Текст книги "Осада"

Автор книги: Иван Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

– Да, у меня есть некие сомнения. Вернее, у меня нет полной уверенности в успехе предстоящего штурма. Наместник русского царя в Пскове – воевода Иван Петрович Шуйский – весьма опытный разумный полководец. Он сумел организовать весьма эффективную оборону с постоянными и успешными вылазками и внезапными артиллерийскими налетами. Сомнительно, что он сидит сложа руки и ждет, пока рухнут стены его крепости. Я не исключаю, что мы не сможем взять город штурмом и вынуждены будем перейти к осаде.

– Спасибо за откровенность, мой достопочтенный друг! – раздумчиво произнес Абдул-паша. – В таком случае и я смогу поделиться с тобой весьма важными и совершенно секретными сведениями, и оказать тем самым и лично тебе, и всему королевскому войску важную услугу. Если штурм провалится, и король перейдет к осаде, то тебя первого тут же постараются сделать главным виновником всех неудач, и тебе понадобится нечто весьма существенное, чтобы вернуть милость и доверие короля.

– Да, это так. – Маркиз скривил губы в невеселой улыбке.

– И, как я уже говорил, мой лучезарный повелитель – великий султан, весьма заинтересован в скорейшем взятии Пскова войсками короля Стефана. Я, недостойный слуга мудрейшего султана, сейчас услышал от тебя, маркиз, две важных вещи. Во-первых, штурм может не принести успеха, и король вынужден будет вести длительную осаду. Во-вторых, душой обороны Пскова является князь Иван Шуйский. Если князь Шуйский будет убит – ускорит ли это обстоятельство взятие города?

– Несомненно! – без колебаний ответил маркиз.

– А если ты, мой друг фон Гауфт, разработаешь и осуществишь операцию по устранению русского воеводы – будет ли это способствовать твоей реабилитации перед королем Стефаном в случае провала штурма?

– Абсолютно! – вновь быстро и без колебаний ответил маркиз.

– В таком случае, слушай и запоминай слова своего друга, маркиз.

Абдул-паша сделал изрядный глоток вина, решительным движением поставил бокал на стол, отодвинул далеко от себя, подчеркивая важность предстоящего сообщения.

– Одним из последних великих замыслов моего незабвенного учителя, Буслам-паши, было устранение наиболее опасного для Османской империи русского полководца – князя Михаила Воротынского. Подослать к князю обычных убийц с кинжалом, ядом или пистолем было невозможно: слишком хорошо его охраняли верные слуги. Любовь к князю ратников и простых людей, причем не только из его родовых вотчин, а со всей Руси, была столь велика, что любая наша попытка завербовать среди них предателя проваливалась на корню. Тогда Буслам-паша, который, как тебе известно, обогатил теорию и практику тайной войны множеством удивительных новшеств, придумал нечто совершенно уникальное, доселе неслыханное. Буслам-паша принялся искать мастеров во многих странах мира, и, в конечном итоге нашел того, кто мог бы реализовать его хитроумный замысел. Это случилось незадолго до трагической гибели Буслам-паши. На переговоры с заморским мастером учитель и благодетель послал меня…

Абдул-паша замолчал, протянул было руку к кубку, но отдернул ее и продолжил:

– Потом, как ты знаешь, аллах посодействовал правоверным и лишил разума русского царя. И царь сам казнил нашего главного врага, своего самого талантливого полководца, князя Воротынского, лютой казнью.

– А как же заказ Буслам-паши мастеру? – на миг утратив свою обычную невозмутимость, воскликнул маркиз.

– Заказ был уже оплачен. И мастер готов его выполнить в любой момент, когда получит от меня условный знак – вот этот перстень. – Абдул-паша снял с пальца замысловатой формы перстень с сапфиром, протянул маркизу. – Возьми его, отправь мастеру, и убей нашего общего врага – князя Ивана Шуйского!

Маркиз взял перстень, внимательно осмотрел его со всех сторон, примерил на свой палец. Но он, естественно, не собирался открыто носить столь важный тайный знак. Еще раз внимательно изучив и запомнив камень, фон Гауфт снял украшение с пальца и положил его в простой замшевый кошель, который он носил на шее на крепком кожаном ремешке, спрятав под камзолом.

– Надеюсь, мой благородный друг, у тебя найдется в лагере надежный человек, которого ты смог бы отправить в Англию с этим перстнем? – полувопросительно-полуутвердительно спросил паша.

Фон Гауфт, не задумываясь ни на секунду, лишь молча кивнул головой.

– Тогда я сейчас поведаю тебе, как найти мастера в этой сырой и туманной стране, – паша протянул руку к кубку, единым духом опорожнил его до дна и, не смотря на то, что их и так никто не мог подслушать, склонился к самому уху маркиза и прошептал несколько слов, способных решить судьбу не только города Пскова, но и всего государства Российского.

Фрау Анна, как ее называли ее бойцы-вервольфы и друзья первого мужа, или пани Анна Залевская, каковой она официально являлась сейчас, по титулу и фамилии своего последнего (впрочем, даст Бог – не последнего!) мужа, с утра пребывала в дурном расположении духа. Разумеется, эту свою хандру она тщательно скрывала от окружающих, поскольку в период боевых действий в военном лагере старшие офицеры должны были держаться исключительно бодро и весело, вселяя уверенность в подчиненных. После успешно проведенной операции по налету на одну из ключевых башен вражеской крепости ни сама фрау, ни ее отряд не получили ожидаемой благодарности в виде сколько-нибудь щедрой награды. Разумеется, король выразил им свое удовольствие и восхищение, их приветствовали с восторгом многие офицеры, но все это были лишь слова, тогда как вервольфы являлись людьми прагматичными и предпочитали пышным похвалам звонкую монету. Конечно, пани-фрау и ее люди понимали, что от них ожидали захвата вражеских чудо-орудий, но и захват обычных пушек во всех армиях мира, безусловно, считался подвигом. И еще фрау Анне не нравилось, что начальник контрразведки, маркиз Генрих фон Гауфт слишком уж долго и придирчиво расспрашивал ее подчиненных о подробностях ночного рейда. Хорошо, что он хотя бы не осмелился допрашивать ее саму. Или это как раз и плохо?

Она расхаживала из угла в угол в своей небольшой палатке, резко разворачиваясь всем корпусом, словно уходя от ударов в рукопашном поединке. От этого монотонного расхаживания и напряженных раздумий ее отвлек голос, внезапно раздавшийся из-за тонкого полотняного полога, прекрывающего вход:

– Фрау Анна, разрешите войти?

Лейтенант подошел по обыкновению совершенно бесшумно. Анна испытала досаду от того, что не услышала своевременно, как кто-то приближается к ее палатке. Однако она, конечно же, этого своего неудовольствия никак не высказала, а, напротив, произнесла с едва заметной игриво-ласковой ноткой, якобы непроизвольно прорвавшейся сквозь официальный тон:

– Входите, герр лейтенант!

Офицер откинул полог, сделал два шага, вытянулся перед начальницей:

– Караульный доложил о прибытии к линии постов ротмистра Голковского. Герр ротмистр утверждает, что ему необходимо увидеть вас по делам службы, – голос лейтенанта звучал с обычной бесстрастностью, но при последних словах он позволил себе скептически скривить губы, возможно, надеясь, что в полумраке шатра начальница не заметит столь бурного проявления неуставных эмоций.

Пани Анна досадливо поморщилась, и лейтенант, влюблено улавливавший малейший жест своей начальницы, произнес с готовностью:

– Прикажете отказать?

– Отчего ж? – пожала плечами фрау. – Проси гусара в штабной шатер! Служба есть служба!

В ее словах явственно звучала ирония и раздражение. Лейтенант пристально взглянул на свою начальницу, и, поколебавшись долю секунды, решительно вскинул голову:

– Прикажете отвадить назойливого господина раз и навсегда?

– Что вы такое говорите, лейтенант? – притворно вознегодовала фрау Анна и, жестко усмехнувшись, сменила тон. – Я сама сумею наставить бравого гусара на путь истинный.

Лейтенант обрадовано вытянулся, отсалютовал своей госпоже и бесшумно исчез за пологом, словно растаял в воздухе. Пани Анна поправила амуницию, надела широкополую офицерскую шляпу с пышным плюмажем, и, лишь мельком взглянув на себя в небольшое походное зеркало, отправилась на встречу с надоевшим ей хуже горькой редьки гусарским ротмистром.

Пан Анджей, как обычно, разодетый в пух и прах, в ослепительно сверкающей позолотой и свеженачищенной сталью кирасе и столь же блестящем шлеме, нетерпеливо расхаживал перед штабной палаткой. Узрев пани Анну, гусар бросился ей навстречу. Не добежав лишь нескольких шагов, он опустился на одно колено, чтобы в своем неподражаемом стиле проехать в такой позе остаток пути по траве, как он уже проделывал это недавно перед королем. Однако трава в бивуаке была изрядно вытоптана, к тому же солнце успело высушить остатки росы. Бравый ротмистр слегка забуксовал, подняв шпорами и ножнами сабли изрядное облачко пыли. Пани Анна, чтобы не ставить гостя в неловкое положение (хотя в прямом смысле слова ротмистр в неловком положении уже стоял), поспешно сделала широкий шаг ему навстречу, протянула руку для поцелуя.

– Приветствую вас, благородный рыцарь, – с трудом подавив смех, певуче произнесла она.

Голковский приложился к ее руке, задержав уста чуть дольше, чем того требовал этикет. Анна с усилием выдернула свою ладонь из его цепких пальцев:

– К чему эти церемонии, пан ротмистр? – ее голос на сей раз звучал подчеркнуто официально. – Ведь вы пришли ко мне не как кавалер к светской даме, а как офицер к офицеру! Прошу вас следовать за мной в штабную палатку.

Она пошла вперед, не оборачиваясь и не дожидаясь, пока Голковский поднимется на ноги. Ротмистр вскочил, как ни в чем не бывало, и решительно устремился вслед за прекрасной воительницей. Пани Анна вошла в палатку, сняла шляпу, небрежным жестом бросила ее на стол и опустилась в раскладное походное кресло, жестом пригласив пана Голковского занять место напротив. Но ротмистр остался стоять, склонившись перед дамой в изящном полупоклоне.

– Пани Анна, как вам известно, его величество король Стефан направил псковскому воеводе ультиматум, и русские взяли три дня на размышление. То есть, по всем военным обычаям мы сейчас негласно имеем что-то вроде перемирия…

Начальница вервольфов неопределенно пожала плечами, то ли подтверждая, что ей, как и всем, известно про ультиматум, то ли выражая свой скепсис по поводу существования в военном деле хоть каких-то обычаев, одинаково соблюдаемых обеими противоборствующими сторонами.

Пан Анджей сделал паузу и с гусарским апломбом выпалил главное:

– А не совершить ли нам с вами, дорогая пани, прогулку в лес?

– Вы предлагаете мне провести совместную рекогносцировку? – с нескрываемой иронией произнесла пани Анна. – Когда, какими силами, и с какой целью?

Пан Аджей, принявший эту явственную иронию за игривое кокетство и окрыленный сим мнимым знаком благосклонности, продолжил стремительный кавалерийский натиск:

– Да нет же, пани Анна! Не рекогносцировку, а прогулку вдвоем. Только вы и я! – Ротмистр изящно подбоченился и пронзил собеседницу пламенным взором.

– Пан ротмистр, вы неотразимы! – продолжила пани Анна с прежней иронией. – Однако это же весьма опасно: прогуливаться вдвоем в лесу возле вражеской крепости! Можно угодить в засаду или напороться на неприятельский дозор!

– Засада, дозор, – небрежно махнул рукой ротмистр и вымолвил с клокочущей страстью: – Если мне выпадет случай защищать вас, то я один разметаю любую русскую шайку!

– Вы до такой степени полагаетесь на вашу саблю, пан рыцарь? – на сей раз из голоса пани Анна исчезла ирония, он звучал совершенно серьезно, даже, пожалуй, мрачно.

– Вы недавно имели случай убедиться в разящей силе и мастерстве моего клинка! – продолжал красоваться поручик, не ощутивший внезапную перемену тона собеседницы.

Газа пани Анны холодно сверкнули:

– Хорошо, пан Анджей. Я согласна отправиться на прогулку в лес с вами вдвоем, – и, жестом остановив ротмистра, собравшегося было броситься на колени и радостно припасть к ее руке, она добавила с прежней загадочной мрачностью. – Но лишь с одним условием!

– Все что угодно, прекрасная пани! – вне себя от радости пылко воскликнул гусар.

– Весьма опрометчивое обещание, – жестко усмехнулась пани Анна. – Но вы можете быть спокойны: я не потребую от вас ничего невозможного. Мое условие таково: мы с вами углубляемся в лес, находим уединенную поляну, на которой нас никто не увидит…

Пан Голковский весь затрепетал от радости и с трудом подавил восторженный вопль, едва не сорвавшийся с его губ. Между тем пани Анна продолжала свою речь:

– …На которой нас никто не увидит. И там, на этой поляне, вы дадите мне урок фехтования.

У ротмистра от удивления и неожиданности отвисла челюсть, он так и застыл с открытым ртом, изумленно вытаращившись на пани Анну, словно не замечавшую проявления его бурных эмоций.

– Мы с вами, пан ротмистр, проведем учебный фехтовальный поединок. Биться будем, как на рыцарском турнире, настоящим оружием, в кирасах и шлемах с опущенным забралом. Укол или удар в грудь, шею или в голову означает поражение. Два удара в руку или ногу – тоже проигрыш. Чтобы вы бились со мной всерьез, я назначаю вам награду: в случае моего поражения вы будете вправе требовать от меня удовлетворения ваших чувств. Если же вы проиграете наш поединок, то поклянетесь раз и навсегда забыть меня и впредь не искать моего общества! Я целиком и полностью полагаюсь на вашу рыцарскую честь, пан ротмистр.

Голковский, не веря своим ушам, продолжал молча взирать на прекрасную пани.

– Согласны ли вы с моими условиями, пан ротмистр? – нетерпеливо спросила пани Анна.

Тот, наконец, осмыслил услышанное, пришел в себя и радостно засмеялся:

– Разумеется, моя прекрасная пани, – многозначительно выделив слово «моя» воскликнул бравый гусар. – Я согласен завоевать вашу благосклонность столь необычным, но столь восхитительным, истинно рыцарским способом! Позвольте облобызать ваши нежные ручки!

– Не позволю! – достаточно резко, почти грубо осадила его пани Анна. Вначале – поединок, потом – все остальное. Ступайте к линии постов, садитесь на коня. Я надену доспехи и вскоре присоединюсь к вам.

С этими словами она резко поднялась из кресла и вышла из штабной палатки, не обращая внимания на ротмистра и не внимая тем словам, которые он тщился произнести ей вслед.

– Я отправляюсь с ротмистром по делам службы. Подать мне доспехи и седлать моего коня, – приказала пани подбежавшему к ней лейтенанту.

– Слушаюсь! – вытянулся перед ней лейтенант. – Скольких бойцов прикажете выделить в сопровождение?

– Отставить сопровождение! Я отправлюсь одна! – жестким голосом и взглядом пресекла она все дальнейшие вопросы и предложения своего заместителя.

Они спешились на небольшой поляне, окруженной густым непролазным кустарником. Звуки из лагеря королевского войска сюда уже не долетали. Сонный полуденный лес, казалось, был пустынен. Лишь время от времени тишину нарушало ленивое щебетание немногочисленных птах. Однако пани Анна, не привыкла доверять кажущейся тишине. Она жестами приказала ротмистру взять коней по уздцы и стоять молча, а сама, держа наготове два пистоля, бесшумно пересекла кусты, и углубилась в окружавший поляну лес. Беззвучно ступая по все еще влажной с ночи лесной подстилке, она, передвигаясь зигзагами, бегом осмотрела периметр и, убедившись, что лес вокруг действительно не таит в себе никакой угрозы, вернулась на поляну.

Пан Голковский, привязав лошадей к веткам кустарника, нетерпеливо вышагивал взад-вперед, поджидая пани Анну.

– Ну наконец-то! – порывисто бросился он ей навстречу. – Исчезли, словно призрак, и ни слуху, ни духу! Я уже было начал волноваться!

Голковский старался придать своему голосу игривую беззаботность, но все же в нем явственно проскальзывали тревожные нотки.

– К делу, ясновельможный пан! – прервала его излияния Анна, совершенно не запыхавшаяся после пробежки. – Саблю наголо!

Подавая пример, она прямо через голову сняла портупею со своей шпагой, вынула из ножен клинок, отбросила ножны с ремнями далеко в сторону. Ротмистр, чуть замешкавшись, медленно и нехотя проделал то же самое. Они встали друг напротив друга. Пани Анна сразу приняла фехтовальную стойку, а Голковский стоял, опустив саблю, в недоумении пожимая плечами и покачивая головой.

– Пани Анна, вы – самая прекрасная и загадочная женщина, которую мне довелось встречать в своей жизни. Чтобы добиться вашей благосклонности, я готов на все! Но… Но, черт меня побери, я не понимаю, зачем вы затеяли это состязание, исход которого заведомо известен! Во всем королевском войске, да и, пожалуй, во всей Европе никто не может сравниться со мной в умении владеть клинком. Я с пятнадцати лет участвую в битвах и дуэлях, и уже давно потерял счет своим победам в сабельных схватках не на жизнь, а на смерть. Неужели вы всерьез рассчитываете одолеть меня в потешном поединке? А если нет, то к чему все эти эскапады, не лучше ли перейти сразу к поцелуям? Простите, что изъясняюсь с излишней прямотой, но она неотъемлемо присуща гусару, каждый день играющему со смертью, а мое сердце переполнено чувством пылкой любви к вам!

Пани Анна опустила локоть, подняв шпагу вверх, нетерпеливо притопнула ногой:

– Пан Анджей, не надо пустых речей. Напоминаю наше условие: укол или удар в голову или грудь, или два – в конечности означают проигрыш. Победитель получает или любовь, или забвение. Так что сражайтесь всерьез, ясновельможный пан, и не ждите от меня пощады. К бою!

Голос ее звучал вызывающе резко, даже, пожалуй, с высокомерным презрением. Такого тона в отношении своей персоны пан Анджей не мог простить никому.

– Хорошо, пани! Вы сами напросились! – уже безо всякого любовного пыла, а с обидой и раздражением воскликнул он и принял, наконец, фехтовальную стойку.

Клинки скрестились, коротко прозвенев в лесной тишине. Ротмистр, несмотря на только что звучавшую похвальбу и полную уверенность в собственном превосходстве, все же начал поединок весьма осторожно и осмотрительно. Слишком уж ценный приз должен был получить он в случае победы. А уж о поражении лучше было не думать, ибо оно означало ужасающий, невиданный позор. Да и непонятная решительность, с которой пани Анна настаивала на поединке, внушили бравому гусару некоторые смутные опасения.

Однако, после первых же секунд схватки пану Анджею – выдающемуся мастеру фехтования – все стало ясно. Начальница вервольфов действительно умела держать в руке шпагу, и сражалась весьма неплохо, но… не более того. Гусарский ротмистр превосходил ее буквально во всем: силе, опыте, быстроте движений и даже в длине клинка своей тяжелой боевой сабли. На что же надеялась эта пани со своей почти игрушечной шпажонкой, затевая сей дурацкий поединок? Неужели на то, что он, ясновельможный пан Голковский, проявит рыцарские чувства, поддастся в схватке и добровольно откажется от своих притязаний на ее руку и сердце? Ну уж нет! Однако пора заканчивать этот балаган и ставить жирную точку острием своего клинка на изящной дорогой кирасе прекрасной противницы. Раз, два, три! Ротмистр качнул корпус назад, выманивая на себя выпад, обвел снизу вверх шпагу пани Анны и коротким страшным ударом выбил шпагу из ее руки. Легкая шпага, жалобно тренькнув, упала в траву. Не теряя темпа, пан Анджей нанес молниеносный прямой укол в грудь своей противницы.

Однако, его сабля пронзила пустоту. Начальница вервольфов, словно заранее ожидавшая именно такого развития событий, ни мало не смутившись потерей оружия, неуловимым полуоборотом ушла в сторону, пропустив клинок и вытянутую руку ротмистра мимо груди. Прихватив неожиданно цепкими пальцами правой руки его запястье, пани согнутым предплечьем левой руки надавила сзади ему на плечо, взяв локоть на излом. Ротмистр по инерции полетел вперед и вниз, носом в землю, а пани продолжая скручивать свой корпус, направила противника по кругу вправо. Она, оставшись стоять на ногах, легко забрала саблю из его ослабшей от болевого залома руки, и, когда пан Анджей, проехав боком по траве, растянулся во весь рост, небрежно ткнула острием его собственной сабли прямо в ошейник кирасы. Возьми она на волосок выше, клинок попал бы точно в зазор между ошейником и подбородником шлема и пронзил пану Анджею горло.

– Вы убиты, пан! – ее голос звучал обыденно, без какого-либо злорадства.

Пани Анна отвела саблю, воткнула ее в землю, отошла в сторону, чтобы поднять свою шпагу и портупею с ножнами. Ротмистр продолжал лежать неподвижно, словно он и в самом деле был убит. Такого беспросветного отчаяния он не испытывал ни разу в жизни. Его глаза застилала темная пелена, сердце сжимал ледяной обруч, в ушах все нарастал невыносимо пронзительный звон.

Внезапно сквозь эту пелену и всепоглощающий звон он почувствовал, как его трясут за плечо. Голковский открыл глаза. Пани Анна присела рядом с ним на траву, положила свою руку на его, смотрела сверху спокойным, даже ласковым взглядом, безо всякой насмешки или торжества.

– Пан Анджей, я передумала, – без предисловия начала она. – Вам необязательно всю оставшуюся жизнь избегать моего общества. Чтобы вернуть мою благосклонность вам достаточно лишь совершить еще один подвиг, причем отнюдь не турнирный, а самый что ни на есть боевой.

Голковский, не веря своим ушам, приподнялся на локтях и изумленно воззрился на пани Анну. Он уже даже и не пытался понять мотивы ее поступков, а просто молча внимал ей.

– Вам следует взять в плен и привести лично ко мне на допрос хотя бы одного бойца из числа поморских дружинников, обороняющих Псков, – продолжала пани Анна. – Вы знаете тех, о ком идет речь?

Голковский растеряно кивнул. Во время своего гарцевания перед стенами осажденного города он видел в рядах противостоящих им русских кавалеристов нескольких всадников в странном зеленом обмундировании. Знающие люди, кажется, из рейтар полковника фон Фаренсберга, упомянули вскользь, что это дружинники из русских поморских земель, о которых ходят противоречивые и странные слухи. Дескать, эти поморы совершенно дикие и не боящиеся боли и смерти, и потому с ними лучше не связываться.

– Вот и хорошо! После того, как вы плените и доставите мне поморского дружинника, я сниму с вас обязательство избегать моего общества. Да, я хочу особо отметить, что рядовой дружинник мне не нужен. Мне нужен десятник. Именно десятник поморских дружинников. Он у них в Пскове один. Вы легко сможете опознать его по двум синим полоскам, нашитым на берете.

– Но… Но почему именно я? – вновь обретя наконец дар речи, растерянно пробормотал ротмистр. – Вы только что ошеломляюще доказали, что вы, легендарные вервольфы, несравненно более и искусны в боевом мастерстве чем мы, простые воины. Почему вы не прикажете своим бойцам пленить помора?

– Вы задали очень важный и очень серьезный вопрос, пан Анджей. И я отвечу вам со всей серьезностью. Ваше поражение в поединке объясняется отнюдь не тем, что я лучше вас владею шпагой. По сравнению с вами – истинным мастером клинка – я просто неуч и неумеха. Когда мы выходили на поединок, и вам, и мне сие неравенство сил было заведомо известно. Но вы отнеслись ко мне с пренебрежением. А я, зная, что вы сильнее, обратила эту вашу силу против вас. В этом и состоит высшее искусство боя: побеждать заведомо более сильного противника, обращая его силу против него самого. Поморские дружинники хорошо знают моих бойцов-вервольфов и в любой ситуации будут биться против них, как против равных. Подобный бой является наиболее тяжелым и кровавым, и исход его непредсказуем… А вас они тоже знают и потому не боятся. Вы, конечно же, теперь, после нашего поединка, не воспринимаете мои слова, как обиду, а в точности понимаете, что именно я имею в виду. Я предлагаю вам сыграть с ними в ту же игру, в которую я только что сыграла против вас. Если поморы также недооценят вас, как вы только что недооценили меня, то вы победите!

Ротмистр некоторое время угрюмо молчал, обдумывая услышанное. Затем он глубоко вздохнул, словно пробуждаясь от ночного кошмара, и произнес почти с прежней бодростью:

– Дорогая пани Анна! Я, беря пример с вас, впредь не буду сотрясать воздух лишними словами. Однако хочу сказать вам спасибо за урок! Возможно, он когда-нибудь спасет мне жизнь.

Он поднялся на ноги, поправил амуницию, и произнес твердо:

– Я пленю помора!

Покидая поляну, ни пани Анна, ни уж тем более пан Анджей не осматривали окрестные кусты на предмет постороннего присутствия. Начальница вервольфов, конечно же, профессиональным чутьем постоянно контролировала окружающую обстановку. Но притаившийся на опушке человек тоже был профессионалом, и заметить его без целенаправленных усилий было практически невозможно. Он следил за странной парочкой почти от самого лагеря. Когда ротмистр со своей спутницей спешились на укромной полянке, этот человек быстро отошел далеко в лес, догадавшись, что начальница вервольфов примется зачищать периметр. Затем он бесшумно прокрался на самую опушку и стал внимательным свидетелем всех последовавших занимательных событий и разговоров.

Когда всадники покинули поляну и медленно двинулись по узкой звериной тропе в обратный путь, таинственный соглядатай некоторое время продолжал лежать в своем укрытии. Затем он вскочил на ноги и легко побежал напрямки через лес, причем намного быстрее плетущихся шагом верховых. В условленном месте на краю леса, перед обширным полем, тянущимся до самого осадного лагеря, его поджидал слуга с двумя лошадьми.

– Удачной ли была ваша охота, господин маркиз? – почтительно осведомился слуга.

– Как обычно, – слегка пожал плечами фон Гауфт и, вскочив в седло, неспешной рысью направился в лагерь, обдумывая только что полученную информацию.

«Зачем же нашей загадочной пани Анне понадобилось так унижать гордого гусара и наносить смертельный удар по его самолюбию? Чтобы взять на крючок и завербовать под угрозой разглашения произошедшего? А зачем же, в таком случае, она поручила ему взять в плен поморского дружинника, да еще и десятника, то есть, по сути дела, послала ротмистра на верную смерть? Или же он действительно так надоел прекрасной пани, что она, не веря обещанию оставить ее в покое, захотела избавиться от назойливого ухажера наверняка? Причем решила сделать это руками неприятеля, чтобы не вызвать лишних разговоров и подозрений. А что если… – Маркиз даже осадил коня, пораженный внезапно пришедшей в голову догадкой. – А что, если она, почувствовав за собой слежку, и опасаясь выходить на связь через тайники, хочет встретиться со связником? Потому она и требует от ротмистра взять в плен ни абы кого, а конкретного бойца, то есть разведчика, с которым все заранее было обговорено. Помор-разведчик притворно сдается в плен, встречается с пани, а потом… Ну и что потом? Нет, слишком сложная комбинация! Хотя, я уже знаю, что имею дело с весьма достойным противником… Ладно, примем все эти рассуждения за рабочие гипотезы, а пока будем собирать информацию, не спуская глаз с прекрасной дамы. Интересно, что это именно она сообщила о множестве дымов на псковской улице, идущей вдоль участка стены, намеченного нами для штурма. И на этом же участке постоянно слышен стук топоров… Стук топоров, множество дымов – складно да напевно. Выгонят из контрразведки – пойду в менестрели. А может быть – в гусляры?».

Маркиз усмехнулся, дал шпоры коню и поскакал в свой стан.

Пани Анна вернулась в расположение отряда вервольфов одна, расставшись с ротмистром на опушке леса. Она бросила поводья лейтенанту и легко, не смотря на надетую амуницию и вооружение соскочила с коня. Лейтенант, держа ее коня под уздцы, молча взирал на свою начальницу, не решаясь задать вслух мучивший его вопрос. Пани Анна, мельком бросив взгляд на офицера, сняла шлем, тряхнула головой так, что ее чудесные густые волосы золотистым дождем рассыпались поверх вороненой кирасы, и направилась в свой шатер.

– Отвадила! – через плечо на ходу бросила она своему заместителю всего лишь одно слово.

Карета проехала по дорожке небольшого парка и остановилась перед элегантно строгим особняком. Пожилой слуга, пыхтя, слез с запяток, не слишком проворно, но весьма почтительно распахнул дверцу. Мисс Мэри Локлбридж выпорхнула из кареты, привычно взбежала по невысокой мраморной лестнице. Перед уже открытыми дубовыми дверями парадного входа ее поджидал величественный дворецкий. Его голос звучал с бесстрастной чопорностью, но движения бровей выражали немалое удивление:

– Мисс Мэри, вы опоздали к обеду! Гонг уже прозвучал три минуты назад, и леди Алиса с сэром полковником вынуждены были сесть за стол, не дождавшись вас. Смею надеяться, что вас задержала весьма и весьма уважительная причина!

– Вы правы, Джекоб! Лишь чрезвычайные обстоятельства вынудили меня допустить столь чудовищное опоздание!

Мисс Мэри, не задерживаясь, пробежала под сводчатой аркой, миновала анфиладу комнат, и, как легкое дуновение веселого теплого ветерка, ворвалась в обеденную залу.

– Нашла! – с порога воскликнула она, опережая все вопросы и объяснения, и, картинно запыхавшись, плюхнулась на свое место за стол.

Полковник чуть не расплескал бокал со строго отмеренной ограниченной порцией любимого односолодового виски, а леди Алиса уронила салфетку.

– Ну наконец-то! Поздравляю вас! – воскликнула она, делая знак лакею подать ей новую салфетку. – Почти год! Мисс Мэри, вы – истинная английская леди. Мы вами гордимся. Несомненно, и ваша лучшая подруга, леди Джоана, согласилась бы с моими словами.

– Гип-гип ура! – провозгласил полковник, героическим усилием спасший вожделенный бокал.

Действуя с кавалерийской стремительностью и инициативой, он торжественно поднялся со своего места:

– За долгожданное и знаменательное событие! – находчивый ветеран осушил священный сосуд до дна и с невинным видом обратился к супруге: – Дорогая, прикажи по такому случаю подать еще виски!

– Подайте! – обреченно кивнула лакею леди Алиса, не желавшая вносить диссонанс в торжественность момента, и обратилась к мисс Мэри: – Надо же, никогда не думала, что Портсмут – настолько большой город, что в нем можно почти год искать человека даже по неточному адресу. Как там написал ваш батюшка, сэр Генри Локлбридж в своих предсмертных заметках?

«Третий дом слева от площади с таверной, с красной крышей. Мастер Джон Смит, среднего росту, с темными волосами,» – скороговоркой процитировала мисс Локлбридж давно заученный текст.

– Да уж, – пробормотал полковник, любуясь янтарно-коричневым маслянистым блеском новой порции благородного напитка в хрустальном бокале. – Таких площадей с трактирами и красных крыш в Портсмуте видимо-невидимо, не говоря уж о Джонах-кузнецах, то есть Смитах. Очевидно, ваш батюшка частенько посещал мастерскую мистера Смита, и потому у него не было надобности подробно описывать местоположение. Да и писал он свои заметки, как я понимаю, скорее для себя, нежели для наследников.