Текст книги "Анархисты будущего (Москва через 20 лет. Фантастический роман)"
Автор книги: Ив. Морской
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)
IX
Раскол
Александр Васильевич очнулся от гула голосов, проникавших в комнату сквозь запертые двери. Еще полный трепета от охватившего его острого чувства горя, сознания своего бессилия и желания броситься к ней на помощь, он сразу понял действительность. Этот гул голосов звал его, ободрял, будил энергию.
Там, в этой шумевшей толпе, он мог, наконец, найти помощь. Эта стихия-толпа могла вынести его из безнадежности и отчаяния в светлый мир радости и покоя.
Он встал и бросился в дверям.
Странная картина представилась ему, когда он раскрыл дверь и откинул драпировку: все помещение было запружено людьми. По стенам горели зеленые фонари, и лица собравшихся людей казались бледными, как лица мертвецов. И у этих мертвецов ярким возбуждением горели глаза.
Толпа кипела и волновалась, мешая говорить оратору, стоявшему на кафедре.
Это было столкновение двух течений, двух вихрей, которые образуют водоворот, образуют бурю…
Какой-то совершенно незнакомый человек схватил Александра Васильевича за плечо.
– Слушайте, – вскрикнул он, – анархисты хотят воспользоваться нами, как рабочей силой, чтобы потом торжествовать победу! Разве может при таких условиях существовать свободный блок?
Он принимал и Александра Васильевича за социалиста-революционера.
Слова Пронского о предоставлении анархистам свободных земель в Сибири или Туркестане невольно вспомнились Александру Васильевичу, и он с ужасом подумал, что распался едва налаженный союз, который мог освободить несчастных заключенных «Бастилии».
Так называли новую тюрьму в широких кругах общества.
Не ответив задержавшему его незнакомцу, он бросился в самую толпу. Его душила злоба, негодование, печаль. Он хотел крикнуть, что не время враждовать, не время отстаивать партийные интересы, когда люди гибнут под землей в каменных мешках. Что их собрание не партийное, а собрание освободителей, у которых нет счетов друг с другом.
Он хотел крикнуть им: «Опомнитесь!» и не мог. Спазма сдавила горло, и он смотрел на толпу, на всех этих возбужденных людей, как на врагов, как на ослепленных, чуждых в эту минуту вопросов человечности.
Его горе, его счастье тонуло, как песчинка, в этом всезахватывающем, вседовлеющем возбуждении толпы. Он чувствовал в эту минуту страшную, самодержавную власть толпы над отдельной человеческой личностью, над самим собой.
Каменное изваяние демона бесстрастно, с холодной усмешкой смотрело на бушевавшее человеческое море, точно издеваясь над этими людьми, бродившими в потемках вокруг истины, – так казалось Александру Васильевичу; он бросил на него живой, полный ненависти человеческий взгляд, и этот взгляд встретился со взглядом другого человека, стоявшего возле алтаря.
Александр Васильевич сразу узнал эту высокую и худую фигуру со скрещенными на груди руками и с бесстрастным холодным лицом. Это был двойник демона; это был Дикгоф.
Александр Васильевич рванулся к нему, расталкивая толпу, в которой на него смотрели, как на безумного. Он не видел теперь никого, кроме этого главного, по его мнению, виновника страданий Ани и своих собственных.
Его остановил Пронский. Он был взволнован и не обратил внимания на состояние товарища.
– Анархисты требуют подчинения себе! – вскричал он. – Они не могут понять, что мы все должны подчиниться воле народа, которая выразится в Учредительном собрании! Их свобода явится деспотизмом для нас!
– Он… Сам он! – вместо ответа вскрикнул Александр Васильевич, вырываясь от товарища.
– Кто он? – изумленно воскликнул Пронский.
– Дикгоф! Их глава. Я потребую от него освобождения!
– Браво, браво! – закричали стоявшие вокруг.
Это были революционеры, принявшие Александра Васильевича за члена своей партии и рукоплескавшие его возбуждению.
И только Пронский понял настоящую причину этого возбуждения, понял, что за партийными интересами забыл главную роль, для которой они пришли сюда, и ему стало неловко перед товарищем. Он бросился за ним, чтобы поддержать его в решительную минуту.
Но около Дикгофа сплошной стеной стояли анархисты. Ни Александр Васильевич, ни Пронский не могли пробиться сквозь эту живую стену.
Дикгоф говорил. Его резкий металлический голос покрывал здесь стоявший в храме гул голосов, и его слова могла слышать почти половина собравшихся.
Оратор-революционер давно уж кончил свою речь и, махнув рукой, спустился с кафедры. Теперь говорил Дикгоф.
Его речь была сплошной дифирамб анархии. Он говорил убежденно, говорил красиво, и эта холодная красота еще более оттенялась его металлическим и ровным голосом.
– Революционеры требуют от нас вооруженного восстания немедленно, решительной схватки с противником. И Учредительного собрания после победы. Нас меньше, чем революционеров. А если они вступят в блок с социал-демократами, их будет преобладающее количество. Учредительное собрание изречет нам смертный приговор, и с нами будет поступлено, как с коммунарами в Париже. Нет, наша тактика правильнее! Блокада «Анархии», – что это, как не вооруженное восстание? Но вооруженное восстание, поставленное в такие условия, при которых у нас больше шансов на победу. Пройдет еще полгода – и побежденное правительство подпишет свой смертный приговор. Мы возгласим на весь мир начала будущей свободной жизни, ибо анархия – идеал свободы. Мы принудим перешагнуть через цепи старых предрассудков тех, которые жмурятся от ослепившего их света, ибо сделаем это во имя действительно свободного человека! Мы считаем себя обладателями истины, величайшей истины, которой достигло человечество; мы горды этим сознанием, и уже потому не можем втеснять себя в рамки условности, которые предлагают нам революционеры. Ибо демократизм есть ничто без полной свободы человеческой личности – свободы без границ! И если революционеры отталкивают протянутую нами руку, то в этом виноваты они одни!
Гром рукоплесканий анархистов покрыл эту речь. Революционеры молчали, но тотчас же один из их среды попросил слова.
– Все уже пересказано, – закричали несколько голосов. – К чему бесполезные прения?
– Свободные анархисты лишают нас свободы слова! – ответили насмешливые голоса.
– Мы никогда не согласимся на ваши условия!
– В таком случае, нам здесь нечего делать. Мы уходим!
И революционеры потянулись из храма.
– Вопрос исчерпан… Блок не состоялся! – сказал кто– то рядом с Александром Васильевичем.
– Нет, не окончен! – воскликнул Александр Васильевич, рванувшись вперед.
Теснившиеся перед Дикгофом люди расступились перед ним от этого вскрика, и Александр Васильевич очутился лицом к лицу с «повелителем» анархистов, командиром воздушного корабля.
Дикгоф с некоторым изумлением посмотрел на этого бледного, возбужденного человека, неожиданного противника, лицо которого показалось ему знакомым.
– Вопрос не исчерпан, – в лицо ему воскликнул еще раз Александр Васильевич. – Он не может быть исчерпан, когда под землей томятся сотни осужденных, которые завтра будут мертвы.
Он дрожал от волнения. Голос у него прерывался.
– Чего же вы хотите? – спокойно спросил Дикгоф.
– Я не хочу! Я требую! – возразил Александр Васильевич. – Я требую, чтобы вы освободили тех невинных, которые благодаря вам томятся в каменных мешках; освобождения тех, которые попали в ваши сети!
Он бросил ему в лицо это слово «сети», как оскорбление, как вызов, не думая о последствиях, которые могло это иметь.
– Ого! – сказал кто-то рядом с ним.
В этом возгласе было и удивление и угроза.
Вокруг глухо зашумели.
– Александр Васильевич! – окрикнул его встревоженный Пронский, но его голос пропал даром.
– Кто вы такой? – холодно спросил Дикгоф. – Вы, конечно, революционер? Я вас видел где-то…
– Я не анархист и не революционер. Я просто свободный человек. Был у вас в коммуне по поручению жены. Теперь она в тюрьме. Из-за вас… Из-за вашего дела, в которое я не верю. Вы поступили с ней, как полководец с пушечным мясом. Вы послали ее и бросили, потом забыли о ней. На страдания, на смерть. И когда возможна была попытка к освобождению, вы бросили ее из-за политических споров. Как человек, как муж, я требую от вас, – слышите ли, требую, – ее освобождения! И если вы откажете мне, я назову вас убийцами, я буду мстить вам, как может только мстить исстрадавшийся человек! Пусть я погибну, но вы не сломите мою душу.
– Гражданин, так нельзя говорить! – крикнул кто-то в упор Александру Васильевичу.
Но Дикгоф остановил неожиданного оппонента.
– Товарищи, он прав! – сказал он ровным и по-прежнему спокойным тоном. – На нас одних лежит обязанность освободить заключенных. И мы это сделаем.
X
Подкоп
Отделившись от анархистов, социал-революционеры не оставили, однако, мысли об освобождении арестованных в подземной тюрьме и о вооруженном восстании. Но теперь они рассчитывали исключительно на свои силы и на блок с социал-демократами. На другой день по всей Москве происходили немноголюдные митинги, а полицейские беспроволочные телефоны то и дело принимали обрывки разговоров, которые велись по всем направлениям.
Администрация была начеку. Боялись только одного: что военные команды, беспрекословно употреблявшие в дело оружие против анархистов, откажутся поднять его против социал-демократов и всемирного рабочего союза. Тем более, что в армии было много членов этого союза.
В высшей степени тревожное положение усугублялось тем, что «Анархия» по-прежнему плавала над Москвой, как ястреб, высматривающий добычу.
Готовилась борьба на жизнь и смерть; борьба между тремя противниками.
Пронский тщетно справлялся об Александре Васильевиче; он исчез после памятного собрания в храме демонистов.
Пронскому так и не удалось узнать, что предпримет Дикгоф, не удалось и поговорить с товарищем. Он вернулся из подземного храма один. Цветков остался с анархистами.
Пронский знал только, что анархисты сами по себе предпринимают освобождение заключенных и, вероятно, с помощью своего воздушного корабля. Но он сомневался в том, что это может быть выполнено скоро. Он думал, что «Бастилию» раньше анархистов возьмут силы соединенного блока.
Ему представлялась картина вооруженного восстания, как бурный порыв, сметающий прочь всю накипь, всю «пыль времен», как гроза, освежающая воздух, после которой наступает тихое и ясное утро.
Он ждал сигнала.
А в это время таинственно, известная только очень немногим, начиналась грандиозная подземная работа: анархисты под руководством Дикгофа начинали подкоп под страшную подземную тюрьму.
Вместо открытого штурма, на который надеялись революционеры, рассчитывавшие увлечь за собой толпу и часть войска, анархисты избрали медленный, но более верный способ – войны подземной.
На совещании, на котором в качестве волонтера присутствовал и Александр Васильевич, было решено начать подкоп.
– «Анархия» не может действовать торпедами против тюрьмы, – сказал на этом совещании Дикгоф, – так как при таком способе могут пострадать и заключенные. Кроме того, сама «Анархия» может быть разбита мортирами. Мы должны избрать способ более верный и менее истребительный. Этот способ – подкоп. Чтобы не возбудить подозрений, мы начнем этот подкоп с расстояния около версты и тоннелем пройдем под тюрьму…
– Но сколько же времени займет эта грандиозная работа?! – воскликнул Александр Васильевич.
– Менее, чем вы думаете. Не более двух недель!
– Тоннель в версту – в две недели!
Александр Васильевич был поражен. Недоумевали и собравшиеся. Один Дикгоф спокойно наблюдал за общим изумлением.
– Мы возьмем с «Анархии» запасную электрорадиальную машину, – сказал он, – которая развивает 40.000 лошадиных сил. В остальном положитесь на меня. Подкоп начнется со двора пустующей фабрики на берегу Москвы-ре– ки, которая принадлежит одному из членов нашей организации. Большую часть вынутой земли унесет река, остальная будет перенесена в здания фабрики и разбросана по двору. Конечно, мы позаботимся, чтобы ни одно живое существо, кроме нас, не проникло на фабрику.
Темной ночью, когда Москва была погружена во мрак, над огромным двором полуразрушенных зданий фабрики появилась «Анархия». Огни ней были потушены, и висящий в воздухе ее огромный черный корпус теперь особенно напоминал живое чудовище.
На дворе бегали и суетились люди. Здесь был и Александр Васильевич. Два дня он уже жил здесь в маленькой грязной комнатке одного из наиболее сохранившихся зданий и в лихорадочном нетерпении наблюдал за приготовлениями к грандиозной работе.
В первый раз он видел так близко от себя это страшное изобретение человеческого гения, которое держало в осаде всю европейскую Россию.
Прижавшись к стене, он смотрел, как черная тень, словно туча, закрыла над ним небо, порыв ветра от взмаха крыльев чуть не сбил его с ног и поднял на воздух целую кучу песка и снега.
– Берегись! – крикнул кто-то, и черная масса с глухим стуком опустилась на землю.
«Анархия» стояла на земле.
Около нее сейчас же забегали и засуетились темные фигуры людей, с металлическим лязгом открылось отверстие люка, и оттуда блеснул свет.
– Принимай машину! – сказал голос, в котором Александр Васильевич узнал Дикгофа.
Оторвавшись от стены, он бросился на этот голос.
Корпус стоявшей на земле «Анархии» напоминал туловище кита, выброшенного на берег, превосходя его своими размерами, полусложенные крылья висели над землей, как огромные навесы. В полосе света, вырывавшегося из люка, копошились люди и тянулись веревки с наскоро устроенного сегодня вечером небольшого подъемного крана. Над освещенным люком на палубе «Анархии» стоял Дикгоф, отдававший приказания.
– Здравствуйте! – крикнул ему Александр Васильевич.
Его отношения к главе анархистов теперь резко переменились. Он видел в нем освободителя. Человека, сделавшего решительный шаг для спасения Ани.
И, относясь по-прежнему отрицательно к целям и деятельности анархистов, он видел теперь в Дикгофе человека, способного откликнуться на человеческое несчастье.
Представление о нем, как о каком-то демоне, сглаживалось и расплывалось.
– А, это вы! – ответил Дикгоф. – Сегодня вы будете удовлетворены: через несколько часов мы начнем работу.
– С этими людьми? – невольно спросил Александр Васильевич, оглянувшись на небольшую группу людей, возившихся с подъемным краном.
Грандиозность работы заставляла его думать и о большом количестве рабочих сил.
– Да, с этими. Все сделает машина. Анархирий и радий в соединении с электричеством пробьют нам дорогу в несколько раз скорее, чем сделают это сотни рабочих. Сегодня мы пустим в действие бурав. Посторонитесь! – крикнул он, так как в этот момент из люка на канатах показалась необыкновенная машина, тускло блестевшая от света стальными частями. Это было нечто среднее между динамомашиной и газовым двигателем, но какой-то еще невиданной Александром Васильевичем конструкции. Она не отличалась особенными размерами, и трудно было поверить, что она может развить такую страшную силу, о которой говорил Дикгоф.
Машина поднялась на канатах в воздух и медленно опустилась на приготовленную низкую платформу, которую собравшиеся с веселыми возгласами покатили к главному зданию фабрики, откуда должен был начаться подкоп.
С палубы «Анархии» спустили трап, и Дикгоф сошел по нему на землю вместе с тремя незнакомыми Александру Васильевичу людьми.
Они поздоровались.
– Дай Бог, чтобы ваше гениальное изобретение служило скорее для мира и прогресса, – сказал ему Александр Васильевич.
– Оно и служит для этого, – ответил тот. – Минует время борьбы, и вы увидите, что дадут людям летательные машины! Эта штучка, – он любовно, как живое существо, похлопал рукой по стальной обшивке «Анархии», – произведет переворот в человеческой жизни. Самые великие революционеры – это техники и изобретатели. В корабле несколько десятков тысяч пудов, и между тем, достаточно нажать пальцем кнопку электрического провода, чтобы вся эта грандиозная тяжесть взлетела кверху, как перышко. Тогда начинают работать крылья. Скорость, которая может быть развита при полете, – 300 верст в час. Я строил ее шесть лет, в Сибири, в глухом уголке, куда тщательно охранялся доступ всем непосвященным. Работали вместе со мной пятьдесят человек, которые составили экипаж «Анархии». И когда мы победили, наконец, воздух, мы уничтожили все принадлежности работы, все чертежи и взорвали завод. Нога непосвященного еще не была на «Анархии», вот почему я и не зову вас на корабль. Это тайна, которую я подарю людям, когда на земле будет обеспечена совершенная свобода.
Александр Васильевич молча пожал ему руку. Им все более и более овладевало удивление перед этим необыкновенным человеком. Он ясно понимал теперь, что впечатлительная Аня должна была всецело подчиниться его влиянию.
Это соображение заставило даже шевельнуться в нем маленькому чувству ревности, но он поспешно отогнал это чувство, показавшееся ему смешным и нелепым.
Нужно было думать только о ее спасении.
И невольно им овладел страх, что этому спасению могут помешать в те две недели, когда они будут бороться с землей, вырывая в ее недрах путь к свободе для сотни обреченных на смерть.
– Слушайте, – воскликнул он, – ведь за «Анархией» следят! Вероятно, видели, что она опустилась сюда. Нагрянут войска, полиция – и все будет потеряно.
– Вы начинаете трусить, – усмехнулся Дикгоф. – Кругом фабрики вся местность нами минирована и, чтобы взять ее, нужно погубить несколько тысяч человек. Мы неуязвимы в этой крепости. Поверьте, что полиция это знает и не сунется сюда. Кроме того, они убеждены, что с такого дальнего расстояния мы не начнем подкопа. Да они и потеряли нас… Посмотрите, вон нас разыскивают из Кремля!
Действительно, к небу тянулся молочно-бледный луч прожектора и нащупывал темные, медленно ползущие по небу облака, как гигантские щупальцы.
– Они нас проморгали! – усмехнулся опять Дикгоф. – Они беспомощны в борьбе с нами. Поверьте, что только благодаря этой беспомощности я еще щажу их жизни. Действуя энергично, я мог бы в неделю превратить в развалины и Москву, и Петербург… Но это будет, – добавил он с мрачной решимостью.
Они пошли на фабрику.
В громадном корпусе, где не было ни пола, ни потолка и над стенами которого висела одна проржавевшая крыша, устанавливали уже взятую с «Анархии» машину. Здесь распоряжался и командовал небольшого роста человек в шведской кожаной куртке, с загрубелым лицом простого рабочего.
Работа кипела; на земле валялись огромные круги приводных ремней, белели штабели заготовленных досок, блестела сталь огромного бурава.
Человек в кожаной куртке подал Дикгофу чертеж. Это был план подкопа.
Александр Васильевич с любопытством взглянул на эту интересную бумагу.
– Мы спустимся на десять сажен под землю, – сказал Дикгоф, – и со дна этого колодца пойдем в кратчайшем направлении к тюрьме. Необходимо миновать канализационные трубы и мины, если они заложены перед тюрьмой.
Александр Васильевич с энергией сам принялся помогать работавшим, подчиняясь команде человека в кожаной куртке. Он таскал ремни, пилил толстые брусья, предназначавшиеся для установки бурава, брался за лопату и кирку.
Пот лил с него градом, но эта грубая физическая работа увлекла его. В ней выражалось его стремление к Ане для ее спасения.
И когда, под утро, загудела машина и огромный бурав моментально впился в землю, отвоевывая от нее право на свободу и жизнь, Александр Васильевич с отрадным облегчением подумал, что теперь он уже несомненно идет к Ане и ничто не сломит энергичной работы.
XI
Под землей
Человек в кожаной куртке оказался славным малым. По профессии он был техник, но самоучкой изучил инженерное дело и теперь, под руководством всезнающего Дикгофа, вел подкоп. Прежде он был социал-демократом, но, отчаявшись добиться чего-нибудь существенного при современной тактике правительства, бросил партию и стал отъявленным анархистом. Его звали Семеном Ивановичем.
Александр Васильевич был в восхищении от его энергии. Шипел бурав, безостановочно двигались вагонетки, увозя землю, и все дальше и дальше продвигалась вперед подземная галерея. Старые доски, кирпич с фабрики – все шло в дело; воздушный насос, приводимый в действие все той же могучей машиной, нагнетал в галерею необходимый воздух.
Главную работу исполняла машина. Людям оставалось только набрасывать землю на вагонетки. Разбившись на три смены, они вели работу и днем и ночью.
Александр Васильевич работал вместе с ними, сделавшись простым землекопом. Перепачканный землей, усталый физически, но бодрый духом, он черпал эту бодрость в работе. Утомившись за день, он засыпал тут же, в галерее, на войлоке, под шум работы и стук лопат и тачек. Через несколько дней он потерял представление о дне и ночи. Засыпая и просыпаясь, он видел одни только коричневые глиняные стены, освещенные ровным светом электрических лампочек, и вечно бодрствующего Семена Ивановича.
Александр Васильевич не мог понять, когда тот спит.
– Работать так работать! – весело отвечал на его вопросы Семен Иванович. – Работа – наказание, когда идет под принудительным ярмом, и наслаждение, когда она свободна. А тут и цель такая, что заставляет забывать усталость. Вот еще несколько дней, – и мы очутимся под тюрьмой.
– Под тюрьмой! – радостно вторил ему Александр Васильевич.
– «Они» ждут опасности сверху и ушли от нее под землю, а она явится для них снизу. На войне так именно и нужно поступать. Через несколько дней под тюрьмой, а оттуда воронкой кверху. Маленький взрыв – и мы в тюрьме. Было бы очень недурно, если бы дружины социал-революционеров бросились в этот момент на штурм «Бастилии».
– А если мы не успеем вывести заключенных по нашей галерее? – спросил Александр Васильевич.
Эта внезапная мысль ошеломила его. Неужели могла оказаться бесплодной эта поистине Сизифова работа?
– Это уже Дикгоф придумает, – убежденно ответил Семен Иванович. – Наше дело – провести подкоп, а остальное пусть он. Если Дикгоф взялся за дело, он доведет его до конца, будьте покойны!
Обаяние этого замечательного человека захватывало и Александра Васильевича, но он по-прежнему твердо отстаивал перед этим обаянием свои убеждения. «Все-таки я никогда не сделаюсь анархистом», – думал он.
Дикгоф регулярно появлялся в подземной галерее. Он приходил сосредоточенный и молчаливый, всецело занятый работой, проверял направление, план и отмечал в записной книжке пространство, отнятое у земли.
– Сегодня мы прошли ровно версту, – сказал он однажды Александру Васильевичу. – Скоро придется убрать вагонетки, машину и действовать одними лопатками. Мы вблизи «Бастилии».
– Уже! – воскликнул Александр Васильевич.
– Два корпуса фабрики сплошь набиты землей, а сколько ее спустили в реку! Хорошо, что наступило половодье. Весна в полном разгаре.
– А казней… не было?
Он не мог спросить прямо, жива ли Аня. Он боялся самого слова «смерть», соединенного с ее именем, но Дикгоф отлично его понял.
– Она жива. У нас есть сведения. Но крови льется достаточно. Уже было несколько стычек войск и полиции с боевыми дружинами социал-революционеров. Часть города около Тверской обращена в груду развалин. Вчера горело Замоскворечье, и некому было тушить пожара. В Петербурге то же самое. Сегодня я наблюдал сражение на Невском проспекте и у Николаевского вокзала. Да, вот еще новость: Берлин взят социал-демократами. Германской империи, кажется, пришел конец.
Эти новости ошеломили Александра Васильевича.
– Значит, всеобщий переворот? – спросил он.
– Да. Правительство пытается сохранить положение путем уступок социал-демократам, но это – последняя агония. Переворотом воспользуемся мы!
Он гордо и самонадеянно бросил эту фразу с уверенностью полководца, уже предчувствующего победу.
И в этом маленьком подземном мирке, где люди были заняты одной работой, где было так дружно и так мирно, Александру Васильевичу особенно странны были эти вести с мятущейся земной поверхности.
Работа кипела, подкоп уже приближался к концу, как вдруг случилось неожиданное препятствие: сломался бурав, наткнувшийся на каменную стену.
Тотчас же лопатами очистили место поломки и очутились перед стеной, сложенной из крупного плитняка, крепкого, как железо и пролежавшего в земле несколько столетий.
– Откуда на такой глубине могла оказаться стена? – недоумевал Семен Иванович. – Ведь это настоящая постройка. И камни срослись между собой так, что их не сдвинешь. Вот так штука! Придется обходить это препятствие. Экая досада, что сломался бурав!
Но шурфы в обе стороны дали плачевные результаты. Стена далеко тянулась и вправо и влево, а сломанный бурав не давал возможности вести работу с прежней быстротой.
Работа остановилась. Даже энергичный Семен Иванович был смущен, что же касается до Александра Васильевича, то он был близок к отчаянию.
Неожиданная остановка на пороге решительного результата, после стольких дней кипучей работы, надежды и волнений, – это сразу сломило его энергию.
Он решил, что умрет здесь, вблизи от нее, но уже не вернется назад. Останется в этой готовой грандиозной могиле.
Но общее смущение рассеял Дикгоф.
Подшутив над обескураженным Семеном Ивановичем, он приказал немедленно оттачивать бурав и осмотрел стену.
– Эти камни сложены в четырнадцатом или пятнадцатом столетии, – сказал он. – Я не понимаю одного, как они могли так глубоко уйти в землю? Вероятнее всего, что в самом начале это была подземная постройка.
Придется взорвать стену, – решил он после детального осмотра. – Правда, мы дадим сигнал нашему противнику, но мы так близко от тюрьмы, что ворвемся в нее прежде, чем «они» успеют что-нибудь предпринять. За работу, товарищи!
Ручными буравами с великим трудом удалось просверлить в стене отверстие в фут глубиной, и туда был положен самый маленький заряд анархирия. Провели электрический запал, сделали заклепку и очистили от работавших людей и вагонеток большую часть галереи.
Дикгоф нажал электрическую кнопку.
Раздался глухой подземный удар, на несколько секунд погасло электричество, и с шорохом со стен и потолка посыпалась земля.
Но вот электрические лампочки снова зажглись, и люди гурьбой бросились к месту взрыва.
В непроницаемой стене зияло отверстие, в которое свободно могли пройти три человека.
Перед вошедшими в это отверстие открылся каземат, полузасыпанный землей. Электрические фонари разогнали вековую темноту этой могилы.
Вне всякого сомнения, это была тюрьма. Подземная тюрьма времен Ивана Грозного. Ржавые обрывки цепей висели со стен и обрывались от легкого толчка руки. Тут же валялись человеческие кости, черепа, молчаливо смотревшие на живых людей черными впадинами глаз, и один довольно сохранившийся скелет.
С немым ужасом смотрел Александр Васильевич на эту мрачную картину смерти.
Все стояли молча.
– Товарищи! – сказал Дикгоф. – Мы первые свободные люди, которые нарушили мертвый покой этой могилы, вырытой тиранами для живых когда-то людей. Стремясь освободить наших товарищей в Бастилии, мы случайно наткнулись на ужасный застенок пятнадцатого века, который вновь возродился в средине двадцатого. Но как мы проникли сюда, так мы проникнем и туда! Это счастливое предзнаменование! Обнажим же головы перед этими черепами, потому что только путем долгих насилий могло созреть в человечестве стремление к освобождению от них, стремление к свободе! Да здравствует же свобода!
Десятки голосов подхватили этот крик, а на черепа и головы живых людей тихо сыпалась земля, потрясенная недавним взрывом.
Дикгоф взял в руки один из черепов, но он рассыпался в его руках.
– Когда-нибудь человек найдет победу и над смертью, – промолвил он, отряхнув от праха свои руки.
В этой же могиле состоялся совет, на котором рассматривали план. Оказалось, что они находятся под самой Бастилией.
Новая подземная тюрьма, игрой судьбы, оказалась над застенком Грозного.
Решено было с помощью аппарата с икс-лучами и новым прибором к нему произвести фотографический снимок, чтобы определить центр тюрьмы и вести подкоп к этому центру, вырывая в земле ступени.
Работа снова закипела с лихорадочной быстротой. Теперь была дорога каждая минута.
