Текст книги "И.Ефремов. Собрание сочинений в 4-х томах. т.2"
Автор книги: Иван Ефремов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 59 страниц)
Из-за низких и унылых восточных холмов встало слепящее солнце, когда на пристань были брошены причальные канаты. Тут же появился Птолемей в шитом серебром финикийском плаще, с целой толпой своих товарищей. Они приветствовали прибывших громкими криками, напугавшими Салмаах, как на мемфисском симпозионе. Храпевшую, бьющую передом и задом кобылу сама Таис перевела на пристань и передала опытным конюхам. Таис и Гесиона не увидели грязных извилистых улочек недавно еще опустелого из-за войны городка. Их повезли на колеснице по северному берегу небольшого соленого озера, на восток, где на уступе долины расположился стан высших начальников Александра.
Неизбежный симпозион окончился рано – Неарх спешил. К полуночи Таис с припухшими от слез глазами вернулась с проводов в приготовленную ей роскошную палатку персидского вельможи.
Никогда не думала гетера, что таким сильным станет горе разлуки со своей бывшей рабыней. Еще не залечилась рана от потери Эгесихоры и Менедема. Афинянка чувствовала себя особенно одинокой здесь, на пустынном склоне, перед походом в неизвестность.
Как бы угадав ее состояние, несмотря на поздний час, явился Птолемей. Он развлек Таис рассказами, и она снова подпала под обаяние его ума, искусной речи, удивительной наблюдательности. С начала похода македонец вел путевой дневник, скупыми, точными записями запечатлевая удивительные события. Если критянин Неарх замечал главным образом природу морских побережий, то Птолемей оказался на высоте не только как военный, но и как исследователь обычаев и жизни народов покоренных стран. И конечно, большую долю внимания Птолемей уделял женщинам, обычаям любви и брака, что также сильно интересовало и Таис. Он рассказывал о жутких народах, обитавших в глубине Сирии и Аравии. Они очень низко ставят женщин, считают Афродиту Пандемос – богиней разврата, не понимая ее высокого дара людям. Не понимают потому, что боятся любви, перед которой чувствуют себя неполноценными и, очевидно, уродливыми, так как странно боятся обнаженности тела. Именно у них женщина не смеет даже мужу показаться нагою. Неполноценные в Эросе, они жадны до пищи и драгоценностей и очень страшатся смерти, хотя их жизнь глуха и некрасива. Подумать только, они не понимают рисунков и картин, не в силах распознать изображения. Бесполезно толковать им о красоте, созданной художником. Так и живут они на окраинах пустынь, без радости, в войнах и раздорах.
– Что ж, они совсем отвергают женщин? – удивилась Таис.
– Отнюдь нет! Они жаждут иметь их как можно больше. Огонь желания жжет их беспрерывно, потому что они пытаются подавить его извращениями и хитростью. Их грубость в делах любви нам кажется скотской. Даже песни их, долженствующие воспеть Эрос, – грязные. Например, для эллина дурной запах человека отвратителен. Эти же варвары смакуют запах пота своих возлюбленных. Их привлекает также необычный изъян тела или характера.
– Мне жаль их, – грустно сказала Таис, – но может быть, они храбры в бою, не отдавая своих чувств женщине, красоте и любви?
– Наоборот, они трусливы в делах охоты, скачек и сражений! Их жены – рабыни, они могут воспитывать только рабов. Такова расплата за темных и запуганных их женщин.
– Ты прав! – загорелась Таис. – Очень свободны лакедемонянки, а храбрее спартанцев, как народа, нет на свете. Героизм их легендарен, как и слава женщин.
– Может быть, – с неохотой согласился Птолемей и, заметив золотую цепочку на шее гетеры, спросил сурово:
– Прибавилось ли звездочек после моей?
– Конечно. Но мало – всего одна. Я постарела.
– Хорошо бы все так старели, – буркнул Птолемей. – Покажи! – И, не дожидаясь, сам вытащил цепочку наружу.
– Двенадцать лучей! И «мю» в центре – тоже двенадцать или это имя?
– Имя и цифра. Но не пора ли – за холмами начинает светать?
Птолемей угрюмо вышел, не прощаясь. Таис еще не видела его таким и недоуменно пожала плечами, ныряя под легкое теплое покрывало и отказавшись даже от вечернего массажа, который собиралась сделать ей новая рабыня. Эта девушка с Кипра, купленная в Сирии, оправдывала прозвище, данное кипрянкам. Климакидами, или лесенками, называли их за раболепство, с которым они подставляли спины своим госпожам, когда те всходили на колесницу. Она не понравилась афинянке, и Таис решила с ней расстаться. Вторая рабыня – злая и гордая финикиянка, похожая на жрицу неведомого бога, сумела завоевать уважение своей госпожи и, в свою очередь, стала выказывать ей симпатию. Мрачные глаза За-Ашт заметно теплели, останавливаясь на Таис, особенно когда госпожа не могла видеть ее взгляда. Весь следующий день Таис провела в своем шатре. Унылая равнина вокруг не возбуждала любопытства, а весь большой отряд македонской конницы был в горячке подготовки к дальнейшему походу.
Все время подходили новые сотни, собранные из македонцев, временно расселившихся в Дельте, на захваченных участках плодородных земель.
По древней дороге сквозь Эдом в Дамаск войска шли до Тира – главного места сбора армии. Начинался первый этап пути, в четыре с половиной тысячи стадий, как насчитывали опытные проводники и разведчики дорог.
Через пустынные низкие плоскогорья, горы, покрытые дремучими лесами, долины и побережья пролегала эта дорога – свидетельница походов множества народов, забытых кровавых сражений, бегства и скорбного пути увлекаемых в рабство. Гиксосы, ассирийцы, персы – кто только не стремился на протяжении тысячелетий попасть в плодородный и богатый Египет. Даже скифы, с далекого востока, от кавказских владений, проходили здесь, достигнув границ Египта.
Пешие отряды отборных воинов, пользуясь сотнями колесниц, захваченных у персов, не желая расставаться с полученными богатствами, уже отправили свое имущество в Тир и сами ушли туда. Александр со свойственной ему стремительностью опередил Птолемея и находился уже в Тире.
Таис сказала Птолемею, что не хочет пользоваться колесницей. Зубодробительная тряска этих экипажей по каменистым горным дорогам омрачила бы весь путь. Македонец согласился и приказал привести Салмаах, чтобы знатоки осмотрели кобылу перед долгой поездкой. Явился и Леонтиск – едва ли не лучший знаток лошадей во всей армии Александра. Несколько дней, считая и проведенные на корабле, в корм Салмаах добавляли льняное семя, чтобы очистить кишечник. Теперь ее чегравая шерсть, отлично вычищенная пафлагонскими конюхами, блестела темным шелком.
Леонтиск провел ногтями по спине Салмаах, сильно надавливая. Лошадь вздрогнула и потянулась. Тессалиец вскочил на нее и понесся по равнине. Ровный стук копыт заставил знатоков одобрительно закивать, однако начальник тессалийской конницы возвратился недовольный.
– Тряская рысь! Смотри – передние копыта, хотя крупнее и круглее, но не больше задних. Бабки слишком крутые – скоро стопчет копыта на каменистых дорогах Сирии…
Таис, подбежав к кобыле, обняла ее за шею, с готовностью защищать свою любимицу.
– Неправда! Она хороша, ты сам восторгался ею на празднике. Смотри, как она стоит – нога в линию ноги.
– Ноги длинноваты, лучше бы покороче…
– А какая широкая грудь!
– Да, но узковат зад. Потом смотри – у нее длинный и вытянутый пах, на всю ладонь и еще два пальца. Хоть ты и легка, но если делать по двадцати парсангов, то у нее не хватит дыхания.
– Прежде всего не хватит у меня. Или ты равняешь меня с собою?
Тессалиец расхохотался, вертикальная морщина под его переносьем разгладилась, насупленные непреклонные брови поднялись, и афинянка увидела в грозном воине совсем молодого человека, почти мальчика. В противоположность спартанцам, считавшим зрелость лишь с тридцати лет, македонцы начинали служить воинами с 14–15 лет и к 25 годам становились закаленными, все испытавшими ветеранами. Начальник тессалийской конницы, видимо, также был юным ветераном, как многие высшие начальники Александра.
– Прости меня. Ты привязана к своей лошади, как и должен каждый истинный конник. И Салмаах совсем неплохая лошадь. Все же, если поедешь в Азию с нами, тебе следовало бы обзавестись другим конем, а Салмаах останется при тебе, хотя бы для танцев.
– Откуда я возьму другую лошадь! – сказала обиженная за свою кобылу Таис. – Да еще лучше моей красавицы…
Она похлопала Салмаах по крутой шее, а та покосилась недобрым глазом на Леонтиска, будто понимала, что ее унижают.
Леонтиск переглянулся с Птолемеем, и македонец махнул кому-то рукой.
– Эй, привести коня госпоже Таис!
Гетера не успела ничего спросить, как откуда-то послышался чеканный дробный топот. Мальчик, сдерживая рыжего с медным отливом коня, вынесся вперед и едва осадил горячую лошадь, запрокинувшись назад и налегая на поводья.
Этот конь был весь медно-рыжий без единого пятнышка, блестящий, переливающийся искрами. Но подстриженная грива и пышный, тонкий у репицы хвост, почти черные, отливающие синим такие же глаза и копыта удивительно украшали животное. Афинянка никогда не видала лошадей такой масти.
Таис сразу бросились в глаза удлиненное тело с крутыми боками и более короткие, чем у Салмаах, ноги, передние с большими, чем у задних, копытами. Длинная отлогая лопатка, длинная холка, широкий круп – все эти достоинства были очевидны и не знатоку. Поднятая голова и высоко несомый хвост придавали коню особенно гордый вид. Из-за широких раздутых ноздрей морда лошади казалась серьезной, почти злой. Но стоило поглядеть в большие добрые глаза животного, как опаска исчезала. Таис смело подошла к коню, приняв поводья из рук мальчика, потрепала его по шее, и рыжий жеребец издал короткое, легкое ржание.
– Он признает тебя! – довольно воскликнул Птолемей. – Ну что ж, владей! Я давно присматривал для тебя энетского коня таких качеств, что встречаются у одного на сотню самых чистокровных.
– Как зовут его?
– Боанергос (Дитя Грома). Ему шесть лет, и он хорошо выезжен. Садись, попробуй.
Таис сбросила военный плащ, в который куталась от ветра, еще раз погладила рыжего жеребца и вскочила ему на спину. Конь словно ожидал этого и сразу пошел широкой размашистой рысью, все сильнее ускоряя ход. Удивительное дело – после рыси Салмаах Таис почти не чувствовала толчков. Лошадь покачивалась из стороны в сторону, ударяя двумя копытами одновременно. Заинтересованная афинянка заметила, что лошадь переставляет сразу обе ноги одной стороны – переднюю левую с задней левой, переднюю правую с задней правой. Это был иноходец – род лошадей, на которых Таис еще не ездила.
Восхищенная бегом иноходца, Таис обернулась, чтобы послать улыбку великим знатокам лошадей, и невольно крепче свела колени. Чуткий конь рванулся вперед так, что афинянка слегка откинулась назад и на мгновение оперлась рукой о круп лошади. Ее сильно выступившая грудь как бы слилась в одном устремлении с вытянутой вперед шеей иноходца и прядями длинной гривы. Волна свободно подвязанных черных волос гетеры заструилась по ветру над развевающимся черным хвостом рыжего коня. Такой навсегда осталась Таис в памяти Леонтиска.
Как бы желая показать, на что он способен, рыжий иноходец несся быстрее ветра, ровно неся туловище и раскачиваясь из стороны в сторону. Все чаще становилась дробь копыт, но не уменьшался размах хода, и Таис казалось, что земля сама мчится под ноги замечательного коня. Чуткое ухо танцовщицы не могло уловить ни одной ошибки в точном ритме, который напоминал гетере полузвонный темп танца менад в празднество Диониса – два удара на одном звоне капель быстрой клепсидры, употреблявшейся для расчета времени в танцах.
Рыжий иноходец выбрасывал передние ноги, будто стремясь захватить побольше простора. Таис, преисполнившись нежностью, гладила его шею, а затем стала осторожно сдерживать порыв коня. Боанергос повиновался не сразу. Лишь после того, как Таис сильно сжала его коленями. Он понял умение и силу всадницы и подчинился без дальнейшего промедления. Когда иноходец пошел шагом, афинянка почувствовала, что его походка менее удобна для такой езды, как ни приятна рысь. Широко шагая одной стороной тела, конь как бы извивался под всадницей, заставляя ее слегка поворачиваться из стороны в сторону. Чтобы смотреть вперед, Таис надо было направлять движения нижней половины тела легкими поворотами корпуса в такт движению коня. Это не показалось утомительным гибкой танцовщице, но все же она пустила иноходца во весь мах к лагерю, подлетела к группе знатоков и осадила коня как раз в тот момент, когда они собирались отпрыгнуть в сторону.
– Как нравится тебе Боанергос? – спросил Птолемей.
– Очень!
– Теперь ты понимаешь, что такое конь для дальних походов? Пройдет рысью тридцать парсангов. Хотя у сирийцев есть пословица, что кобыла лучше жеребца, ибо подобна змее: от жары только делается сильнее, – но не та у нее стать.
– Да! Посмотри на ширину его горла, погляди, как высоко он несет хвост – в нем до краев налита сила жизни, – сказал один из знатоков. – Такого коня не купишь за целый талант, потому что он – редкость.
– Таис – тоже редкость! – сказал Леонтиск. – Кстати, кто заметил…
– Я, – выступил вперед молодой лохагос. – И госпожа и конь одномастны! Только глаза разные!
– Заслужил ли я прощенье? – спросил Птолемей.
– За что? – удивилась гетера. – Впрочем, если виноват, про то знаешь сам. Все равно – заслужил. Лови! – И Таис спрыгнула прямо с лошади в объятия Птолемея, как то она не раз делала с Менедемом. Но если могучий спартанец стоял скалой, то Птолемей, несмотря на всю его силу, пошатнулся и чуть не выронил гетеру. Она удержалась, лишь крепко обхватив его шею.
– Дурное предзнаменование! – засмеялась Таис. – Не удержишь.
– Удержу! – самоуверенно бросил Птолемей.
Таис освободилась из его рук, подбежала к иноходцу и, нежно лаская, поцеловала в теплую, мягкую морду.
Боанергос переступил несколько раз, выгнул шею и слегка толкнул Таис головой с коротким приглушенным ржанием, скорее фырканьем. Нельзя было выразительнее дать понять, что Таис ему нравится. По знаку Птолемея раб подал Таис кусок медовой ячменной лепешки, и она, разнуздав иноходца, накормила его лакомством. Конь, поев, потерся о ее плечо, и когда его уводили, Таис показалось, что он, оглянувшись, подмигнул ей, настолько лукавой была его морда.
Несмотря на все старания Птолемея, прежние отношения с Таис не возрождались. Горячая, шаловливая и отважная девчонка, казавшаяся македонцу идеальной возлюбленной, уступила место другой женщине, не менее отважной, но с большей внутренней силой и загадочной по своим интересам. Они не совпадали с интересами самого Птолемея, зоркого практика и хорошего стратега. По жадности к знаниям Таис напоминала ему самого Александра. Крепко запомнился Птолемею один ночной разговор, когда он пытался увлечь Таис политикой.
Распространяясь об идеях Платона, Аристотеля, афинской демократии, спартанском военном государстве, он говорил о необходимости создания нового города, более блестящего и славного, чем Афины. Владения Александра уже превратились в прочную империю, захватывая все побережье Внутреннего моря от Геллеспонта до ливийских берегов. Ни одно из прежних государственных установлений – полис (город-государство), монархия, олигархия – не подходили этому царству – ничего, кроме тирании, то есть правления одного человека, властвующего военной силой. Но тирания – недолговечна, военное счастье изменчиво, еще случайнее жизнь полководца, в особенности столь ярого бойца, как Александр. Необходимо теперь же составить четкий план построения империи Александра, а царь даже не подумал о названии своего государства…
Птолемей заметил, что Таис скучает и слушает из вежливости. В ответ на его нарочитое негодование Таис спокойно сказала, что все эти мысли кажутся ей незрелыми. Нельзя наперед задаваться придуманными идеями, а надо делать то, что лучше для людей сейчас, в настоящий момент.
– Людей? Каких людей? – раздраженно спросил Птолемей.
– Всех!
– Как так – всех?! – Македонец осекся, увидев снисходительную улыбку, мелькнувшую в лице гетеры, и вдруг вспомнил, что то же самое говорил ему Александр в своих рассуждениях о гомонойе – равенстве в разуме всех людей.
* * *
Дорога неуклонно шла на север. Чаще встречались острова лесов, зелеными крепостями возвышавшиеся посреди сероватого моря кустарниковых зарослей на склонах. Таис с детства привычны были жесткие, царапающие чащи кустарникового дуба, фисташки, мирта. Как и в Элладе, встречались заросли черноствольного земляничного дерева, темные рощицы лавра, где становилось душно даже в свежие дни. Афинянка любила высокие сосны, раскидистые, длинноиглые, с мягким ковром хвои и косыми лучами солнца, пробивавшегося сквозь кроны. Когда дорога пошла через гребни и плоские вершины горных кряжей, войско обступила первобытная 1мощь древних кедровых и пихтовых лесов. Толстенные, буграстые стволы пихт с прямыми, опущенными как у елей ветвями загораживали весь мир, создавая глухое, полутемное царство тишины и отчуждения. Сквозь их блестящую, жесткую и короткую хвою едва проникало могучее сирийское солнце. Дорога виляла между громадными, надменными и грубыми по формам деревьями, уступая лесным великанам. Неизгладимое впечатление произвела на афинянку первая же встреча с рощей ливанских кедров. До сих пор только дубы и очень большие сосны, росшие в священных местах, внушали Таис чувство благоговения. В рощах и лесах, как бы велики ни были подчас деревья, они утрачивали свою особость, становились толпой, из которой глаз выхватывал лишь отдельные черты, в сумме составлявшие образ дерева.
Здесь же каждый кедр был личностью и множество колоссальных деревьев не сливалось в одно впечатление леса. Ряд за рядом замечательные, неповторимые гиганты приближались, позволяя обозреть себя, и скрывались позади за поворотами дороги.
Стволы толщиной до десяти локтей с чешуей грубой нетолстой коры цвета шерсти Салмаах словно оплывали от собственной тяжести, буграми и вздутиями внедряясь в каменистую почву. Кедры начинали ветвиться очень низко, извиваясь громадными ветвями самой замысловатой формы. Змеи, гидры, драконы вырисовывались на слепящем небе. Деревья, напомнили Таис гекантохейров – сторуких порождений Геи, восставших против неба всей своей тяжкой силой.
Ниже по склонам виднелись более стройные деревья, уцелевшие от топоров финикийских судостроителей и библосцев, заготовлявших дерево для Соломонова храма. Эти исполины стояли прямо, нередко разветвляясь на две вершины и раскидывая могучие ветви в необъятную ширь. Миллионы мелких веточек, опушенные короткой, темно-зеленой, иногда голубоватой хвоей, простирались горизонтально, образуя плоские узорные слои – ряд за рядом, подобно лестнице древожителей – дриад, вздымавшихся ввысь.
Птолемей объяснил, что здесь лишь незначительные остатки некогда могучих лесов. Севернее они становятся все обширнее и величественнее, особенно в таврских горах Киликии, в Южной Каппадокии и Фригии. Таис, услыхав об уничтоженных здесь лесах, внезапно подумала, несмотря на свою любовь к красивым кораблям, что даже эти важнейшие изделия человеческих рук не стоят срубленного великана. Уничтожить колоссальное дерево казалось посягательством человека на святые права Геи, кормилицы, всеприносящей. Несомненно, это должно караться особой немилостью матери-земли. Здесь наказание проявилось в бесчисленных грядах выжженных солнцем хребтов, раскаленные камни которых днем и ночью источали душный жар…
Миновав рощу кедров, дорога вывела македонский отряд на уступ обрывистых светлоскальных гор со скудной растительностью, исполосованных вертикальными темными ребрами, как выступы на стенах города. Путь приближался к морю.
– И здесь нет зверей? – спросила Таис. – Можно не опасаться за коня?
– Кое-где в горах попадаются львы и пантеры, но они стали редкими из-за постоянной охоты на них. Несколько веков назад на равнинах и холмах Сирии водились слоны мелкой породы. На них охотились египтяне и финикийцы, добывали слоновую кость для Крита и окончательно истребили слонов.
Таис легко совершала переходы по триста стадий в день. Птолемей не торопился, чтобы дать подтянуться последним отрядам из Дельты. Леонтиск со своими тессалийцами умчался вперед. Перед разлукой он научил Таис пользоваться персидским потником с широкими ремнями и боевым нагрудником. Афинянка, вначале упрямившаяся, оценила удобство его в дальнем походе. Леонтиск подарил Таис сосуд с настойкой из листьев и зеленой скорлупы грецкого ореха, варенных в уксусе. Обтертые ею, Боанергос и Салмаах перестали бояться кусачих мух. Гнусные насекомые даже не садились на лошадей. Тессалиец рассказал Таис правила обтирания вспотевших коней, и теперь гетера неуклонно наблюдала за тем, чтобы конюхи обтирали лошадь, всегда начиная с ног. Если лошадь утомлялась, у нее холодели уши. Леонтиск объяснил, как надо их растирать, возвращая коню силы. И еще много мелких, очень нужных секретов узнала Таис в течение пяти дней, пока тессалийцы шли вместе с отрядом Птолемея. Теперь, после декады пути, около трех тысяч стадий отделяло отряд от границы Египта.
Перед уступами невысоких гор показалась расширяющаяся к морю равнина. Тяжкие, изогнутые стволы каменных дубов с их мелкими, круглыми и темными листочками, скорее походившие на мелколистный лавр, образовали естественное укрепление вокруг нее. Развалины массивных строений в восточной части равнины возвышались над беспорядочно стеснившимися домиками обитаемого городка. Это был Армагеддон, один из «колесничных» городов древнего царя Соломона, с конюшнями, семь веков тому назад вмещавшими несколько сот лошадей. Птолемей рассказал Таис о древнем пророчестве еврейских мудрецов. Именно здесь, на равнине Армагеддона, произойдет последняя решающая битва между силами зла и воинством добра. Пророки не назвали сроков битвы. Позднее Таис узнала, что философы Индии предсказали время решающего сражения Света и Тьмы, но не назвали места. Считалось, что великое сражение индийских легенд, затеянное полубожественными властителями в утеху тщеславия и властолюбия, погубило цвет их народов и открыло новую историческую эпоху накопления злобы и деспотизма – Калиюгу. После окончания Калиюги и должна была произойти ужасающая битва.
Соединив оба пророчества, Таис определила, что битва Армагеддона должна быть через двадцать три с половиной века посла года ее рождения, и удивилась, как могли люди интересоваться тем, что может случиться в невероятно далеком грядущем. Однако вспомнив, что в Индии еще сильнее, чем орфики, верят в перевоплощение и череду повторных рождений, она поняла. Если человек верил в бесконечную длительность своего обитания на земле, то немудрено, что его интересовали события и столь отдаленного будущего. Однако сама Таис не могла верить в возможность бесконечных перевоплощений. Откровения орфиков еще не преодолели всосанных с молоком матери эллинских представлений о преходящести земной жизни. Бесконечное же блуждание во мраке Лида никого не привлекало…
Дорога спустилась к морю и пошла вдоль берегов до самого Тира. Птолемей вдруг заторопился, и они проскакали оставшиеся четыреста стадий за день и часть лунной ночи.
Для Таис, закалившейся уже достаточно, с ее превосходным конем, этот последний бросок не доставил особых затруднений. Финикиянке За-Ашт Таис поручила повозку со своими вещами и Салмаах. Примчавшись в громадный лагерь около Тира, гетера узнала причину спешки Птолемея. У Александра произошла первая крупная стычка с наиболее опытными и старыми военачальниками македонского войска. Дарий прислал письмо, предлагая мир, гигантский выкуп и отдавал всю прибрежную часть Азии с Египтом. Александр отверг предложение, ответив, что до тех пор, пока Дарий не явится сюда для решительного сражения или же для того, чтобы сложить свой титул к ногам Александра, он будет преследовать его до конца ойкумены.
Старейший из македонских военачальников Пармений, сподвижник Филиппа, первый возроптал против столь заносчивого ответа. «Если бы я был Александром, я принял бы условия персов», – сказал Пармений. «И я бы принял, – согласился Александр, – если бы я был Пармением». Старшие полководцы считали, что нельзя без конца испытывать военное счастье, особенно когда у противника еще есть огромные силы. Удаление от моря в глубь страны, в беспредельные равнины, опасно. Армия македонцев может оторваться от путей снабжения, и совершенно неизвестно, где и когда Дарий соберет свои войска для нанесения решительного удара. Хотя армия отдохнула за зиму, но впереди знойное лето. В напряженном походе в неизмеримую даль войско измотается, особенно главная сила македонцев – пехота – фаланга и щитоносцы. Последние теперь назывались аргироаспидами – «серебряными щитами», получив эти украшения за неслыханную отвагу при Иссе. Соображения, подкрепленные подсчетом невиданной добычи, небывалых побед, завоеванных земель и захваченных рабов, были настолько вескими, что старший, более осторожный, состав начальников принял сторону Пармения. Молодые военачальники, среди которых не хватало одного Птолемея, решительно стали за продолжение похода, окончательный разгром Дария и захват земель до края ойкумены.
Александр понимал, что молодежью руководит азарт битв и любовь к приключениям больше, чем какие-либо другие соображения. Сам великий стратег понимал грозную опасность дальнейшей войны, но в отличие от старших видел еще и невозможность прекратить ее. После битвы при Иссе, разгрома финикийских городов и захвата Египта уже нельзя было остановиться на полдороге. Через несколько лет его великолепная армия, рассредоточенная по захваченным землям, частью вернувшаяся на родину ветеранами, перестанет быть той надежной боевой силой, с которой можно было бы противостоять полчищам персов. Даже без войны тридцать тысяч македонцев растворятся по берегам Внутреннего моря, как соль в воде. Для Александра не было выбора. Он с упорством, унаследованным и от матери, и от Филиппа, хотел осуществить давнюю юношескую мечту. Пройти на восток, туда, где вздымается на небо колесница Солнца из-за края земли и вод океана, – предела смертной жизни, до мыса Тамар древних карт…
С последнего перевала лагерь македонцев раскинулся россыпью огоньков. Несмотря на поздний час, маленькие костры еще горели, освещая круги оживленно беседовавших воинов. Другие, почему-либо не поевшие, ожидали, пока испекутся лепешки и поджарится мясо, всю зиму в изобилии доставлявшееся армии по распоряжению Александра.
Птолемей сдержал утомленного коня и повернулся на ноге, чтобы оказаться лицом к лицу с Таис. Гетера подъехала вплотную, видя намерение Птолемея сказать нечто тайное.
– Слушай, орфеянка! Иногда ты как-то прозреваешь верным решением. Как бы ты посоветовала Александру – мириться с Дарием или идти на него?
– Царь не нуждается в советах, тем более моих!
– Я понимаю это более, чем кто другой. Вопрос касается тебя, если бы тебя спросили?
– Я отвечу – вперед, только вперед. Нельзя останавливаться! Это гибель!
– Так и знал! – восхищенно воскликнул Птолемей. – Ты истинная подруга для полководца и, может быть, – царя!
С этими словами Птолемей обнял Таис, привлекая к себе, чтобы поцеловать, и вдруг с криком отпрянул. Пришпоренный пятками конь его прыгнул в темноту. Озадаченная исчезновением македонца, Таис оглянулась и, сообразив, что произошло, начала громко смеяться. Боанергос, ревниво охранявший свою всадницу, больно укусил Птолемея. Через мгновение македонец явился снова.
– Поехали вниз! – И, не посмотрев на гетеру, дал поводья своей лошади.
В боковом приделе шатра Александра горели неяркие светильники. Утомленный полководец лежал на широкой и жесткой постели, слушая Таис. Он призвал к себе гостью накануне выступления, после того как запретил ей танцевать для военачальников. Таис любовалась вспышками внезапного, стремительного любопытства в его глазах под массивным покатым лбом, когда он поднимал тяжелую голову от подложенного под нее локтя.
Черный от времени щит Ахиллеса висел над его ложем. Александр не расставался с ним с тех пор, как взял его в храме на развалинах Трои и повесил вместо него свой. Тяжесть щита свидетельствовала о принадлежности могучему герою, образ которого с детства увлекал македонского царевича. Но Александр носил в своей душе обидное разочарование, испытанное им и многими до него на холме Илиона. Здесь сражались все герои Илиады. Это трудно было представить себе, стоя перед небольшим холмом. Конечно, прошло почти тысячелетие, однако гигантские храмы Египта, дворцы Крита и города Финикии еще старше! Александр примирился с утратой детских фантазий о Трое, лишь когда понял, что с каждым столетием увеличивается число людей на лике Геи, ширятся просторы ойкумены и все больших требуют свершений истинно величественные дела. Он исполнил мечту своего отца Филиппа и воинственные стремления Изократа [235]235
Эллинский полководец, мечтавший о реванше персам.
[Закрыть]с лихвою. Теперь, если удастся полностью разгромить Дария и завоевать Персию…
Таис как будто угадала его мысли, спросив:
– А когда ты уничтожишь Дария и откроешь путь в Азию, что тогда?
– На восток, до океана! – ответил Александр, испытывавший необъяснимое доверие к афинской гетере.
– Далек ли путь?
– Имеешь ли ты понятие о диафрагме хребтов, разделяющих сушу?
– Немного знаю.
– Отсюда до восточной оконечности ее – мыса Тамар на дальнем краю суши – тридцать тысяч стадий.
– Иохеэра (стрелометательница Артемис)! И это пройти непрерывно сражаясь?
– Не так уж много. Чтобы добраться сюда из Мемфиса, ты уже проехала больше четырех тысяч стадий. Я думаю, что после победы над Дарием там не останется большого войска. За год-полтора я дойду до берегов океана, где не был еще ни один смертный и даже бессмертный… кроме Гелиоса…
Проницательный взгляд Александра не уловил в лице Таис ожидаемого восхищения. Гетера, казалось, впала в задумчивость.
– Это и есть твоя заветная мечта? – тихо спросила она, опустив голову.
– Да! С юности она преследует меня. Теперь я стою у порога ее осуществления.
– А сколько тысяч человек погибнет, устилая твой путь трупами? Стоит ли того таинственный мыс? Наверное, голая скала на берегу мертвого океана?
Великий полководец расхохотался неожиданно и радостно.
– Женщина, даже самая умная, останется всегда короткомыслящей. Такова была и Аспазия у Перикла…
– Если бы он послушал ее, не кончил бы дни в позоре!
– Не будем вспоминать ошибки великих. Ты же считаешь только потоптанную траву, не видя табуна, на ней вырастающего!
– Мой ум действительно мал. Я не понимаю тебя, царь!
– Это так просто! Я убью лишь тех, кто противится продвижению моего войска. Оно пройдет, как борона, равняющая людей. Разве не говорила ты сама о том, что хорошие люди – повсюду похожи, разве не восхищалась моим противодействием учителю – Аристотелю? Я думаю, что умные люди всюду достойны и гомонойя – равенство в разуме – должно соединить Персию, Индию, Элладу и Египет, Италию и Финикию. Сделать это можно только военной силой…
