Текст книги "Осада"

Автор книги: Иван Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Четверо пахолков-оруженосцев подвели казака и татарина поближе к королю, надавив на плечи, заставили опуститься перед ним на колени. Оба пленных угрюмо молчали, опустив головы.

– Переводчик, спроси их о численности и расположении русских войск в Пскове и его окрестностях! – приказал король. – Обещай им жизнь, награду, и службу в моем войске. Иначе – смерть! На войне – как на войне.

Толмач, подойдя вплотную к стоящим на коленях пленным, произнес несколько слов. Оба подняли головы, равнодушно выслушали его тираду. Татарин в ответ лишь оскалился, сплюнул и отвернулся в сторону, а казак с кривой усмешкой выпалил длинную фразу. Толмач в замешательстве отступил, растерянно повернулся к королю. Паны из свиты, понимавшие по-русски, опустили глаза.

– Что он сказал? – нетерпеливо воскликнул король.

– Непочтительно отозвался о моей… и вашей матушке и прочих родственниках, ваше величество! – запинаясь и подбирая слова, неуверенно пробормотал толмач.

– Они предпочитают умереть за своего тирана-царя? – удивленно произнес король Стефан. – Ну и дикий же народ! Скажи им еще раз, что их сейчас же расстреляют.

Толмач перевел. Пленные молчали, опустив глаза в землю. Казалось, что они шептали про себя последние молитвы.

– Ничего не понимаю! – раздраженно дернул плечом король, – Ладно бы упрямился только этот казак. Он наверняка язычник-ортодокс, или, как они себя называют, православный. Ему особо ненавистна наша истинная христианская вера, и он предпочитает смерть свету католической религии. Но почему татарин, мусульманин, исконный враг русских, равно ненавидящий всех христиан – и католиков, и православных, следует его примеру и гибнет за чуждую ему страну?

– Цивилизованным людям трудно понять дикарей и язычников, ваше величество! – первым нарушил затянувшееся молчание свиты гетман Замойский. – Некоторые татарские племена вот уже более ста лет верой и правдой служат русским царям. Видимо, они имеют примитивную психологию и, как хорошие собаки, признают лишь одного хозяина.

– Гетман похвалил или обругал татар? – шепотом спросил подскарбий стоявшего рядом с ним ксендза Пиотровского.

Ксендз, записывающий речи короля и гетмана для истории по поручению ордена иезуитов, опустил перо, оторвал глаза от свитка, развернутого на висевшей у него на шее дощечке для письма, и ответил на скользкий вопрос по-иезуитски блистательно:

– Великий гетман, как всегда, мудр!

– Увести и расстрелять! – прекращая разом все дискуссии, коротко приказал король.

Внезапно пан Анджей Голковский сделал шаг вперед и вновь упал на одно колено перед королем:

– Ваше величество, позвольте вашему верному слуге просить вас о королевской милости!

– Мы слушаем вас, пан ротмистр, – весьма любезно молвил король, жестом велев пану Анджею подняться с колена.

Голковский встал, прямо взглянул в глаза королю:

– Я осмелюсь просить ваше королевское величество не расстреливать этих пленных!

По рядам свиты чуть слышно, но отчетливо прошелестел возглас удивления. Сам король изумленно приподнял брови и слегка замешкался с ответом на совершенно неожиданную просьбу доблестного ротмистра, ранее не замеченного в христианском милосердии к своим противникам. Но, преодолев секундное замешательство, король нахмурился:

– Вы хотите помиловать наших заклятых врагов, пан Анджей? – довольно холодно осведомился он.

Голковский гордо вскинул голову, обвел глазами королевскую свиту. На лицах придворных, привыкших хранить бесстрастное выражение, явственно читались едва скрываемые ухмылки. А полковник немецких рейтар, барон фон Фаренсберг, и вовсе скривил губы в откровенной брезгливой насмешке. Позавчера, как только что вкратце доложил королю гетман, на ночном бивуаке, у Голковского и Фаренсберга вышел спор, едва не переросший в ссору.

Предметом спора стало рыцарство, прославляемое в песнях, звучавших вокруг походных костров. Голковский сотоварищи, как обычно, втайне нарушил королевский указ у себя в палатке и затем отправился гулять по лагерю. Поскольку объем нарушения составил пять бутылок, настроение у пана ротмистра было весьма приподнятым. Подсев к большому общему костру, пан Анджей, благоухая винными парами, принялся во весь голос подпевать самодеятельным войсковым менестрелям. Когда песня закончилась, Голковский громогласно начал восхвалять рыцарей прежних времен, выходивших в одиночку на честный бой с толпами неприятелей. По словам пана Анджея, именно такими и были его предки, шляхтичи в -надцатом поколении. И сам пан Анджей стремился во что бы то ни стало сравняться с ними воинскими подвигами. Рейтарский полковник, барон Фаренсберг, также сидевший у костра и, очевидно, не нарушавший королевских указов, неосторожно позволил себе иметь на лице скептическое выражение. Зоркое око пана Анджея, хотя и слегка затуманенное запретным зельем, заметило сей диссонанс. Пан прервал свою пламенную речь и весьма учтиво, хотя и требовательно, осведомился у господина полковника, согласен ли тот с изложенным. Фон Фаренсберг пожал плечами и вежливо ответил, что хотя его предки получили рыцарство еще во времена крестовых походов, он, как профессионал, считает все повести о рыцарях, побивающих каждым взмахом меча десяток неприятелей, детскими сказками. А воинскую славу своих благородных предков он, фон Фаренсберг, собирается приумножать пистольным огнем в плотном и ровном строю своих рейтар, слаженно выполняющих на поле боя сложные маневры. Пан Голковский возразил, что, по его мнению, стрельба из пистолей – удел плебеев, а настоящий кавалер должен разить врага благородным рыцарским клинком. Лишь появление коронного гетмана, соизволившего заглянуть на огонек к своим офицерам, прервало начавшуюся было ссору. Пан ротмистр счел за лучшее вовремя ретироваться, ибо гетман славился тонким чутьем, причем отнюдь не в военных и политических вопросах, а в отношении спиртных напитков. Стараясь не дышать в сторону гетмана, пан ротмистр с сопровождавшими его поручиками скрылся во мраке ночи.

Сейчас, стоя перед королем и его свитой, поборник древнего рыцарства, пан Голковский, решил дать своему оппоненту достойный ответ.

– Вы не так меня поняли, ваше величество, – ничуть не смущаясь королевского неудовольствия, продолжил он свою речь. – Я не прошу помиловать наших врагов. Я прошу не расстреливать их. Хотя у нас в войске найдется немало любителей стрельбы!

Этот тонкий и изящный намек поняли все, кому была известна суть спора Голковского с Фаренсбергом. Сам рейтарский полковник слегка помрачнел, с некоторой тревогой ожидая, что сейчас произнесет гусарский ротмистр, пан Анджей, хорошо известный в королевском войске своим буйным нравом и неожиданными дерзкими выходками.

– Раз вы, ваше величество, только что изволили с похвалой отозваться о рыцарских идеалах, начертанных на наших знаменах, позвольте мне в вашем присутствии сойтись с обоими неприятелями в сабельном поединке! – напыщенно произнес пан Голковский, смакуя каждое слово и втайне наслаждаясь изумлением всех присутствующих. – Я готов биться сразу с обоими. Если они победят, то, по законам рыцарства, ваше величество сможет даровать им жизнь и свободу!

Король Стефан некоторое время молча взирал на стоявшего перед ним пана Голковского, словно пытаясь понять, все ли в порядке с головой у доблестного гусарского ротмистра. Тот спокойно выдержал королевский взгляд.

– Ну что ж, пан ротмистр, – наконец произнес король, вставая со своего походного кресла, заменявшего трон. – Во имя идеалов рыцарства я разрешаю вам этот поединок. Гетман! Велите собрать офицеров возле той ложбины. Пошлите туда роту пикинеров. Пусть возьмут сие импровизированное ристалище в кольцо. Зрители, включая нас самих, смогут с удобством расположиться на склонах ложбины и наблюдать сверху за подвигом пана Голковского. Ради такого примера рыцарской доблести я готов продлить время привала на полчаса.

Вскоре пан Анджей стоял на дне ложбины внутри оцепления с саблей в руке, наслаждаясь направленными на него восхищенными взорами сотен глаз. Зрители, оповещенные о необычном поединке, все прибывали. Они выкрикивали приветствия ротмистру, рукоплескали ему. Голковский, поворачиваясь во все стороны, кланялся в ответ. При этом он картинно разминал плечо, руку и кисть. Его сабля выписывала в воздухе стремительные сверкающие петли. Внезапно ротмистр замер на месте и даже прервал разминку, опустил саблю, в изумлении вытаращив глаза. В толпе зрителей, среди всевозможных мундиров и кирас, он вдруг заметил дамское платье. То, что это была именно дама, а не какая-нибудь маркитантка из обоза, наметанный глаз пана Анджея определил мгновенно и безошибочно. Но откуда она взялась в королевском войске? Женам и любым родственницам офицеров, даже высших начальников, было категорически запрещено следовать за войском, не говоря уж о посторонних женщинах. Пан Анджей, забыв о предстоящем поединке, терялся в догадках, невольно залюбовавшись прекрасной незнакомкой. А она была ослепительно хороша. Ее белокурые волосы, уложенные в пышную прическу, венчала сверкающая диадема. Малиновое бархатное платье, стоившее целое состояние, плотно облегало тонкий стройный стан, подчеркивало высокую грудь. Дама сидела в складном походном кресле, очевидно, епринесенном специально для нее, небрежно откинувшись назад и выставив из-под платья кончик изящной туфельки.

Поглощенный созерцанием таинственной красавицы, Голковский не обратил внимания на сопровождавших ее людей, плотным полукругом обступивших кресло. Впрочем, люди эти, пожалуй, действительно были самыми неприметными во всем королевском войске, ибо носили не пышные цветастые мундиры, а серые мышиного цвета камзолы. Только синий щит с серебряным шитьем, красовавшийся на груди, позволял вблизи отличить их от одетых в сермягу простолюдинов.

– Пан ротмистр, вы готовы? – звучный командный голос коронного гетмана вернул Голковского к действительности. Он тряхнул головой, словно освобождаясь от дремы:

– Я готов, пан гетман!

Его противники, казак и татарин, уже стояли на противоположном краю ложбины. Они затравлено озирались на частокол направленных на них копий и мушкетов, явно ожидая выстрела или удара в спину.

Из рядов оцепления вышел гетманский поручик с двумя саблями без ножен. Он бросил клинки к ногам пленных и произнес на хорошем русском языке:

– Вы сейчас должны биться с этим паном! – поручик указал на Голковского. – Если победите его – король дарует вам жизнь и отпустит восвояси. Берите сабли и бейтесь!

Произнеся эту тираду, поручик покинул импровизированное ристалище, отступил за спины пикинеров. Казак и татарин некоторое время стояли неподвижно, затем, как по команде, бросились к саблям, схватили их и встали спина к спине, явно ожидая, что на них сейчас набросятся окружившие ложбину ландскнехты.

Эй, панове! Я здесь! – насмешливо крикнул им Голковский.

Продолжая вращать саблю по сложной траектории то над головой, то прямо перед собой, пан Анджей не спеша направился к своим противникам. По-видимому, пленные наконец осознали то, что сказал им поручик, и поняли, с кем им предстоит биться. Они переглянулись, разошлись, и двинулись навстречу Голковскому, обходя его справа и слева. Ротмистр сблизился с ними, и, выставив саблю вперед, резко переместился вправо, стремясь избежать окружения и вывести противников на одну линию, чтобы передний мешал заднему. Оказавшийся перед ним казак разгадал маневр Голковского, и, в свою очередь, принялся смещаться влево, чтобы дать своему товарищу возможность зайти справа. Татарин тоже понял смысл всех этих перемещений и с похвальной быстротой начал менять позицию, стремясь не выпустить ротмистра из окружения. Но поскольку он оказался на значительной дистанции от своего противника, то ему пришлось буквально забегать слева. На этом встречном движении ротмистр, ожидавший подобных действий, и подловил татарина. Продолжая смещаться вправо по дуге, Голковский внезапно резко остановился и сделал длиннющий стремительный выпад в противоход, целясь противнику в открывшийся на широком шаге левый бок. На татарине не было кольчуги или панциря. Дамасский клинок ротмистра легко пробил стеганый ватный халат и вошел под ребра. Татарин беззвучно осел на траву.

Резко выдернув саблю, Голковский этим движением одновременно развернул себя навстречу оставшемуся противнику. Казак замер на долю секунды, потрясенный гибелью товарища, но затем с яростным криком бросился на ротмистра. Голковский отбил рубящий удар сверху, сделал ответный выпад. Казак от этого выпада ушел, изогнувшись всем телом, и вновь попытался рубануть врага, на сей раз сбоку. Ротмистр успел среагировать на этот страшной силы удар и подставил под него свою саблю, положив раскрытую ладонь левой руки на обушок клинка возле острия. Если бы он этого не сделал и держал саблю одной рукой, то казак неизбежно пробил бы его защиту. Резкий страшный звук столкнувшихся клинков коротким эхом разнесся по ложбине. Дистанция была слишком мала для следующего как рубящего, так и колющего удара, и казак попытался отпрыгнуть назад, чтобы занять выгодную позицию для новой атаки. Но Голковский, не разгибая полусогнутой руки, без замаха, сведя лопатки, не рубанул, а буквально резанул его по шее своей саблей, которая могла соперничать по остроте с любой бритвой. Этот сложный режущий удар ближнего боя обычно наносится ножом. Чтобы нанести его саблей, нужен большой опыт и мастерство. Гусарский ротмистр Голковский был действительно выдающимся мастером фехтования и имел за плечами десятки боев и дуэлей.

Казак выронил саблю, схватился рукой за перерезанное горло и упал замертво рядом со своим боевым товарищем. Над ложбиной на несколько мгновений воцарилась мертвая тишина. Голковский снял шлем, сделал несколько шагов по направлению к королю, наблюдавшему за схваткой со склона ложбины, и изящно поклонился ему, широким жестом картинно отведя в сторону окровавленную саблю. Зрители разразились громкими восторженными криками и рукоплесканиями. Король поднялся со своего кресла:

– Позвольте выразить вам наше восхищение, пан Анджей! Вы только что доказали всему миру, что есть еще на свете истинные рыцари. Канцлер! Наградить пана ротмистра золотой цепью! Но награду вручить на следующем привале. А сейчас командуйте общее построение. Мы продолжаем наш славный поход!

Король энергичным шагом двинулся в сопровождении свиты к дороге, где его уже ожидали оседланные лошади.

Пан Анджей низко поклонился в ответ на лестные слова короля. Подняв голову, он тут же попытался отыскать среди зрителей, уже начавших расходиться вслед за королем, таинственную красавицу. Он успел заметить в движущейся толпе ее малиновое платье. Голковский бросился было ей вслед, но к нему уже подбежали друзья и соратники, окружили со всех сторон, принялись жать руки, хлопать по плечу и всячески выражать свое восхищение его подвигом. Голковский отвечал невпопад, не сводя глаз с того места, где исчезла, как призрачное видение, прекрасная незнакомка. В конце концов, ротмистр опомнился, и приказал своим людям направиться в расположение роты и встать в строй походной колонны.

Через некоторое время, когда королевское войско вытянулось длинной сверкающей лентой вдоль большой дороги и в привычном ритме двинулось вперед, Голковский повернулся в седле, окликнул поручика. Тот дал коню шенкеля, поравнялся со своим командиром.

– Ну что, Казимеж, утерли мы нос этому рейтару, фон Фаренсбергу? – с нотками явного торжества в голосе задал ротмистр риторический вопрос.

– Так точно, пан Анджей! – восторженно подтвердил поручик. – Жаль только…

Он нарочито замялся, словно не решаясь продолжить фразу.

– О чем нам жалеть, гусар? – поощрительно произнес Голковский, по тону подчиненного поняв, что тот готовиться произнести свою очередную шутку.

– Жаль, что мы не успели нарушить королевский указ! В вашей палатке все было налито!

Голковкий радостно захохотал, откинувшись в седле.

– Но ведь я тебя, плута, знаю! – отсмеявшись, погрозил он пальцем поручику. – А ну-ка предъяви мне для осмотра вон ту флягу!

Поручик, сделав вид, что смущен, снял с пояса серебряную флягу в замшевом чехле, с готовностью протянул ее ротмистру. Голковский отвинтил пробку, сделал из горлышка несколько больших глотков.

– Что это? Почему у воды в твоей фляге такой странный вкус? – с притворным удивлением воскликнул он.

– Позвольте попробовать, пан ротмистр? – придав лицу озабоченное выражение, попросил поручик.

Голковский протянул ему флягу. Поручик допил содержимое, повернул пустую флягу вниз горлышком, вытряхнул на дорогу несколько оставшихся капель.

– Ну, что скажешь, плут? – строго спросил Голковский.

– Не распробовал, пан ротмистр! – развел руками поручик.

Голковский вновь принялся весело хохотать. Жизнь была воистину прекрасна! Но для полного счастья гусарскому ротмистру все же недоставало кое-чего весьма важного.

– Послушай, Казимеж, – уже без обиняков обратился он к поручику. – Ты ж у нас лучший разведчик. Так вот, доложи-ка мне, разведчик, что за дама в малиновом платье была среди зрителей моего поединка?

Поручик смущенно пожал плечами:

– Прошу прощения, пан ротмистр, но мое внимание было всецело поглощено вашим героическим поединком, и я не имел возможности разглядеть упомянутую даму.

– Ну что ж, – благосклонно кивнул поручику пан Голковский. – Твоя невнимательность вполне извинительна. Однако сейчас я ни с кем не сражаюсь, и ты вполне можешь смотреть по сторонам. Поскольку ротмистры имеют право во время движения войска посылать порученцев в другие роты, я посылаю тебя разузнать как можно больше о даме в малиновом платье. Разумеется, все вопросы ты должен задавать неофициально, и исключительно от своего, а не от моего имени. Езжай к своим многочисленным приятелям, через час вернешься ко мне с докладом.

– Слушаюсь, пан ротмистр! – Поручик поклонился по-военному четким кивком головы, пришпорил коня и поскакал по обочине дороги вперед, обгоняя колонну.

Голковский проводил его взглядом и с мечтательной улыбкой на лице вновь погрузился в грезы о прекрасной незнакомке. Он машинально правил своим конем, сохраняя дистанцию с шедшей впереди ротой, его ухо чутко улавливало привычные звуки, сопровождающие движение войска. Малейшее нарушение обычного походного ритма мгновенно привлекло бы внимание ротмистра, вывело бы его из мечтательного настроения. Но королевское войско беспрепятственно двигалось по завоеванной русской земле, и истинный рыцарь древнего шляхетского рода, пан Голковский, только что совершивший деяние, достойное баллад, мог беспрепятственно предаваться изящным и благородным любовным фантазиям, не отвлекаясь по пустякам.

Миновало около полутора часов, прежде чем поручик, съездивший в арьергард и в авангард войсковой колонны, вернулся в роту. Он поравнялся с Голковским, лихо развернул коня, и зарысил бок обок со своим командиром.

– Ну, что разузнал? – нетерпеливо воскликнул пан Анджей.

Поручик почтительно приложил ладонь к краю своей широкополой шляпы с пышным плюмажем, произнес с восторгом:

– Осмелюсь доложить, пан ротмистр, во всем войске только и разговоров о вашем благородстве и вашей доблести!

– Да я спрашиваю тебя не об этом, – чуть раздраженно прервал его Голковский. – Что узнал про даму?

– О-о! – загадочно протянул поручик, наслаждаясь предвкушением предстоящего рассказа и того впечатления, которое он произведет. – Тут, оказывается, целая история, прямо-таки рыцарский роман…

– Давай, не томи! – Ротмистр по тону своего любимца уже понял, что тот разузнал нечто действительно интересное.

Поручик весьма красочно и выразительно, с эффектными паузами, которым позавидовал бы заправский менестрель, поведал своему командиру то, что ему удалось узнать о таинственной незнакомке. Ее имя было пани Анна Залевская. Она являлась вдовой главного лесничего при дворе прежнего польского короля. Ясновельможный пан Залевский, при смене власти удалившийся от придворной жизни, женился на ней год назад. Ранее новоявленная пани Залевская была маркизой фон Штаден. Ее прежний муж, маркиз Священной Римской Империи, несколько лет находился при дворе русского царя Ивана. Маркиз был личностью сугубо таинственной. По слухам, он то ли поссорился с родственниками, то ли совершил некий другой неблаговидный поступок и вследствие этого бежал в Россию. Там он верой и правдой служил царю Ивану и даже входил в число его любимых опричников. Но согласно другим слухам, фон Штаден был тайным посланником, вернее, шпионом самого Папы Римского. Однако маркиз погиб во время осады Москвы крымским ханом Девлет-Гиреем, сгорев в огне невиданного пожара вместе с еще восьмьюстами тысяч несчастных жителей русской столицы, беженцев и воинов. Женившийся на вдове маркиза старый пан Залевский был недолго счастлив с молодой красавицей-женой. Нынешней весной он внезапно скончался в своем замке то ли от сердечного приступа, то ли вследствие несчастного случая. Детей у пана не было, поэтому все его немалое наследство перешло к вдове.

В этом месте своего рассказа поручик сделал самую длинную паузу. Пан Голковский, конечно же, оценил, что дама, сразившая его красотой, к тому же еще и сказочно богата. Но дальше поручик сообщил и вовсе неожиданные сведения. Оказывается, пани Анна на свои собственные деньги организовала отряд, который присоединился к королевскому войску, выступившему в поход на Русь. Именно поэтому она и находится в войске с личного разрешения короля.

– Но почему я не встретил ее ранее? – удивленно воскликнул пан Голковский.

В ответ поручик рассказал такое, что видавший виды ротмистр от изумления раскрыл рот и на несколько минут лишился дара речи. У пани Анны Залевской служили не просто наемные солдаты, ландскнехты или рейтары. Она собрала в свой отряд лучших бойцов некогда могущественного, но пришедшего в упадок и недавно фактически распавшегося тевтонского ордена. Эту элиту немецкого рыцарства, таинственную и страшную, называли вервольфами. Но самым поразительным в добытой поручиком информации был отнюдь не тот факт, что некая ясновельможная пани организовала отряд из вервольфов. Знающие люди в один голос заявляли, что пани Анна якобы лично сей отряд возглавила. Она, переодевшись в неприметное серое обмундирование вервольфов, совершала наравне со своими бойцами разведывательные и диверсионные рейды. Именно потому, что она была одета по-мужски, ее до поры до времени в королевском войске никто не замечал. Тем более что вервольфы и на походе, и на привале обычно держались особняком, и разбивали свои палатки чуть в стороне от общего стана. И лишь сегодня пани Анна появилась среди зрителей беспримерного поединка в женском платье, более подобающем знатной даме.

Выслушав сногсшибательное сообщение своего поручика, пан Голковский некоторое время обалдело молчал. Затем он откинулся в седле и захохотал так, что его конь присел и попытался встать на дыбы. Привычно осадив скакуна твердой рукой, ротмистр, продолжая смеяться, повернулся к скачущему рядом поручику:

– Казимеж, мой мальчик, тебя разыграли! Дама-диверсант! Ха-ха-ха!!!

– Уверяю вас, пан ротмистр, эти сведения мне сообщили абсолютно серьезные и заслуживающие доверия люди, – попытался возразить молодой поручик. – К тому же история знает немало примеров, когда женщины облачались в рыцарские доспехи и бились наравне с мужчинами. Например, Орлеанская дева…

– Скажешь тоже – дева! – бесцеремонно перебил его пан Голковский. – Она такая же девственница, как и рыцарь!

Благородный шляхтич вновь радостно засмеялся, придя в восторг от своей собственной весьма сомнительной остроты.

– Нет, я не спорю, – продолжил он, – я не спорю, что некая дама, Орлеанская или Залевская, может напялить на себя рыцарский наряд и разъезжать в нем перед войском, изображая военачальника. Но согласись, что наряжаться и сражаться – это весьма и весьма разные занятия!

Поручик в ответ развел руками и обижено надул губы.

– Ну-ну, Казимеж! – Голковский дружески потрепал поручика по плечу. – Не обижайся! После етвоего рассказа мне еще сильнее захотелось познакомиться с этой таинственной и воинственной пани! Как ты думаешь, мы сможем нанести ей визит сегодня вечером, на привале?

– Прошу прощения, пан ротмистр! Не на привале, а в осадном лагере, – с чуть заметной ноткой превосходства всезнающего разведчика поправил поручик своего командира и указал хлыстом вперед. – Там, за рощей – поле, а за ним – Псков!

С невысокого холма открывалась великолепная панорама города Пскова. Король Стефан, восседавший на послушно замершем белом коне, и высшие чины королевского войска, находившиеся за его спиной, могли без помощи подзорных труб отчетливо видеть, как передовые отряды венгерской конницы лихо форсировали небольшую речку Череху и, расходясь влево и вправо, приближались к стенам города, охватывая его полукольцом. Однако взоры короля и его свиты были прикованы вовсе не к своему авангарду. Ясновельможные паны не могли оторвать глаз от самого Пскова.

– Господи Иисусе и пресвятая дева Мария! – едва слышно прошептал ксендз Пиотровский, не решаясь громкой репликой нарушить потрясенное молчание высших чинов. – Какой большой город! Точно Париж! Помоги нам, Боже, с ним справиться. Во всей Польше нет таких огромных городов.

– Как вы полагаете, гетман, – обратился король к пану Замойскому. – Русские рискнут выйти из стен крепости навстречу нашим храбрым венгерцам?

– Наверняка выйдут, ваше величество, – без колебаний ответил гетман. – Да, собственно, вот и они!

И правда, ворота под одной из псковских башен распахнулись, и из них на полном скаку вылетел русский отряд. Русские, продолжая свое стремительное движение, развернулись в лаву и понеслись навстречу венгерцам.

– Стандартная казацкая тактика, перенятая русскими от татар, – с высокомерной усмешкой прокомментировал этот маневр русской конницы гетман. – Против правильного строя они бессильны! Вы согласны со мной, барон?

Фон Фаренсберг, к которому были обращены последние слова гетмана, согласно кивнул:

– Они неизбежно разобьются об огонь и шпаги наших рейтар!

Между тем венгерцы сомкнули ряды, образовав ровный красивый прямоугольник, ощетинившийся остриями пик и стволами мушкетов, и неспешной рысью двинулись навстречу противнику. Русские продолжали мчаться на эту несокрушимую, казалось, твердыню, не снижая скорости. Ряды венгерских всадников окутали клубы дыма, и до вершины холма, на котором стояла королевская свита, долетел звук мощного залпа.

– Им конец! Сейчас они поворотят вспять! – радостно воскликнул ксендз Пиотровский, набиравшийся впечатлений, чтобы живописать обстоятельства королевского похода в своем дневнике.

Однако русские, вопреки надеждам ксендза, да и более сведущих в военном деле королевских полководцев, не только не повернули вспять, но даже не осадили своих бешено скачущих коней. Сквозь грохот выстрелов отчетливо послышался русский боевой клич «ура!», сопровождаемый леденящим душу свистом. Вертя готовые к бою сабли над головами, презрев встречный залп, не замечая тех потерь, которые им причинили вражеские пули, русские всадники на всем скаку врезались в венгерский отряд. Но и венгерцы не дрогнули. Они стояли твердо, не ломая строя. Причем они действительно почти уже стояли на месте, под напором неприятеля прекратив встречное движение.

– Русским не прорубиться сквозь наш строй! Сейчас они будут смяты! – злорадно воскликнул гетман, не отрывая глаза от окуляра подзорной трубы.

Однако русские, как оказалось, и не собирались никуда прорубаться. Схлестнувшись с передними шеренгами венгерского отряда в короткой сабельной схватке, они внезапно поворотили коней, еще не остывших от прежней бешеной скачки, и все также резво помчались прочь к крепостным стенам. Наблюдателям на холме было отчетливо видно, что в этой скоротечной страшной рубке венгерцы понесли потерь примерно вдвое больше, чем русские от предшествовавшего залпа, сквозь который они промчались, презрев смерть. Вероятно, не очень плотный, ломаный строй русской конной лавы также явился причиной малой эффективности пистольного огня.

– Господин барон, – вполголоса обратился к Фаренсбергу стоявший рядом с ним молоденький королевский адъютант. – Может быть, ваш вчерашний оппонент, пан Голковский, был прав и против русских следует выставлять не рейтар с пистолями, а гусар со шпагами?

Фаренсберг пробормотал в ответ какую-то невнятную фразу, весьма похожую на ругательство, но ее внезапно заглушил громкий возглас самого короля:

– Господи Иисусе! Что это!? Русские всадники волокут за собой нескольких наших! Но как? Каким образом!?

Действительно, в подзорные трубы было отчетливо видно, что вслед за отступавшей русской конницей по траве волочатся несколько тел в ярких шелковых плащах и блестящих панцирях венгерских кавалеристов.

– Это арканы, ваше величество, – мрачно пояснил гетман. – Веревки с затяжной петлей. Русские, как и татары, умудряются ловко набрасывать их на противника с десяти-двадцати ярдов.

– Сейчас наши храбрые венгерцы ринутся вслед за удирающим неприятелем и отобьют пленных! – истерично выкрикнул король.

Венгерский отряд действительно помчался преследовать отступающего противника. Но, поскольку венгерцам не сразу удалось поднять с места в галоп фактически остановившихся под бешеным вражеским натиском коней, русский отряд успел оторваться на большое расстояние. По-прежнему сохраняя красивый ровный строй, королевская кавалерия мчалась к стенам Пскова. Внезапно верхние кромки этих стен скрылись в облаках плотного порохового дыма, и в уши короля и его приближенных ударил тугой волной грозный рев десятков орудий. Пушечные ядра стеной смертельного дождя обрушились на плотно сомкнутые ряды венгерских всадников, вздымая фонтаны земли и растерзанной людской и конской плоти.

Русские резко остановились, повернули коней и явно изготовились к новой сабельной атаке под прикрытием огня своей артиллерии с крепостных стен.

– Адъютант! Скачи к венгерцам, моим именем вели им немедленно отступать! – резко приказал король.

Адъютант, пришпорив коня, молнией помчался вниз с холма на поле боя. Однако венгерские кавалеристы уже сами, без королевского приказа поворачивали вспять, уносясь прочь от убийственно метких русских ядер. Строй отступавшего венгерского отряда уже был далеко не таким ровным и красивым, как всего пару минут назад. Русские, кинувшиеся было в погоню, остановились на линии, прочерченной ядрами их пушек по земле и по телам королевских воинов. Они явно не собирались выходить из-под защиты крепостной артиллерии, но продолжали угрожать своим противникам внезапным стремительным нападением. Венгерцы, вновь было перестроившиеся в значительном отдалении для повторной атаки, очевидно, учли это обстоятельство, и, постояв некоторое время напротив русских, развернулись и двинулись вспять, на соединение с основными силами, так и не реализовав предпринятую попытку рекогносцировки и полного охвата Пскова.