Текст книги "«Дней минувших анекдоты...»"

Автор книги: Иван Алиханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

А иностранец говорит мне, что, мол, он плохо говорит по-русски и поэтому перепутал: ему нужно не купить, а наоборот – продать бриллиантовую брошь и показал мне ее.

Тут Тамаз достал из кармана брошь и показал ее нам.

– Ты купил бриллиантовую брошь? – удивились ребята.

– Нет, – отвечает, – это длинная история. Слушайте дальше. Я говорю ему, что не знаю, где покупают брильянты, и в свою очередь спрашиваю у него, нет ли у него электробритвы «Филипс» или каких-нибудь шмоток на продажу. Иностранец мне отвечает, что есть. Но все шмотки лежат в номере гостиницы «Центральная», где он сейчас живет. Договоримся, мол, встретимся – много чего есть на продажу. Но сейчас ему срочно надо продать эту брошь.

А говорит он по-русски плохо, и поэтому мы едва понимаем друг друга.

Пока я рассматривал брошь, к нам подходит солидный такой мужчина и тоже смотрит на эту брошь. Мой собеседник спрашивает и у подошедшего, не знает ли тот, где продают и покупают бриллианты. Солидный мужчина ответил, что как раз идет в ту сторону и может отвести нас в нужное место. Тут я напомнил иностранцу о нашем договоре встретиться у него в гостинице, но он ответил, что сейчас у него совсем нет времени, он спешит, а если я хочу, то могу пойти с ним. Как только продаст брошь, он тут же пойдет вместе со мной в «Центральную» гостиницу. Тогда я решил пойти вместе с ними, и вскоре мы направились в какой-то подъезд, перед входом в который было множество табличек с названиями различных учреждений. Наш попутчик, солидный мужчина, говорит нам, что у него здесь работает знакомый ювелир.

Мы втроем начинаем подниматься по лестнице, и тут навстречу нам спускается человек в костюме и с галстуком. Солидный человек сразу обращается к нему. Вот, говорит, мы как раз идем к вам. Однако ювелир отвечает, что сейчас он очень торопится, его ждут и у него нет ни секунды свободного времени. Я вернусь, говорит, через час, тогда и приходите в комнату 405 на 4-м этаже, и я вами займусь.

– Может, вы все-таки хотя бы посмотрите товар, – стоит ли нам вас ждать? – попросил его иностранец и показал ему брошь.

Тут этот спешащий ювелир остановился, достал лупу из кармана и стал рассматривать брошь, потом даже поднялся на один лестничный пролет вверх, подошел к окну, и при ярком свете внимательно стал рассматривать изделие. Как-то так получилось, что я вместе с солидным человеком последовал за ним, а иностранец, владелец броши, чуть замешкался, не стал подниматься по лестнице, а остался стоять внизу и следить за нами.

Ювелир наконец рассмотрел эту брошь и говорит нам – то есть мне и этому солидному господину: «Ну что ж, прекрасная вещица, бразильские бриллианты, но заплатить за нее наличными мы сможем совсем немного. Не больше десяти тысяч. Приходите через час, но только не целым кагалом. Пусть брошь принесет кто-нибудь один из вас на четвертый этаж в комнату 405. Запомните». Потом посмотрел на часы и повторил: «Через час. Точно», – и поспешил вниз по лестнице.

Тогда солидный человек, пока мы еще не спустились с лестничной площадки к владельцу броши, вдруг на ухо мне предложил:

– Давай скажем этому чудаку-иностранцу, что за брошь предлагают семь тысяч рублей, а три тысячи разделим с тобой поровну.

Спустились мы с лестницы, отдали владельцу его брошь, и мой компаньон говорит ему, что за брошь дают семь тысяч, но нужно ждать один час. Иностранец нас поблагодарил и сказал, что он вспомнил, что у него есть еще одно очень важное свидание, но через час он вернется и сам продаст эту брошь за семь тысяч. Мы вышли на улицу, и тут мой компаньон останавливает иностранца и говорит ему:

– Одну минуточку!

Потом отводит меня в сторону и спрашивает, есть ли у меня деньги. Я говорю, что у меня есть шесть тысяч. Он говорит:

– Тысяча у меня найдется.

Мы снова подходим к иностранцу, и солидный человек предлагает сразу купить у него брошь, если он уступит нам рублей 200.

Иностранец отвечает:

– Ладно, я очень спешу. Давайте деньги, – берет у нас 6800 рублей и, уходя, говорит мне:

– Встретимся у гостиницы «Центральная» на улице Горького в семь часов вечера. Я буду ждать тебя на улице.

Мы с солидным человеком стали прогуливаться и дожидаться, чтобы через час подняться в комнату 405. Наконец вернулись в здание, поднялись на 4-й этаж вместе, и мой компаньон говорит, чтобы я отдал ему брошь, поскольку ювелир просил, чтобы к нему заходил только один человек. Я ответил, что лучше я сам понесу брильянты – в душе я не очень-то доверял этому солидному человеку.

Тот сразу же со мной согласился и сказал, что будет ждать меня внизу. «Доверяет мне», – подумал я…

Захожу я в комнату 405. Там полно людей сидят за столами, что-то пишут, считают. Спрашиваю, у них:

– Где тут у вас покупают бриллианты?

На меня смотрят как на сумасшедшего.

– Какие бриллианты? О чем вы говорите? Здесь учреждение. Бухгалтерия.

Я сразу как-то не разобрался, в чем дело, и говорю им:

– Один ювелир с галстуком сказал, что через час купит у меня эти брильянты, – и показываю им брошь.

Думаю, я ведь тоже по-русски говорю не очень, и поэтому они меня не понимают. Тут старший по комнате закричал на меня:

– Закройте дверь с той стороны и поищите себе сумасшедший дом! Может быть, там вам помогут.

Только тут я наконец сообразил, что меня обманули. Выскочил в коридор, бегом вниз, в вестибюль. Ну, конечно, там никого нет. Вышел я на улицу, нашел ювелирную мастерскую – показал брошь. В мастерской мне сказали, что такие броши за 12 рублей продаются в любом магазине. Я им опять объясняю, что один специалист рассмотрел эту брошь и определил, что это бразильские бриллианты.

– Ну, – говорит, – пойдите, найдите этого специалиста и продайте ему эту брошь.

Заканчивая свой рассказ, глупый Тамаз предложил нам:

– Ребята, если кто хочет купить иностранные шмотки, пойдем со мной в «Центральную» гостиницу, там в семь часов будет ждать меня этот иностранец…

Я подумал тогда: «Бедный мой бывший сослуживец по тифлисской типографии, спившийся линотипист Жора Григорян! Как же тебя обскакали московские жулики! Здесь разыгрывают целые спектакли в трех действиях!» [7]7
  Боже мой! Подумать только! Каков прогресс!!! Эти «солидные люди» за последние годы точно так же «кинули» всю Россию. И главный «кидала» беспардонно признается в том, что путем обмана они завладели 75 % бывшей всенародной собственности. А сейчас, оказывается, необходима амнистия всем этим аферистам, иначе будет гражданская война ( авт.).


[Закрыть]

Меж тем всесильная торговля пробилась и в спортивную борьбу. Был такой борец Столяров, который мог простоять на мосту 20 минут. Чисто выиграть у него было невозможно. За победу по очкам тогда давался 1 штрафной балл, и этот балл мог оказаться решающим для определения мест в финале. Чтобы добиться чистой победы, с ним надо было договариваться заранее. Самонадеянный борец Константинов сказал Столярову: «Я тебя и так положу». Однако положить на лопатки не смог, Столяров стоит на мосту, матерчатая покрышка ковра вся промокла от пота. Тут Константинов соглашается: «Ложись, – говорит, – дам, что попросишь». А Столяров отвечает: «Добавь еще пол-литра, тогда лягу». «Нет. – говорит Константинов, – я тебя, сволочь, и так дожму». Однако время идет, Константинов соглашается на «пол-литра». «Нет, – говорит Столяров, – за сволочь добавишь два». Пока шел торг, время истекло, и оба выскочили из дальнейших соревнований. После схватки неунывающий. Столяров заявил: «Ничего, в будущем будет сговорчивей». Конечно, всегда были схватки с заранее обговоренным результатом, и это заставляло федерацию борьбы все время изменять правила соревнований.

Обратный путь из Москвы в Тбилиси тоже проходил не без хлопот.

На Северном Кавказе покупались жареные куры, а в Азербайджане – осетры и икра. Часть купленного оставалась для нужд дома и семьи, а изрядная доля попадала на сабурталинский рынок.

Однако время шло, барахолка захирела, и теперь на ее месте воздвигнут Дворец Спорта.

Обезлюдели и опустели веселые, щедрые станции Северного Кавказа и изобильное Марцево. Долго боролась командно-административная система с производителями пищи, отравляла реки, изводила рыбу, штрафовала и арестовывала. И сейчас едешь по этой железной дороге, а вдоль нее пустыня, и никто не встречает пассажиров на придорожных станциях. Нет веселых, говорливых женщин, что выносили всяческую снедь к поезду, нет даже деревянных прилавков, на которых она лежала. Исчезла вовсе рыба и в Марцево, и в окрестностях Баку.

Недавно на Сабурталинском базаре всю зиму и осень продавались огромные осетровые замороженные головы (из них можно приготовить холодец), а сама рыба и икра где-то припрятываются, превращаются в валюту и съедаются аппаратными вельможами. И сквозной дороги давно уже нет, ни через Баку, ни через Сочи. Война, сначала одна, потом другая, закрыла и разрушила этот некогда длинный и веселый путь…

Всякий мой приезд в столицу был связан с радостным событием – встречей с Александром Яковлевичем, который очень интересовался моей судьбой. Однажды, приехав в Тбилиси, Александр Яковлевич отыскал мое жилище и, видимо, был удручен его убогим видом. Потом к нам в мансарду приехала его дочь Тамара и предложила мне занять ее пустующую квартиру. Они с Гиви, который был заместителем директора винного завода «Самтрест» Грузии в Москве, жили на квартире отца на улице Горького, 6, прописались там, а сам Александр Яковлевич, как и прежде, жил в Заречье.

Однако я опять забежал далеко вперед.

Работа начальником военной кафедры меня увлекала. Осенью 1944 года я выиграл первенство Грузии по французской борьбе в среднем весе – до 79 кг.

С нового учебного года на должность начальника кафедры был прислан подполковник запаса Федоров.

Меня и по сей день удивляет – почему в военных учебных заведениях средних строевых командиров готовят люди, у которых в памяти только заскорузлые «премудрости» строевого и боевого уставов. На военные же кафедры приходят отставные полковники и генералы, вышедшие в отставку командиры соединений, которые вообще ничего не знают о современной войне, да и заниматься такими пустяками, как подготовка курсантов, считают ниже своего достоинства!

Подполковник Федоров был бездельник и болтун. Приходя на военную кафедру, я становился жертвой его бесконечных россказней, которые вынужден был выслушивать – работать стало невозможно. Долго так продолжаться не могло, и я написал рапорт. Директор института очень обрадовался моему решению: «Я как раз хотел тебе предложить другую работу. Ты знаешь предмет „Теория и методика физического воспитания“?» Я ответил, что не знаю. На это директор парировал: «Никто не знает этот предмет. Есть книжка. Вечером прочтешь, утром расскажешь». Так я стал первым заведующим «кафедрой теории и методики» и единственным читателем скучнейших книг о прекрасном деле – о методах физического совершенствования человека.

Скучные учебники – это наше национальное бедствие! Унылые страницы книг отвращают школьников и студентов от занятий практически по всем гуманитарным наукам. Для лекционной работы трудно пережевываемая жвачка текста требует перевода на человеческий, понятный язык. Когда же перестанут заказывать учебники людям, которые относятся к предмету как патологоанатомы? Крепость Академии педагогических наук несокрушимо отбивает все атаки истинных педагогов и популяризаторов. Кажется, так будет вечно!

В стране, где до 60 % детей школьного возраста страдают различными заболеваниями, вызванными недостатком двигательной активности (это официальная советская статистика – а в настоящее время, когда среди молодежи развилась массовая наркозависимость, исчезли тысячи и тысячи бесплатных детских секций и спортивных школ – официальная статистика вдруг улучшилась, и у нас стало только 50 % больных призывников) на физическое воспитание вместо двух часов в день, которые необходимы по гигиенической норме и биологической потребности, отводится всего два часа в неделю (!) скучнейшей школьной физкультуры. А в учебниках по теории и методике все толковали о том, что «наша» система физического воспитания основана на передовом учении марксизма-ленинизма и поэтому является самой передовой и прогрессивной…

А пресловутая сдача нормативов ГТО, которая всегда существовала только на бумаге, охватывает все возрасты и обеспечивает гармоничное, всестороннее физическое совершенство каждого советского человека…

Эту немыслимую галиматью в течение полугода я доводил до сведения наших голодных студентов.

Однако, слава богу, и этой моей деятельности пришел конец. Меня вызвал милый человек Федор Афанасьевич Схиртладзе – председатель Комитета по делам физкультуры и спорта Грузии, извинился и попросил уступить мою должность прибывшему из Баку на постоянное жительство в Тбилиси бывшему его учителю Льву Моисеевичу Кравчику, а мне предложил выбирать новое занятие. Так я стал аспирантом и взялся работать над темой: «Пути совершенствования техники спортивной борьбы». В 1951 году в № 1 журнала «Теория и практика физической культуры» была опубликована моя первая статья на эту тему. Только через 33 года, преодолев препятствия, в основном из завалов человеческой зависти, мне удалось первым в Союзе защитить докторскую диссертацию на материале спортивной борьбы. В 1945 году я доложил ход своей работы на институтской научной конференции. Любопытно вспомнить некоторые доклады, сделанные на том же научном форуме, которые свидетельствуют, с одной стороны, о нашей наивности, а с другой – о тогдашнем лысенковском уровне спортивной науки в стране.

Подполковник Федоров сделал «научное» сообщение: «Атеистическая направленность изменения конструкции мишённых опор». Для сдачи нормативов ГТО по стрельбе из малокалиберной винтовки недалеко от института было облюбовано защищенное крутым берегом Куры место, где мы оборудовали временный тир. Для установления мишеней, которые наклеивались на фанерные щиты, туда каждый раз относились (и приносились назад) колы с прибитой поперечной планкой.

– Маршируя на стрельбище, – отметил в своем сообщении подполковник. – студенты наряду с «мелкашками» несут в положении «на плечо» еще и крестовины. Такое шествие некоторые темные, приверженные религиозным предрассудкам обыватели принимали за крестный ход. Некоторые старушки, как я не раз замечал, осеняли и себя и нас крестным знамением. Известно, что в районе Ортачал население преимущественно мусульманское, поэтому вполне могли быть провокации на религиозной почве. С другой стороны – попадись мы на глаза партийным руководителям района, и в отношении нашего института могли быть сделаны оргвыводы. Оставлять же колы на стрельбище нельзя из-за топливного кризиса в городе. Положение казалось безвыходным… Но в конце концов выход был найден. Вот он!

С этими словами Федоров поднял над кафедрой крестовину, как фокусник, легким движением другой руки повернул поперечину, совместил ее с опорным колом и продолжил:

– Вместо трех гвоздей, которыми крепилась поперечина, я употребил один! Таким образом, цель была достигнута одновременно с троекратной экономией гвоздей.

Другой столь же содержательный доклад был сделан преподавателем грузинского языка, под названием «О влиянии грузинского языка на русский». Чтобы быть кратким, приведу его аннотацию:

«При длительном совместном проживании людей разных национальностей естественно возникает взаимопроникновение культур. Известно, что в словаре иностранных слов около 20 000, принятых в русском языке. Мои исследования могут несколько дополнить этот словарь принятыми в русском языке грузинскими словами. На первую находку меня натолкнуло выражение „Ни зги не видно“. В русском языке нет слова „зга“ (не имел, видимо, возможности наш языковед заглянуть в толковый словарь Даля, „зга“ – это поддужное колечко, в которое продевается недоуздок). Означает это выражение – „не видать дороги“. По-грузински „дорога“ – „гза“. Таким образом, это грузинское слово в несколько искаженном виде попало в русский язык. Другое слово „пеший“ и производные от него „пехота“, „пешком“ не имеют этимологического объяснения. Несомненно, слово „пехота“ произошло от грузинского „пехи“, что означает „нога“ („pedis“ – нога по-гречески)».

Третий, не менее содержательный доклад, касался применения песочных часов в судействе боев на шпагах в соревнованиях по офицерскому пятиборью, длительность которых ограничена одной минутой и так далее (с секундомерами был дефицит).

Боже мой! В течение 40 лет я был участником множества конференций, но запомнились мне только эти нелепые доклады!

Я продолжал заниматься борьбой и в 1945 году вновь завоевал звание чемпиона Грузии по французской, а затем и по вольной борьбе. Продолжал готовить я кое-какие материалы для диссертации. Но тут вернулся из армии бывший заведующий этой кафедрой коммунист и зануда Кузовлев. Кравчик был переведен на должность заместителя директора по учебной части, а Кузовлев стал моим руководителем. Мои заготовки по борьбе он отложил в сторону, заявив, что не может быть руководителем темы, в которой не разбирается, и предложил мне заняться новой – «Метание гранат в горах». Не зная, как к ней приступить, я начал с того, что поехал зимой в Бакуриани и фотографировал студентов, метавших по моей просьбе гранаты вверх и вниз на лыжном трамплине. Помимо этого я делал съемки Всесоюзных соревнований по слалому.

По приезде в Тбилиси я зашел в редакцию газеты «Молодой сталинец» и показал ответственному секретарю Лазарю Андреевичу Пирадову мои фотографии, и он сразу же предложил мне вакантную должность фотокорреспондента.

Глава 11
ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ АЛЕКСАНДРА ЯКОВЛЕВИЧА

«Быть или не быть?»

У. Шекспир

Уехав из Москвы в декабре 1940 года, на другой день после импровизированной свадьбы, я вернулся в Орджоникидзе к месту службы.

Мама в коротеньких письмах раз в месяц с немецкой пунктуальностью сообщала мне домашние и семейные новости. Вскоре после начала войны в Орджоникидзе приехала моя жена, а в начале сентября – моя теща Анна Васильевна. Чтобы достать железнодорожный билет, ей пришлось обратиться за помощью к Александру Яковлевичу. От тещи я узнал, что мама и Валя – жена моего брата Миши, с только что родившейся дочерью Леночкой отправлены в Куйбышев. Это были последние сведения о родных мне людях. Потом, уже в конце декабря 1941 года, состоялся разговор по телефону с Александром Яковлевичем. Затем последовало все то, что уже описано в главе «Моя война».

7 мая 1945 года команда борцов из Грузии отправилась в Москву на соревнования. 9 мая на всех железнодорожных станциях наш поезд сопровождало народное ликование. Война кончилась!

Перед отъездом в Москву я зашел к Василию Яковлевичу Эгнаташвили в Верховный Совет. Он встретил меня как обычно очень приветливо: «А, Ваня, Ваня, заходи! Как ты живешь? В Москву едешь? В Москву, в Москву… К Саше? Очень хорошо! – говорил он, прохаживаясь по своему огромному кабинету. – Саша все жалуется на болезни. Он думает, что болен; он куда здоровее меня, а я не жалуюсь. Он просто мнительный…» Василий Яковлевич любил повторять одно и то же. Время от времени, затягиваясь папироской, он останавливался, растягивал рот, сильно дул, при этом дым выходил из уголков рта в разные стороны, наподобие сомьих усов.

На вопрос о судьбе моей мамы он отговорился незнанием: «Саша знает, он знает, ты у него спроси. Правда, он думает, что он болен…» – так напутствовал меня Василий Яковлевич.

Во всяком случае, я узнал, что Александр Яковлевич живет в новой квартире, в доме, где размещен известный всему Союзу ресторан «Арагви», и номер его телефона.

Прибыв в Москву, я тотчас позвонил по телефону и пошел на улицу Горького. На улице меня поджидала все та же моя няня Настя, с глазами полными слез. Отчим жил на втором этаже, квартира выходила окнами на Моссовет.

В глубине души я верил, что под покровительством такого мужа с моей мамой не должно было случиться большого несчастья, но, увидев скорбную позу Александра Яковлевича и его влажные глаза, понял, что ошибался. Оказывается, мама была арестована в Куйбышеве и умерла в лагере еще в декабре 1941 года на третьем месяце заключения. С тех пор прошло уже более четырех лет. Они свое отгоревали, и их слезы и скорбь были соболезнованием мне по поводу ее гибели. Но они знали, что мне предстоит испытать еще один, едва ли не больший удар судьбы…

На вопрос о Мише, отчим мне дал телефон Валиной тети, у которой я спросил: «Как найти Валю?» Ответ ее сразил меня: «Как только она узнала, что Миша убит, она уехала к маме в Лыткарино…» – сказала она. Я зарыдал в голос, глядя на меня, и они заплакали.

Так в течение нескольких минут я узнал, что погибли самые близкие мне люди, при этом мою мать убила та же социальная система, защищая которую погиб мой брат Михаил. Горе мое было безмерным…

Еще Герцен в «Былом и думах», говоря о русском патриотизме, предупреждал, что нельзя отождествлять любовь к Родине с любовью к правительству. Большевики очень ловко сумели совместить два этих понятия. Убрав из призыва «За веру, царя и отечество» нравственные начала, они провозгласили лозунг «За Родину, за Сталина!» За Сталина погиб Миша, из-за Сталина погибла, как преступница, преданная Сталину мама.

Я остановился у Александра Яковлевича. Утром на звонок я открыл дверь полковнику КГБ. Он осведомился у меня: «Встал ли генерал?» Под шинелью на кителе у него оказалось множество орденских колодок. Это был парикмахер, он пришел побрить Александра Яковлевича. После завершения процедуры отчим предложил ему выпить рюмку коньяка. Полковник отказался, сказав: «Нельзя мне. Я иду к Лаврентию Павловичу».

В борцовском турнире я не участвовал, вместо меня выступал запасной.

Вечером Александр Яковлевич осведомился, хочу ли я обедать дома или предпочитаю сходить в «Арагви». Мне не хотелось идти в ресторан. Тогда он позвонил в управление и заказал обед-ужин.

Через полчаса пришел знакомый мне еще до войны шофер отчима Надаев и принес два огромных запломбированных термоса. Мы сердечно поздоровались. Он попросил помочь поднять остальное, и мы принесли еще термос и пакеты, все под пломбами.

Как доверчиво было Главное управление охраны, когда мы прямо из Заречья, без всяких дополнительных проверок, посылали оттуда продукты к столу Сталина. Сейчас же во всей системе культивировалась взаимная подозрительность.

Рассказывая о маме со многими умолчаниями, мой отчим как бы оправдывался передо мной за ее гибель. Многое он не договаривал, и я должен был догадываться о тайнах, которые нельзя доверять словам.

Арест матери санкционировал Берия. Сталину, видимо, доставляло удовольствие унижать человеческое достоинство даже преданных ему людей и под страхом смерти заставлять их, пренебрегая всеми нравственными категориями, славословить его и гнуть перед ним с благодарностью спину.

Известно, что многие из ближайшего окружения Сталина прошли через это тяжкое испытание: Молотов, Калинин, Поскребышев, Ворошилов были унижены арестом жен. У Орджоникидзе и Кагановича были репрессированы братья. Впрочем, Сталин не благоволил и к своим родственникам и свойственникам. Все те, кто по наивности полагали, что близость и проверенная годами преданность позволяли им в чем-то не соглашаться с вождем или возражать ему, – были обречены. Где-то я читал, что Алеше Сванидзе, брату его первой жены, Сталин предложил сделку: освобождение из тюрьмы в обмен на его извинение. Сванидзе ответил, что ему не в чем извиняться. Когда вождь узнал ответ, он сказал: «Ишь, какой гордый, не хочет извиняться, тогда пусть умирает!» Был репрессирован Реденс – муж сестры Надежды Аллилуевой и сестра Алеши не избегла той же печальной участи.

Из скорбного рассказа Александра Яковлевича я понял, что он проиграл схватку с Берией за мою мать, арбитром которой был сам Сталин, и что отчим приобрел в лице Лаврентия врага.

Впрочем, Сталин не перестал доверять Александру Яковлевичу: в военные годы ему поручались чрезвычайно ответственные дела – организация хозяйственной стороны Тегеранской, а затем и Ялтинской конференций. Но еще до окончания великой битвы, Берии удалось добиться решения отправить Александра Яковлевича в Крым. Для того чтобы должность соответствовала званию, там специально было создано управление КГБ, начальником которого мой отчим и стал.

Чтобы создать на новом месте привычный микроклимат, Александр Яковлевич купил небольшую дачу, выписал семью дочери Тамары. Но его деятельная натура не находила объектов реализации своего хозяйственного таланта, потому он подчас вмешивался в дела, не входящие в его компетенцию.

С древних времен существует нравственный кодекс мужчины, который включает непреложные правила поведения при нанесении ущерба чести рода, семьи, не говоря уже о личном оскорблении. Во всех этих случаях мужчина обязан реагировать однозначно – смыть кровью обиду или каким-либо иным способом наказать оскорбителя. Чувство мужчины, ответственного за род, воспитывалось на Кавказе с самого раннего детства.

По дороге в Тифлис Александр Дюма остановился в Кизляре, где начиналась русская линия, т. е. располагались войска для отражения набегов дагестанских горцев. Его поразило, что пятилетние мальчуганы носили на поясе кинжалы. Так народная педагогика готовила будущих борцов, защитников чести и достоинства рода.

Александр Яковлевич, конечно же, считал себя во всех смыслах мужчиной, не зря же он, будучи еще нэпманом, носил свой любимый браунинг, хотя своей мощью мог подавить любого.

Берия нанес отчиму страшное оскорбление – арестовал доверившуюся ему, верную и преданную Сталину, ни в чем не повинную женщину – его жену. Сталин же поддержал Берию.

Кодекс мужчины повелевал идти до конца, вплоть до самопожертвования (как это сейчас делают те же армяне и азербайджанцы в Нагорном Карабахе), хорошо это или плохо – другой разговор. Александр Яковлевич не выполнил долга мужчины, что родило в нем навязчивую идею, ломавшую и разъедающую его как личность изнутри.

Возможно, внутренне он искал и находил для себя оправдания. Например, такое: сохранив себя, он смог бы облегчить или изменить участь моей мамы. Наверное, мысленно он не раз доходил до убийства Берии. Во всяком случае, впоследствии я всегда чувствовал с его стороны постоянное внимание и поддержку, и в то же время подспудную потребность получить именно от меня, единственного оставшегося в живых, – своеобразную индульгенцию.

Я понимал это состояние и убеждал его в том, что им было сделано все возможное для предотвращения тяжкой участи мамы.

По-видимому, Сталин обладал страшной волей, которая мяла и крошила всех, кто контактировал с ним. Сломала она и Александра Яковлевича, приговорив его на всю оставшуюся жизнь к самоедству, которое, в конце концов, его и погубило.

Неотступные мысли угнетали моего отчима. Постоянный стресс не мог не отразиться даже на таком могучем организме. Гипертония и сахарный диабет стали причиной постоянных недомоганий, и перед окончанием войны он решил вернуться в Тбилиси.

Как-то весной 1947 года – уже в Тбилиси – открыв по звонку дверь, я остолбенел: на пороге стоял полковник КГБ. Но меня успокоили слова: «Генерал ждет Вас внизу». Мы с Александром Яковлевичем сердечно встретились прямо на проспекте Руставели. Он прибыл в Тбилиси в салон-вагоне с автомашиной, которая была привезена в специальном вагоне-гараже.

Александр Яковлевич решил жениться, и ему понадобилось мое одобрение. Пожаловавшись на здоровье и посетовав на отсутствие ухода за ним, он сказал, что, конечно, Лилли ему никто не заменит, но… Одним словом, кто-то заочно сосватал ему невесту, и он попросил меня поехать с ним на смотрины. Я был тронут его деликатностью, ведь со дня смерти мамы прошло более пяти лет, но поехать отказался.

История эта закончилась странно. Он довез свою новую суженую до Москвы и прямо из салон-вагона пересадил ее в обратный поезд.

В следующий мой приезд в Москву он велел мне забрать все вещи, которые принадлежали маме.

Когда я приехал в Москву на очередное соревнование по борьбе уже весной 1948 года, в его квартире жила Тамара с семьей, а Александр Яковлевич окончательно перебрался в Заречье. Он выслал за мной машину. Я застал отчима лежащим на кровати в генеральской форме, со вложенной за воротник и манжеты ватой. В каждой комнате висел градусник. Александр Яковлевич то и дело осведомлялся о температуре. В подвале дачи была котельная, и к истопнику часто бегали посыльные, требуя то поддать жару, то залить топку, чтобы температура в доме была в пределах 21–22 градусов.

Болезни его обострились. В Заречье зачастили медицинские светила из Кремлевской больницы, привозились лекарства, но они оставались нетронутыми. Александр Яковлевич следовал советам приватного врача и пользовался медикаментами из обычной аптеки.

Еще в бытность моей мамы дом в Заречье время от времени обслуживала пожилая женщина Нюра, иной раз ей поручали готовить незамысловатую еду. Теперь он готовил себе сам, не доверяя даже этой женщине. В тот день, когда я там был, Александр Яковлевич потушил для себя к обеду индюшачью печень на воде.

Проработав более 17 лет на Лубянке, Александр Яковлевич, видимо, много знал о лабораториях, где изготавливались и применялись всевозможные яды, о различных способах пищевого, лекарственного или связанного с температурой отравления каким-либо газом. Иначе совершенно непонятно, зачем ему было необходимо поддерживать постоянную температуру в комнатах и для чего предназначалась вата за воротником и манжетами. Очевидно, мой отчим боялся Берию.

Сейчас я думаю, что в борьбе за свою жену отчим не был сдержан в своих эмоциях, и Берия затаил на него злобу. Другой причиной ненависти было и то, что Александр Яковлевич попал в центральный аппарат НКГБ раньше, нежели Берия возглавил это ведомство, т. е. был «не его человеком», что, естественно, раздражало шефа, прекрасно знавшего Александра Яковлевича еще по Тифлису. Скорее всего, именно с его подачи Хрущев «узнал» в генерал-лейтенанте госбезопасности духанщика, который был не ко двору.

Александр Яковлевич был бесконечно предан Сталину, и Сталин в свою очередь доверял своему младшему сводному брату – Саше (моему отчиму). Но эти отношения никак не устраивали Берию, этого коварного человека. Первым сокрушающим ударом был привычный прием – арест жены. Вторым – отстранение от Сталина, назначение его в Крым. Но Берия не останавливается до тех пор, пока полностью не уничтожит противника…

Александр Яковлевич, вспоминая о маме, задумавшись, часто напевал романс: «Вернись, я все прощу»… Но дальше первых двух строк дело не шло: он то ли не знал слов, то ли они не соответствовали его тоскливому настроению. Опять у нас возникал разговор с тем же подспудным смыслом: «Не думаю ли я, что он предал маму и не сделал все возможное для ее спасения?» Иногда беседа принимала отвлеченный характер – об аресте Юлии Исааковны – жены Яши Джугашвили, в то время когда Яша находился в немецком плену… Мы говорили и о гибели других близких Сталину людей.