Текст книги "«Дней минувших анекдоты...»"

Автор книги: Иван Алиханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

Разговоры велись с долгими многозначительными паузами и были мучительны для нас обоих. Мать пропала. Мне было искренне жаль любимого мной человека и не в чем было его прощать, но сам себя он, видимо, не мог оправдать и простить. Это было тягостно.

Правильно заметил Хрущев, «духанщик» никак не подходил к среде профессиональных интриганов, лицемеров и убийц. У Александра Яковлевича, в отличие от них, помимо прочих отличных качеств была и ранимая совесть. Не сумев защитить мою мать, он своим авторитетом не раз покровительствовал и, видимо, спасал меня. Его звонок в КГБ Орджоникидзе после ареста мамы прикрыл меня от возможных репрессий. После того как он нашел меня в Тбилиси, проживающим на чердачной мансарде института физкультуры, с его подачи его родная дочь Тамара предложила мне занять пустующую квартиру. Приехав второй раз в Тбилиси, он сознательно демонстрировал свое внимание ко мне, не говоря уже о такой деликатности, как мое одобрение на его третью женитьбу.

Мне думается, что даже после его кончины, когда в 1951 году из Тбилиси выселяли массу людей, в том числе имеющих родственников за границей или детей репрессированных, только его предварительное «прикрытие» спасло мою семью от вторичной ссылки.

31 декабря 1948 года, после продолжительной голодовки Александр Яковлевич скончался. Сначала он ограничивал себя в пище, затем перестал есть, а в последние пять дней отказывался от питья.

Возможно, он надеялся, что Сталин узнает о его пассивном протесте и призовет к себе «своего Сашу». Знал ли Сталин об этом? Сия тайна великая есть!

Его привезли хоронить в Гори. В гробу я увидел маленького старичка. Трудно было представить, что когда-то это был могучий красавец. Для меня эта смерть как бы объединила все тяжелые потери за годы войны – мамы, брата и сына.

Когда умер мой сын, жизнь была каторжная, не видно было просвета, да и с женой у нас все разладилось, так как она видела во мне причину нашей вынужденной ссылки в казахскую степь. Эта смерть среди смертей была в какой-то мере предопределена. Мертвых брата и маму я не видел.

Приехав в Гори, я встал в стороне и плакал горько, навзрыд, как обиженный ребенок. Люди, проходившие мимо гроба, с удивлением обращали на меня внимание, не зная, кто это так убивается, тем более, отгоревавшие в Москве родные дети уже не плакали, а печально принимали соболезнования.

В лице Александра Яковлевича я прощался сразу с четырьмя самыми близкими мне людьми. Осталась у меня лишь сестра Лизочка, след которой давно и, как я думал, навсегда потерян…

Во время хрущевской оттепели я подал заявление с просьбой о реабилитации матери. В мае 1961 года получил заказное письмо из военного трибунала Московского военного округа от 9 мая. Справку за номером: Н-261/ ос.

Дело по обвинению

Алихановой (Фегельке) Лилли Германовны 1889 года рождения, до ареста 30 ноября 1941 года – домашняя хозяйка, пересмотрено военным трибуналом Московского военного округа 24 апреля 1961 года.

Постановлением от 24 апреля в отношении Алихановой (Фегельке) Лилли Германовны дело о ней отменено и прекращено.

Алиханова (Фегельке) Лилли Германовна реабилитирована посмертно за отсутствием состава преступления.

Зам. Председателя военного трибунала Московского военного округа подполковник юстиции Н. Соколов.

В дальнейшем мне удалось выяснить, что мою мать арестовали столь поспешно, что даже «дело» на нее не было заведено!

Несколько раньше я совершенно случайно узнал, где и каким образом погибла мама. Однажды одна из наших преподавательниц спросила меня – знала ли моя мама Сталина? Получив утвердительный ответ, она воскликнула:

– Значит, это была она!

Приятельница ее мамы недавно вернулась из Темниковских лагерей и рассказала им, что вместе с ней в лагере была немка по фамилии Алиханова, которая пыталась отправить письмо Сталину. У нее в бандаже были зашиты три брильянта. Она хотела один из них пожертвовать на танковую колонну, а два других брильянта – каким-нибудь образом – отправить сыну, который служил в Орджоникидзе, и жене другого сына, который был на фронте.

История этих брильянтов такова. Молодой красавице жене мой отец захотел подарить брильянтовые серьги. Однако найти два одинаковых четырехкаратника даже в Париже было непросто. Кроме того, у мамы в кольце был еще один очень ценный брильянт голубой воды, весом 2,5 карата. После прихода к власти в Грузии большевиков предназначение этих брильянтов было предопределено названием кинокартины «Бриллианты для диктатуры пролетариата».

Эти три драгоценности – единственное, что моя несчастная мама сумела сохранить из всего огромного отцовского состояния. Она, судя по всему, вынула камни из оправ и зашила их в бандаж, в качестве последнего рубежа обороны от возможных жизненных невзгод.

Сообщение моей сослуживицы Жени чрезвычайно меня взволновало. Я, естественно, попросил устроить мне свидание с этой неожиданной вестницей. Мы встретились на квартире у Жени. Женщина было очень испугана. Известно, что при освобождении узников, им приказывали ничего не разглашать. Возможно, поэтому эта несчастная женщина при встрече предпочла все позабыть. Все же она рассказала мне об обстоятельствах маминой смерти. Маме нездоровилось – у ней была больная печень. Потом ее увезли в тюремный госпиталь, где она и скончалась.

Что же касается брильянтов, то судьбу их угадать невозможно. Судя по рассказам Варлама Шаламова, умерших лагерников сбрасывали в ямы безо всякой одежды. Нашли ли при прощупывании бандажа драгоценности? Могла и эта женщина кому-нибудь сказать о спрятанных сокровищах. Воспользовался ли ими кто-нибудь или они канули, сгорели в огне?..

Бог с ними! Не то еще пропало! Безумно жаль маму, которая была слепо предана стране, ее вождю и тем не менее не избежала массовой гигантской мясорубки.

Мир праху твоему, дорогая!

Наследство же, которое оставил Александр Яковлевич, если не считать его квартиры в Москве, было смехотворным: старая мебель и небольшая сумма на сберкнижке, которой едва хватило на сооружение ограды и памятника. Такой он был бессребреник.

Злопамятный Берия не удовлетворился гибелью своего противника. Смерть Сталина сняла «прикрытие» эгнаташвилевской семьи. Берия стал «калифом на час». За короткое время его почти ничем не ограниченной власти, когда ему следовало бы больше всего думать о реальных опасностях и укреплении своей диктатуры, Берия находит время распорядиться об аресте секретаря президиума Верховного Совета Грузии, младшего брата Александра Яковлевича – Василия.

Бичико в это время был начальником охраны Шверника, который относился к нему с большой теплотой. Берия, не желая наживать себе противника в лице Шверника, решил погубить Бичико исподволь, и в экстренном порядке отправил его в Молдавию. Бичико не успел даже сняться с партийного учета, и в Молдавии не стали принимать от него партийных взносов. Провоцируется исключение Бичико из партии за неуплату взносов, что для коммуниста смерти подобно. Бичико боялся посылать деньги почтой, в полной уверенности, что они не дойдут, и специально ездит в Москву, чтобы уплатить партвзносы – с партучета его все равно не снимают. И Бичико, не задерживаясь, в тот же день возвращается к месту службы. Тем временем снимают с должности министра здравоохранения и сына Василия Яковлевича – Шота. Берия, видимо, готовил расправу над всей семьей, и лишь его арест и расстрел спасли Эгнаташвили от полного уничтожения.

Василия Яковлевича тут же выпустили из тюрьмы и назначили директором литературного музея в Тбилиси. Бичико возвратился в Москву. Шверник, в ответ на просьбу о восстановлении в должности, ответил ему, что «органы очищаются от грузин», но взял его к себе в аппарат в отдел физкультуры и спорта. А Шота стал директором Грузинского института переливания крови.

Мне кажется, можно сделать из всего этого однозначный вывод о том, что Берия ненавидел Сталина и все, что с ним было связано.

Прошло время. Тамара и Бичико стали чувствовать себя в Москве все менее уютно, несмотря на то, что у Бичико была прекрасная квартира, дача, унаследованная его супругой от комиссара чапаевской дивизии и, самое главное, две дочери и два внука. Он, как и Тамара, тяготел к своей родине – Тбилиси.

Существующий еще в недалеком прошлом в Грузии культ Сталина и подспудное признание Эгнаташвили родственниками великого вождя обеспечили им двухкомнатные квартиры и престижные, весьма дорогие по котировке партийной бюрократии должности. Бичико стал в Тбилиси директором «Дворца спорта», а Гиви (муж Тамары) – заместителем директора 1-го винного завода «Самтрест».

Впрочем, оба они, воспитанные на традициях Александра Яковлевича, по грузинскому выражению «портили эти места», так как не брали и не давали взяток. Впрочем, лет через шесть Бичико освободили от должности. В последнее время он собирал марки и недавно умер в возрасте 86 лет. Тамара и Гиви тоже давно умерли, а их сын Гурам, мягкий и очень порядочный человек, – заведующий кафедрой борьбы в Грузинском институте физкультуры.

Глава 12
ФОТОКОРРЕСПОНДЕНТ

«Если на клетке с буйволом прочтешь надпись „лев“ – не верь глазам своим».

Козьма Прутков

Итак, весной 1946 года я стал фотокорреспондентом газеты «Молодой Сталинец» (фото 76, 76 а). Коллектив редакции состоял из симпатичных, интеллигентных молодых людей. Менее всего качествами, необходимыми для этого живого дела, обладал редактор. За время моей недолгой 30-месячной работы в газете сменилось три главных редактора, при этом каждый последующий был хуже предыдущего. Последний из них был из числа хозяйственных работников ЦК комсомола. При общении с «главным» сотрудники редакции всегда делали скидку на его заторможенность.

Первым моим заданием было сфотографировать подписку на заем на паровозоремонтном заводе имени Сталина. Городской транспорт работал плохо. При передвижении по городу меня выручал велосипед. Редакционное удостоверение открыло доступ на территорию завода. Партком дал разрешение на съемку.

До этого я кроме домашних съемок фотографировал спортивные состязания, где всего важнее «уловить момент». Пытаюсь поймать момент и здесь. Угрюмые, немытые лица рабочих… Вокруг стола, покрытого кумачом, склоненные спины… Сделал пять-шесть снимков.

На следующий день принес фотографии. Лазарь Андреевич Пирадов, доброжелательный человек высокой культуры (будущий помощник первого секретаря ЦК КП Грузии), по-редакционному – Лазик, взглянув на мои снимки, спросил: «Что это такое?» – «Вы же меня вчера послали снять подписку…» Он отодвинул мою продукцию и сказал: «Сходите к Мише Квирикашвили (фотокорреспонденту газеты „Заря Востока“), у него, наверное, есть запасные кадры».

Я увидел фотографии Миши и поразился. На заднем плане паровоз серии ИС (Иосиф Сталин) и анфас вождя со звездой на груди. На переднем плане сидят аккуратно одетые рабочие. Посередине – «при галстуке» – партсекретарь. Общее радостное выражение. Один из рабочих, уже выполнивший свой «гражданский долг», протягивает руку другому. Тому явно не терпится – тянется навстречу. Остальные ждут не дождутся своей очереди, чтобы подписаться на заем. Текст гласит: «Передовой рабочий „А“ подписался на полуторамесячный оклад и вызвал на соревнование своего друга „Б“».

– Миша, где ты это видел? – с удивлением воскликнул я.

– Как где? – в свою очередь удивился Миша. – Я сам это организовал. Фон у меня был снят заранее (таких фонов на все случаи жизни у него было навалом), и я его подклеил.

Так я получил первый, но далеко не последний урок репортажной «этики» и практики.

Следующее задание Лазика было сформулировано так: «Сделайте снимок на три колонки какого-нибудь приличного на вид цеха. На переднем плане поместите передового рабочего-комсомольца».

На заводе сельхозмашин секретарь комитета комсомола рекомендует фотогеничного парня, перекрывающего норму выработки в два раза.

Лазик одобрил снимок. Сдаю его художнику на ретушь…

На следующий день прихожу в редакцию и вижу на первой полосе обычный «кирпич» – «Стахановец у станка». Иду с претензией к ответственному секретарю и нарываюсь на встречную претензию:

– Кого вы сняли?

– Передового комсомольца на фоне цеха – именно того, кого мне поручили снять, – отвечаю.

– А как его фамилия?

– Кудрявцев.

И тут Лазик преподал мне второй урок:

– В Грузии, – сказал он, – за последнее время построен ряд крупных предприятий: Руставский металлургический завод, Кутаисский автосборочный завод, Горийская прядильная фабрика. Однако коренное население республики неохотно идет работать за станками. Задача нашей газеты пропагандировать и привлекать к этому делу грузинскую молодежь, а вы снимаете Кудрявцева.

Эта установка исключила из сферы моей деятельности, то есть из фокуса моего объектива, целый ряд предприятий, расположенных в районах компактного проживания русских и армян. Обидно было, потому что в эти районы входил ряд пищевых фабрик, в том числе и шоколадная, куда я собирался сходить и разжиться их сладкой продукцией.

Однако Лазик, сам будучи армянином, непреклонно соблюдал это правило национальной политики, дабы не вызвать оргвыводы, учитывая, что коллектив редакции состоял, в основном, из армян, русских и евреев.

Вскорости последовал и третий урок. В прессе то и дело возникали дежурные темы: «за чистоту рабочего места», «за оборачиваемость средств», «маяки» и пр. ЦК комсомола всегда генерировал подобные темы, и оттуда поступало прямое указание в газеты, о ком и о чем следует писать. Во время очередной кампании «за экономию металла» ЦК велел: «Надо отметить Нико Б. из вагоноремонтного цеха завода имени Сталина, который отличился в этом деле».

Прихожу в цех – в пустое помещение с земляным полом. Длинный верстак с рядом тисков. Посередине сверлильный станок. В цехе два подростка в телогрейках и ушанках. В цехе холодно. Один из них, поменьше ростом, оказался Нико Б.

Спрашиваю его:

– Что ты сэкономил?

Нико испуганно отвечает:

– Я ничего не делал, спросите у него, – показывая на старшего. – Как же, – говорю, – ты что-то сэкономил…

Парень не понимает, чего я от него хочу.

Его товарищ панибратски бьет ладонью по его ушанке и говорит: – Дурак, ты что не видишь, это же не милиционер, а корреспондент. Скажи, что ты сделал.

Парень недоуменно смотрит на меня. Я опять спрашиваю:

– Ну, может быть, ты гайки собрал? Видишь, сколько их валяется на земле…

– Да, – говорит, – собрал.

– Сколько гаек?

– 10 штук.

– Подбери еще 5, будет 15, – советую я.

Нико послушно собирает гайки и кладет на верстак.

– А болты ты не сэкономил?

– Да, – говорит, – 10 штук.

Парень постепенно входит в игру.

– Собери еще 5, давай заодно и винты собери.

Собирает.

Делаю снимок пацана у верстака с напильником. В редакцию даю такую текстовку: «Комсомолец вагонного цеха Нико Б. сэкономил 15 болтов, 15 винтов и 15 гаек».

Утром на летучке вижу в газете свой снимок и читаю текст, вскакиваю со стула.

Редактор спрашивает:

– Что с вами?

В полном недоумении восклицаю:

– Что здесь написано?!

Редактор читает вслух:

– Закавказская железная дорога перевыполнила план за последний квартал. Мчатся составы… Среди тысяч вагонов есть и те, которые связаны с именем передовика комсомольца Нико Б. Много болтов и гаек сэкономил этот молодой энтузиаст движения за экономию металла, за рациональное его использование. На снимке…

– Что же вас так удивило? – вопрошает редактор.

Я цитирую свой текст.

– Неужели вы не понимаете, что в газете нельзя публиковать конкретные цифры – 15 болтов, 15 гаек?

– Я как раз это очень хорошо понимаю, и именно поэтому обозначил цифрами количество, чтобы показать, что ЦК подбросил нам липу!

– Это нас не касается, – говорит редактор. – Они поручили. Мы отразили. Все правильно! Садитесь!

Для создания местных кадров рабочих в Рустави открылось ФЗО, куда по разнарядке из районов, как в армию, рекрутировали подростков. Перед газетой была поставлена задача – показать заботу и внимание к ребятам, чтобы привлечь добровольцев. С таким поручением мы с Гришей Мулкиджаньяном отправились в Рустави.

Вокруг здания ФЗО целый бивак 13–15-летних ребят: кто спит, кто ест – сидят или лежат прямо на земле. Их много, может быть, человек 60. При виде взрослых они оживляются и просят определить их столярами. Долго отыскиваем начальство. Выясняется, что помещение еще не отремонтировано, принять ребят некуда, а они все прибывают. А у нас своя задача – показать заботу и внимание, чего нет и в помине. Однако за дело. Мы выбираем 6 человек фотогеничных ребят и ведем их в парикмахерскую. Первый снимок – их стригут, второй – выдача обмундирования. Ребята любуются красивой формой. Один примеряет фуражку. Открываем запыленный «красный уголок». Усаживаем их за шахматы и шашки, «ребята проводят свой досуг» – так называется третий снимок. Открываем неработающую запыленную столовую. На кого-то напяливаем халат. Сажаем ребят за стол, и они делают вид, что едят из пустых тарелок. «Ах, как вкусно и сытно питаются ребята» – четвертый снимок. За кухней находим два душевых соска. Воды, конечно же, нет. Ничего, художник дорисует. «После трудового дня приятно принять теплый душ» – пятый снимок. Шестой снимок – «ребята в общежитии» – пришлось снимать у директора ФЗО дома.

Работа закончена. С ребят снимают форму, сдают на склад и отправляют спать под акации – туда, откуда мы их привели. Благо сентябрь месяц в Тбилиси теплый.

Выходит специальное приложение к газете со всем этим позором.

Сколько еще «уроков» ожидает меня впереди?

С другой стороны, работа в газете давала мне и новые интересные встречи и впечатления, связанные с разъездами по районам Грузии.

В горном районе Гурии комсомолка-кукурузовод Нана Д. получила орден «Знак Почета». Верхом, вместе с представителем райкома комсомола добираюсь до ее дома. Мой провожатый уезжает.

Наны нет дома. Ее мать с большим сожалением, извиняясь, просит подождать. Нана в поле, скоро вернется. Меня приглашают в комнату отдохнуть. Зажигается камин, на столе появляются фрукты и бутылка «Одессы». Так в Грузии называется вино из винограда «Изабелла», легкое и ароматное.

Сижу, жду. Тем временем слышу визг поросенка, квохтанье кур. Выхожу на балкон. Мимо меня несколько раз пробегает какая-то некрасивая девочка, приходит хозяйка. Мальчишка на лошади куда-то ускакал. Предполагаю, что за Наной. Спрашиваю девочку, не за Наной ли поехал парень. «Не беспокойтесь, сударь, – отвечает она. – Нана скоро придет». Тем временем в доме какая-то суета… К чему-то люди готовятся, проходит часа два. Злюсь и нервничаю. Мне надо еще засветло успеть к знатному кукурузоводу, а Наны все нет.

Проходит три часа. Я прошу у хозяйки дома дать мне провожатого с тем, чтобы самому на лошади поехать в поле за Наной. Меня очень вежливо просят не беспокоиться и еще немножечко подождать. Злюсь на свое глупое положение пленника. Кроме того, я уже проголодался. Однако делать нечего. Терплю.

Тем временем приходят какие-то люди, и я все допытываюсь, нет ли среди них Наны.

Приходит хозяин дома и говорит: «Вы, наверное, проголодались, пожалуйте откушать». Я голодный и расстроенный вхожу вместе с хозяином в комнату, где вокруг большого стола уже сидят человек двадцать пять. Стол ломится от всевозможной снеди. Посередине лежит жареный поросенок с редиской во рту. Что это, думаю, свадьба?

Хозяин представляет меня гостям: «Вот этот уважаемый сударь приехал сюда ради нашей дочери Наны». Меня сажают на почетное место, и только теперь я начинаю понимать, что весь этот сыр-бор – традиционное гостеприимство гурийцев – ради меня.

Начинаются традиционные тосты. Первый – «За здоровье великого Сталина!» Стоя, все осушают стаканы. Второй тост – «За нашего Лаврентия!», третий – «За политбюро в целом!», четвертый – «За нашего Кандида!» (Чарквиани – тогдашнего первого секретаря ЦК КП Грузии). И пошло-поехало. Доходит очередь и до меня. Все по очереди желают мне всего самого лучшего. Начинается удивительное гурийское неподражаемое многоголосое пение. Какой слух у этих людей! Они поют в четыре голоса, никогда специально этому не учившись!

Я уже сыт, немного пьян, растроган отношением этих впервые увидевших меня людей. Однако, где же Нана? Я же приехал сюда по делу, а день уже клонится к вечеру. Гости дружно смеются. «Да вот она, Нана, наша дочь», – показывает хозяин на некрасивую девочку, которая весь день вертелась дома, помогала матери, а сейчас то и дело приносит новые кушанья, сменяет тарелки и вообще суетится вокруг стола.

Хитрость хозяина, оказывается, всем уже известна. Я извиняюсь, встаю из-за стола, так как уже темнеет, беру свой аппарат и понимаю, что сфотографировать Нану так, чтобы Лазик был доволен, невозможно. Однако она надевает свой орден, и я трачу целую кассету, снимая ее в разных ракурсах, заставляя менять выражение лица, то улыбаться, то быть серьезной или сосредоточенной. Однако сделать эту милую труженицу фотогеничной невозможно.

На другой день утром еду верхом на чайную плантацию, чтобы сфотографировать знатную сборщицу чая. Слава богу, она на плантации, но просит меня подождать, чтобы сходить в палатку и привести себя в порядок. Время идет, сборщицы все нет. Иду в палатку, и там нет. «Она сейчас вернется», – сообщают мне. Проходит часа два. По дороге от села едет телега, груженая вином и снедью с «моей» сборщицей. Начинается всеобщий пикник. Бригадир за тамаду. Порядок тостов неизменен. Для уплотнения времени застолья «Изабелла» пьется полулитровыми банками. Наконец делаю свои фотографии и уже сильно под хмельком еду в гостиницу колхоза «Шрома» (Труд), где я остановился.

Вечером ко мне приходит директор гостиницы, курчавый блондин небольшого роста, с закрученными кверху усиками и спрашивает, не хочу ли я поужинать. Я не возражаю, и он просит меня спуститься с ним в зал.

Открываю дверь и вижу, что там идет застолье. За длинным столом собралось человек двадцать. Подаюсь назад. «Пожалуйста, проходите», – просит директор. «Здесь какая-то компания», – говорю. «Я подумал, – ответил директор, – что вы же не будете один сидеть за столом и ужинать, – и произносит грузинскую пословицу, которая могла возникнуть у чрезвычайно хлебосольного народа, – „в одиночестве даже вкушающий пищу достоин сожаления“. Председатель колхоза велел познакомить вас с нашими лучшими колхозниками».

Работа у чайных сборщиц, у табаководов, да и у всех у них нелегкая. Например, чтобы выполнить норму, сборщица табачных листьев должна собрать их и нанизать на трехметровые отрезки шпагата – лист к листу – 1200 штук. Если считать, что три листа имеют толщину один сантиметр, то ей нужно перебрать примерно миллион листов за сезон. Несмотря на тяжкий труд, эти люди не озлобляются, они неизменно приветливы и доброжелательны.

Утром заходит мой знакомый директор и спрашивает: «Что изволите поесть на завтрак, батоно?» В русском такая вежливая форма обращения соответствует слову «сударь». «Я бы поел яичницу», – говорю, имея в виду блюдо из 2-х яиц. «Яичница само собой, но, может быть, вы поедите немного холодного мяса козленка?» – «Да нет, спасибо». – «Может быть, холодной курицы с чесночной подливой?» – «Да нет, спасибо. Утром я много не ем». – «Салат помидорный я уже приготовил…»

Спускаемся… Все, что было перечислено, – на столе. Яичница в целую сковороду, яиц из пяти. Боже мой!

За день делается один снимок. Больше невозможно.

Фотографирую знатного кукурузовода Чоколи Квачахия. Повязываю на него свой галстук – таковы требования нашей прессы.

Иду прощаться с председателем колхоза. Он показывает мне «ход»: две колесные пары, ось между которыми – это вертел для поджаривания телят целиком! «Шашлык» из целой телячьей туши готовится во дворе и ввозится в огромную пиршественную залу, где срезается верхний поджаренный слой, и «ход» движется обратно для дальнейшей жарки теленка над костром. Возможно, так было во времена Лукулла?..

Верхом с сопровождающим еду на железнодорожную станцию. Вижу красивый дом. Наученный Мишей Квирикашвили, хочу сфотографировать его как будущий «фон» для какого-нибудь передовика или старика.

Выбираю точку съемки. Пожилая женщина подходит к калитке и приглашает «пожаловать». Мой провожатый отказывается, а я продолжаю свое дело. Тем временем женщина зовет пожилого мужчину, а сама выносит на газон ковер, готовится нас угощать. «Пожалуйте, благословите наш дом стаканчиком вина!» – просит хозяин. «Не обижайте нас отказом». Отказаться невозможно. Заходим, поднимаем стакан вина за процветание дома и его хозяев…

Будь благословенна, сельская западная Грузия!

А мой прогноз в отношении Наны подтвердился. Лазик посмотрел на фото девушки с орденом «Знак Почета» и сказал: «Неужели нельзя было снять в другом ракурсе?» Я молча положил на стол вторую фотографию. «Ну, эта еще хуже!» Кладу третью, Лазик разводит руками: «Ну, Иван Иванович…» Кладу сразу штук десять. Он с сожалением рассматривает и бормочет что-то. Ему, эстету, трудно примириться с тем, что в газете появится что-то, портящее общий вид полосы. Он всегда полон планов по поводу оригинальных фотографий для газеты. «Сняли бы вы что-нибудь оригинальное, например, вздыбленные леса или стахановца у станка в оригинальном ракурсе…»

Однажды он, чуть не плача, показал мне разворот такой же молодежной газеты, но на грузинском языке. Разворот был посвящен удивительному ребенку по имени Робинзон, который в 8-месячном возрасте играет в футбол, читает букварь, ловит сачком бабочек… Все это было иллюстрировано пятью или шестью фотографиями. Сопровождающий текст за подписью известного педиатра и педагогов подробно описывал этот феномен и сулил прекрасные перспективы этому ребенку.

– Вот видите? Мы опять плетемся в хвосте событий. Такой блестящий материал проплыл мимо нас. Немедленно берите командировку и езжайте в Кутаиси, – направил меня Лазик.

Однако в командировку я не успел уехать, так как это позабавившее всю республику событие имело весьма поучительное продолжение. Какая-то женщина, материально ответственное лицо, проворовалась. Она имела грудного ребенка по имени Робинзон и надеялась в связи с этим на снисхождение суда. К ее горю, ребенок умер. Похоронив его тайком, она где-то в деревне попросила родственников «одолжить» ей мальчика, которому было три года, и выдала его за своего сына Робинзона. О новом Робинзоне узнал фотокорреспондент Рубен Акопов. Кончилось тем, что женщину за воровство осудили. Мальчика отдали обратно родителям, а фотокорреспондент Акопов получил прозвище Робинзон…

Пишу я эти записки и одновременно смотрю телевизор. Депутат Ю. Голик говорит, что из ста проверенных торговых точек во всех обсчитывают и обвешивают, рискуя попасть на скамью подсудимых. Кого-то для отчета арестовывают, приходят новые и опять воруют. Нет выхода!

…Кахетия. Перегон баранов на летние пастбища.

На берегу красавицы-реки Алазани неоглядные отары овец. Их переправляют на двух паромах. Вожака-козла возят туда и обратно. Без него стадо на паром загнать невозможно. По случаю перегона овец к реке понаехало все начальство района: секретари райкома, работники исполкома, прокуратуры, милиции. Дел у них здесь нет. Они приехали проводить время.

Надо представить живописную картину: горят костры, над ними на козлах висят огромные котлы. Свежуются туши молодых барашков. То и дело слышны взрывы. Это аммоналом, отобранным у неудачливых браконьеров, взрываются воды Алазани. Глушат рыбу. Она плывет белыми животами вверх, увлекаемая медленным течением реки. Многочисленная обслуга, сопровождающая начальство, в трусах лезет в воду и собирает в корзины наиболее крупные рыбины. На полуторке покоится огромная бочка с вином… Удивительной красоты ландшафты окаймляют зеленые невысокие горы. На одной из них видна крыша охотничьего домика Берии.

Через пять минут рыба сварена. Ее достают шумовкой из подсоленного кипятка и кладут остывать на широкие листья. Тем временем в золе уже чуть прожарилась баранья печень – самая изысканная закуска к первым стаканам знаменитого кахетинского вина. Пир набирает силу. Играет доли (барабан) и зурна, звучит «сачидаво» – музыка для борьбы. Находятся желающие помериться силами – начинаются схватки. В котлах уже варится баранье мясо – хашлама. Народу так много, что организовать традиционный общий стол никто не пытается. Появляются желающие пострелять по пустым бутылкам. Очень весело!

Какая-то группа собралась в компанию, и начали провозглашаться тосты. Как всегда, за великого Сталина и так далее. Уже поели рыбы, но поспело нежное и очень вкусное вареное мясо молодого барашка.

Кахетинские песни более полнозвучны и громкоголосы, чем песни западных грузин. Мощно звучат басы. На их фоне тянется построенная на переходных полутонах замысловатая мелодия. Вид Алазани в окружении близлежащих гор, запах дыма и шашлыков в сочетании с вином, обостряющим ощущения, делают всех добрыми друзьями. Поистине присутствующие пребывают в какой-то нирване.

Делаю множество снимков и с восторгом участвую во всеобщем кутеже. В атмосфере вседозволенности. Совместно с привилегированными лицами района и их приближенными. Они могут с полной откровенностью благодарить «отца народов» за счастливую и радостную жизнь. Но вовсе не для того, чтобы «на халяву» поесть и попить, собрались они здесь. Этого добра у каждого в доме навалом. Тут укрепляются связи, налаживается общение, а кроме того, это традиция предков – устраивать веселый праздник у Алазани при проводах отар на альпийские луга.

Впрочем, «ларчик открылся» просто: у каждого из этих местных феодалов «нелегально» в отарах немало и собственной баранты. Это дает возможность партийным боссам из Тбилиси, в свою очередь, «нелегально» пользоваться дарами от закрепленных за ними хозяйств, преподносимыми в дни государственных и личных праздников. И все они вместе чувствуют себя прекрасно под мощной защитой общего сюзерена, охотничий домик которого с прилегающей территорией, заселенной джейранами, косулями и кабанами, с обслугой, сколько лет ждет не дождется (так и не дождался) дорогого Лаврентия Павловича.

Вскоре я стал по совместительству работать фотографом в обществе культурных связей с заграницей ГОКСе, готовить тематические подборки и сопровождать иностранных гостей.

Вот сценарий одной из таких подборок «Рабочий депутат»:

1. У станка. 2. Принимает избирателей, помогает решать их проблемы. 3. Пикник с семьей на фоне личного автомобиля. 4. В опере с женой. 5. На совещании у директора завода. 6. Дома, в семейной обстановке за ужином.

Прихожу на завод. Мой депутат бранится с мастером – нет заготовок. Очень обрадовался, прочтя сценарий. Нашлось веселое дело. Просит одну из старух-уборщиц для изображения избирательницы сходить домой и надеть старинный грузинский костюм с ободком на голове и тюлевой косынкой – «чихтикопи».