Текст книги "И.Ефремов. Собрание сочинений в 4-х томах. т.2"
Автор книги: Иван Ефремов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 45 (всего у книги 59 страниц)
Больше никто не видел ни одной женщины Териодонта, пока на заполненную народом площадь у южной стороны дворцов не выехал сам божественный победитель «царя царей», новый владыка Азии Александр, в сопровождении знаменитых военачальников. Яркое солнце играло на золотой броне и шлеме в форме львиной головы огромного и прекрасного македонца. Золотая уздечка резко выделялась на черной шерсти могучего боевого коня Букефала, не менее знаменитого, чем его всадник.
По левую, почетную, сторону Александра ехала царица амазонок, тоже в золотом вооружении. Народ, затаив дыхание, смотрел на Александра и его прекрасную, как богиня, спутницу. Амазонка в чистой и презрительной наготе сидела на неслыханно красивом коне – золотисто-рыжем, с длинным черным хвостом и гривой, в которые были вплетены золотые нити. Иноходец, небольшой и гибкий, казался ящерицей рядом с громадным Букефалом. Меднокожее тело царицы амазонок стягивал пояс из золотых квадратиков с коротким мечом, спину прикрывала леопардовая шкура, на которой размещались лук и колчан в обрамлении длинных золотистых кос, спадавших из-под назатыльника нестерпимо сверкавшего шлема. Лицо царицы охватывала толстая перевязь шлема, что вместе с низким козырьком придавало ей воинственный и непреклонный вид. На левой руке, над сгибом локтя, амазонка несла щит с изображением золотого сокола Кирки в центре.
На шаг позади царицы ехала на темно-пепельной кобыле другая амазонка, темнокожая, в серебряном шлеме, с серебряным вооружением. В центре ее щита извивалась серебряная змея, а из-под шлема горели дикие синие глаза, внимательные и недобрые. В правой руке темнокожая амазонка держала короткое посеребренное копье. Ее лошадь перебирала ногами, приседала, танцуя, взмахивала украшенным серебряными нитями хвостом.
Александр с полководцами и амазонками медленно ехал сквозь толпы народа к южной окраине Персеполиса. Там, на ровном участке степи, построили сиденья и навесы, выгладили площадку для состязания атлетов, сделали сцену для актеров и танцовщиц. Казалось поразительным, как быстро съехались сюда фокусники, знаменитые музыканты и акробаты…
На перекрестке двух больших улиц знатные персы выделялись пестротой одежд и отсутствием женщин. Состоятельные горожанки, закутанные в легкие покрывала, жались к стенам домов и оградам, а рабыни, опережая мужчин, едва не лезли под копыта. Персидская знать восхищенно рассматривала превосходных лошадей и величественных всадников царского окружения.
– Смотри! – воскликнул высокий, воинственного вида человек, обращаясь к приятелю, черты лица которого выдавали примесь индийской крови. – Я считал, что легенда об амазонках лжива, хотя бы потому, что они должны быть столь же кривоноги, как женщины массагетов, от езды верхом с детских лет.
– А теперь ты понял, что посадка амазонок…
– Совсем другая!
– Да, голени их не опущены, а лежат на спине коня, сильно согнуты в коленях, пятки отведены к хребту….
Полуиндиец, замерев, провожал глазами царицу амазонок, удалявшуюся вместе с Александром в другой квартал, где улица была еще шире и многолюдней.
– Эн аристера (слева)! – Люди вздрогнули от резкого вопля темнокожей амазонки. Царица мгновенно прикрылась щитом. Громко стукнул тяжелый, с силой брошенный нож. Лошадь черной амазонки сделала рывок налево, раздвинув толпу. Прежде чем кто-либо успел схватить нападавшего, он уже лежал на земле с копьем, глубоко всаженным в ямку над левой ключицей – удар, от которого не было спасения. Таис узнала выучку храма Кибелы…
Еще мгновение – и разъяренные гетайры ворвались в толпу, давя лошадьми всех, кто не успел увернуться, погнали в боковую улицу. Двух, которые попытались перепрыгнуть веревку, тут же закололи. Ни малейшего испуга не отразилось на лице царицы. Она беспечно улыбнулась Александру. Царь бросил несколько слов Птолемею, который повернул коня и поскакал за гетайрами.
Торжественное шествие не замедлилось ни на минуту. За пределами города выстроенные многорядными шпалерами воины встретили царя громовым кличем. Аргироаспиды в первых рядах стали ударять в свои звенящие щиты. Зарокотали барабаны. Лошадь черной амазонки неожиданно заплясала, отбивая такт копытами и кланяясь направо и налево. Тогда охапки синих, розовых и желтых цветов полетели под ноги лошадей. Обеих амазонок забрасывали цветами, а те, смеясь, прикрывались щитами от душистых пучков, вызывая еще больший восторг.
Птолемей догнал Александра уже недалеко от построек импровизированного театра.
– У чернокожей слишком верная и быстрая рука! – недовольно сказал он, обращаясь к царю.
– Удалось все же узнать причину нападения? – не оборачиваясь спросил Александр. – Зачем и кому понадобилось убивать красоту, безвредную в войне и не вызывающую мести?
– Эти народы на окраине пустынь презирают женщин, не чувствуют красоты и, загоревшись идеей, готовы на любое убийство, не боясь последствий и все же нападая из-за угла.
– Что же сделала им царица амазонок?
– Говорят, что метнувший нож – родственник какой-то красавицы, которую предназначали тебе в жены…
– Не спросив меня? – рассмеялся Александр.
– Говорят, они знают особую магию. Никто не может устоять перед чарами их женщин.
Александр сказал презрительно:
– И, увидев великолепие царицы амазонок, ее решили убить, хотя бы ценой жизни?
– Они живут плохо и не ценят ничего, кроме служения своим богам, – сказал Птолемей, выглядевший не в пример обычному спокойствию слегка растерянным.
– Прикажи убить всех, кто помогал этому… А его красавицу выдать замуж за одного из конюхов при гетайрах!
Александр спешился и принял спрыгнувшую с Боанергоса «царицу амазонок». Взяв за руку, он повел ее на самый высокий ряд скамей под навесом из драгоценной пурпуровой ткани, взятой из кладовых восточного дворца.
Солнце скрылось за холмами, когда Александр покинул празднество. Они ехали все в ряд – Таис, по-прежнему в обличье амазонки, Птолемей, Гефестион и Кратер. Остальные полководцы следовали на шаг позади, а по сторонам двойной цепочкой ехала охрана из одетых в броню гетайров. Узкий серпик молодого месяца заблестел над самой вершиной почерневших восточных гор, едва погасла палевая кайма заката.
Гефестион сказал что-то Кратеру, и оба захохотали. Таис покосилась, удивляясь неожиданной веселости всегда серьезного Кратера.
– Они вспоминают конец представления, – пояснил Птолемей.
Таис врезался в память удивительный танец со змеей в мягком предзакатном свете и тишине. Высокая, тонкая, необыкновенно гибкая нубийка и вавилонянка, бледнокожая, с пышными формами, создали впечатление, будто кольца черного змеистого тела в самом деле обвивают белую девушку. Черная «змея», казалось, то поднималась из-за спины своей «жертвы», кладя голову на ее плечо, то вздымалась от земли, проскальзывая между ног вавилонянки.
– Ты говоришь о танце со змеей? – спросила Таис.
– Вовсе нет. Разве это тонкое искусство может пронять Кратера? Нет, он вспоминает компанию вавилонских акробатов, изобразивших пантомиму любви.
– Что же хорошего? – удивилась гетера. – Правда, девушки очень красивы, но мужчины – почти все сирийцы, с их жирноватыми, задастыми фигурами, – изображали гадость.
– Но как они искусны в позах! Такое не придет в голову и служителям Котитто!
– Ты тоже восхищен этим представлением? – спросила Таис.
– Ты мало знаешь меня! Или притворяешься?
Таис хитро прищурилась, поправляя за спиной цепочку, соединявшую ее «заемные» косы.
– Любой муж не может смотреть на это иначе как с негодованием. Недозрелые щенки или евнухи – другое дело! – рассердился Птолемей.
– Интересно, почему? Я негодую оттого, что святое служение Афродите и Кибеле, тайна, которую знают лишь богиня и поднявшиеся до нее двое, выставляется напоказ, унижает человека до скота и служит порождению низких чувств, осмеянию красоты. Мерзкое нарушение завета богов! – негодующе сказала Таис.
– Это я хорошо понимаю. Но еще чувствую себя обкраденным, – улыбнулся Птолемей.
– А, тебе хочется быть на месте сирийцев?! – догадалась Таис.
– В самом деле! Не на подмостках, конечно, но красивая женщина – любая – должна быть моей. Если она принадлежит другому, я не вижу и не знаю этого. Но если ее обнимают и ласкают у меня на глазах, это оскорбляет меня. Не могу принять такого зрелища!
Александр с интересом прислушался к разговору, одобрительно кивая.
– Мне хочется задать тебе вопрос, – обратился он к Таис.
– Слушаю тебя, царь. – По знаку Александра афинянка подъехала вплотную.
– Хотела бы ты быть царицей амазонок на самом деле? – вполголоса спросил Александр.
– Для тебя – да, для себя – нет! Ты не можешь продолжать придуманную тобою сказку.
– Пожалуй! Почему ты знаешь?
– Сказку можно осуществить только через женщину. А ты не смог быть со мной больше суток. И ушел.
– Ты взяла меня всего и столь же неистова, как я.
– С тобой. Жрица Кибелы сказала, что Красота и Смерть неразлучны. Я тогда не поняла ее, а теперь…
– Что теперь?
– А теперь поцелуи великого Александра памятны мне с той евфратской ночи. Я еду с тобой… на миг осуществилась легенда о твоей любви… не ко мне, к царице амазонок! А царица… исчезла! – И Таис послала Боанергоса вперед в темноту, не обращая внимания на предостерегающий возглас Птолемея…
Дома при свете трех лампионов рабыни поспешно расчесывали Таис. Ее волосы утром пришлось высоко взбить под шлем для превращения в белокурую амазонку. Спутанная вьющаяся масса прядей едва поддавалась скользким гребням из слоновой кости. Афинянка нетерпеливо притопывала ногой, глядя сквозь щель в занавеси на освещенную платформу дворца. Гости Александра уже собрались. Последняя ночь перед выступлением полководцев на север!
Все же к приходу Леонтиска, явившегося проводить гетеру на пир, Таис была совершенно готова. Тессалиец с удивлением смотрел на ее скромный девический наряд. Снежнобелая короткая и прозрачная эксомида не скрывала ни одной линии тела, обнажая левое плечо, грудь и сильные ноги в серебряных сандалиях с высоким переплетом. Черные волосы Таис заплела в две толстые косы, спускавшиеся до подколенок. Никаких других украшений, кроме простых золотых серег кольцами и узкой диадемы-стефане надо лбом с крупными сверкающими топазами золотистого цвета.
Контраст с «царицей амазонок» час назад показался Леонтиску настолько сильным, что воин замер, оглядывая афинянку. Она приходилась Леонтиску чуть выше плеча, и тем не менее он не мог отделаться от чувства, что смотрит на нее снизу вверх.
Эрис неотступно сопровождала хозяйку и спряталась где-то в нише платформы, с твердым намерением дождаться на рассвете окончания пира.
Александр позвал на пир кроме своих друзей-военачальников, избранных гетайров, историков и философов еще восемь человек высшей персидской знати.
Странным образом никого из женщин, кроме Таис, не пригласили сюда, в Тронный зал Ксеркса, где за столом собралось все командование победоносной армии.
Платформа с громадами белых дворцов чернела обрывом в тридцать локтей высоты под звездами ранней южной ночи. Сквозь зубчатое ограждение террасы пробивались широкие лучи света от плясавших в бронзовых котлах языков пламени горящего масла.
Поднимаясь по широкой белой лестнице в сто ступеней, Таис чувствовала, как нарастает в ней смешанное с тоской лихое возбуждение, точно перед выходом в священном танце. Она увидела стену восточных гор в отсвете звездного безлунного неба. Словно завеса разодралась перед ее мысленным взором. Она перенеслась в напоенную золотом солнца и сосен Элладу, услышала журчание и плеск чистых ручьев в обрывистых мшистых ущельях; белые, розовые, бронзовые статуи нагих богинь, богов и героев, дикие четверки вздыбленных, замерших в скульптурах коней, яркие краски фресок и картин в стоях, пинакотеках, жилых домах. Прошла босыми ногами по теплой пыли каменистых тропинок, спускающихся к лазурному морю. Кинулась, как в объятия матери в детстве, в волны, несущие к благоуханным пестрым берегам то ласковых нереид – девушек моря, спутниц Тетис, то бешеных коней Посейдона, развевающих пенные гривы в шуме ветра и грохоте валов.
– Таис, очнись! – ласково притронулся к ее обнаженному плечу Леонтиск. Афинянка вернулась на платформу дворцов Персеполиса, под сень огромных крылатых быков Ксерксова павильона. Вздрогнув, гетера поняла, что простояла здесь несколько минут, пока терпеливый тессалиец решился напомнить, что все собрались в Стоколонном зале Ксеркса. Таис прошла насквозь привратную постройку с четырьмя колоннами и тремя входами по 25 локтей высоты, минуя выход направо, к ападане и дворцам Дария. Она направилась по краевой дорожке снаружи стены, к северо-восточной части платформы, где располагались помещения Ксерксовых дворцов и сокровищница. Здесь она не боялась, что на ее чистейший белый наряд попадет копоть от огромных пылающих чаш. Ночь выдалась тихая, клубы черного дыма взвивались вертикально, и сажа не летела по сторонам. Леонтиск пошел направо по дорожке из плит сверкающего известняка, через не законченный постройкой четырехколонный павильон на площадке перед тронным залом Ксеркса. Широкий портик с шестнадцатью тонкими колоннами также освещался чашами. Тут горел бараний жир, не дававший ни запаха, ни копоти и употреблявшийся персами для светильников во внутренних помещениях. Таис вошла в мягкий полусвет гигантского зала и остановилась у одной из ста колонн, которые, несмотря на пропорциональную стройность, заполняли зал как пальмовые стволы рощу. Западный угол зала, ярко освещенный и уставленный столами, заполняла шумная толпа слуг и музыкантов, из-за которых Таис не сразу увидела пирующих. Группа девушек-флейтисток расположилась между колоннами. Другие музыканты устроились в конце линии столов, у крайнего ряда колонн, за которыми виднелись колыхаемые сквозняком тяжелые занавеси на высоких трехстворчатых окнах. Таис глубоко вздохнула и, подняв голову, вышла на свет множества лампионов и факелов, прикрепленных к стенам. Приветственные крики и хлопанье в ладоши взорвались бурей, когда хмельные сподвижники Александра увидели афинянку. Она стояла неподвижная несколько минут, как бы предлагая всем полюбоваться собою без надменного величия, всегда требующего унижения и умаления другого человека. Таис предстала перед пирующими с великолепным чувством внутреннего покоя и достоинства, которое дает возможность не бояться хулы и не преодолевать смущение заносчивостью.
Гости Александра избалованы доступностью женщин. Огромное количество пленниц, рабынь, музыкантш – аулетрид, вдов перебитых персов любого возраста, нации, цвета кожи, на любой вкус – неизбежно испортило отношение к женщине как к драгоценности, воспитанное в Элладе и перенимаемое македонцами. Но Таис, известная гетера, была куда более недоступной, чем все женщины в окружении македонской армии. Перед лампионами, освещенная насквозь через тончайший хитон, улыбаясь, она поправила непокорные волосы и затем неторопливо пошла к подножию трона Ксеркса, где восседал великий полководец.
В ее походке торжество женской красоты и наслаждение собственной гибкостью сочеталось с той стройностью линий фигуры, которую воспел поэт в гимне о Каллирое [239]239
Каллироя – Прекрасноструйная (из мифа о нимфе источника).
[Закрыть]. Плавные изгибы струились от плеч к ступням, словно стекая по твердому полированному камню ее тела, и «пели движением», как волны источника Каллирои.
У легко воспламеняемых красотою эллинов дыхание спиралось в груди и глаза следили за каждым шагом Таис. В расцвете неполных двадцати пяти лет она обладала той древней красотой, которая не имеет возраста, сочетая девичью свежесть кожи, глаз, грудей с женской силой бедер, плеч и ног.
Персы, никогда не видевшие Таис, сразу поняли, что перед ними – сокровище Эллады, где множество поколений, преданных здоровью и нелегкому труду земледельца на скудных морских побережьях, живя в слиянии с хорошей для людей природой, создали великолепный облик человека. Они не знали, что в Таис была примесь еще более древней, тоже здоровой и сильной, крови морского Крита, родственников и современников прародителей народов Индии, ныне более драгоценная, чем список женщин Эллады и наследниц Куруша в Персии.
Таис уселась у ног Александра, рядом с Птолемеем. Прерванный ее появлением пир возобновился. Только что гонец из Экбатаны привез донесение, что казна, захваченная в Сузе, Пасаргадах и Персеполисе, прибыла благополучно. По предварительным подсчетам, в распоряжении Александра оказалось больше ста пятидесяти тысяч талантов золота, серебра и драгоценностей еще на 20–30 тысяч талантов. О таком богатстве не могла мечтать вся Эллада. Шестьсот тысяч жителей родной Македонии могли бы быть богатыми на несколько поколений. Если всю эту массу богатства перевезти в страны Эллады, Македонию, Ионию, то оно обесценило бы все состояния и разорило бы всех имущих. Александр решил хранить добычу за семью стенами Экбатаны.
Еще одна радостная весть: криптии, разведчики севера, донесли, что Дарию не удалось собрать большого войска. Две тысячи наемников, три-четыре тысячи легкой кавалерии не составляли угрозы для победоносной армии. Добить врага и покончить с бывшим «царем царей» теперь было сравнительно простой задачей.
И опьяненные неслыханными победами, восхищенные гигантской добычей, множеством рабов и просторами лежавшей в покорности страны молодые и пожилые ветераны македонской армии неустанно поднимали чаши, славя великого Александра, хвастая победами, проливая внезапные слезы о погибших товарищах.
А двадцатишестилетний герой чудовищных сражений, повелитель Египта, Финикии, Сирии, Малой и Великой Азии, пьяный своей силой, успехом, вином и еще более великими замыслами, с любовью смотрел на шумных товарищей, положив могучие руки на золотые с синей эмалью подлокотники трона грозного опустошителя Эллады. С беспечной улыбкой, склонившись к Таис, он спросил вполголоса, почему она в простом наряде.
– Разве ты не понял? Я только что похоронила…
– Кого? Что ты говоришь!
– Царицу амазонок и… ее любовь, – едва слышно добавила афинянка.
Александр нахмурился, откинулся на спинку трона. Птолемей подумал, что царь разгневался, и, чтобы перебить разговор, стал громко просить Таис станцевать.
– Здесь негде. Я лучше спою, – ответила гетера.
– Спеть, спеть, Таис будет петь! – раздались восхищенные возгласы со всех сторон. Шум стих, сильно опьяневших соседи утихомирили пинками. Таис взяла у музыканта семиструнную китару с колокольчиками и запела ударным гекзаметром старинный гимн о персидской войне, о сожженных Афинах и боевой клятве не служить ничему, кроме войны, пока последний перс не будет выброшен в море. Яростную мелодию Таис пропела с таким диким темпераментом, что многие повскакали с мест, отбивая ногами такт и раскалывая о колонны ценные чаши. Вскоре весь зал загремел боевым напевом исковерканных аттических слов. Сам Александр встал с трона, чтобы принять участие в песне. С последним призывом всегда помнить о злобе врагов, и особенно сатрапа Мардония, Таис швырнула китару музыкантам и села, прикрыв лицо руками. Александр поднял ее за локоть и вровень со своим лицом. Целуя, он сказал, обращаясь к гостям:
– Какую награду присудим прекрасной Таис?
Перебивая друг друга, военачальники стали предлагать разные дары, от чаши с золотом до боевого слона. Таис подняла руку и громко обратилась к Александру:
– Ты знаешь, я никогда не прошу наград и подарков. Но если тебе хочется, разреши сказать речь и не гневайся, если она тебе не понравится.
– Речь! Речь! Таис, речь! – дружно заорали воины. Александр весело кивнул, выпил неразбавленного вина и снова опустился на трон. Леонтиск и Гефестион расчистили место на столе, но Таис отказалась.
– Человек не должен становиться ногами туда, где он ест. Это привычка варваров! Дайте мне скамью!
Услужливые руки мигом поставили тяжелую скамейку, отделанную слоновой костью. Таис вскочила на нее, похлопала в ладоши, призывая к вниманию. Она могла бы и не делать этого. Все глаза были прикованы к ней.
Гетера начала со слов благодарности Александру за приглашение, Птолемею и Леонтиску за помощь в странствовании и чудесного коня. Этот конь дал ей возможность не только проехать десять тысяч стадий через страны Сирии и Финикии до Вавилона, но и единственной из эллинских женщин совершить молниеносный поход в пять тысяч стадий до Персеполиса.
– Этот город, – продолжала Таис, – сердце и душа Персии. К моему великому удивлению, кроме сокровищ и роскошных дворцов, здесь нет ни храмов, ни собрания ученых и философов, ни театров, ни гимнасионов. Не созданы статуи и не написаны картины, прославляющие красоту и подвиги богов в образе людей и божественных героев. Кроме надменных толстомордых быков-царей, принимающих дары, и процессии раболепствующих и пленных, здесь нет ничего. Чащи колонн по сорок локтей на платформе в тридцать локтей высоты – все это лишь для того, чтобы возвысить владык унижением подданных. Ради этого здесь трудились искалеченные эллины, ионийцы, македонцы и фракийцы, толпу которых мы встретили? Ради этого свирепый Ксеркс со своим злым сатрапом принес кровь и смерть в Элладу, дважды сжигал мои родные Афины, увел в плен тысячи и тысячи искусных мастеров нашей страны? Я здесь одна с вами, герои-победители, повергшие в прах могущество недобрых владык. Я служу богине красоты и знаю, что нет хуже преступления, чем поднять руку на созданное человеком прекрасное. Но если это служит злой власти? Тогда оно всего лишь обман, ибо нет красоты без добра и света!
Таис простерла вперед руки, как бы спрашивая весь зал. Воины одобрительно и грозно загудели. Гетера вдруг выпрямилась, как спущенная тетива.
– Завтра вы уходите на север, оставляя в неприкосновенности обиталище сокрушенной вами деспотии! Неужели я одна ношу в своем сердце пожарище Афин? А мучения пленных эллинов, длившиеся до сих пор, слезы матерей, хотя бы это и было восемьдесят лет назад?! Неужели божественный Александр нашел удовольствие усесться на троне разорителя Эллады, будто слуга, забравшийся в покои господина?
Голос афинянки, высокий и звенящий, хлестнул словами как бичом. Александр вскочил, будто ужаленный. Люди оцепенели. В зале слышалось прерывистое дыхание и потрескивание светильников.
Александр молчал, глядя на Таис, склонившую голову как в ожидании удара.
– Что же ты хочешь, афинянка? – спросил царь таким львиным рыком, что закаленные воины вздрогнули.
Вся напрягшись в волевом усилии, Таис поняла великую власть полководца над людьми, магическую силу его голоса и движений, подчинявших беспрекословно громадные толпы людей.
Таис подняла на Александра огромные горящие глаза и протянула руку.
– Огня! – звонко вскрикнула она на весь зал. Александр обхватил ее за талию, сорвал со скамьи и подвел к стене.
– Возьми! – Он снял факел и подал гетере, сам взял второй. Таис отстранилась в почтительном поклоне.
– Не мне первой! Начать приличествует тому, чей божественный разум и сила привели нас сюда!
Александр повернулся и повел вдоль стен Таис за руку. Два факела мгновенно подожгли занавеси на окнах, подвески и шнуры, легкие деревянные переплеты для цветов.
Безумие разрушения охватило сподвижников Александра. С воплями восторга и боевыми кликами воины хватали факелы и разбегались по дворцам, поджигая все, разбивая лампионы, опрокидывая чаши с горящим жиром и маслом. Ошеломленные персы заметались, прикрывая лица. Нерастерявшийся Птолемей вытолкнул их в портик.
Прошло всего несколько минут после окончания речи Таис, а зал Ксеркса, пустая сокровищница и помещения охраны были в огне. Подожгли и ападану, откуда огонь перекинулся (или был перенесен) на жилые дворцы Дария и Ксеркса в юго-западном углу платформы. Оставаться на ней не было возможности. Александр, не отпуская руки Таис, сбежал по северной лестнице на городскую площадь. Здесь, окруженный военачальниками, он стоял, зачарованно глядя на титаническое пламя, взвивающееся в почерневшее небо. Балки крыши и потолков, простоявшие столетия на сухой жаре, вспыхивали, как облитые горючим маслом. Серебряные листы кровли плавились, низвергаясь ручьями жидкого металла на лестницы и плиты платформы, разбивались и, застывая, летели звонкими раскаленными лепешками в пыль городской площади. Пламя ревело и свистело, перекрывая вопли жителей, столпившихся у края площади, боясь приблизиться.
Звездное небо, казалось, потухло. Никто никогда не видел более черной ночи, окружавшей слепящий жар исполинского костра. Люди взирали на пожар с суеверным ужасом, будто не руки Александра и маленькой афинянки сделали это, а силы подземного мира и ввергнутых туда титанов вырвались на поверхность Геи. Жители города попадали на колени в предчувствии большой беды. И действительно, ни Александр, ни его военачальники не стали сдерживать воинов, для которых пожар дворцов послужил сигналом к грабежу. Вскоре отдельные очаги пламени стали загораться в черноте ночи среди садов. Толпа ошеломленных горожан разбежалась спасать имущество от распалившихся македонцев. С раздирающим уши треском одно за другим стали проваливаться перекрытия, выбрасывая вихрящиеся столбы искр.
Александр вздрогнул и, очнувшись, выпустил руку Таис, онемевшую в крепкой ладони царя. Он устремил на гетеру пристальный взгляд, как после речи в зале, и вдруг вскрикнул:
– Уйди!
Таис подняла руку перед лицом, будто защищаясь.
– Нет! – еще решительнее сказал царь. – Не навсегда. Я позову тебя.
– Не позовешь! – ответила Таис.
– Как можешь ты знать?
– Ты знаешь свои слабости, побеждаешь их, и это дает тебе силу и власть над людьми.
– Так моя слабость – женщины? Никто не говорил мне этого!
– И немудрено. Не в женщинах, а в божественно-безумном стремлении ко всему недостижимо далекому – твое сердце. Ничего нет в мире неуловимее женской красоты. И ты уклоняешься от этой безнадежной борьбы, вести которую обречены лишь поэты и художники. Красота ускользает, как черта горизонта. Ты выбрал горизонт и уйдешь туда.
– А когда вернусь?
– О том знают лишь мойры. Гелиайне, великий царь!
– Прошу тебя, останься пока здесь. Я покидаю больным Черного Клейта и хотел бы…
– Я поняла.
– Только поберегись, не выходи без охраны. Весть о той, что сожгла Персеполис, разнесется скорее и шире, чем сказка об амазонках!
Таис, не ответив, повернулась и медленно пошла в темноту. Позади, зорко глядя по сторонам, неслышно кралась Эрис.
