Августа, дабы клевету отвести. – Петр взял с конторки исписанный лист. – Садись, вчитывайся, все до слова мне молвишь. Потом перескажешь Августу.

Салтыков взял бумагу, сел на лавку.

«Дабы от неприятелей общих не внушен был и своей персоне, что противное получил, никогда от его союза и отечественного наследия не отступить, как еще при приходе своем к Нарве писал, так и ныне желает видеться не мешкая на праздник Рождества Христова. Велели войскам генерала Репнина с 12 000 человек пехоты быть в Новгороде, а гетману Черкасскому с 8000 конных и 10 000 пехотных быть в Пскове, также которые отстали от Нарвы полки к обороне развернули», —

читал вполголоса Салтыков.

Когда Салтыков заучил написанное, Петр взял бумагу:

– Уясни генеральное. Нам Август потребен, дабы шведа отвлекать. Штоб он знал – мы союзу верны и силу имеем. А с братом Карлом, придет срок, сочтемся.

Салтыков умчался, а царь проверял готовность войск для отпора нашествию Карла XII.

Обновлялись, пополнялись пушками, припасами, рекрутами крепости Новгорода, Пскова и Гдова, опоясались они рвами, ощерился пушками Печерский монастырь.

Первые донесения о сражениях под Нарвой не весьма огорчили Петра. Войска в полном порядке отходили от Нарвы.

Прибывшим к нему генералам Борису Шереметеву, Петру Апраксину,[9]9
  Петр Матвеевич Апраксин – сподвижник Петра I, старший из трех братьев Апраксиных, его сестра Марфа была замужем за царем Федором, сводным братом Петра I, сенатор, президент Юстиц-коллегии. Средний брат – Федор, сподвижник Петра I, адмиралтеец, генерал-адмирал, флагман Балтфлота, президент Адмиралтейств-коллегий.


[Закрыть] Аниките Репнину сразу выговорился:

– Все вы в батальях с турками бывали, однако ты, Борис Петров, опытен, а сплошал у Пуртцы, тогдаб с шведами иначе обошлись мы под Нарвой.

Шереметев виновато развел руками, а сам, грешным делом, подумал: «Ты-то тож хорош, от Нарвы утек неведомо зачем, когда узнал, что швед близко, да кумандиром над нами оставил иноземца».

За три недели до сражения под Нарвой конница Шереметева сначала успешно атаковала там передовой отряд шведов генерала Велинга, однако, вместо того чтобы закрепиться, Шереметев решил отступить к деревне Пюхайоги в 30 верстах от Нарвы. Царь сделал ему выговор и наказал держаться. И опять граф сплоховал, начал отступать под напором шведов к Нарве…

– Ну да будет, – примирительно сказал Петр, – авось грехи замолишь делами. Нарва же, одним словом сказать, яко младенческое играние было, а искусства ниже вида.

Царь шагнул к разложенной на грубо сбитом столе походной карте и поманил прибывших:

– Ты, Аникита, – начал он с Репнина, – принимай под начало войско у Новгорода, сбирай по всей округе воев, которые от Нарвы отошли. В подмогу тебе приписаны свежие рекруты. Оградишь от шведа с норда, ежели он к Москве вознамерится идти.

– Борис Петров, – без остановки продолжал царь, – с заглавными полками ополчения московскими и новгородскими оборону Пскова станешь держать. Тебе в подмогу из Малороссии семь тыщ казаков идут. Держи ухо востро, шведа сторожи, не мешкая доноси.

Петру Апраксину поручалось особое задание, но царь начал издалека.

– Штоб все вы знали, нынче почнем воевать море с другой стороны, от Ладоги к Неве и далее, к Финикусову[10]10
  Финикусов залив – прежнее название Финского залива.


[Закрыть] заливу. Об этом, окромя вас, никто ведать не должон.

Царь оживился, глаза его засверкали привычными прежде огоньками, как всегда, когда он был в добром расположении духа.

– Для того, ты, Петр, сядешь воеводой и на Ладоге. Войск тебе под начало будет тыщ десять, наперво отваживай шведов от наших берегов на Ладоге. Перепиши на Ладоге, Онеге и в реках окрест все струги до единого. Тамошних людей поспрашивай подробно о путях водных между Соловками, Онегой и Ладогой. Далее поглядим, а нынче указ выйдет в Архангельский, Прозоровскому, крепостцу ладить на двинском устье. Брат Карл беспременно навестит те места. – Петр выпрямился, ухмыльнулся, не спуская глаз с Апраксина. – А што, тебе братец Федор весточку не дает из Воронежа? Давненько от него слуху нет.

– В аккурат, государь, получил от него письмецо на Рождество, похваляется диковинным кораблем, денно и нощно с ним трудится, к спуску готовит.

Апраксин доподлинно знал, чем порадовать царя. Петр заулыбался:

– Молодец. Отпиши ему, вскоре буду. Надобно поспеть «Предистинацию»[11]11
  «Предистинация» – первый 58-пушечный линейный корабль, построенный в Воронеже по чертежам Петра, без помощи иностранцев, исключительно руками русских мастеровых.


[Закрыть] самому спровадить со стапелей[12]12
  Стапель – прибрежное сооружение на верфи, на котором строится судно.


[Закрыть] на воду.

Генералы отъехали, а Петр начал перебирать и просматривать почту. Редкий день теперь не жаловались послы, что при иноземных дворах после Нарвы надсмехаются над ними.

Обычно донесения докладывал Головин, а сейчас Петр сам вчитывался в слезливые строчки. Сверху лежал распечатанный конверт от Андрея Матвеева из Гааги.

«Жить мне здесь теперь очень трудно: любовь их только на комплиментах ко мне, а на деле очень холодны. Обращаюсь между ними, как отчужденный; а от нарекания их всегдашнего нестерпимою снедаюсь горестью».

Царь закашлялся, вспомнил поездку в Голландию, тогда все улыбались и раскланивались…

Самым горестным тоном выделялись откровения князя Голицына. Он сообщал об издевках венского двора:

«Главный министр, граф Кауниц, и говорить со мною не хочет, да и на других нельзя полагаться; они только смеются над нами… всякими способами надобно добиваться получить над неприятелем победу. Хотя вечный мир учинить, а вечный стыд чем загладить. Непременно нужна нашему государству хотя малая виктория, которою бы имя его по-прежнему по всей Европе славилось. А теперь войскам нашим и управлению войсковому только смеются».

Петр тяжело вздохнул, нехотя взял донесение Петра Толстого из Стамбула. Тот сообщал, что турки обнаглели, требуют возврата Азова, уничтожения кораблей флотилии. Крымские татары начали тревожить набегами.

– Паскуды! – одним словом ожесточился царь и снова перечитал письмо Матвеева. От последних строк повеяло теплом. Оказалось, из Лондона передавали, что Вильгельм при всех чужестранных министрах всенародне заявил, что лифляндские города «были отчиной» Петра I, сожалея, что поход русских начался «в осеннее, самое жестокое время».

Ну что ж, Вильям покуда держит слово, а в сию пору наиглавное передохнуть, собраться с силами, для того Карла надобно отвлечь. Так или иначе, для державы нет иного пути, дабы выкарабкаться из невежества, окромя как прикоснуться грудью к морю. Там раздолье для торговли, надобно растормошить Русь. Для того не миновать с Европой столковаться, придется где ловчить, где хитрить. Не зря же почти два года мерил версты по Европе от Лондона до венского двора… Потому сейчас и поскачет в Биржи, на встречу с Августом. Надо уломать его сразиться с Карлом. Нам свою выгоду держать потребно.

Всего триста верст отделяли местечко Биржи в Ливонии от Дерпта, где зимовал Карл XII с войском. Он и не подозревал, какие сети плетет для него русский царь.

Долго пришлось Петру «уламывать» своего «союзника» Августа. Тот не без оснований опасался, что русский царь метит обосноваться в Нарве, где мечтал обрести земли сам Август. Пришлось усыпить его волнения, договориться, что Россия уступит Августу и Ливонию, и Лифляндию, и Эстляндию. Весомым, а быть может, и решающим доводом стала подачка – 100 тысяч рублей в год и 100 тысяч нудов пороху. В подчинение Августу пришлось придать и 20 тысяч пехоты для противостояния шведам…

В Биржи «вдруг» оказались и французы, и послан-цы Пруссии, и поляки. Почуяли легкую добычу от Русских после Нарвы.

Подканцлер Литвы, Щука, сразу позарился на Левобережную Украину с Киевом, но получил отповедь, Француз Иерон начал заигрывать с польскими противниками Августа, надеясь примирить Польшу с шведами, а потом рассчитывая вместе с турками на-править их против России…

Петр узнал о происках французов и не погнушался встретиться с Иероном наедине. Прекрасно зная о вражде Франции и Голландии в Европе, царь намеренно выразил недовольство голландцами:

– Они супротив нас выступили на деле, помогая шведам, а с Францией мы готовы выгодно торговать, ваши купцы желанные гости в Архангельском.

Иерон несколько смутился. В Париже его наставляли не связываться с Россией.

А русский царь, зная о намерениях посланника Людовика XIV, сделал совсем неожиданный ход:

– Ежели мы договоримся с его величеством королем Франции, то, возможно, и поможем вам возвести на польский престол другого монарха, любого Франции…

Так или иначе, Петр покинул Биржи, окрыленный поддержкой саксонских войск, которые слыли в Европе крепкими бойцами. Теперь он держал путь на Воронежские верфи, где готовили к спуску его первенца «Предистинацию».

По пути вновь мучительно размышлял царь о неудачной попытке пробиться к морю. «Там ли верно сделан первый шаг?» – думал он. Не всегда короткая дорога к цели самая верная и надежная. Вспоминал опять северные земли, где бывал после Плещеева озея ра. Там пока единственная тропка к морю, ее оберегать надобно. Давненько зарятся шведы на северные морские ворота России. Добро, царь побывал там прежде.

От берегов Белого моря думы Петра опять возвращались к Балтике. Здесь придется ломать новую брешь к морю.

В Воронеже царя ждали. К ему приезду отделали государев дворец в Нагорье и отдельные избы для Меншикова и Головина. Апраксин вместе со Скляе-вым придирчиво осматривали «Предистинацию».

– Мотри, Федосей, государь сюда первым делом нагрянет. Сам ведаешь, его первый детинец.

– Ведаю про то, господин адмиралтеец, – ухмыльнулся Скляев. – Петр Лексеич, как ни приглаживай, отыщет зазубрины.

– Но-но, ты не шуткуй, гляди-ка, на втором деке еще и орудийные порты не прилажены. Попадет нам с тобой, тем паче государь-то, видно, не в духе.

Всего четыре месяца прошло после нарвской неудачи, и предположения Апраксина были закономерны. Но на этот раз адмиралтеец не угадал.

Петр приехал солнечным полднем, как раз на равноденствие. Улыбаясь, он жмурился на солнце. Окинув взглядом Апраксина, Крюйса, Реза, Игнатьева,[13]13
  Крюйс Корнелий – норвежец, служил в Голландии, принят на русскую службу вице-адмиралом в 1698 г.; Рез Абрам – голландец, на русской службе, капитан; Игнатьев Петр – стольник, помощник Апраксина.


[Закрыть] подозвал стоявшего чуть поодаль, рядом с иноземными мастерами, Скляева:[14]14
  Федосей Моисеевич Скляев – из потешных Петра I, учился за границей, первый выдающийся русский конструктор и строитель кораблей, капитан-командор.


[Закрыть]

– Ну-ка, Федосей, похвались, веди на Божий корабль.

Царь поманил англичан Ная и Козенца, похлопал их по плечу:

– Обжились на Воронеже? Ну, и слава Богу. Аида с нами на корабль.

Едва поспевая за размашистым шагом царя, Апраксин в душе радовался: «Петру Алексеичу, стало быть, любо по-прежнему корабельное дело».

И в самом деле, едва взбежав по трапу на «Предистинацию», царь, казалось, забыл обо всем окружающем. На верхней палубе сразу подошел к фок-мачте. Там как раз плотники устанавливали первую снизу фор-стеньгу. Скинув кафтан, он тянул, подводил к месту оструганное, без единого сучка бревно, командовал, поругиваясь, пока стеньга не встала на место и ее не стали крепить к мачте.

Все это время сопровождавшие неловко переминались, переглядываясь. Только Скляев, Апраксин и Меншиков последовали примеру царя. Сбросили кафтаны, схватились за оттяжки и тали.

Довольный Петр вытер рукавом рубахи лоб, кивнул Головину:

– Федор Алексеич, ступай с Апраксиным и Крюйсом, оглядывай кумпанейские[15]15
  Кумпанейские корабли – суда, сооруженные в Воронеже не за счет казны, а по постановлению Думы за счет «кумпанств» – объединений помещиков, купцов, духовенства.


[Закрыть] корабли, а я тут задержусь.

В следующие дни поехали в Ступино, Чижовку, Коротояк, оценивали пригодность кумпанейских кораблей. Итоги оказались печальными. Из двадцати пяти кораблей только девять годились к службе, да и то требовали доделок.

– Остальные суда, которые негодные вовсе, разобрать, другие переделать под провиантские, пускай послужат, – окончательно решил царь.

Каждый день он теперь пропадал на «Предистина-ции», а Апраксину дал задание:

– Готовь к спуску «Черепаху», яхту и кумпанейские корабли, которые годные.

Зима выдалась малоснежная, в половодье река в некоторых местах не дошла до стапелей, корабли так и остались ждать следующей весны.

– То ли дело на море, – недовольно сопел Крюйс, – всегда ветерок нагонит воду на верфи, нет такого сраму.

В эту весну спустили только пятидесятипушечную «Черепаху», двенадцатипушечную «Святую Наталью» и два сорокапушечных кумпанейских корабля.

Как всегда, церемония кончилась праздником. За столом никто не вспоминал о неудаче под Нарвой, но Петр сам начал разговор:

– Нынче мы против турка готовим силу на море. Пускай видят, мы не таимся. А что Карл нас под Нарвой поколотил, ему спасибо, мы умней стали. Погодим малость да с другого боку к нему зайдем.

Апраксин сидел рядом с царем. Слова Петра пробудили в нем мысли, которые он давно вынашивал:

– Петр Лексеич, позволь умишком скудным присоветовать?

– Валяй, Федор, мы, чай, свои, компанейские.

Адмирал начал издалека:

– Ты, Петр Лексеич, прежде баил, тебе Азов морем воевать близко и любо потому.

– Было дело, што с того? – вскинулся Петр.

– Слыхал я в Москве, што братец Петруха на Ладоге да на Волхове ладит струги?

– Есть такая задумка, – запыхтел трубкой Петр.

– Так я к тому, Петр Лексеич, ежели шведа турнуть с Онеги?

– Коим же разом туда добраться? – спросил царь, смутно догадываясь, о чем поведает Апраксин.

Апраксин хитро улыбнулся:

– В бытность на Соловках сказывали мне монахи, есть такая деревенька Нюхча, напротив Соловков. От нее до Онеги волокут в кою-то пору они свои лодьи да к Ладоге, потом плавают до Канцев швецких подле Невы.

Петр слушал молча, уткнувшись в тарелку, ковырял вилкой, потом отложил ее, глаза смотрели приветливо:

– А ты, я погляжу, на Двине-то не зря сидел, спасибо. – Налил бокал Апраксину, рядом сидевшему Головину: – Здравие адмиралтейцу нашему!

Почти месяц, с перерывами, Петр корпел над чертежами нового, самого крупного, восьмидесятипушечного корабля. Дневал и ночевал царь в своей рабочей избе рядом с верфью вместе со Скляевым. Частенько на ночь отпускал Меншикова. В эти вечера Апраксин обычно зазывал Данилыча в гости, избы стояли рядом. Засиживались за полночь, было что вспомнить, о чем поговорить. Как-то получилось, еще с Плещеева озера, что прониклись они взаимной симпатией, часто без утайки делились сокровенным, давно крепко уверились друг в друге, несмотря на разницу в возрасте и положении. Меншиков не стеснялся затевать запросто и деликатные разговоры, за что знатные бояре его чурались, обходили стороной.

– Слыхал я, Матвеич, ты до сей поры без баб здесь находишься? Не возьму в толк, как тебе терпится?

Апраксин потягивал вино из бокала, отшучивался:

– Наперво к сему не приворожен я, да уж и пятый десяток разменял. Баб лучше сторониться, меня Пелагеюшка в Москве этим зельем до отвала, почитай, на годик насытила. Как Соломон сказывал: «Утешайся женою юности своей». А ты, чаю, все по девкам озоруешь?

Меншиков заржал:

– Ты-то откель ведаешь? Умеючи надобно. – Залпом осушил бокал, зачавкал моченым прошлогодним яблоком. – А так-то ты верно сказываешь. – Меншиков оглянулся на дверь, зашептал: – Бабы, они все дрянь. Сам-то вон благоверность к Монсихе питает, а эта курва хвостом виляет.

Апраксин закашлялся:

– Знать, верный слушок мне братец нашептал в Москве, насчет саксонца-то?

Меншиков, нахмурившись, прижал палец к губам, молча кивнул головой, схватил штоф и взахлеб выпил остатки…

В конце мая заложили на верфи новый корабль по царским чертежам. Петр торжественно объявил:

– Нарекаем его по имени нашего первенца, «Старым Орлом», а главным етроителем назначаем Федосея.

Рядом, на соседних стапелях, заложили два семи-десятипушечных корабля, и царь поручил строить их молодому англичанину Козенцу, которого давно звал в Воронеж.

Спустя две недели, в начале лета, Петр уезжал к войскам. Накануне собрал всех адмиралтейских чинов.

– Султан во сне видит, как бы ему вернуть Азов, изгнать нас из Рога Таганьего, устья Донского. Потому и флот Азовский крепить будем далее непрестанно новыми судами. Господин адмиралтеец, изволь своих адмиралов прихватить, – царь кивнул на Крюйса и Реза, – и на построенных кораблях отправиться к Азову. В море стражу выставить, обустраивать крепости, оборону держать от крымцев.

Адмиралтеец Апраксин думал не только о кораблях:

– На такую махину кораблей сколько людей на добно, матросов, офицеров!

– Добро мыслишь, Федор Матвеевич, командиров у нас днем с огнем не сыщешь. Токмо иноземных зазываем. Нынче дело это поправим.

Спустя месяц в Москве Петр подписал указ:

«Великий государь, царь, ревнуя древле во всяком устроении государствие самодержавия своего и иных в Европе ныне содержащихся и премудро тщательно управляемых государей… указал именным своим указом на славу и пользу… быть математических и навигацких, то есть мореходных, хитростно искусств учению… А тех наук ко учению усмотрел избирать добровольно хотящих, иных же паче и со принуждением и учинить неимущим во прокормление поденный корм…»

Подписав указ, вызвал Федора Головина: – Принимай под начало школу сию Навигацкую, учителя засиделись без дела, – чай, знаешь их англицких математиков знатных, Андрей Форварсон со товарищами. Разместишься в Кадашевских палатах в Замоскворечье, на первый случай.

На Воронежских верфях время для Петра летело стремительно. Там он отдыхал и душой, и телом. С утра до сумерек не покидал верфи. То брался за топор и долото, подгонял по месту шпангоуты, бимсы, пиллерсы,[16]16
  Шпангоуты – поперечное ребро корпуса корабля; бимсы – поперечные связи, соединяющие правую ветвь шпангоута с левой; пиллерсы – вертикальная стойка для поддержания бимсов.


[Закрыть] становился на помосте рядом с конопатчиками, хватал чекмарь – молоток, лебезу – железную пластину, загонял в пазы между досками обшивки просмоленную пеньку.

На другой день корпел в конторе над чертежами будущих судов Азовской флотилии, делился задумками с Федором Апраксиным:

– Нам бы годик-другой в затишке побыть, сотворим добрую эскадру, обоснуемся в Таганьем Роге, а потом помаленьку начнем теснить крымского хана, подбираться к морю Черному, на простор…

Разговаривая с адмиралтейцем, Петр радовался, что не ошибся в выборе, назначая Федора Апраксина главным строителем кораблей в Воронеже вместо проворовавшегося Протасьева. Знал стольника Федора с малолетства, бок о бок строили первые суда на Пле-щеевом озере. В бытность воеводой в Архангельском Апраксин основал там первую судоверфь в Соломбале и сооружал яхты и шхуны. Теперь все добротно налаживал в Воронеже.

– Мотри, Федя, – как обычно, по-родственному, обращался царь к Апраксину, – эскадру для Азова готовь к весне, однако поимей в виду, и на Севере тебе вскорости не миновать суда ладить.

Апраксин недоуменно поднял брови, растерянно улыбнулся, теряясь в догадках.

– Правда твоя, – пояснил царь, – я и сам грешным делом после Нарвы об том думал, как брата Карла пихнуть от моря с другого бока. Вскорости почнем ладить не струги, а морские суда где-либо на Ладоге,

Тебе и там работа сыщется. Нам без морской силы к Балтике неча соваться…

Петр мечтал о походе на Константинополь, а в думы назойливо закрадывалось сомнение: «Далече сии места от Европы». Поневоле вновь обращался к берегам Балтики. Там прямая дорога на Запад, рукой подать до Речи Посполитой, Пруссии, Мекленбурга, Дании. За ними Голландия, Франция, Англия. Зримо вставали картины виденного три года назад: «Сие не Османская орда, там для Руси и выгода, и примерность, есть чему поучиться…»

Переводил дух, озирался, возвращался к обыденному. Ждал вестей от Петра Апраксина из Новгорода о готовности войск, постройке сотен стругов на Свари и Тихвине. Томился ожиданием донесений от Шереметева и Репнина о движении шведских войск. «Поведет ли Карл XII армию к Москве?» Гнал гонцов к Архангельскому, датские и голландские купцы намекали, что шведы вербуют матросов для похода на Север.

Тусклое светило ненадолго показалось над лесистыми холмами Двинского устья. Отзвенела Масленица, весна только-только начиналась. Реки и озера стояли крепко скованные льдом, и укатанные розвальнями дороги блестели на солнце, в редких селениях над избами высоко тянулись нитяные струйки дыма и таяли в безоблачном небе. В ту пору гонец из Белокаменной привез царский указ.

«В лето от Рождества Христова 1701 весною Великого Государя указ прислан на Двину, – отметил в Двинской летописи думный дьяк, – Преосвященному Архиепископу, также и к воеводе князю Алексею Петровичу Прозоровскому, чтобы городы Архангельской и на Холмогорах крепить и жить в великом опасе от шведов, для того, что летом будут к городу воинские швец-кие корабли, и в Новой Двине, в корабельном уском проходе, строить вновь для крепости город камен-ной, со всякой крепостью».

Первым, вроде бы не по чину, в царском указе значился владыка Холмогорский и Архангельский. Дважды побывал в этих краях Петр, и его наметанный глаз заприметил, царь твердо убедился, что пра-вит там не только душами поморов, но всеми мирскими делами, Преосвященный отец Афанасий.

Такого же мнения о своем владыке держались и братия в двинских храмах и монастырях, и поморские прихожане.

«Бысть убо пастырь изящный, пи-сания довольный, сказитель громогласен, речист, по премногу остроразсудителен, чина церковного опасный хранитель, ревнитель к вере, на раскол разрушитель, трудолюбив, много зданий каменных со-здатель…»

Читая царский указ, воевода кичливо топырил губы. «Опять государь привечает Афанасия. Чего он в нем сыскал дивного?» Кряхтя позвал дьяка, велел подавать санки, – так или иначе, архиерея не миновать. Не привык воевода по нраву с кем-либо делить власть, но тут случай был особый. А ну как шведы посунутся да побьют? Тогда вдвоем-то легче оправдываться, а то и всю промашку на владыку переложить.

Афанасий, как обычно, встретил воеводу почтительно и приветливо. Велел подать чаю.

– Какая беда случилась? С чем пожаловал, Алексей Петрович?

Воевода, хмурясь, протянул Афанасию свиток:

– Поутру, владыка, указ привез гонец, вести от государя. К нам супостат грозится пожаловать.

Архиерей пригласил воеводу в светелку, сели к столу. Пока подавали чай, надел очки. Неторопливо развернул свиток. Читал про себя без видимого волнения.

– Вишь, государь о державе печется. – Афанасий положил свиток на стол. – Знать, у него верные люди, да лазутчики о всем проведывают, упреждают государя.

Глядя вопросительно на воеводу, Афанасий отхлебнул горячий чай из блюдечка, хитро прищуриваясь:

– Што будешь делать, князь?

Воевода недовольно засопел, подумал про себя: «Выспрашивает меня, будто я под его рукой хожу».

– Наперво, пока санный путь, пошлю стрельцов в дальние остроги – Кольский, Пустозерский, Сумской да Мезень.

Афанасий согласно поддакивал:

– Так-то оно так, не позабудь про Кемь и Соловецкий монастырь. Туда припасы пушечные надобно пополнить. А где крепостцу надумал соорудить?

«Лукавит Афанасий, – слушал Прозоровский владыку, – ведь лучше меня знает весь край,». Но ответил в тон владыке:

– Само собой, в Березовском устье.

– Хм, устье-то велико, – Афанасий понял, что от воеводы ничего нового толком не услышишь. Он из своей избы дальше Гостиного двора за минувший год после приезда нигде не бывал.

– На Линском прилуке будем творить крепостцу, – как о деле решенном, твердым голосом проговорил Афанасий. – Там оно само ходкое русло для судов, саженей девять десятков по ширине. Пушки наши ворога там достанут при всяком случае.

– И то верйо, – сразу согласился Прозоровский, в глаза не видавший того острова и никогда не бывавший в тех местах.

Афанасий всегда имел правило доводить суждения о мирских делах до полного завершения.

– Дело это наипоспешное и безотлагательное, боярин. Покуда Двина во льду, надобно на Линский прилук для строения крепостцы камень да деревянные припасы доставить.

Прозоровскому явно было не по натуре слушать наставительные речи архиерея, но он слушал молча, слегка потупив взор, чтобы-не выдать своего неприязненного расположения духа.

Чувствуя настроение воеводы, архиерей подсластил сказанное:

– А коли речь о судьбах отечества зашла, так я безотлагательно распоряжусь, воевода, со всех монастырей свезти на Линский прилук какой ни есть камень.

Царь, как правило, не ограничивался указующими бумагами. Не прошло и недели, как у воеводы появился стольник Сильвестр Иевлев из Москвы для надзирания за работами.

– Государь повелел строение крепости возложить на семь городов. – Иевлев протянул воеводе список.

Там значились Устюг Великий, Вятка, Соль-Выче-годск, Тотьма, Чаронда, Кеврола и Мезень. Оттуда надлежало выделить для работ 1800 человек.

Вместе с Иевлевым приехал инженер Егор Резан. Он составил чертежи крепости и с жаром взялся за сооружение цитадели. Нельзя было исключать, что шведы могут прорваться мимо крепости. Было очевидно, что главная их цель уничтожение города и порта. Для обороны же собственно Архангельска обращено было внимание, с одной стороны, на вооружение «каменного города», т. е. Гостиных дворов и всего городского берега, местной артиллерией, состоявшею из 100 пищалей, а также и из пушек, позаимствованных на летнюю пору с иностранных торговых кораблей; с другой стороны, был усилен и самый городской гарнизон переводом из Холмогор двух стрелковых полков, составивших с имевшимися тогда в городе стрельцами всю боевую силу в количестве 1821 человека, к которым были присоединены прибывшие из Москвы и малолетние драгуны в числе 534 человек.

Такою ничтожною силою, неопытною в боевом деле, при тогдашних плохих пушкарях думали оградить город от нарвских победителей. Притом воевода, обязанный защищать все подступы к городу, оказался не только неспособным к распорядительности, но даже и не храбрым, как показали дальнейшие события. Душою обороны в данном случае был архиепископ Афанасий, приставленный Петром к Прозоровскому в качестве советника. Он принимал деятельное участие во всех мероприятиях по обороне и по постройке самой крепости, пожертвовав для последней весь строительный материал монастырей.

«Относительно безопасности двинских устьев царь повелел засорить Пудожемское русло, на Мурманское послать 300 человек стрельцов с пушками, чтобы в узких местах окопаться шанцами и стеречь накрепко приход неприятеля, не допуская его войти в самое устье. Такие шанцы, или батареи, сооружены и у новостроившейся крепости, в числе четырех, из которых три, вооруженные десятью, тремя и двумя пушками, находились в близком расстоянии от крепости на том же берегу, а четвертая с 15 пушками – на острове Маркове, лежащем по другую сторону Малой Двины. На всех этих батареях имелось 400 солдат под командой солдатского головы полковника Животовского. Лоцмана были переведены с Мудъ-южского острова к этим же батареям и могли высаживаться на приходящие с моря корабли не иначе как по донесению воеводы от поставленного на Мудь-южском острову военного караула, что, мол, пришедшие корабли подлинно торговые, идут туда-то и такой-то нации… Указ царя предупреждал поморских жителей не выходить на промыслы. Все торговые суда по сему случаю были задержаны при порте. В крайнем случае велено приготовить брандеры».

Так гласит летопись.