Текст книги "Осада"

Автор книги: Иван Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

– Но ведь у нас тоже есть, как ты выражаешься, новые военные ремесленники – стрельцы! – воскликнул один из членов совета, князь Андрей Хворостинин – Они постоянно упражняются строю и стрельбе!

– Да, конечно, – кивнул Разик. – Стрельцы – это уже тоже регулярная армия. Но их линейная тактика и имеющееся вооружение устарели. Я уточнил у Степы… у разведчика, каково соотношение пикинеров и мушкетеров в ротах ландскнехтов. Он твердо ответил, что теперь их поровну. Это может означать только лишь одно: они повысили скорость стрельбы, то есть уменьшили промежутки между залпами, и теперь им требуется меньше копейщиков для прикрытия.

– За счет чего же, по твоему мнению, они повысили темп стрельбы? – со знанием дела поинтересовался дьяк государева Пушечного приказа Терентий Лихачев.

– Очевидно, ландскнехты короля Батория переняли у испанцев новоизобретенный теми недавно бумажный патрон.

– Что это за партон… или патрон? – удивился дьяк. – Я о таком и не слыхивал.

Разик расстегнул висевший у него на чересплечном ремне кожаный подсумок, и все присутствующие увидели, что подсумок заполнен двумя рядами сероватых колбасок размером и толщиной примерно в большой палец, всунутых в широкие петельки. Достав одну из колбасок, Разик продемонстрировал ее присутствующим:

– Вот это и есть патрон. В эту бумагу помещается отмеренный заряд пороха и пуля. Верх патрон скусывается, и вначале на полку насыпается натруска.

Сопровождая свои слова действиями, Разик вынул из-за пояса пистоль, скусил патрон, приоткрыв крышку полки, насыпал на нее натруску.

– Затем основной заряд высыпают в ствол. Из бумаги достают пулю, саму бумагу комкают и используют в качестве пыжа, а затем уже забивают пулю в ствол.

Ловко проделав все перечисленные манипуляции, Разик положил заряженный пистоль на стол перед членами военного совета. Те потрясенно молчали. Им, опытным воинам, еще ни разу не доводилось видеть, чтобы огнестрельное оружие заряжалось с такой скоростью.

– А у наших стрельцов на чересплечных ремнях-берендейках отдельно висят зарядцы с порохом, рог-натруска для воспламенителя и мешочек с пулями да пыжами, – удрученно покачал головой дьяк Терентий Лихачев – Пока они возьмут да используют то, другое и третье… А наш-то Пушечный приказ изобретением сих берендеек до сих пор гордится!

– Так надо срочно эти самые патроны изготавливать и нашим ратникам раздавать! – воскликнул воевода Никита Очин-Плещеев.

Дьяк печально покачал головой:

– А бумаги-то где столько взять? Мы ведь ее сами пока производить не умеем, из-за границы везем в малых количествах, чтобы грамоты писать, да книги священные печатать. Даже и на это не хватает. Мне как-то приятель мой, дьяк Посольского приказа, за чаркой на недостаток бумаги жаловался: дескать, до сих пор писарям пергамент использовать приходится, а он и дорогой, и неудобный. И еще сей приятель недоумевал: почему это немцы жмутся, бумагу нам не хотят продавать? Теперь понятно: товар двойного назначения, может быть использован для военных целей.

– Ладно, пешцы королевские наших превосходят, – с досадой пристукнул кулаком по столу князь Андрей Хворостинин. – А неужто и конница наша, воспитанная на многовековых битвах с ордынцами – лучшими в мире наездниками – хоть в чем-то может европейским всадникам уступать? Как ты, сотник, всадников-то этих немецким словом назвал?

– Рейтары.

– Вот-вот, рейтары. Ну и что ты про них скажешь?

– Скажу, что они, как и ландскнехты, сильны не личной отвагой каждого бойца, а изощренной тактикой совместных действий. Их основной прием называется «караколь», сиречь улитка.

– Как это: улитка? – почти хором удивленно произнесли все присутствующие, впервые услышавшие этот новейший термин.

– При сближении с неприятелем, причем как с пехотой, так и с конницей, первая шеренга рейтар дает залп из пистолей, и тут же уходит в сторону, загибая фланг, и освобождает тем самым линию огня для второй шеренги. Затем первая шеренга, продолжая загибать фланг, описывает круг и становится последней. Перестраиваясь, они на скаку перезаряжают пистоли. Вторая шеренга, отстрелявшись, повторяет тот же маневр. Если начертать движение рейтар на плане, получаются завитки, подобные раковине улитки. Отсюда и караколь. Непрерывный ураганный огонь буквально выкашивает ряды противника и не дает ему возможности атаковать рейтар. Как доложил разведчик, у идущей на нас королевской конницы нет пик. Значит, они намерены использовать караколь в качестве основного тактического приема.

– Очень сложный маневр, – покачал головой князь Шуйский. – Требует многих месяцев упорных упражнений.

– Совершенно верно, – подтвердил Разик. – Профессиональные наемники именно тем и отличаются от дворянского ополчения, что упражняются день и ночь. У кого лучше выучка, тому больше платят. Ну, и у тех, кто находится в рядах более сплоченного и умелого отряда, конечно же, больше возможностей сохранить свою жизнь в бою. К тому же, поскольку подготовить нового бойца взамен выбывшего – дело непростое и весьма долгое, они берегут и поддерживают друг друга.

– Ну, и зачем нам все это выслушивать? – вновь возвысил голос князь Василий. – Мы же в крепости от них отбиваться будем! Плевать нам на все эти их улитки с высокой колокольни!

– Сидеть в осаде без вылазок, без полевых сражений – значит отдаться на волю неприятеля, предоставить ему полную свободу действий. Тем самым мы заранее обречем себя на поражение, князь! – резко прервал его речь Иван Шуйский, и вновь обратился к Разику. – Так что же получается, сотник, мы перед ними никаких преимуществ не имеем? Ну, хоть в чем-то?

– Все же стены крепостные нам немалое преимущество дают, воевода! – продолжал настаивать на своем князь Василий.

– Отвечай, сотник! – проигнорировав реплику резонера, приказал Шуйский.

Однако Разик, то ли не вполне поняв воеводу, то ли желая подчеркнуть важное обстоятельство, ответил именно на возражение князя Василия Скопина:

– Стены-то псковские давным-давно возведенные, рассчитаны были на то, чтобы деревянным катапультам да таранам противостоять. Камень в них мягкий, известняк. Огня осадной артиллерии эти стены не выдержат, разрушатся в короткий срок.

– Ну, спасибо, вновь утешил, – невесело усмехнулся князь Шуйский. – Я ж тебя про наши преимущества спрашиваю. Или нет таковых?

– Есть, – твердо ответил Разик. – Во-первых, мы – русские люди, и отражаем врага на своей земле. Родная земля нам силу дает, и немалую. Ну, а во-вторых, как бы ни кичились государства европейские своими достижениями в военном деле и вооружении, есть одна область ремесла ратного, в которой мы их превосходим существенно. Артиллерия у нас много лучше, чем во всем остальном мире.

– Это правда, Терентий? – требовательно повернулся к дьяку Пушечного приказа князь Шуйский.

– Я с самыми последними новинками европейскими, конечно, не знаком, – медленно, словно взвешивая каждое слово, промолвил дьяк. – Однако, если с тем, о чем мне доподлинно известно сравнивать, наша артиллерия действительно мощнее вражеской. Но коль сотник, который столь прекрасно о новейшем вооружении наших противников осведомлен, утверждает, что наши пушки по-прежнему своего превосходства не утратили, то, я, естественно, ему возражать не стану.

– Не утратили, – без колебаний подтвердил Разик. – Более того, я-то по зову воеводы князя Шуйского из северных вотчин нашего боярина Ропши налегке поспешил примчаться, на быстроходной лодке парусной. А вслед за мной по рекам да озерам идет еще десяток судов, тяжело нагруженных. На судах этих – бойцы нашей дружины с новейшими образцами пушек, в которых важнейшие изобретения использованы, доселе никому неведомые. Здесь, во Пскове, где пушечный двор своими умельцами уже, почитай, полвека славится, мы все эти изобретения проверим да используем. На неприятеле проверим. Лишь бы ядер да пороху хватило.

– За это не беспокойся! – заверил его князь Шуйский. – Стараниями Терентия Лихачева, дьяка Пушечного приказа, к нам во Псков за последние месяцы столько огнестрельного припасу завезли, что на два года непрерывной пальбы хватит!

– Замечательно! – обрадовался Разик. – В таком случае, король Стефан Баторий свое прозвище «непобедимый» здесь, под стенами псковскими и оставит навсегда.

– Но что же нам со стенами делать, которые, по твоему же утверждению, огня осадной артиллерии не выдержат?

– Есть у меня… Вернее не у меня, а у инженеров, то есть розмыслов нашей дружины, кои все новейшие достижения строительства крепостей постигли, одно предложение, касаемое укрепления Пскова. Завтра, надеюсь, они сюда с караваном судов прибудут и доложат вам подробности.

– А не поздно ли будет? Неприятель уже под самыми стенами! Неужто у него на глазах со строительством укреплений справимся?

– Именно это и предусмотрено нашим замыслом, воевода! Неприятель ни о чем и не догадается.

– Ну, ладно, сотник! Коли так, то помогай нам Бог! – князь Шуйский перекрестился на иконы в красном углу.

Все присутствующие встали, последовали его примеру. Князь объявил военный совет оконченным.

– А ты, сотник, завтра утром встречай своих дружинников, и сразу же отправляйся ко мне вместе с розмыслами.

– Слушаюсь, воевода! – вытянулся Разик.

Выйдя вслед за боярами из совещательной палаты, сотник поморской дружины задержался возле лестницы, ведущей вниз, поджидая стремянного, провожавшего членов военного совета до крыльца. Вскоре стремянной вернулся и собрался было войти в совещательную палату, чтобы получить распоряжения князя, но Разик задержал его, положив руку на плечо:

– Сделай милость, скажи-ка мне, куда направились разведчики? Это мои старые друзья, я хотел бы с ними поздороваться.

Стремянный охотно объяснил сотнику, которому явно благоволил воевода князь Шуйский, как пройти в людскую трапезную возле поварни, где ужинали разведчики.

– Вели поварам от моего имени и тебе стол накрыть! – великодушно разрешил он.

Разик поблагодарил стремянного и направился в поварню.

Степа с Ваняткой, сняв оружие и амуницию, сидели в маленькой трапезной на широкой скамье за простым сосновым столом без скатерти. Но столешница была выскоблена до блеска и уставлена таким количеством яств и напитков, какое могло бы сделать честь любому купцу или даже дворянину. Разведчики уже утолили голод и жажду и теперь отдыхали, привалившись спинами к стене. Лишь время от времени они не спеша вновь наклонялись к столу, чтобы взять с блюд еще один вкусненький кусочек, или сделать глоток ароматного сбитня из расписного деревянного ковшика.

Проходя через поварню, Разик передал поварам приказание стремянного и вошел в трапезную.

– Здравствуй Степа, страж московский! И ты здрав будь, пограничник! Тебя ведь, кажется, Ваняткой звать? Хлеб вам да соль!

Степа вскочил из-за стола, широко раскрыв объятия, бросился к другу. Ванятка тоже поднялся, но остался стоять на месте, чуть засмущавшись, не решаясь так вот запросто обняться с высокопоставленным воинским начальником, которого он до сего дня и видел-то всего один раз. Разик, обнявшись со Степой, протянул руку молодому пограничнику, обменялся с ним крепким рукопожатием. Они уселись, Степа налил всем крепкого меду.

– Ну, братцы, рад видеть вас вновь живыми да здоровыми! – от всей души произнес Разик.

Они дружно чокнулись деревянными чарками, выпили до дна.

– Теперь рассказывайте, что да как, – первым, по праву старшего по званию, задал вопрос сотник.

– Да вот, вновь мы с Ваняткой в рати, – слегка развел руками Степан. – Как встретились под Москвой, в набег Девлет-Гирея, так с тех пор, почитай, и не расстаемся. Я ж тогда из Кремля, где мы с вами Большие ворота от внешнего и внутреннего врага отстояли, на другой день в свое ополчение монастырское вернулся. Да только из всего ополчения в той битве один Ванятка и уцелел. Ну, князь Михайло Воротынский взял нас в свою дружину, да ударили мы орде вдогон. Конечно, одним полком княжеским мы их одолеть-то не смогли, но многих пленных тогда отбить удалось. Но зато, как ты знаешь, на следующий год, при Молодях князь Воротынский окончательно хана разбил, да так, что с тех пор вот уже который год ни одного крупного набега на южный рубеж не было!

– Знаю, – голос Разика внезапно утратил веселость, зазвучал сурово и глухо. – Наша дружина в той битве при Молодях тоже участвовала. Князь Михаил нас просил тогда под фланговый удар подставиться, чтобы отборные тумены ханские, нукеров да янычаров на себя выманить и боем связать, пока он обход подготовит.

Сотник замолчал, налил себе еще одну чарку, выпил, ни с кем не чокаясь, затем произнес, опустив голову:

– Две трети дружины нашей там легло. Из моего бывшего десятка только Желток с Михасем в живых остались.

– И Кашка погиб? – дрогнувшим голосом спросил Ванятка.

– Пал смертью храбрых.

Степа тоже налил мед себе и Ванятке, встал, произнес торжественно:

– Вечная слава героям!

Осушив чарку, он сел, затем добавил:

– Мы ведь с Ваняткой тоже там были. Но хана встретили не при самих Молодях, а ранее, на Сенькином броду. Были оба изранены, и посему в главной битве не участвовали.

– Слышал про Сенькин брод, – кивнул Разик. – Сколько ж вас там было против всей орды? Говорили, что три сотни.

– Все верно, – подтвердил Степа. – Триста казаков, пограничников, да детей боярских… Я ведь тогда, после похода с князем Воротынским, в Москву вернулся, чтобы брата с матерью разыскать. Старые товарищи, стражники московские мне помочь пытались. Да где там! Сгорела дотла вся столица, окромя Кремля. И народу погибло в числе, доселе неслыханном. Сказывают, что восемьсот тысяч, вместе с беженцами и ратниками. Ну, мне в Москве, на пепелище оставаться было невмочь, вот и подался я вновь на Оку-реку, к Ванятке в сторожевую станицу, поступил в государеву пограничную службу… Вот так и попали мы на тот самый Сенькин брод… А потом, когда князь Михаил орду разгромил и большие набеги закончились, принялись воеводы наши набирать в станицах охотников на войну в Ливонии. Ванятка сперва не захотел из родных краев уходить, а я так сразу отправился, поскольку на Засечной черте уже и сражаться-то было не с кем. Я сперва в Полоцке был, а потом, когда король Стефан Баторий город взял, отступили мы, кто прорваться сумел, сюда под Псков. Здесь вновь с Ваняткой встретился. Видать, и ему наскучило на Оке-реке без дела сидеть. Верно, друг?

Ванятка кивнул чуть смущенно, словно стесняясь своего поступка.

– Вы – настоящие ратники. На таких Русь испокон веку и держится, – Разик подняв голову, выпрямился, словно стряхивая с себя груз печальных мыслей и тяжких воспоминаний.

– А Михась с Желтком, говоришь, слава Богу, живы? – переводя тему беседы со своей персоны на друзей, переспросил сотника Степа.

– Слава Богу, живы-здоровы! – подтвердил Разик и осенил себя крестным знамением. – Да ты скоро и сам их увидишь. Надеюсь, что завтра на рассвете прибудут они во Псков на судах.

– Вот это славно! – воскликнул Степан. – Слышь, Ванятка, мои лучшие друзья будут с нами Псков защищать! Ну, король польский, собьем мы ужо с тебя спесь!

И он погрозил кулаком в пространство, туда, где в полутора дневных переходах с отборным войском со всей Европы шел завоевывать русские города увенчанный ореолом непобедимости король Стефан.

– Господин сотник, – наконец, решился задать давно уже вертевшийся на языке вопрос Ванятка. – А могу я узнать еще про двух дружинников, Лося и Фрола, живы ли они да здоровы?

– Весной оба были живы-здоровы. А потом я с ними не виделся. В походе они, на дальних рубежах, – не вдаваясь в подробности, ответил Разик, и, видя, что молодой ратник хочет спросить еще о чем-то, но стесняется, ласково поощрил его: – Не робей, ратник, расспрашивай обо всех друзьях-товарищах. Расскажу тебе о них с удовольствием.

Ванятка кивнул торопливо, и, собравшись с духом, произнес, запинаясь, опустив глаза:

– А вот была еще в дружине ваше женщина… девушка… ну, то есть, княжна заморская… Она мне жизнь спасла! – торопливо выпалил он, словно бы оправдываясь в своем неуместном любопытстве.

– Леди Джоана? – улыбнулся Разик. – С ней все в порядке. Она – жена Михася. У них двойня: мальчик и девочка.

Слава Богу! – обрадовано воскликнул Ванятка, перекрестился, а потом почему-то вздохнул печально.

– Слушай, Разик, а как поживает Михасева сестренка, Катерина? – поинтересовался судьбой еще одной своей старой знакомой Степа. – Небось, тоже замужем, деток нарожала?

– Нет, не замужем, – после короткой заминки ответил Разик, и в его голосе почему-то прозвучали грустные нотки.

– Неужто все воюет? Вот боевая девка! – восхищенно произнес Степан. – Мне, что ли, к ней посвататься?

Разик отвел глаза, промолчал.

– Ладно, братцы, – произнес наконец сотник после затянувшейся неловкой паузы. – Вы идите, отдыхайте, а то уж за полночь. И мне вскоре пора на пристань идти, своих дружинников встречать. Успеем еще наговориться.

Они покинули трапезную, вышли на крыльцо. Степа и Ванятка, сердечно попрощавшись с сотником, направились к себе в полк. Разик хотел было подняться в отведенные ему покои княжеского дворца, но, взглянув на небо, понял, что рассвет уже близок, и решил идти на пристань. Пристань, вернее, небольшой причал для почетных гостей и важных гонцов, находился рядом с княжескими палатами, в месте слияния реки Великой и реки Псковы, под стеной псковского кремля, именуемого горожанами Кромом.

К причалу вела небольшая калитка в крепостной стене, охраняемая ночью двумя часовыми. Назвав пропуск, Разик вышел из Крома к реке и принялся расхаживать взад-вперед вдоль края невысокого берегового обрыва. На душе у него было как никогда сумрачно и тоскливо. Но тоска эта была вызвана отнюдь не мыслями о предстоящей тяжелой битве с лучшим войском Европы. Разик, воспитанный в дружине тайного Лесного Стана, основанного три века назад по указу великого князя Александра Невского, не трепетал в преддверии войн и сражений. Ратное дело сызмальства было главным смыслом, а защита Родины – высшей целью всей его жизни. Печаль Разика имела личные причины. Он был, несомненно, хорош собой, усерден и удачлив в службе. Быстро поднявшись по ступенькам военной иерархии, Разик дослужился до сотника и сейчас фактически исполнял обязанности тысяцкого, возглавив отряд, выступивший из Лесного Стана для обороны Пскова. Конечно, в отряде насчитывалось едва полторы сотни бойцов, но это были все силы, которыми располагала их дружина, понесшая страшные потери в исторической битве при Молодях. В Лесном Стане для охраны и обороны остались только мальчишки из учебных десятков, не получившие еще звания леших, то есть строевых дружинников, и седые ветераны, давно вышедшие в отставку по состоянию здоровья. Поэтому Разик, командовавший основными силами Лесного Стана, был близок к званию не только тысяцкого, но и воеводы. И, конечно же, на него, красивого и мужественного, заслуженно окруженного почестями и уважением, заглядывались все незамужние девицы, мечтая пойти под венец с таким завидным женихом. Все, кроме одной.

Разик остановился, глубоко вздохнул, снял берет, чтобы веявший над рекой прохладный предрассветный ветер остудил его голову. Он в стотысячный раз задавал себе один и тот же вопрос: почему Катерина не отвечает взаимностью на его искреннюю любовь? Многие годы девушка словно не замечает его чувств. Конечно, она выказывает ему дружеское расположение, но ровно в той же мере, что и многим дружинникам Лесного Стана. А для него она – единственная в мире. Его закадычный друг, брат Катеньки Михась уже давно женился, и у него есть дети. А он, Разик, все ждет, трепетно и робко, словно отрок, когда же Катенька соизволит наконец обратить на него внимание. Разик несколько раз пытался открыться ей, хотя, конечно, она и так наверняка все знала и понимала, и просить ее руки. Но Катерина деликатно, но твердо избегала серьезного объяснения. Для бойца особой сотни, каковым, собственно, и являлась девушка, такой маневр не представлял ни малейшей трудности. Слава Богу, что, отвергая ухаживания Разика, она хотя бы не оказывала предпочтения никому другому. Это позволяло ему теплить в своем сердце надежду, что та ледяная стена, которой девушка окружила себя по непонятной причине, в конце концов все же растает. Разик готов был на любой подвиг, чтобы растопить эту стену. Хотя какие еще нужны подвиги человеку, заслужившему в сравнительно молодые годы звание сотника дружины Лесного Стана? Очевидно, что личных боевых заслугах с ним мало кто мог бы сравниться. И Разик, не просто отважный, но еще и очень образованный, умный и талантливый командир, способный мгновенно и эффективно решать сложнейшие задачи управления войсками не в тишине совещательной палаты, а под огнем неприятеля, чувствовал свое полное бессилие, когда пытался понять: что нужно женщине, Катерине, чтобы полюбить его? Впрочем, не один Разик не мог разгадать эту загадку. Его лучший друг, Михась, с которым он откровенно делился своими переживаниями, тоже никак не мог понять поведения родной сестры, и не раз восклицал в отчаянии: «Ну какого рожна ей надо?!». Михась время от времени пытался прояснить этот вопрос через свою жену, Джоану, лучшую задушевную подругу Катерины, но пользы от этого не было никакой, поскольку объяснения Джоаны лишь еще больше сбивали с толку и самого Михася, и Разика. В общем, Разику оставалось только ждать и надеяться, что он и делал вот уже столько лет. Но последний год был для него особенно тяжелым, поскольку прошлым летом Катерина покинула Лесной Стан и отправилась в неизвестном направлении выполнять очередное секретное задание. Горечь разлуки и неизвестность разрывали сердце Разика. Время от времени начальник особой сотни, дьякон Кирилл, передавал Михасю приветы от сестры. Михась тут же бежал к Разику, сообщал, что с Катенькой все в порядке. Разик успокаивался ненадолго, затем вновь тревога и беспокойство овладевали им.

Разик поднял глаза к небу, уже начавшему розоветь на востоке, и некоторое время смотрел на яркую точку Венеры, такую прекрасную, но такую безумно далекую, холодную и недоступную. Сотник перевел взгляд на реку, и увидел вдали едва различимые сквозь предрассветную дымку призрачные очертания знакомых парусов. По реке Великой поднимался из Псковского озера караван судов дружины Лесного Стана. Разик тряхнул головой, словно отгоняя все посторонние мысли, надел берет, машинальными привычными жестами поправил обмундирование и амуницию и легким стремительным шагом двинулся на пристань встречать своих бойцов.

Два судна изумительно ловко сходу отшвартовались у причала, мягко и почти бесшумно притершись к нему невысокими бортами. Остальные бросили якоря, ожидая своей очереди, чтобы встать под разгрузку. С носа первого судна на причал спрыгнул Михась и поспешил с докладом к своему командиру. Разик принял рапорт, обнял друга:

– Молодцы, быстро дошли! А где Желток?

– Пока на якоре, – Михась указал рукой на судно, замыкающее кильватерную колонну.

– Сам будешь командовать разгрузкой?

– Нет, возглавить разгрузку я поручил Олеже, у него лучше получится.

– Хорошо, – согласно кивнул Разик. – Пусть командует Олежа. Пойдем, пройдемся.

Он повернулся и пошел вдоль берега, к Крому. Михась последовал за своим другом и командиром, и хотел было задать ему важный вопрос: далеко ли неприятель, и сколько у их дружины имеется в запасе времени для развертывания и рекогносцировки предстоящего театра военных действий. Однако, как только они обогнули угловую башню, Михась увидел на юго-западе по всему горизонту всполохи далекого пламени больших пожаров. Дружиннику все стало ясно. Это пылали окрестные села, жители которых ушли в Псков и сами подожгли свои жилища, чтобы они не достались приближающемуся неприятелю. Так поступали русские люди испокон веку. «Если осада продлится до зимы, то королевское войско, привыкшее к совсем другой войне в европейских странах, будет нести потери не только от наших снарядов, но от холода и голода!» – зло усмехнулся про себя Михась.

Отойдя от причала, на котором уже звучали команды, скрипели тали, стучали катки под тяжелыми орудийными стволами и лафетами, Разик остановился, повернулся к Михасю.

– Как там, в Лесном Стане? – голос Разика звучал излишне бодро, словно ответ был очевидным и благоприятным.

Михась, слегка озадаченный тоном вопроса, повернул голову, бросил на друга и командира недоуменный взгляд. В глазах Разика он прочитал затаенную, почти детскую надежду на чудо, которое могло произойти за тот короткий промежуток времени, когда Разик уже покинул Стан, а Михась с товарищами еще готовились к отплытию в Псков. И Михась внезапно осознал, как неизмеримо устал его друг от того тяжелейшего бремени ответственности, которое недавно легло на его плечи, когда Разик по сути дела стал воеводой дружины Лесного Стана. Михась вздохнул, покачал головой:

– Положение в Стане сложное, почти критическое. Ни один из наших отрядов до сих пор не вернулся ни из-под Астрахани, ни из-под Новгорода. В боевом охранении и в караулах – одни мальчишки из учебной сотни… А от Катерины вестей тоже пока не поступало.

Разик чуть заметно ссутулился, отвел глаза, некоторое время смотрел в сторону, туда, где в сгустившейся предрассветной темноте смутно вырисовывались обветшалые крепостные стены Пскова. Затем он подчеркнуто выпрямился, расправил плечи, и, чуть опережая Михася, зашагал, как всегда, твердо и размашисто ко входу в Кром.

Однако не успел Разик достигнуть выходящей на берег кремлевской калитки, охраняемой парным караулом стрельцов, как его окликнули, причем не по званию, а по имени. Сотник резко остановился, грозно нахмурил брови, нарочито медленно повернулся к нарушителю субординации. От берега с места разгрузки кораблей леших вдогонку за Разиком и Михасем спешил человек, одетый в европейское платье: роскошный трехцветный бархатный колет и шелковые кюлоты. На его голове красовалась широкополая шляпа с плюмажем, а за плечами развевался широкий плащ. Когда щеголь приблизился, Разик, конечно же, сразу его узнал, несмотря на весь этот маскарад:

– Здорово, Фрол! – воскликнул обрадованный сотник, не ожидавший встретить в пришедшем отряде одного из лучших особников Лесного Стана.

– Здравия желаю, командир, – приветствовал его по-английски Фрол, и в ответ на несколько недоуменный взгляд Разика, объяснил свой весьма странный наряд. – Едва я приехал из-за моря в Лесной Стан, как увидел, что Михась с флотилией в Псков отчаливает. Я даже переодеться не успел, лишь с корабля на корабль перепрыгнул. Если не возражаешь, то я некоторое время буду нарушать форму одежды нашей дружины, пока мне запасной комплект не подберут. А то во время плавания по рекам и озерам несподручно было тюки с обмундированием распаковывать.

– Хорошо, брат особник, не возражаю! – усмехнулся Разик.

Он прекрасно понимал, что у бойцов особой сотни Лесного Стана, занимавшихся разведкой и контрразведкой, имеются не описанные в уставе привилегии.

– Позволь еще один вопрос, брат сотник. Это самый короткий путь на княжеский двор? – Фрол указал рукой на калитку в стене.

– Так точно, – кивнул Разик.

– Тогда я прошу тебя провести нас длинной дорогой, хочу город посмотреть.

– Что, в этой одежде? – слегка удивился Разик – Ты ж в ней будешь похож на польского шпиона!

– Так уж прям и шпиона! Ну и что ж с того? Вы ж меня не арестуете? – усмехнулся Фрол, но затем перешел на серьезный тон. – Впрочем, я все же надвину шляпу на глаза, да лицо плащом закрою, чтобы не опознали меня потом ненароком. Мне такая слава ни к чему.

Разик согласно кивнул и резко повернул вправо, к пристанским воротам. Для того чтобы прийти на княжеский двор таким путем, нужно было прошагать через полгорода. Фрол и Михась последовали за своим командиром. Когда они дошли до княжеских палат, Разик указал Михасю место во дворе, где следовало разместить отряд леших и орудия. Михась, уточнив, как проследовать к пункту новой дислокации коротким маршрутом, повернулся и побежал обратно на пристань.

– Я – на доклад к воеводе. А ты куда направишься, брат особник?

– Если позволишь, я тоже пойду с тобой, – как ни в чем не бывало, произнес Фрол, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся.

Разик внимательно посмотрел на старого товарища, а затем молча кивнул и первым взбежал на ступеньки высокого крыльца.

На рассвете город уже жил осадной жизнью. Горожане и беженцы, наводнившие дома родственников, монастырские дворы и казенные подворья, распределялись на оборонительные работы. Те из них, кто был знаком с военным делом, вставали в ряды ополчения. Отряды ополченцев формировались на кремлевской площади и затем следовали на отведенные позиции на стенах или к местам дислокации резервов.

Во всей этой бурной деятельности не принимали участие лишь несколько десятков человек: лешие, державшиеся как всегда, особняком, и псковские разведчики, собранные утром со всех полков и находившиеся в личном распоряжении самого воеводы. Дружинники Лесного стана расположились в Кроме, но не на главной площади, а на заднем дворе княжеских палат. Они сидели прямо на траве или на дощатых пешеходных мостках, плотным кольцом окружив привезенные с собой шесть пушек. На дульные части этих орудий почему-то были надеты серые мешки из плотной парусины. Данное обстоятельство вызвало удивление у нескольких бывалых людей, знакомых с пушкарским искусством и проходивших по делам службы мимо отряда дружинников. «Неужто они боятся, что порох в стволах отсыреет? – мимоходом рассуждали знатоки. – Но не везли же эти дружинники на своих ладьях заряженные орудия?» Впрочем, как это принято у людей военных, они свое любопытство и недоумение держали при себе и не задавали лешим лишних вопросов. Да те, разумеется, и не стали бы отвечать ни на какие вопросы.

Княжеским разведчикам для расположения был отведен небольшой сеновал рядом с воеводской конюшней. Будучи людьми бывалыми, они уточнили время и место предстоящего обеда и тут же завалились спать в душистом свеженьком сене. Лишь двое друзей, Степа и Ванятка, вместо сна отправились на поиски поморских дружинников. Понятно, что поиски эти были весьма короткими, поскольку, выйдя с сеновала и обогнув конюшню, разведчики тут же натолкнулись на отряд леших. После радостных объятий и приветствий, когда все говорят взахлеб, перебивая друг друга, а восклицания и жесты значат больше, чем слова, друзья отошли в сторонку и уселись на завалинке возле глухой стены княжеских палат.

– Как поживаете, дружинники? – первым, как самый старший по возрасту, спросил Степа.

– Грех жаловаться, но очень хочется, – с притворной печалью в голосе вздохнул Желток.